"Друзья детства" - читать интересную книгу автора (Полянкер Григорий Исаакович)

7

Да, кажется, сухарь был бы теперь куда вкуснее, чем· все эти яства в ресторане. Меня все это время не оставлял страх: как расплатимся? Надо же иметь целое состояние! Нас ждет страшный суд.

Обед близился к концу. Сердце у меня билось все сильнее. В карманах моих дырявых штанишек не было ни ломаного гроша. А вот что у Кивы? Что это у него за хрустящая бумажка в кармане, которая произвела столь магическое впечатление на толстого хозяина ресторана?

Но вот я увидел, как мой дружок поднялся, важно подошел к стойке, отдал бумажку, а тот ему долго отсчитывал сдачу. Кива взял большой кулек с шоколадными конфетами, кулек с орехами, попрощался за руку с толстяком, кивнул мне, и мы благополучно вышли из ресторана.

Я шел и с удивлением смотрел на дружка. Кончилось все спокойно.

Мы вышли на главную улицу. Шли медленно, чуть пошатываясь, ели конфеты, орехи. Настроение у нас было бодрое, как никогда, хотелось петь.

На углу нас увидели ребятишки, те самые, что играли с нами в стойле, и разбежались. Они с завистью смотрели, как мы едим конфеты и орехи. Слюнки текли у них по губам.

Хоть Кива был возмущен их поведением – разбежались, черти, оставив его на произвол судьбы, – но, будучи навеселе, подозвал их и раздал им конфеты, орехи, затем вошел в кондитерскую лавчонку, купил большой кулек печенья и стал всех угощать. А те смотрели на него, не понимая, откуда такая щедрость. Откуда у этого мальчишки деньги?

И я все время поражался: откуда у моего приятеля такие капиталы? Ведь такая нынче дороговизна.

Угостив щедро ребятишек, Кива сказал, чтобы они все испарились, сгинули и никому, решительно никому на свете не рассказывали, кто их угощал, пригрозив, что за предательство он их накажет.

Мы с ним дошли до второго угла, где обычно стоял самый знаменитый и богатый в местечке извозчик. У него был настоящий фаэтон на резиновых дутиках, пара мощных лошадей, белых, как рафинад, с черными яблоками на крупах. Сам извозчик выглядел в своем синем жупане, в цилиндре и серебряных пуговицах как помещик. Чтобы проехаться по городу на его фаэтоне, надо было иметь полный кошелек денег.

И вот к этому тучному и самодовольному дядьке подошел мой Кива и небрежно кинул:

– На вокзал, дядя, повезешь?

– Я тебя сейчас повезу, босяк! – занес он над головой кнут.

– Тише, что вы так… Я заплачу. У меня деньги есть. – И он поднес руку к карману, чтобы показать, какой у него капиталец.

Я увидел, сколько денег у Кивы, и ахнул. Откуда? Где взял?

Но Кива уже усаживался на мягкое сиденье и кивал мне, приглашая: залезай и не смотри на меня такими страшными глазами.

– Гоните, дядя, да так, чтобы искры летели из-под копыт. Прямо на станцию.

Минуты две спустя мы уже вихрем неслись по главной улице, и люди, сидевшие после обеда на завалинках своих домов, лузгая семечки, как очумелые смотрели на меня и Киву, сидевших с папиросками в зубах. И никто из них не понимал, куда нас несет нечистая сила. Да еще в субботу. И что это вообще значит.

Только теперь, когда нас провожали такими испуганными и удивленными взглядами, мы поняли, что допустили большую оплошность. Ясно было, что все, кто видел нас, немедленно доложат нашим отцам, как мы катались на фаэтоне. А те уже начнут измываться над нами, допытываться, где брали деньги да куда ездили.

Но пока не хотелось думать о последствиях. Мы чувствовали себя на седьмом небе, сидя на мягком сиденье и мчась мимо гимназии, церкви, мимо Осташевки – реки – к железнодорожной станции. Только бы ослепли все эти прохожие, которые останавливаются, провожая нас удивленными взглядами.

Добрались благополучно до станции, где не было ни живой души. Поезда шли очень редко, так как почти все мосты были взорваны. И рельсы успели поржаветь.

В буфете было пусто. Хозяин дремал, положив голову на прилавок. Кива разбудил хозяина, купил кулек пряников, кулек ирисок, пару бутылок отвратительного на вид ситро. Все это засунули мы в карманы и за пазуху, вышли на привокзальную площадь, где нас ждал тот же важный извозчик, сели и махнули обратно в город.

День уже клонился к вечеру. Надвигались сумерки. В домишках стали запирать двери и ставни. Неровен час, неизвестно, какая власть может прийти ночью…

Мы остановились на том же углу, откуда выехали. Кива спросил, сколько он должен уплатить за это удовольствие, и когда извозчик назвал цену, мы обмерли. Но что поделаешь, не станешь же спорить с этим зверем, который держал в руках кнут. Кива вывернул карман, отсчитал и сунул извозчику деньги. Тот что-то буркнул, и мы стали пробираться темными двориками и огородами домой, чтобы нас никто не увидел.

Мы полезли на наш чердак, спрятали в укромных уголках свои припасы – пачки «Сальве», кульки с конфетами, пряниками, орехами, сунули под стропило остаток Кивиных денег.

Тут же Кива приказал мне поклясться, что ни одна душа не узнает от нас, где мы были, что ели, куда ездили и на какие шиши. Если даже нас будут бить смертным боем, жечь каленым железом, катовать, мы должны набрать воды в рот и молчать. Ни звука никому, ни слова!

Мы оба приняли эту клятву и, смертельно уставшие, с головной болью, тихонько отправились по домам.

Меня мучила совесть. Что могли означать последние слова моего дружка, эта клятва? Неужели мы поступили не так? Ведь никаких преступлений не совершали. Он угощал, и больше ничего. Правда, курили и ездили на фаэтоне в субботний день. Это грех. Но ничего страшного. Ведь в субботу, учил нас старенький ребе, не только все люди отдыхают, но и сам господь бог дремлет; скорее всего, бог и не заметил нашего греха. Пронесет.

Я посчитал себя счастливчиком, когда незаметно для всех моих домашних проскользнул в свою комнатушку, вытянулся на койке, накрылся одеялом с головой, которая страшно кружилась от выпитого вина, водки, а больше всего – от переживаний.

Я тут же уснул сном праведника, и сразу начали мне сниться сны, один чудовищнее другого. То я куда-то несусь со своим карабином и в кого-то стреляю. То мы с Кивой вихрем спускаемся с горы на фаэтоне и попадаем прямо в реку, где нас встречают какие-то чудовища. Один сон сменяет другой. Я верчусь на постели, мучаюсь, страдаю. Вот так бы я проспал целые сутки. Но вдруг сквозь сон услышал я какой-то шум в комнатушке, какую-то возню и испуганно открыл глаза.

Вернее, не сам открыл глаза, а после того, как почувствовал сильный удар знакомого солдатского ремня, который прогуливался по моей спине и даже ниже.

Я увидел отца и не узнал его. Он еще никогда не был так разъярен, как в ту минуту. Он занес надо мной свой страшный ремень с пряжкой.

Ремень этот снова опустился со страшной силой на мою спину, и, вместо бабушки с того света, я увидел у дверей нашего главного артиста Киву Мучника с заплаканными глазами и его отца на костылях.

Мне показалось, что это продолжение какого-то дикого сна.

Но когда на меня снова и снова обрушился проклятый ремень, я уже понял, что это не сон.

Мои сестрички, братики и мать плакали горькими слезами, хватали разъяренного отца за руки, за ремень, но это не помогало.

– Байстрюк ты эдакий, немедленно расскажи, куда делся миллиард, – прошипел отец, занося опять над моей спиной ремень. – Я с тебя три шкуры спущу! Говори, где миллиард?! Где вы были вот с этим слюнтяем?!. – кивнул он на Киву.

Я соскочил с койки, уже не чувствуя, как ремень полосовал худобу моего тела, не мог со сна понять, чего от меня хотят. Какой миллиард?

– Говори, пока не поздно: кто ездил на станцию, кто жрал котлеты в ресторане, курил папиросы в субботу? – то и дело повторял отец и при этом хлестал угрожающе ремнем.

–, Ничего не знаю… – с трудом сдерживая рыдания, заикаясь от боли, ответил я, вспомнив в это мгновенье клятву, которую мы накануне с Кивой дали на чердаке. – Ничего не знаю.

Я встретился с глазами Кивы. Как мне не понравились теперь эти глаза! В них было предательство, наглость, мерзость. И я все понял: он не сдержал клятвы и во всем признался. Я готов был его задушить, броситься на него, выколоть глаза. Ну, конечно, он рассказал, как мы мчались на фаэтоне, кушали в ресторане, курили, пили вино… Все он рассказал. Но что это за миллиард? Ни о каком миллиарде я ничего не знаю. Могу поклясться всеми святыми' Я понимал, что это очень много, но при чем здесь я?

Я затаил в себе боль страшных ударов, закусил до крови губу и качал головой:

– Нет, хоть режьте, хоть убейте, ничего не знаю, ничего плохого не делал, ни о каком миллиарде и слыхом не слышал.

– Как это ты не знаешь, дурачок? – подошел ко мне Кива. – Ведь это ты со мной жрал котлеты, курил, катался на фаэтоне… А чем же я расплачивался за все? Миллиардом. Давай полезем на чердак и достанем все… Там еще кое-что осталось от миллиарда.

Разверзнись земля – я провалился бы, не задумываясь, в самое пекло. Погибал от стыда. Столько удивленных, испуганных и сочувствующих глаз было обращено на меня! Отец снова хотел пустить в ход ремень, но подскочил на своих костылях отец Кивы и успокоил отца.

– Пожалейте его, что теперь поделаешь? Мой разбойник ведь главный виновник. Он и есть преступник…

Как это виновник? Кто преступник?

Я шел с опущенной головой к лестницам, которые ведут на чердак. Кива присвечивал мне лампой-керосинкой, и мы достали все спрятанные припасы и оставшиеся деньги.

Когда отец Кивы пересчитал «сдачу» от миллиарда, он схватился за голову.

– Боже мой, и это все, что осталось от миллиарда? Я пропал! Как же я теперь буду людям в глаза смотреть? Подумайте только! Мясники-разбойники совсем обнаглели. Дерут три шкуры с покупателя за кусок мяса. Наши бедные соседи не видели этого добра черт знает сколько времени. И всем обществом решили собрать деньги, поехать «а ярмарок в Звенигородку или Шполу и купить быка. И вот собрали миллиард на быка. Завтра рано утром я думал поехать на ярмарку, купить для наших бедняков скотину, так вот куда делся наш бык! А идет праздник… Как же без куска мяса?

На глазах старого солдата засверкали слезы. Он качал головой, был в отчаянии. Кажется, за все четыре года войны на фронте он не был так убит, так растерян, как теперь.

А между тем, стали собираться соседи, окружили нас тесной толпой, а отец Кивы, придя немного в себя, опираясь на костыли, продолжал тем же тихим голосом.

– Рано утром с двумя соседями собирался я поехать на ярмарку за быком. А сегодня после театра мой разбойник, чтоб ему пусто было, заскочил домой, когда я спал, залез ко мне в карман пиджака, думал взять на мороженое какие-то деньги и схватил миллиард. Общественные деньги, собранные у несчастных городских бедняков, и вот что осталось от быка… И на бычий хвост не хватит. Ну, что мне теперь делать? Хоть с моста да в воду!

– Ничего себе артисты… Прокутить миллиард. Целого быка!

– Так вот оно что, – отозвался старенький сапожник. – А я сижу вчера на завалинке и вижу, как несется на фаэтоне Кива и этот… Иди знай, что это они гуляют на наш миллиард, пожирают нашего быка!

– Да, слыхали такое, за полдня сожрать целого быка! Лопнуть ведь можно!

– Так вот почему Кива так щедро раздавал босячне конфеты и пряники… Конечно, на даровые деньги можно быть щедрым!

Со всех сторон неслись гневные реплики. Я то и дело ловил на себе враждебные взгляды, которые меня пробирали насквозь. Но не это меня кололо. Я был удручен, просто горем убит, слушая, что говорил отец Кивы. Не знал, куда деваться. Боже, вот какую подлость сотворил мой приятель. Украл миллиард, и мы на эти деньги кутили. Бедные соседи собрали последнее, что у них было, а мы…

Зная такое, разве согласился бы идти с ним в ресторан, не подавился бы куском? Оставили городок, всех наших бедняков, солдаток, сирот без куска мяса на праздник. Столько бедняков будут в эти праздничные дни меня и Киву проклинать!

Не знаю, как это случилось, но я вцепился в моего дружка, стал его душить, колотить:

– Мерзкий ты, ничтожный! Почему мне правду не сказал, какие у тебя деньги, подлый лгунишка? Зачем ты меня втянул в такую подлость! Все равно убью тебя! Убью!..

Я избивал его, плакал, рыдал, и меня с трудом оттащили от него.

Папа меня снова стал избивать ремнем, но боли я уже не чувствовал, только страшный стыд перед людьми, которые сошлись к нам во двор, стыд перед моими братьями и сестрами, глядевшими на меня участливо.

«Как же теперь будет?» – стучала в моей голове назойливая мысль. Значит, я виновен в том, что ракоковские наши бедняки останутся на праздник без мяса, а разбойники-мясники, которые дерут с них три шкуры, восторжествуют и снова будут обирать несчастных? Благородное намерение отца Кивы собрать деньги, купить для людей по дешевке – за один миллиард – быка и раздать людям, провалилось. И в этом я и вот этот подонок, артист Кива, виновны? Какой позор, какой ужас!

Отец Кивы Мучника, опираясь на свои костыли, снова пересчитывал остаток денег, что я достал с чердака и, пожимая плечами, говорил, что рожки да ножки остались от собранного миллиарда. Ограбили целый город. И кто – вот эти маленькие черти!

А люди спешили сюда, собирались кучками, спорили, шумели, смотрели в нашу сторону, и к нам доносились словечки, которые резали, как ножом, сердце.

– Ну, люди добрые, что вы скажете? Видали подобное? Наши артисты в один присест сожрали целого быка!

– Ну, а рога и копыта они хотя бы оставили себе на закуску?

– Что вы, проглотили всего быка вместе со шкурой?

– Ничего не скажешь, аппетит у них завидный!

– А животы не заболели?

Слушая эти слова, я чувствовал, как пылает от стыда и боли мое лицо, и готов был бежать хоть на край света.

Да мне наверняка нельзя оставаться в этом городишке, засмеют! Еще и теперь слышу и вижу, как на меня тычут ребятишки пальцами и говорят:

– Гляньте на него, вот идет он, миллиард…

– Целого быка съел и не подавился.

Как вам это нравится? Необходимо бежать отсюда. Прохода мне не будет. Пойду наймусь куда-нибудь на работу и все деньги буду откладывать, соберу миллиард и возвращу отцу Кивы этот страшный долг.

До глубокой ночи мой отец и отец Кивы сидели на завалинке и ломали себе головы, как быть с быком. Не оставить же целый городок без куска мяса, неудобно ведь капитулировать перед торгашами – мерзкими мясниками, которые дерут три шкуры с бедняков.

Приходили какие-то люди к нам и к отцу Кивы, приносили какие-то вещи, посуду, самовары, меблишку. Собирали, одалживали деньги у соседей. Необходимо было собрать новый миллиард.

Городок не должен страдать из-за маленьких разбойников.

В ту же ночь мимо нашей избы прогрохотали колеса подводы. Это ехали на ярмарку отец Кивы и еще два его ближайших соседа, вооруженные ножами, и дубинками на случай, если мясники нападут на них в дороге, чтобы помешать привезти быка и нарушить коммерцию. Все знали и уважали этого тихого, настойчивого солдата. Он не умеет бросать слов на ветер. Коль что-то задумал, то это будет выполнено любой ценой.