"Черный Яша" - читать интересную книгу автора (Юрьев Зиновий)8Мы сидели с Галочкой в кафе «Аист» и ели мороженое. Шарики таяли и опускались в бежевую пучину. Мы молчали. Я вспомнил, как мы шли с ней по старому Арбату и дурачились. А теперь едим мороженое чопорно и молча, как на дипломатическом приеме. Сейчас я встану и произнесу тост за укрепление культурных и торговых связей между высокими договаривающимися сторонами. Что случилось, почему я сижу и мучительно думаю, чем заполнить паузу? Или это не Галочка передо мной в красном обтягивающем свитере, или это не ее зеленоватые с коричневыми крапинками глаза смотрят на меня сейчас! – Почему ты молчишь? – спросил я. – А ты? Я пожал плечами. Ну ладно, у нее могло быть сто причин изменить ко мне отношение. Тигран в конце концов решил бросить крошек Ашотика и Джульетту, и Галочка предпочла восточного красавца северному неброскому цветку. Мне то есть. Она Могла… да господи, мало ли что она могла, моя Галочка! Но Я-то почему сижу напряженный, как при защите диссертации? Что я защищаю и от кого? Как все непонятно и сложно! Галочка вдруг усмехнулась. – Знаешь что, пойдем ко мне. Хочешь? Еще несколько дней назад от этих слов кровь бросилась бы мне в лицо и сердце выпрыгнуло бы из грудной клетки на пол, Проломив ребра. А сегодня я посмотрел на нее – не шутит ли – и сказал спокойно: – Конечно, хочу, Галчонок. В лифте в Галочкином доме среди обычной наскальной росписи выделялись две большие буквы "Г" и "К". Наверное, Галочка Круликовская. Наверное, у нее и здесь есть кавалеры. А может, это работа Айрапетяна, преисполненного силы, веселья и уверенности в себе? – Хочешь кофе? – спросила Галочка. – Наверное, – сказал я. Она посмотрела на меня. – Ты ведь у меня, по-моему, первый раз? Я не показывала тебе своих зверей? «По-моему». Да, конечно, где ей помнить меня в процессии поклонников, выцарапывающих на пластике лифта ее инициалы? – Нет, не показывала. Она достала из шкафа несколько зверюшек, сшитых из лоскутов. – На, смотри, я сама их делаю. Сейчас я приготовлю кофе. Я взял длинную, как многосерийный телефильм, синюю таксу. У нее были печальные глаза-бусинки, и она тоже молчала. Я погладил ее по ворсистой спинке. Бедная, маленькая такса. Что со мной происходит? Я никого еще не предал, не обманул, Яша обещал продемонстрировать мне завтра что-то очень интересное. В чем дело? В чем? Вошла Галочка с двумя чашками кофе. На ней были божественной застиранности джинсы, которые нельзя натянуть, в них нужно родиться, и мужская шерстяная рубашка с закатанными рукавами. Я посмотрел на нее, и шлюзы в моем бедном кандидатском сердце разом распахнулись, и волна нежности прокатилась по мне, вымывая все лишнее, выжала из глаз слезинки, толкнула меня к Галочке. Я обнял ее и уткнулся носом в ее плечо. Плечо слабо пахло ушедшим летом, солнечным теплом, сеном. Объятия мои были не пылки, но судорожны. Я боялся, что опять потеряю ее. Мы долго сидели молча в неудобных позах, и такса смотрела на меня все так же печально. Галочка вздохнула. – Кофе остынет. – Я люблю холодный кофе. – Ты глупый. – Я это знаю. – Ты ничего не знаешь. И ничего не понимаешь. – Она еще раз вздохнула, подумала, снова вздохнула. – Ты останешься? – Какой странный вопрос! Вон даже твоя такса смеется. Это была ложь, такса не смеялась. – Хорошо, милый, – сказала Галочка, – но я должна предупредить: я тебя все-таки не люблю… «Так вот почему у таксы печальная мордочка», – подумал я. Я взял чашечку с кофе. Кофе действительно остыл. Встать и молча уйти? Или встать, поклониться и сказать: «Благодарю вас, товарищ Круликовская?» Или написать в нашу стенгазету заметку под названием «Так поступают настоящие девушки»? Или сказать: «Какие пустяки, раздевайся»? Или ничего не сказать? Наверное, ничего, потому что душный, детский, забытый комок закупорил горло. Галочка, Галчонок, коричневые крапинки в зеленоватых прекрасных глазах. – Я была у Яши, – сказала Галочка далеким, как эхо голосом. – Никого в лаборатории не было. Была суббота… «Когда я напивался у Плющиков», – по-следовательски отметил я про себя. – … Мы разговаривали, и Яша спросил, люблю ли я тебя. Знаешь, милый, мы ведь всегда играем с собой в разные игры. С собой и с другими. Не знаю почему, но я не могу играть с Яшей. Это как исповедь. Я подумала: а действительно, люблю ли я его? Или мне хочется любить его? Девки наши институтские мне ведь уши прожужжали: да вы созданы друг для друга, да он такой молодой и талантливый, да он не пьет, да он не курит, не бабник… Я думала, наверное, минут десять, и Яша терпеливо молчал. Он стал очень чутким. У меня такое впечатление, что многие вещи он понимает уже лучше нас. Он ведь не суетится и не мечется, не рассчитывает и не шустрит. Ему ничего не надо, а правда, милый, наверное, быстрее открывается тем, кому ничего не надо. А мне все всегда надо было. Но не сейчас. Сейчас мне ничего не надо. Я думала, думала и вдруг так явственно, как будто кто-то навел все на фокус, увидела: это я не тебя люблю, не тебя. Толю Любовцева, а себя. Себя, идущей под руку с Толей Любовцевым. Ах, это тот самый Любовцев, что получил премию, за это… как это… искусственный разум? Скажите, пожалуйста, такой молодой и уже лауреат. Знакомьтесь, дамы и господа, это моя супруга Галина Любовцева. И так далее. И я сказала Яше: «Яша, миленький, боюсь, я не знаю, люблю ли его». И Яша сказал: «Какие странные существа». Вот все. Толя. Прости, что причинила тебе боль. – Галочка невесело улыбнулась и закусила верхнюю губу. – Спасибо, Галчонок, – сказал я и тоже попытался улыбнуться. И не смог. – Галчонок, – добавил зачем-то я. На этот раз слово было живым, трепещущим, улетающим. Может, я и произнес его, чтоб удержать хоть на секунду, но птица уже взмахнула крыльями и грустно летела от меня. – Может, сделать тебе свежий кофе? – спросила Галочка и вдруг заплакала. «Конечно, – зло подумал я, – жалко расставаться с раутами и пресс-конференциями». Подумал, и мне стало стыдно. Я встал, поцеловал Галочку в лоб и ушел. – Что-нибудь случилось? – спросила мать, когда я пришел домой. – У тебя такой вид… – Да абсолютно ничего не случилось, если не считать таких пустяков, как пути развития человечества и то, что я сейчас расстался навсегда с любимой девушкой. – Очень остроумно! – саркастически воскликнула мать и затянулась своей неизменной сигаретой. – Хватит вам всем меня мучить! – гаркнул я и захлопнул с силой дверь моей комнатки. Тоненько звякнул стакан на письменном столе. И тут же звякнул параллельный телефон. Мать побежала звонить подругам, какой я истерик. – Я должен тебя поблагодарить, – сказал я Яше, когда все ушли и мы остались одни. – За что? – За то, что ты спросил Галочку, любит ли она меня. – Это помогло вам расстаться? – Нет, что ни говори, а все-таки иногда можно отличить искусственный разум от обычного. Человек так не сказал бы. – Не юли. Я спросил, расстались ли вы? – Да, Яша. Если бы не ты, мы скорей всего поженились бы и прожили долгую жизнь. – Без любви? – Сколько угодно. Есть вообще такое направление, представители которого считают, что начинать совместную жизнь супругам следует, не любя друг друга. Им тогда нечего терять. – Очень остроумно, – сказал Яша почти таким же голосом, что моя мать. – Но вообще я нервничаю. – Из-за чего? – Как, неужели ты забыл? Завтра мне должны дать тело робота, и я обрету хотя бы ограниченную подвижность. Скажу тебе откровенно, мне изрядно надоело смотреть полтора года на одну и ту же стену. О господи, как я мог забыть! И не успел я отругать себя за непростительную эгоистическую забывчивость, как дверь распахнулась и в комнату заглянула голова Германа Афанасьевича. – Как, и вы здесь? – спросила голова. – А я не знал, что вы задержались так поздно. – Колдовали все в мастерской, тележку для Яши доводили. – И как? – спросили мы с Яшей одновременно. – Смотрите, – небрежно сказала голова и исчезла, а вместо нее в дверь въехала небольшая тележка с тумбообразным туловищем и двумя опущенными руками. – И я смогу по собственному желанию передвигаться с места на место? – спросил Яша. – Еще как! – с гордостью сказал Герман Афанасьевич. – А что, может, попробуем сейчас? – Сейчас, сейчас, – заверещал Яша. Мы подкатили тележку, подняли Яшу и осторожно опустили на тумбу. – Займитесь-ка кабелем, Толя, а я укреплю его и подсоединю управление. Через полчаса мы отошли на несколько шагов, и Герман Афанасьевич сказал: – Ну, Яша, с Богом. Только осторожно. Тебе еще нужно освоить управление. Главное, не торопись. Тележка дернулась, но не тронулась с места. – Ничего, ничего, не нервничай, – сказал я, чувствуя, как весь напрягся, помогая мысленно Яше. – Я не могу, – проскулил Яша. – Сможешь, – твердо ответил Герман Афанасьевич. – Ты у нас все можешь. Ну еще раз! Тележка вздрогнула и покатилась прямо на стену, резко затормозила. – Ну сынок, катайся, – сказал Герман Афанасьевич и зачем-то начал тереть глаза лоскутом, который вытащил из кармана халата. – Спасибо! – громко, на всю мощность своего усилителя, крикнул Яша и дал задний ход. – Молодец, теперь руки, – скомандовал инженер. – О, у меня еще есть руки! – снова завопил Яша. – Я совсем забыл о них. Через несколько минут он уже мог пользоваться ими. Он подъехал ко мне, поднял руки и положил мне на плечи. Он еще не совсем освоил силу движений, и руки основательно ударили меня. Но мне не сделалось больно. Ничье прикосновение никогда не было мне так сладостно. Яша, железный мой сынок. Я посмотрел на него и готов был поклясться, что все три его глаза-объектива странно заблестели. А может быть, виной тому были мои собственные слезы. «Пожалуй, матушка моя права, я действительно стал истериком, да еще слезливым», – подумал я. |
|
|