"Быстрые сны" - читать интересную книгу автора (Юрьев Зиновий)

11

На следующий день я позвонил Нине и попросил разрешения проводить ее домой. Она опять долго дышала в трубку, молчала и наконец согласилась.

Я приехал на пятнадцать минут раньше срока. По дороге я с трудом подавил в себе желание купить букет цветов. Я уже подошел было к старушке в тоннельчике у Белорусского вокзала и полез в карман за деньгами, как вдруг представил себя у входа в институт. Жених. Имбецил с букетом. Я вздохнул. Старушка соблазнительно встряхнула свои кладбищенские чахлые цветочки и зазывно посмотрела на меня. Я вынул руку из кармана, так и не вытащив денег, и в глазах продавщицы засветилось радостное презрение. Так тебе и надо, говорили они. Ты с цветами был бы не очень-то, а уж без них и вовсе нечего ходить на свидание. Ноги только бить. Сидел бы в обнимку с телевизором.

А может быть, все-таки надо было купить цветочки? Скромный букетик, преподнесенный исследователю благодарным кроликом.

Похоже было, что в их институте никто никому никогда не назначал свиданий, потому что каждый второй выходящий с глубоким интересом рассматривал меня. А может быть, это я вздрагивал и поворачивался, когда взвизгивала тяжеленная дверь и выпускала в облачке пара очередного мэнээса или лаборанта.

Нину я не узнал. Я сообразил, что она стоит подле меня, только тогда, когда она сказала:

– Здравствуйте…

Я засмеялся.

– Господи, – сказал я, – я же ждал женщину в белом халате. Я вас видел только в белом халате. Простите меня.

Нина взяла меня под руку.

– Жалко, что у меня нет портфеля, – вздохнула она.

– Почему?

– В девятом и десятом классах я ходила домой вместе с одним мальчиком, и он всегда нес мой портфель. Свой и мой.

– Счастливый мальчик!..

Нина неторопливо и внимательно посмотрела на меня сбоку, словно изучала, гожусь ли и я на роль мальчика, несущего портфель. Господи, только что я смотрел на гордого Сережу Антошина, который шел рядом с Аллой Владимировой и кис от счастья. И вот я иду рядом со своей Аллой и тоже молю небо, чтобы подольше идти так по холодной ноябрьской слякоти, ощущая легкое прикосновение ее руки к моей.

– И что стало со счастливым мальчиком? – спросил я.

– Он стал моим мужем, – медленно, словно вспоминая, как это было, сказала Нина. – А потом… потом, когда носить портфель было больше не нужно, выяснилось, что нас мало что связывает… – Нина невесело усмехнулась. Ее лицо сразу постарело на несколько лет.

Я молчал. Всей своей шкурой болтуна я знал, что надо промолчать. Любое слово было бы пошлым. Любой жест был бы оскорбительным, даже легкое пожатие ее руки. Никто не бывает так чуток к реакции на свои слова, как болтуны. Слишком часто они говорят не то и не тогда, когда нужно.

Нина вдруг остановилась у освещенной витрины. В витрине стоял манекен-женщина в длинном черном платье с расшитым серебром подолом. У «женщины» было напряженно-несчастное пластмассовое лицо. Наверное, ей было холодно и ее не радовало черное платье за сто четырнадцать рублей тридцать копеек.

– Красиво? – спросил я.

– Что? Ах, вы про платье? Наверное, красивое…

Мы отошли от витрины.

– Что говорит Борис Константинович? – спросил я.

– Вы должны понять его. – Нина словно обрадовалась, что разговор выбрался с ее прошлого на твердую землю нашего эксперимента. – Он видит, конечно, что ЭЭГ получается фантастическая. Ничего похожего никогда никем не было замечено. И поразительно точное совпадение начала первого быстрого сна, и одинаковая продолжительность всех быстрых снов, и увеличивающиеся интервалы между ними. С другой стороны, что все это могло бы значить? Можно утверждать, что в паттерне вашего сна… Простите, я сказала «паттерн»…

– Я понимаю, Нина, это же английское слово. Образец, схема…

– Совершенно верно. Так можно ли утверждать, что паттерн этот служит безусловным доказательством искусственности, наведенности периодов быстрых снов и соответственно ваших сновидений? Соблазн велик, конечно, но убедительны ли будут наши рассуждения? Да, скажут мужи, ЭЭГ в высшей степени странная, слов нет, но при чем тут космическая мистика? И нам нечего будет ответить. Знаете, Борис Константинович – очень осторожный человек. Это не значит, что он трус…

– Судя по тому, как я должен был его уламывать…

– Вам и меня пришлось уламывать… Поймите же, мозг ученого – это главным образом сепаратор.

– В каком смысле?

– В самом элементарном. Думая, пытаясь истолковать результаты опытов, ты занят в основном отсевом, отбраковкой негодных предположений. Мозг ученого приучен безжалостно отбрасывать всю чепуху. А вы приходите и настаиваете, чтобы мы занимались как раз тем, что всегда отбрасывали как чепуху. Попробуйте, влезьте в шкуру шефа… Но он, повторяю, не трус. Да, он человек суховатый, упрямый, но если он уж приходит к какому-то заключению, он не отступит от него, даже если придется идти напролом.

– Значит, пока вы не пришли ни к какому выводу?

– Пока нет. Вначале мы подумали, что, может быть, само число быстрых снов – десять – что-то может значить. Это гораздо больше, чем наблюдается обычно. Обычно их бывает пять-шесть. Но во втором опыте, как вы слышали, их было уже не десять, а одиннадцать. Что будет в следующем? Может быть, двенадцать, а может быть, шесть. У нас мало материала. С такими данными нельзя делать никаких утверждений. Я построила самый примитивный график. Вот он, вы просили, чтобы я вам его принесла. – Она достала из сумочки листок бумаги. – Он ничего не говорит. Десять и одиннадцать точек на разном расстоянии друг от друга. Расстояния эти, правда, увеличиваются, но случайно ли увеличение или подчиняется какой-то зависимости, мы пока не знаем. Нужны новые серии экспериментов.

– Нина, – вскричал я с пылом, – я готов переехать в вашу лабораторию! Навсегда. Мы купим портфель, и я буду всегда носить его вам… Будь проклят мой язык! Я все-таки ляпнул глупость. Нинина рука в моей сжалась. Я почувствовал, как она вся съежилась. Впервые за весь вечер я услышал ее мысли. «Не надо, – повторяла она про себя. – Только не надо».

– Простите, Нина.

Она промолчала. Она была ранима, как… Я хотел было подумать «как цветок», но сравнение было пошлым. Нина обладала удивительным качеством отфильтровывать пошлость. Наверное, счастливый мальчик с двумя портфелями не прошел через этот фильтр.

– Мне в метро, – сказала Нина.

– Я провожу вас до дому.

– Не нужно, Юра, – мягко сказала она.

– Я не хотел вас обидеть.

– Я знаю. Я нисколько не обижена на вас. Разве что на себя. До свидания.

По лицу ее скользнула слабая, бледная улыбка, она кивнула мне, повернулась и исчезла в облаке яркого пара, всосанная человеческим водоворотом, бурлившим у входа в метро. Я бросился было за ней, но остановился. Две ошибки за вечер – это было бы многовато.

Уже не спеша я вошел в метро, постоял зачем-то в очереди за «вечеркой», нетерпеливо развернул ее, словно ждал тиража вещевой лотереи или последних известий с Янтарной планеты, и вместо этого прочел вопрос некой И.Г.Харитоновой, которая спрашивала, где можно приобрести квалификацию садовника-декоратора. Бедная Ирина Гавриловна или Ираида Густавовна! Разве счастье в квалификации? А может быть, она и права. Может быть, садовники-декораторы всегда счастливы. Во всяком случае они наверняка счастливее меня. По крайней мере в этот вечер.

Я вышел на своей остановке и понял, что мне не хочется идти домой. Видеть Галю, ловить на себе ее участливые взгляды. Нет, она ни в чем не виновата передо мной, и в этом и состояла ее главная вина. Люди прощают виновных. Но невиновных – никогда.

Она заботилась обо мне и хотела, чтобы я был здоров. Ужасное преступление для жены. Я вздохнул. Ощущение предательства – не самое приятное ощущение. Кому-то оно, может быть, и приятно. Не знаю.

Я позвонил Илье. Он был дома и через полчаса уже втаскивал меня к себе.

– Ну? – закричал он. – Есть что-нибудь?

– Да нет, Илюша. Ничего окончательного.

– Что за тон? Что за интеллигентские штучки? Что за физиономия опечаленного олигофрена?

– Да понимаешь, старик…

– Я тебе не старик. И брось этот жигалинский лексикон. Выкладывай, что случилось.

С Ильей нельзя кривить душой. В его присутствии даже самая мягкая душа никак не может кривиться.

– Илюша, я чувствую, что мы с Галей неудержимо расходимся. Мы идем разными курсами…

– Подожди, при чем тут Галя? При чем ваша семейная жизнь? Я часто называл тебя олигофреном шутя, но я вижу, в каждой шутке есть доля правды. Какая семейная жизнь, какой развод? Как ты смеешь говорить об этом, когда твою дурную голову избрали в качестве приемника братья по разуму? Одно из величайших событий в истории человечества, гимн материалистическому, атеистическому восприятию мира, а ты подсовываешь свою семейную жизнь! Да разве это соизмеримые величины? Да будь ты падишахом с гаремом в тысячу жен и поссорься ты со всеми сразу – и то это была бы микропылинка рядом с горой. Ты хоть понимаешь, осознаешь свою эгоистическую глупость?

Мне стало стыдно. Илья был прав. Но умение мыслить большими категориями – удел больших людей. Улетай я завтра на Янтарную планету, я бы и тогда убивался бы из-за того, что запутался в двух женщинах.

Я посмотрел на себя Илюшкиными глазами. Он был абсолютно прав. Зрелище не из приятных. Хныкающий идиот.

– Ладно, эмоции потом. Я тебе говорил по телефону, что они решили проделать второй эксперимент. Я спал у них еще раз.

– И как?

Илья сделал неосторожное движение ногой, и с пачки книг, лежавших на полу, взметнулся столбик пыли.

– Пошли на кухню.

Я рассказал Илье о втором эксперименте.

– Нина Сергеевна дала мне график. Вот он, я еще сам его не видел.

На листке бумаги на горизонтальной оси были отложены точки. Первые три – почти рядом друг с другом. Остальные – на все большем и большем расстоянии.

– А почему эта точка отмечена особо? – спросил Илья, показывая на шестую точку.

– Потому что в первом эксперименте ее не было. В первом было десять точек, во втором – одиннадцать.

– Чепуха! Почему именно эта? Почему вы не отметили, скажем, вторую или одиннадцатую точку?

– Не знаю, я как-то не подумал об этом.

– "Не подумал"! Господи, я всегда этого боялся больше всего. Братья по разуму протягивают нам руку и попадают в идиота!

– Можно подумать, что ты только и делаешь, что ждешь братьев по разуму.

– Юрочка, – сделал забавную гримасу Илья, – что я вижу? Ты огрызаешься? Старшим?

– Пошел к черту!

Илья захлопал в ладоши:

– Браво, Чернов! Правильно: не можешь лаять на директора школы – лай на друзей, это безопаснее.

– Илья, хочешь, я тебе врежу как следует?

– Ты? Мне? – Илья нарочито скорчился от хохота, качнулся. Стул, на котором он сидел, зловеще хрустнул, и Илья успел вскочить как раз в тот момент, когда он начал рассыпаться.

– То-то, – сказал я. – Так будет с каждым, кто покусится…

– На что?

– Вообще покусится.

– Слушай, Юраня, – вдруг сказал Илья, и лицо его стало серьезным, – ты хоть фамилию своей Нины Сергеевны знаешь?

– Знаю. Кербель.

– Вот тебе телефон. Ты набираешь ноль девять. Всего две цифры, это не трудно, уверяю тебя. А когда ответит женский голос, ты произнесешь всего три слова: «Личный телефон, пожалуйста». Со временем тебе ответит еще один женский голос. Ты скажешь: «Нина Сергеевна Кербель», и она назовет тебе номер телефона. Это не так уж сложно. Хороший попугай, если бы он мог держать трубку, сумел бы сделать это. Звони.

– Я не попугай. Я не могу.

– Почему? Ты брезгуешь? Трубка чистая, я вытираю ее ухом по несколько раз в день.

– Я с Ниной Сергеевной…

– О боже! – простонал Илья, закрыл глаза и принялся раскачиваться из стороны в сторону. – Судьба послала мне в друзья ловеласа, донжуана, казанову. Не пропустит ни одной женщины, с каждой ухитрится поссориться. – Илья вдруг пристально посмотрел на меня: – Это… это как-то связано с Галей?

Такой толстый шумный человек – и такой проницательный.

– Да, – сказал я.

– Я позвоню сам.

Он довольно быстро дозвонился до справочной и получил телефон Нины Сергеевны. Хоть бы ее не было дома, она же подумает, что это мои детские штучки. Попросить позвонить товарища. Хлопнуть портфелем по спине. Дернуть за косу.

– Нина Сергеевна? – спросил Илья. – С вами говорит некто Плошкин. У меня сейчас мой друг Юрий Михайлович Чернов, и мы как раз рассматривали график… Он сам? Он пытается вырвать у меня трубку.

Илья протянул мне трубку и некрасиво подмигнул.

– Нина… – промямлил я в трубку. Сердце билось, словно я заканчивал марафонскую дистанцию.

– Юра, вы, наверное… – Нина замолчала, и я услышал в трубке ее дыхание. – Вы, наверное, рассердились. Я не хотела обидеть вас…

– Нет, что вы! – закричал я, и Илья выразительно постучал себе пальцем по лбу. – Я не обижен.

Маленькую Илюшину кухню заливал янтарный свет. Цвет, в который красит стволы сосен вечернее солнце, продираясь сквозь сизые июльские тучи.

– Ваш товарищ что-то хотел спросить…

– Дай мне, – сказал Илья и вырвал у меня трубку. – Нина Сергеевна, у моего друга стало почему-то такое выражение лица, что я не могу доверить ему серьезные научные переговоры. Нина Сергеевна, мы не могли понять на вашем графике, почему вы новую, одиннадцатую, точку во время второго опыта поместили не в конце, например, а между пятой и шестой? – Илья слушал и кивал головой. – Ага, понял. Я так и подумал. Спасибо, Нина Сергеевна.

Илья положил трубку.

– Понимаешь, расстояние между всеми точками осталось во втором опыте точно таким же, как в первом, и новая точка, похоже, вклинилась между пятой и шестой. Гм, интересно…

Илья положил перед собой график и тихонько загмыкал. Гмыкал он долго, но ничего, очевидно, не выгмыкал, потому что повернулся ко мне и спросил:

– Есть будешь?

– А что у тебя?

– Жульен из дичи, ваше сиятельство. Также рекомендую вашему вниманию седло дикой серны и вареные медвежьи губы. Но больше всего, ваше сиятельство, мы гордимся нашим фирменным блюдом – пельменями!

– Два жульена, хам! И серну целиком. И седло и чересседельник.

– Почтительно рекомендую пельмени, ваше сиятельство.

Илья поставил на огонь кастрюльку с водой, подождал, пока она не начала бурлить, и высыпал в нее пельмени. Пельмени булькнули и утонули и сразу успокоили расходившуюся воду.

– Ваше сиятельство, как только какая-нибудь из утопленниц вынырнет на поверхность, бросайте ей спасательный круг.

Кого благодарить за такого друга, как Илья? Не знаю, чего б я не сделал ради него.

Мы ели пельмени, молчали, и я ни о чем не хотел думать.