"В объятиях смерти" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

Глава 14

Понедельник привел за собой вереницу облаков, расписанных под мрамор, которые окутали предгорья Голубого хребта и поглотили «Вальгаллу». Ветер лупил по автомобилю Марино, и к тому моменту, когда мы припарковались на стоянке больницы, в лобовое стекло молотили крошечные градинки.

— Черт, — пожаловался Марино, когда мы выбрались наружу, — этого нам только и не хватало.

— Ничего серьезного не ожидается, — заверила я его, вздрагивая, когда ледяные комочки жалили меня в щеки. Мы пригнули головы от ветра и молча поспешили к парадному входу.

Доктор Мастерсон ожидал нас в вестибюле. Натянутая улыбка прикрывала суровое, каменное выражение его лица. Пожимая руки, мужчины глянули друг на друга, как враждебные коты, и я пальцем о палец не ударила, чтобы хоть немного разрядить обстановку, потому что я откровенно устала от всех этих психологических игр. Доктор Мастерсон располагал нужной нам информацией, и он выдаст нам ее неискаженной, целиком и полностью, на основе сотрудничества или судебным порядком. У него был выбор. Не задерживаясь, мы прошли в его кабинет, и на этот раз он закрыл дверь.

— Итак, чем я могу быть вам полезен? — спросил он сразу же, как только сел на стул.

— Дополнительной информацией, — ответила я.

— Разумеется, но должен признаться, доктор Скарпетта, — продолжал он так, как будто Марино не было в комнате, — не вижу, что еще я мог бы рассказать вам об Эле Ханте, что было бы полезным в вашем расследовании. Вы ведь смотрели его историю болезни, и я рассказал вам все, что помнил...

Марино оборвал его:

— Да, ну что ж, мы здесь для того, чтобы немного освежить вашу память, — сказал он, доставая сигареты. — И мы интересуемся не только Элом Хантом.

— Я не понимаю.

— Нас гораздо больше интересует его приятель, — объяснил Марино.

— Приятель? -Доктор Мастерсон бросил на него холодный оценивающий взгляд.

— Имя Френки вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?

Доктор Мастерсон принялся протирать свои очки, и я решила, что это его любимая уловка, позволяющая выиграть время для размышления.

— Когда здесь находился Эл Хант, у вас был еще один пациент — мальчик по имени Френки, — добавил Марино.

— К сожалению, не припоминаю.

— Сожалейте о чем хотите, док, но вам придется рассказать нам, кто такой Френки.

— В «Вальгалле» всегда очень много пациентов, не менее трехсот, лейтенант, — ответил доктор Мастерсон, — я просто не в состоянии запомнить каждого, особенно, тех, кто находился здесь недолго.

— То есть, вы хотите сказать, что пациент Френки находился здесь недолго? — сказал Марино.

Доктор Мастерсон протянул руку за своей трубкой. Он допустил явный промах, и в его глазах я заметила раздражение.

— Ничего подобного я вам не говорил, лейтенант. — Он принялся медленно утрамбовывать в трубке табак. — Но если вы дадите мне немного больше информации об этом пациенте, молодом человеке, которого вы называете Френки, возможно, у меня и появится хотя бы слабый проблеск. Вы можете рассказать о нем что-нибудь еще, кроме того, что он «мальчик»?

Я решила вмешаться:

— Очевидно, у Эла Ханта в то время, когда он находился здесь, был друг, некто, кого он называл Френки. Эл упоминал о нем во время разговора со мной. Нам кажется, что этот человек первое время, после приема в больницу, содержался в Бэкхолле, а затем был переведен на другой этаж, где мог познакомиться с Элом. По описанию, Френки — высокий, стройный, темноволосый. Кроме того, он любил вязать — увлечение довольно нетипичное для пациентов-мужчин, я думаю.

— Все это вам рассказал Эл Хант? — спросил доктор Мастерсон безо всякого выражения.

— Кроме того, Френки был фанатично аккуратен, — уклонилась я от ответа на его вопрос.

— Боюсь, что любовь к вязанию не совсем то, что могло бы привлечь мое внимание, — прокомментировал он, снова зажигая трубку.

— Кроме того, в состоянии стресса он, возможно, заикался, — добавила я, сдерживая раздражение.

— Хм-м. Видимо, это кто-то со спастической дисфонией в дифференциальном диагнозе. Может быть, именно с этого и начнем...

— Вам нужно начать с того, что прекратить заниматься ерундой, — грубо вмешался Марино.

— Вот как, лейтенант? — Доктор Мастерсон снисходительно улыбнулся. — Ваша враждебность не обоснованна.

— Это вы у меня в подвешенном состоянии, и стоит мне захотеть, я вас в одну минуту обосную — наложу на вас судебное распоряжение и привлеку вашу задницу к ответственности, чтобы засадить в тюрьму за соучастие в убийстве. Как это звучит? — Марино свирепо уставился на него.

— С меня уже вполне достаточно вашей наглости, — ответил доктор Мастерсон с раздражающим спокойствием. — Я не люблю, когда мне угрожают. Я на это плохо реагирую, лейтенант.

— А я плохо реагирую на тех, кто тратит мое время попусту, — парировал Марино.

— Кто такой Френки? — снова попыталась я вернуться к теме разговора.

— Уверяю вас, что не могу сказать без подготовки, — ответил доктор Мастерсон. — Если вы будете так добры, что подождете несколько минут, я схожу посмотрю, что можно извлечь из нашего компьютера.

— Спасибо, — сказала я, — мы подождем.

Едва психиатр вышел за дверь, как Марино тут же понес:

— Что за мешок с дерьмом?

— Марино, — сказала я устало.

— Не похоже, чтобы это заведение было переполнено детьми. Могу поспорить, что семидесяти пяти процентам пациентов здесь перевалило за шестьдесят. Ты же понимаешь, что молодые люди должны задерживаться в памяти, верно? Он чертовски хорошо знает, кто такой Френки, и, возможно, даже мог бы нам сказать размер ботинок негодяя.

— Возможно.

— Что значит «возможно»? Я тебе говорю, что парень попусту тянет кота за хвост.

— И он будет продолжать это делать до тех пор, пока ты, Марино, грубишь ему.

— Вот дерьмо! — Он встал, подошел к окну позади стола доктора Мастерсона и, раздвинув занавески, уставился в окно, за которым было уже позднее утро. — Я ненавижу, когда кто-то мне врет. Клянусь Богом, если он меня доведет, я засажу его задницу. Чертовы психолекари! Их пациентом может быть Джек Потрошитель, и им до лампочки. Они будут продолжать тебе врать, укладывать зверя в постель и кормить его с ложечки куриным бульоном, как будто он — сама Америка. — Он помолчал, а затем пробормотал, ни к селу, ни к городу: — По крайней мере, снег прекратился.

Дождавшись, пока Марино снова сел, я сказала:

— Думаю, угрохать ему обвинением в соучастии в убийстве было чересчур.

— Но это заставало его быть внимательнее, не так ли?

— Дай ему шанс сохранить лицо, Марино.

Он курил, угрюмо уставившись в занавешенное окно.

— Я думаю, теперь он уже понял, что помочь нам — в его же интересах.

— Да, но не в моих интересах сидеть здесь и играть с ним в кошки-мышки. Даже сейчас, когда мы сидим и болтаем, псах Френки разгуливает на свободе и вынашивает свои сумасшедшие мысли, которые тикают, как чертова бомба, готовая вот-вот рвануть.

Я вспомнила свой тихий дом в тихом районе, медальон Кери Харпера, висящий на ручке моей двери, и шепчущий голос на моем автоответчике: «У тебя действительно светлые волосы, или ты обесцвечиваешь их?..» Как странно. Я ломала голову над этим странным вопросом. Почему это имеет для него значение?

— Если Френки — наш убийца, — тихо сказала я, глубоко вздохнув, — то я не могу себе представить, какая может быть связь между Спарацино и этими убийствами.

— Посмотрим, — пробормотал Марино, зажигая сигарету и мрачно глядя на закрытую дверь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я никогда не перестаю удивляться тому, как одно обстоятельство оказывается связанным с другим, — ответил он загадочно.

— О чем ты? Какое обстоятельство, Марино?

Он взглянул на часы и выругался:

— Куда, черт побери, он пропал? Отправился обедать?

— Надеюсь, он ищет историю болезни Френки.

— Да. И я надеюсь.

— Что это за обстоятельства, которые оказываются связанными с другими? — снова спросила я. — Не мог бы ты выражаться более конкретно?

— Давай посмотрим на все это с такой точки зрения, — предложил Марино. — У меня есть совершенно отчетливое ощущение, что если бы не эта проклятая книга, которую писала Берил, все трое были бы сейчас живы. И Хант, скорее всего, тоже все еще здравствовал бы.

— Я в этом не уверена.

— Ну конечно, нет. Ты всегда так чертовски объективна. Это мое мнение, о'кей? — Он посмотрел на меня и потер усталые глаза. Его лицо раскраснелось. — У меня такое ощущение, договорились? И оно подсказывает мне, что между убийцей и Берил изначально существовало связующее звено: Спарацино и книга. А затем одно обстоятельство привело к другому. Дальше псих убивает Харпера. Потом мисс Харпер проглатывает достаточно таблеток, чтобы свалить лошадь, так что ей не надо больше слоняться в одиночестве по ее громадному жилищу, в то время как рак сжирает ее заживо. И Хант вешается на балке в своих дурацких трусах.

Перед моим мысленным взором проплыло оранжевое волокно со странным сечением в виде трехлистника клевера, вслед за ним рукопись Берил, Спарацино, Джеб Прайс, голливудский сынок сенатора Патина, миссис Мактигю и Марк. Они были конечностями и связками одного тела, которое я не могла собрать воедино. Каким-то необъяснимым образом люди и события, не имеющие отношения друг к другу, как по волшебству замыкались на Френки. Марино был прав. Одно обстоятельство всегда оказывается связанным с другим. Убийство никогда не возникает на пустом месте. Впрочем, это касается вообще всего дурного.

— У тебя есть какая-нибудь теория насчет того, в чем именно заключается эта связь? — спросила я у Марино.

— Нет, черт побери, ни одной, — ответил он, зевая, как раз в тот момент, когда доктор Мастерсон вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.

Я с удовлетворением заметила, что в руках у него была стопка папок.

— Ну, — сдержанно сказал он, не глядя на нас, — я не нашел никого с именем Френки, видимо, это было его прозвище. Поэтому я подобрал тех, кто подходит по времени лечения, возрасту и расе. Здесь у меня истории болезни шести белых мужчин, исключая Эла Ханта, которые были пациентами в Валхолле в течение того временного интервала, который вас интересует. Все они в возрасте от тринадцати до двадцати четырех лет.

— Почему бы вам просто не дать их нам просмотреть, пока вы будете сидеть и курить свою трубку? — Марино был настроен менее воинственно, но не намного.

— Я бы предпочел только рассказать их истории по причинам конфиденциальности, лейтенант. Если к кому-то из них у вас возникнет острый интерес, мы изучим его историю болезни подробнее. Так будет достаточно корректно?

— Да, вполне, — сказала я прежде, чем Марино успел что-либо возразить.

— Первый случай, — начал доктор Мастерсон, открывая верхнюю папку. — Девятнадцать лет, из Хайлэнд-Парк, Иллинойс, принят в декабре 1978 года с анамнезом: злоупотребление наркотиками, а конкретнее — героином. — Он перевернул страницу. — Рост — пять футов восемь дюймов, вес — сто семьдесят фунтов, глаза — карие, шатен. Его лечение продолжалось три месяца.

— Эл Хант попал к вам лишь в апреле, — напомнила я, — они находились здесь в разное время.

— Да, наверное, вы правы. Это мое упущение. Значит, мы можем его вычеркнуть. — Он отложил папку в сторону.

Я глянула на Марино предупреждающим взглядом. Я видела, что он готов взорваться, его лицо стало красным, как у Деда Мороза.

Открыв вторую папку, доктор Мастерсон продолжил:

— Следующий — четырнадцатилетний юноша, блондин с голубыми глазами, пять футов три дюйма, сто пятнадцать фунтов. Принят в феврале 1979 года, выписан шесть месяцев спустя. В его анамнезе — утрата чувства реальности и фрагментарный бред. Ему был поставлен диагноз: шизофреник неорганизованного или гебефренического типа.

— Вы не могли бы объяснить, что, черт побери, это означает? — спросил Марино.

— Это означает бессвязную причудливую манеру поведения, полную социальную отстраненность и другие странности поведения. Например... — Доктор Мастерсон помолчал, просматривая страницу. — Он мог отправиться утром на автобусную остановку, но так и не появиться в школе. А однажды его нашли сидящим под деревом и рисующим странные, бессмысленные рисунки в блокноте.

— Да, А теперь он знаменитый художник, живущий в Нью-Йорке, — пробормотал Марино с сардонической усмешкой, — его зовут Френк, Франклин, или его имя начинается на Ф?

— Нет. Ничего похожего.

— Итак, кто же следующий?

— Следующий — двадцатидвухлетний мужчина из Делавера. Рыжие волосы, серые глаза, э... пять футов десять дюймов, сто пятьдесят фунтов. Принят в марте 1979 года, выписан в июне. У него был диагносцирован органический галлюцинаторный синдром. Провоцирующим фактором являлась темпоральная лобная эпилепсия и в анамнезе — злоупотребление гашишем. Течение заболевания осложнялось дисфорическим настроением и попыткой кастрировать себя, как реакцией на галлюцинацию.

— Что значит дисфорическое? — спросил Марино.

— Беспокойнее, нетерпеливое, подавленное.

— Это было до того, как он пытался сделаться сопрано, или после?

Доктор Мастерсон начал проявлять признаки раздражения, и на самом деле я его понимала.

— Следующий, — скомандовал Марино, как сержант на плацу.

— Четвертый случай — восемнадцатилетний юноша, волосы — черные, глаза — карие, пять футов девять дюймов, сто сорок два фунта. Его приняли в мае 1979 года, диагноз — шизофреник параноидального типа. В анамнезе, — он перелистнул страницу и протянул руку за трубкой, — рассеянный гнев и беспокойство, с сомнениями по поводу тождественности пола и явным страхом, что его примут за гомосексуалиста. Начало этого психоза, очевидно, было связано с тем, что в мужском туалете к нему подошел гомосексуалист.

— Задержитесь на этом случае. — Если бы Марино не остановил доктора Мастерсона, это сделала бы я. — Нам нужно поговорить именно о нем. Сколько времени он пробыл в Валхолле?

Доктор Мастерсон раскуривал свою трубку, заглядывая тем временем в записи, после чего ответил:

— Десять недель.

— Которые как раз попали на время пребывания здесь Ханта, — подытожил Марино.

— Совершенно верно.

— Значит, кто-то подошел к нему в мужском туалете, я у него поехала крыша? Что с ним случилось? В чем заключался его психоз? — спросил Марино.

Доктор Мастерсон переворачивал страницы. Затем он поднял очки на лоб и ответил:

— Проявление мании величия. Он верил, что Бог руководит его поступками.

— Какими поступками? — Марино подался вперед на стуле.

— Здесь не содержится никаких подробностей, за исключением того, что он довольно причудливо выражался.

— И он был параноидальным шизофреником? — уточнил Марино.

— Да.

— Вы не могли бы описать симптомы этой формы шизофрении?

— С классической точки зрения, — начал доктор Мастерсон, — существует набор характерных признаков, в который входит и бред величия, или галлюцинации с величественным содержанием. Тут может присутствовать и навязчивая ревность, и экстремизм в межличностных отношениях, и уверенность в бесспорности собственных представлений, а в некоторых случаях — стремление к насилию.

— Откуда он сам? — спросила я.

— Из Мэриленда.

— Черт, — пробормотал Марино. — Он жил с родителями?

— Он жил со своим отцом.

— Вы уверены, что он был параноиком, а не шизофреником недифференцированного типа? — вмешалась я.

Разница была существенна. Шизофреники недифференцированного типа, как правило, не способны спланировать преступление и успешно избежать ареста. Человек, которого мы искали, был достаточно организован, чтобы заранее подготовить и совершить свои преступления, и при этом ускользнуть от полиции.

— Я совершенно уверен, — ответил доктор Мастерсон и после небольшой паузы вежливо добавил: — Довольно интересно, что имя пациента — Френк.

Он вручил мне папку, и мы с Марино бегло просмотрели ее содержимое. Френк Итен Эймс, или Френк И., и, таким образом, — «Френки», заключила я. Эймс был выписан из «Вальгаллы» в конце июля 1979 года и вскоре после этого, согласно записи доктора Мастерсона, сделанной в то время, сбежал из дома в Мэриленде.

— Откуда вам известно, что он сбежал из дома? — спросил Марино, взглянув на психиатра. — Откуда вам известно, что с ним произошло после того, как он покинул это заведение?

— Его отец звонил мне. Он был очень расстроен, — ответил доктор Мастерсон.

— И что же дальше?

— Боюсь, ни я, ни кто другой ничего не могли сделать — Френк был совершеннолетним.

— Вы помните, чтобы кто-нибудь называл его Френки? — спросила я.

Он покачал головой.

— А как насчет Джима Барнза? Он был социальным сотрудником, прикрепленным к Френку Эймсу?

— Да, — неохотно признал доктор Мастерсон.

— У Френка Эймса был какой-нибудь неприятный инцидент с Джимом Барнзом? — спросила я.

Доктор Мастерсон некоторое время колебался, а затем нехотя ответил:

— Как будто...

— Какого характера?

— Как будто сексуального, доктор Скарпетта. И ради Бога, я пытаюсь помочь. Надеюсь, вы поведете себя корректно в отношении этого случая.

— Эй, — сказал Марино, — можете на это рассчитывать. Я имею в виду, что мы не планируем рассылать пресс-релизы.

— Значит, Френк знал Эла Ханта, — сказала я.

Напряженное лицо доктора Мастерсона отражало внутреннюю борьбу:

— Да. Именно Эл выдвинул обвинения.

— В яблочко, — пробормотал Марино.

— Что вы имеете в виду, говоря, что Эл Хант выдвинул обвинения? — спросила я.

— Я имею в виду, что он пожаловался одному из наших психотерапевтов, — ответил доктор Мастерсон, в его голосе появились оборонительные интонации. — Кроме того, он что-то говорил и мне во время одного из наших сеансов. Когда спросили самого Френка, тот отказался что-либо рассказывать. Он был очень злой и отчужденный от мира молодой человек. Я не мог ничего предпринять по поводу того, что сказал Эл, так как без сотрудничества Френка все обвинения были просто сплетней.

Мы с Марино молчали.

— Весьма сожалею, — сказал доктор Мастерсон, и на этот раз он действительно был огорчен, — но больше я ничем не могу вам помочь. Я не знаю, где сейчас находится Френк. Последний раз я разговаривал с его отцом лет семь, восемь назад.

— При каких обстоятельствах? — спросила я.

— Мистер Эймс позвонил мне.

— По какому поводу?

— Он спрашивал, не слышал ли я что-нибудь о Френке.

— Ну, и что вы ответили? — спросил Марино.

— Нет, — ответил доктор Мастерсон, — я ничего не слышал о Френке. Мне очень жаль.

— Почему мистер Эймс позвонил вам? — спросила я.

— Он хотел найти Френка, и надеялся, что, может быть, я дам намек, где его искать. Потому что его мать умерла. То есть, мать Френка.

— Где она умерла, и как это произошло? — спросила я.

— Во Фрипорте, штат Мэн. Вообще-то говоря, обстоятельства ее смерти мне неясны.

— Она умерла естественной смертью? — спросила я.

— Нет, — сказал доктор Мастерсон, избегая встречаться с нами взглядом, — я совершенно уверен, что нет.

Чтобы выяснить это, Марино понадобилось совсем немного времени. Он позвонил в полицию Фрипорта, штат Мэн. По их данным, вечером 15 января 1983 года Миссис Вильма Эймс была забита до смерти «взломщиком», который, очевидно, находился в доме в тот момент, когда она пришла из продовольственного магазина. К моменту смерти ей было сорок два года. Она была маленькой женщиной с голубыми глазами и обесцвеченными светлыми волосами. Преступление осталось нераскрытым.

У меня не оставалось ни малейших сомнений по поводу того, кем был этот так называемый взломщик. И у Марино тоже.

— Так, может быть, Хант действительно был ясновидящим, а? — произнес он. — Ведь мальчишка откуда-то знал, что Френки угробил свою мать. А это совершенно точно произошло гораздо позже того времени, когда оба шизика вместе торчали в психушке.

Мы праздно наблюдали за ужимками белки Сэмми, вертевшейся вокруг кормушки для птиц. Когда Марино привез меня из больницы и высадил около моего дома, я пригласила его на кофе.

— Ты уверен, что Френки не работал какое-то время на мойке у Ханта в течение последних нескольких лет? — спросила я.

— Я не помню, чтобы мне попадался какой-нибудь Френк или Френки Эймс в их конторских книгах, — ответил Марино.

— Он запросто мог сменить имя, — сказала я.

— Если он пристукнул свою старушку, то, скорее всего, он именно так и поступил, рассчитывая на то, что его, возможно, будет разыскивать полиция. — Пит протянул руку за своим кофе. — Проблема в том, что у нас нет его свежего описания, а заведения, подобные автомойкам, представляют из себя проходной двор. Парни то и дело приходят и уходят. Работают пару дней, неделю, месяц. Можешь себе представить, сколько существует высоких, худых и темноволосых белых парней? С ума можно сойти.

Мы были так близко, и в то же время так далеко. Это просто бесило. Я сказала:

— Волокна ассоциируются с автомобильной мойкой. Хант работал на автомобильной мойке, клиентом которой была Берил, и, возможно, он знал ее убийцу. Ты понимаешь, о чем я говорю, Марино? Хант знал, что Френки убил свою мать, потому что Хант и Френки, возможно, общались после «Вальгаллы». Френки мог работать на мойке у Ханта, возможно, даже недавно. И он мог заметить Берил впервые, когда она пригнала свою машину на мойку.

— У них тридцать шесть служащих. Из них, белых, — только одиннадцать, док, причем шестеро — женщины. Сколько остается? Пятеро? Троим из них около двадцати, а это означает, что им было лет восемь, девять, когда Френки находился в «Вальгалле». Очевидно, что это не они. Оставшиеся двое тоже не подходят по разным другим причинам.

— По каким именно?

— Например, они наняты лишь в течение последних двух месяцев, и когда Берил пригоняла свою тачку, их там не было. Не говоря уже о том, что их описания не слишком соответствуют. У одного рыжие волосы, а другой коротышка, почти такой же маленький, как ты.

— Большое спасибо.

— Я буду продолжать проверку, — сказал он, отворачиваясь от птичьей кормушки. Белка Сэмми внимательно наблюдала за ними глазками-бусинками с розовыми ободками. — А что насчет тебя?

— А что насчет меня?

— В твоей конторе еще не забыли, что ты там работаешь? — поинтересовался Марино, как-то странно глядя на меня.

— Все под контролем, — ответила я.

— Я бы не был в этом так уверен, док.

— А вот я совершенно в этом уверена.

— Что касается меня, — Марино никак не мог остановиться, — я думаю, что ты не должна так увлекаться.

— Я собираюсь еще пару дней не появляться в конторе, — твердо объяснила я, — мне необходимо выследить рукопись Берил. Итридж теребит меня по этому поводу. Нам необходимо знать, что в ней. Может быть, это именно та связь, о которой ты говорил.

— Главное, чтобы ты не забывала о моих правилах. — Он выбрался из-за стола.

— Я достаточно осторожна, — заверила я его.

— А от него больше ничего, да?

— Да, — ответила я. — Никаких звонков. Ни единого намека. Ничего.

— Ну, позволь мне все же напомнить, что Берил он тоже звонил не каждый день.

Мне не были нужны напоминания. Я не хотела, чтобы Пит начинал снова.

— Если он позвонит, я просто скажу: «Привет, Френки. Как поживаешь?»

— Эй, это не шутка. — Он остановился в прихожей и обернулся. — Ты пошутила, я надеюсь?

— Конечно, — улыбаясь, я похлопала его по спине.

— Я серьезно, док. Не делай ничего подобного.

Услышишь его на своем автоответчике, не бери чертову трубку...

Я открыла дверь, и Марино застыл с расширенными от ужаса глазами.

— Срань господня... — Он шагнул на крыльцо, с идиотским видом нащупывая свой револьвер и крутя головой в разные стороны, как ненормальный.

Я просто потеряла дар речи, глянув через его плечо. Зимний воздух содрогался от треска и рева пламени.

Автомобиль Марино пылал факелом посреди черной ночи, языки огня в дикой пляске тянулись вверх, стремясь дотянуться до выщербленной луны. Схватив Марино за рукав, я затолкала его обратно в дом как раз в тот момент, когда в отдалении послышалось завывание сирены и взорвался бензобак. Окна гостиной озарились, когда огненный шар выстрелил в небо и поджег маленькие кизиловые деревца на краю моего участка.

— О Боже, — воскликнула я, когда отключилось электричество.

Большой силуэт Марино в темноте метался по ковру, напоминая разъяренного быка, готового к атаке. Он вертел в руках портативную рацию и ругался без удержу:

— Поганый ублюдок! Поганый ублюдок!

Я отослала Марино вскоре после того, как обгоревшая груда, в которую превратился его возлюбленный новый автомобиль, была увезена на грузовике техпомощи. Он настаивал на том, чтобы остаться на ночь. Я же считала, что будет вполне достаточно нескольких патрульных машин, следящих за моим домом. Он настаивал на том, чтобы я переехала в гостиницу, я же отказывалась двинуться с места. У него были свои обломки крушения, а у меня — свои. Улица и мой участок представляли собой болото из сажи и воды, первый этаж дома был погружен в вонючий дым. Почтовый ящик у конца подъездной аллеи напоминал обгоревшую спичку, и я потеряла, по крайней мере, с полдюжины самшитовых кустов и примерно столько же деревьев. Короче говоря, хотя я и ценила заботу Марино, мне было необходимо побыть одной.

Я раздевалась при свете свечи, и часы показывали далеко за полночь, когда раздался телефонный звонок. Голос Френки сочился в мою спальню, как вредоносный туман, отравляя воздух, которым я дышала, дискредитируя мое персональное убежище, мой уютный дом.

Сидя на краю кровати, я слепо вглядывалась в автоответчик, к горлу подступила горечь, и сердце слабо трепыхалось у меня в груди.

— ...Я хотел бы быть поблизости, чтобы посмотреть. Это было впе-впе-впечатляющее зрелище, Кей? Это было что-то? Мне не нравится, когда у тебя в доме другой му-му-мужчина. Теперь ты знаешь. Теперь ты знаешь.

Автоответчик остановился, и огонек сообщений начал мигать. Закрыв глаза, я сделала медленный глубокий вдох, мое сердце колотилось, тени от пламени свечи безмолвно колыхались на стенах. Я не могла поверить, что все это происходит со мной.

Я знала, что мне нужно делать. Тоже самое, что делала Берил Медисон. Я спрашивала себя, испытываю ли я такой же страх, какой испытывала она, когда спасалась бегством из автомойки, обнаружив корявое сердце, нацарапанное на дверце своего автомобиля? Мои руки отчаянно дрожали, когда я открывала ящик тумбочки у кровати и достала справочник. Сделав заказы, я позвонила Бентону Уэсли.

— Я не советую тебе этого делать, Кей, — сказал он, мгновенно просыпаясь. — Нет. Ни при каких обстоятельствах. Послушай меня, Кей...

— У меня нет выбора, Бентон. Я просто хотела, чтобы кто-то знал. Если хочешь, можешь сообщить Марино. Но не вмешивайся. Пожалуйста. Рукопись...

— Кей...

— Мне нужно найти ее. Я думаю, что она именно там.

— Кей! Ты заблуждаешься!

— Посмотрим! — Я повысила голос. — Что, по-твоему, я должна делать? Ждать здесь, пока ублюдок решит выломать мою дверь или взорвать мою машину? Если я останусь — я труп. Ты еще не понял этого, Бентон?

— У тебя есть система охраны. У тебя есть оружие. Он не может взорвать твою машину вместе с тобой. Э... Марино звонил. Он рассказал, что произошло. Они там совершенно уверены, что кто-то окунул тряпку в бензин и засунул ее в бензобак. Они нашли следы от фомки. Он вскрыл...

— Господи, Бентон. Ты даже не слушаешь меня.

— Слушаю. Ты послушай. Пожалуйста, послушай меня, Кей. Я обеспечу тебе прикрытие, кого-то, кто поедет вместе с тобой, хорошо? Одну из наших женщин-агентов.

— Спокойной ночи, Бентон.

— Кей!

Я повесила трубку и не сняла ее, когда он тут же перезвонил. Я молча слушала его протесты, бесстрастно фиксируемые автоответчиком, и кровь стучала у меня в висках, когда перед моими глазами вновь возник образ автомобиля Марино, шипящего и огрызающегося языками пламени под изогнутыми струями воды, бьющими из вздувшихся пожарных шлангов, змеившихся вдоль улицы. Когда у конца подъездной аллеи я обнаружила маленький обгорелый трупик, что-то внутри меня оборвалось. Бензобак автомобиля Марино, должно быть, взорвался в тот самый момент, когда белка Сэмми отчаянно скакала вдоль линии электропередач. Обезумев, она мчалась подальше от опасности. На какую-то долю секунды ее лапы одновременно коснулись фазового и общего проводов. Двадцать тысяч вольт замкнулись через ее крошечное тело, превращая его в уголек и пережигая предохранители.

Я уложила обгорелый трупик в обувную коробку и похоронила среди розовых кустов, мысль о том, что утром мне придется увидеть эти обожженные останки, была для меня невыносима.

Когда я закончила упаковываться, электричество все еще не включили. Я спустилась вниз и не торопясь курила и пила бренди до тех пор, пока меня не перестало трясти. Мой «Руджер» лежал на баре, поблескивая в тусклом свете аварийного освещения. В постель я не ложилась.

Я открыла дверь. Мой чемодан колотил меня по ногам, и грязная вода брызгала на лодыжки, когда я, стараясь не замечать следов вчерашнего кошмара на своем участке, бежала к машине. Торопливо проезжая по безмолвной улице, я не заметила ни одной патрульной машины. Добравшись до аэропорта в начале пятого утра, я направилась прямо в женский туалет и достала из сумочки свой револьвер. Разрядив, я упаковала его в чемодан.