"Антиквар" - читать интересную книгу автора (Юденич Марина)

Москва, год 2002-й

Призрак «Душеньки» явился снова.

Впервые за двадцать лет.

Единственный.

По слухам, упорно циркулирующим в определенных кругах, коллекция Непомнящего была благополучно отправлена на Запад.

И там канула в закрытых частных собраниях.

Не правдоподобно быстро, беззвучно и бесследно.

Начав работать с западными партнерами, выезжать на мировые аукционы, салоны и прочие антикварные сборища, Игорь Всеволодович, естественно, наводил справки. И часто встречал понимание.

В разных странах ему пытались помочь разные люди, в том числе очень влиятельные и весьма искушенные.

Они, собственно, и вынесли вердикт: «Странное преступление. Очень странное. Не стоит его ворошить. Ей-богу, не стоит. Мертвые — в земле, и это еще один повод вспомнить о том, что жизнь дается однажды».

Надо признать — он и сам думал так же. И это были основательные, взвешенные не однажды, спокойные и, пожалуй, умиротворяющие мысли.

Сейчас в голове Игоря Всеволодовича творилось нечто невообразимое.

Все — к одному, нет у нее никакой «Душеньки»!

Тем более необходимо разобраться, кому понадобилось так изуверски мистифицировать его именно теперь.

А может, никаких мистификаций, и «Душеньки» тоже нет — несчастная, свихнувшаяся женщина пытается привлечь к себе внимание или, того проще, наскрести на пропитание?

Что там сумасшедшая старуха! Он и сам сейчас был несколько не в себе. Однако железной хваткой вцепился в тощий локоть незнакомки, едва не волоком тащил ее прочь, подальше от людных залов.

Маленький бар на первом этаже, слава Богу, работал. Затаившийся в лабиринте узких коридоров, он был потерян для широкой публики — и это, похоже, всех устраивало.

В обычные дни здесь попивали кофе, или — по случаю — что придется, реставраторы и приемщики из багетных мастерских, девушки из киосков, продавцы антикварных лавок — словом, местный люд.

Сейчас — вследствие салонного столпотворения — народ, надо полагать, был при деле, а бар — совершенно пуст.

Это было везение номер один.

Если не считать всего прочего, но этого Heпомнящий твердо решил всерьез не принимать.

Пока.

Решение, похоже, было правильным — ибо, приняв его, Игорь Всеволодович несколько успокоился, сразу вспомнил про хитрый, потаенный бар и почти галантно предложил женщине выпить кофе.

— Чаю. Я пью чай. — Она отозвалась так поспешно, словно он собирался испить кофею немедленно, прямо в толпе, сквозь которую они пробирались.

В баре он спросил ей чашку чая, себе — кофе и, разумеется, коньяку, хотя приличного не оказалось. Но сейчас это было не существенно — нужно было окончательно прийти в себя.

Коньяк помогал — проверено многократно.

Помог и теперь.

Было не до церемоний, да и коньяк того не стоил — Игорь Всеволодович осушил содержимое низкого пузатого бокала залпом Остро обожгло горло, но сразу же приятное тепло разлилось в груди, и он уже с удовольствием отхлебнул кофе, достал сигарету, затянулся глубоко.

Наваждение проходило, отгородясь струйкой дыма, он разглядывал незнакомку беззастенчиво, в упор.

На вид женщине было лет пятьдесят, хотя вполне возможно, что меньше: нужда и болезни не красят — это известно.

Она болела, возможно, не тяжело, но долго и, главное, со знанием дела.

Есть такие люди — не нытики отнюдь и не любители болеть, чтобы жалели.

Эти несут свой крест стоически, о болезни говорят охотно, но — подчеркнуто иронично, досконально изучают все написанное по этому поводу — и потому сами себе диагносты, лекари и фармацевты.

Еще они обычно помешаны на гигиене, отчего руки моют бесчисленное множество раз на дню, а столовые приборы в общественных местах непременно протирают салфеткой.

Вдобавок от них обычно слабо пахнет лекарствами или какими-то травами. Разумеется, лечебными.

От нее — пахло.

Впрочем, легкий запах был приятным, горьковатым и каким-то летним.

И ложку — когда принесли чай — она быстро, украдкой протерла.

Что до нужды… Она была одета опрятно и даже прилично, однако такой же строгий брючный костюм, правда, другого цвета, был когда-то у его матери.

Игорь Всеволодович вспомнил даже, что он финский, а ткань называется — джерси. И подумал, что на матери костюм смотрелся совершенно иначе — роскошно, с шармом и неким даже эпатажем.

А может, просто он смотрел тогда другими глазами?

И видел иначе.

К тому же в отличие от его матери эта женщина никогда не была красивой и даже миленькой — в молодости.

Узкое бледное лицо, тонкие губы, глаза под широкими густыми, совершенно не женскими бровями. Она носила очки с дымчатыми стеклами, но сейчас зачем-то сняла их — маленькие глаза были посажены так близко к переносице, что казались подслеповатыми — и смущали, как смущает любое человеческое увечье. Впрочем, смотрела вполне осмысленно — и, судя по всему, видела неплохо.

Темные волосы были аккуратно пострижены и неплохо вроде уложены. Густые, здоровые, они заметно диссонировали с бледной, нездоровой кожей, покрытой — как легкой вуалькой — паутинкой морщин.

Лоб — опять же! — казался непропорционально низким.

Теперь он понял; неудачный парик, слишком низко надвинутый на глаза.

Только и всего.

И почти успокоился.

«Странность» рассеялась вместе с дымом сигареты, которую Игорь Всеволодович, кстати, докурил.

Самое время было поговорить.

— Значит, «Душенька» теперь у вас? — Он заговорил неожиданно резко. Женщина вздрогнула и пролила чай.

Удивился и сам Непомнящий.

Без сомнения, он все еще был зол, и, возможно, в большей степени, чем в первые минуты, ибо тогда ко всему прочему — обескуражен, растерян, напуган.

Словом, пребывал во власти эмоций.

Теперь эмоции отступили, наваждение рассеялось, а злость, выходит, осталась.

Вопрос-обвинение, вопрос-выстрел прозвучал совершенно по-прокурорски.

Игорь Всеволодович даже опешил, и жалость промелькнула к этой убогой в допотопном костюме — у нее мелко задрожали руки.

Но что-то внутри, в сознании уже сложилось, выстроилось, определилось — и по всему, продолжать следовало в том же духе.

— Да.

— Уверены?

— Совершенно.

— Ну а то, что картина была похищена из квартиры моих родителей, вам известно?

— Да, я знаю.

— И то, что при этом их зверски убили, тоже знаете?

— Игорь Всеволодович, я понимаю… ваши чувства.

И горе, которое с годами только крепнет… Поверьте, я тоже знаю… Не понаслышке, увы, — Ну ладно…

Он как-то вдруг выдохся, словно выплеснув зло, остался ни с чем.

Пустую душу немедленно захлестнула усталость.

К тому же его зацепила фраза про горе, которое крепнет.

Похоже — искренняя.

И подумалось: «У меня не крепнет, ничего не осталось — даже горя».

— Ладно… Откуда у вас «Душенька»? И кстати, кто вы? Между прочим, даже имени не назвали.

— Да?.. Простите, я как-то растерялась сначала, а потом мы сразу пошли…

— Теперь вот пришли, как видите. Слушаю.

— Да, конечно. Я Щербакова Галина Сергеевна…

Что вас интересует? Москвичка. По образованию — журналист. Впрочем, это вряд ли нужно… Что же еще?..

— Про вас — достаточно. Пока. Теперь — про «Душеньку», если можно…

— Да, разумеется. Но придется еще немного про меня… Буквально несколько Слов. Видите ли, мой муж был крупный дипломат… Не в этом, конечно, суть. А в том, что, во-первых, большую часть жизни мы прожили за границей. А во-вторых — это главное, — он всю жизнь собирал русские портреты. Просто с ума сходил, но тогда, знаете, была возможность. В семидесятые годы в Европе еще живы были многие из тех, кто уехал в семнадцатом. И они… не всегда хорошо устраивались в жизни. Словом…

— Словом, ваш муж спешил на помощь одряхлевшим осколкам империи. Благородно. И рискованно, между прочим. Как-никак идеологические противники.

— Вы напрасно иронизируете. Он никогда не обирал стариков, как поступают теперь ваши коллеги. Но я здесь не для того, чтобы спорить. "Однажды — это было в Париже — мужу принесли женский портрет работы неизвестного художника. Просили немного, он позвал меня посоветоваться. И я… в общем, я сразу поняла, что это.

Нет, нет — про «Душеньку» я тогда ничего не знала. И творчество Крапивина представляла, что называется, в самых общих чертах. Я видела вещь, понимаете? Разумеется, вы должны понять. Мы купили портрет.

— У кого?

— Обычный посредник. Из тех, что вьются на всех блошиных рынках, мелких аукционах, дают объявления в газеты. Мелкий торговец стариной — баз лавки, но с некоторым количеством постоянных клиентов. Таких много в Европе, и особенно во Франции. Я даже не помню, как его звали, но если для вас это важно — могу посмотреть в бумагах мужа. Наверное, вспомню, если увижу, возможно, и телефон записан. Но что это теперь даст?

— Вы правы. Теперь, разумеется, ничего. Бог с ним, с вашим посредником. Хотя, знаете, я часто бываю в Париже и, пожалуй, все же хотел бы с ним поговорить.

Просто поговорить. Понимаете?

— Да, конечно. Я поищу сегодня же.

— Буду признателен. Но — «Душенька»? Когда вы поняли, что это она? И как вообще возникла идея?

— Не скоро. Прошло много лет — почти тридцать. И за эти годы случилось много всякого… по большей части малоприятного. И тяжкого. Но это сейчас не важно. Мужа отправили в отставку, и скоро — не прошло года — он умер. Я осталась с коллекцией и… больше ни с чем, если вдуматься. Детей Бог не дал. Ну, пенсия, разумеется, квартира приличная. Год был 1992-й — начала жить, как говорится, исключительно ради собственного удовольствия.

Хотя какое там удовольствие? Сбережения сгорели в одночасье. Муж после отставки все наши деньги перевел из ВЭБа в Сбербанк — полагал, так надежнее. Такую вот глупость напоследок сотворил. И умер. Ну, похороны, потом — памятник… После — врачи, лекарства… Продукты дорожают. Короче, ничего оригинального — вы и сами наверняка не раз наблюдали подобные метаморфозы. Начала продавать картины — много за них не давали, художников первой величины у нас не было; Гаврилов, Платонов, Дубовской… Цены, полагаю, вам известны, «Душеньку» одно время вообще не собиралась отдавать — «н/х» по определению, копейки. Да и не везде возьмут.

Однако делать нечего — пришло ее время. Понесла в Грабаря — с атрибуцией, не мне вам объяснять, все же иное дело. А там замечательный старик…

— Никита Никитич…

— Да. Он-то всю историю мне поведал.

— И «Душеньку» атрибутировал?

— Предположительно. «Позволяет предположить…» — как это обычно пишется…

— Ну, дает старик. Седина в бороду — авторитеты побоку. Сам себе авторитет. Что ж, правильно.

— Он мне и вас посоветовал разыскать.

— За это будет ему отдельное спасибо. Что ж, Галина Сергеевна, беседа у нас с вами вышла занимательная. Настало, однако, время огласить приговор.

— Простите?

— Ну, простить вас или, напротив, обидеться смертельно я смогу после того, как услышу сакраментальное: сколько?

— Сколько?..

— Сколько, сколько вы, уважаемая Галина Сергеевна, желаете получить за полотно? С учетом, разумеется, атрибуции Никиты Никитича, пусть и предположительной…

— Игорь Всеволодович, в самом начале нашей беседы вы спросили, известно ли мне о трагедии вашей семьи. И я ответила — да. Неужели вы полагаете, что, зная все, я посмею предложить вам купить портрет?

Она сумасшедшая, подумал Непомнящий.

И одновременно ощутил давно забытое чувство — чьи-то большие теплые ладони осторожно сжали сердце, и стало ему хорошо в этих ладонях — спокойно, уютно.

Только щиплет в носу почему-то — и в глазах неожиданно горячо.

В это время — наверное, кстати, потому что забытое чувство накатило внезапно, сильно и Непомнящий совершенно не знал, как с ним быть, — в кармане пиджака слабо звякнул мобильный телефон.

— Простите. — Это был в высшей степени удобный повод для того, чтобы отвернуться.

Он возблагодарил судьбу, еще не зная, кто звонит.

А узнав, приятно удивился.

Звонил адвокат, любитель поповского фар — фора. Надо сказать, что некоторое время после ужина в «Узбекистане» и позже, когда уже разгромили магазин, Игорь Всеволодович рассчитывал на услуги мэтра. Разумеется, не безвозмездные.

Но время шло, и в какой-то миг стало ясно — рассчитывать не стоит. Человек, возможно, и хотел бы, но ничем не может помочь. Потому и не звонит. И уж тем паче звонить не следует ему, во избежание взаимной неловкости, которая, как правило, долго отравляет память.

Теперь Герман Константинович звонил сам.

И это означало примерно следующее.

Где-то в неведомых кущах или в заоблачных высях чаша весов, на которую кто-то поместил интересы, а быть может, и жизнь Игоря Всеволодовича, сдвинулась с места и легонько поползла вниз.

Возможно, движение было робким. Едва заметным.

Но не для Германа Константиновича.

И вот он звонил.

Говорил суховато, камуфлируя комплекс некоторой вины, но бодро, а главное, так, словно расстались вчера.

— Здравствуй, дружок. Насчет твоей сказки появилась некая ясность. А главное, люди, с которыми можно — и нужно! — говорить. Ты меня понял?

— Я готов!

— Вот и прекрасно. Не занимай вечер. Или по крайней мере будь в зоне досягаемости…

Это был сумасшедший день.

Воистину что-то там происходило со звездами или некими другими субстанциями.

Хорошо было бы еще понять — что?