"Возвратная волна" - читать интересную книгу автора (Прус Болеслав)

II

История Адлера была такой же странной, как он сам.

Окончив начальную школу, которую он посещал вместе с пастором Бёме, Готлиб Адлер изучил ткацкое ремесло и в двадцать лет уже немало зарабатывал. Он и тогда был краснощеким, сильным, неуклюжим на вид, а на самом деле сметливым и ловким парнем, способным работать за четверых. Хозяева были им довольны, хотя он и любил покутить.

Каждый праздник молодой Адлер проводил в каком-нибудь увеселительном заведении, в компании приятелей и женщин, — а их у него было немало. Они кружились на карусели, качались на качелях, объедались и напивались — и всегда верховодил Адлер. Он кутил с такой страстью, веселился с таким неистовством, что порой пугал своих товарищей. Однако в будни он так же неистово работал.

Это был могучий организм, в котором действовали только мускулы и нервы, а душа спала. Адлер не любил читать, искусства не понимал, даже не умел петь. Он только ощущал потребность расходовать избыток своей огромной животной силы и делал это, не зная ни удержу, ни меры.

Из чувств, свойственных людям, в нем преобладало одно: зависть к богатым. Он слышал, что есть на свете большие города, а в них красивые женщины, которых можно любить, распивая шампанское в сверкающих золотом и хрусталем залах. Он слышал, что богачи путешествуют по горам, где можно свернуть себе шею или свалиться от усталости, и — тосковал по этим горам. Будь он богат, он бы загонял верховых лошадей; он купил бы корабль и плавал на нем простым матросом, объездил бы весь мир от экватора до полюсов; он бы помчался на поле битвы, купался бы в человеческой крови, а в то же время — пил бы и ел самые изысканные напитки и яства и возил бы с собой целый гарем.

Но где же ему было мечтать о богатстве, когда он проматывал весь свой заработок да еще делал долги!

В это время произошел необыкновенный случай.

В одном из зданий фабрики, на которой работал Адлер, на третьем этаже вспыхнул пожар. Рабочие успели выбежать, но не все; на пятом этаже остались две женщины и подросток, и их хватились, когда уже из всех окон вырывалось пламя.

Никто и не собирался оказать им помощь, и, может быть, поэтому владелец фабрики крикнул:

— Триста талеров тому, кто их спасет!

В толпе усилились шум и смятение. Совещались, уговаривали друг друга, но никто не шел, хотя несчастные, обезумев от страха, простирали руки к стоявшим на земле.

Тогда выступил вперед Адлер. Он потребовал длинную веревку и лестницу с крючьями. Опоясавшись канатом, он пошел прямо на огонь.

Толпа онемела, не понимая, каким образом Адлер взберется на пятый этаж, зачем ему веревка.

Но Адлер знал, как действовать. Он поднял лестницу и, зацепив ее крючьями за широкий карниз второго этажа, вскарабкался туда, как кошка. Стоя на карнизе, Адлер зацепил лестницу за карниз третьего этажа и через мгновение был уже там. Волосы и одежда тлели на нем, густой дым окутывал его непроницаемой пеленой, но он взбирался все выше, повиснув над огнем и разверстой пропастью, словно паук.

Когда он добрался до пятого этажа, в толпе закричали «ура» и стали хлопать в ладоши. Укрепив лестницу на краю крыши, этот неуклюжий и грузный парень с непостижимой ловкостью вынес на крышу одного за другим всех обреченных.

В одной стене не было окон. По этой стене Адлер спустил по канату спасенных им людей, а потом слез и сам. Когда он, обожженный, окровавленный, очутился на земле, толпа подхватила его и с восторженными возгласами понесла на руках.

За этот подвиг, почти беспримерный, правительство наградило Адлера золотой медалью, а фабрикант повысил его в должности и дал обещанные триста талеров.

Тогда в жизни Адлера произошел переворот. Став обладателем такой суммы, он вдруг полюбил деньги, — не потому, что получил их, подвергаясь смертельной опасности, и не потому, что они напоминали ему о людях, которым он спас жизнь, а потому, что их было целых триста талеров!.. Вот бы покутить на такую уйму денег!.. Но какой пир можно задать на тысячу талеров, и как уже близко до этой тысячи!..

Деньги пробудили в нем новую страсть. Адлер отказался от своих старых привычек, стал скрягой и ростовщиком. Он давал деньги взаймы на короткий срок, но под большие проценты; наряду с этим он много работал и быстро продвигался. Через несколько лет у него было уже не триста, а три тысячи талеров.

Все это он делал в расчете собрать большую сумму и хотя бы раз в жизни покутить вовсю. Но когда сумма вырастала, он назначал новый предел и стремился к нему с прежним упорством. В этом стремлении к идеалу — хотя бы один раз вволю насладиться жизнью — Адлер постепенно утратил свои чувственные инстинкты. Всю свою богатырскую силу он отдавал работе и, отказавшись от былой мечты, думал лишь об одном: о деньгах. Одно время он считал их только средством и видел за ними иную цель. Однако постепенно и это исчезло, и всем его существом завладели две страсти: работа и деньги.

На сороковом году жизни у него уже было пятьдесят тысяч талеров, накопленных кровавым трудом, упорством, необычайной ловкостью, скупостью и лихоимством. В это время он переехал в Польшу, где, как он слышал, промышленность давала огромные доходы. Он основал здесь небольшую ткацкую фабрику, женился на девушке с богатым приданым, которая, произведя на свет единственного сына, Фердинанда, умерла, и поставил себе целью нажить миллионное состояние.

Новая родина оказалась для Адлера поистине обетованной землей. Имея за спиной большой опыт и в ткацком ремесле и в погоне за копейкой, он очутился среди людей, которых легко было эксплуатировать — потому что у одних вовсе не было денег, а другим деньги доставались без труда и были у них в избытке; потому что одним не хватало сметливости, а другие переоценивали свою сметливость. Адлер относился с презрением к обществу, лишенному практических свойств и силы противостоять ему, но, обстоятельно ознакомившись с положением, он умело использовал его. Состояние Адлера росло, а люди думали, что удачливый фабрикант получает, кроме прибылей, еще какие-то суммы из Германии.

С появлением на свет Фердинанда в каменном сердце Адлера проснулось чувство беспредельной отцовской любви. Он носил осиротевшего малютку на руках, даже брал его с собой на фабрику, где шум и грохот так пугали ребенка, что он синел от крика. Когда мальчик подрос, отец ни в чем не мог ему отказать, он исполнял все его капризы, закармливал лакомствами, окружал прислугой, давал ему вместо игрушек золотые монеты. Чем старше становился ребенок, тем сильнее любил его отец. Игры Фердинанда напоминали ему собственное детство, пробуждали в душе его отголосок былых стремлений и мечтаний. Глядя на сына, Адлер думал, что тот за него насладится жизнью, по-настоящему использует его богатство, осуществит угасшие, но некогда такие яркие мечты о далеких путешествиях, роскошных пиршествах и опасных походах.

«Вот подрастет он, — думал отец. — я продам фабрику и отправлюсь с ним путешествовать. Он будет кутить, а я буду смотреть за ним и оберегать от опасностей».

Однако человек не может дать другому больше того, что имеет сам, поэтому Адлер, наградив сына железным здоровьем и физической силой, склонностью к эгоизму, богатством и непреодолимым влечением к кутежам, не сумел развить в нем никаких высоких побуждений. Ни отец, ни сын не способны были понять, что можно найти удовлетворение в поисках правды, не чувствовали красоты ни в природе, ни в искусстве, а людей — оба в равной мере — презирали. В обществе, где все сознательно или бессознательно соединены тысячью нитей симпатий и сочувствия, оба они были совершенно свободны, не связаны ни с кем. Отец превыше всего любил деньги, а сына — еще больше, чем деньги; сын хорошо относился к отцу, но по-настоящему любил лишь одного себя и все то, что могло удовлетворить его желания.

Разумеется мальчик рос с гувернерами и ходил в гимназию — до седьмого класса. Он научился говорить на нескольких языках, умел танцевать, со вкусом одеваться и вести салонные разговоры. В обращении с людьми он был приятен, если ему не перечили, остроумно шутил и щедро сорил деньгами. Поэтому все его любили. Только Бёме, смотревший глубже на вещи, утверждал, что юноша очень мало знает и вступил на дурной путь. В семнадцать лет Фердинанд уже вел себя донжуаном, в восемнадцать был исключен из гимназии, в девятнадцать — несколько раз проигрался в карты, а однажды выиграл около тысячи рублей; наконец, на двадцатом году он уехал за границу. Там, несмотря на крупную сумму, полученную от отца, он наделал долгов чуть не на шестьдесят тысяч рублей и этим — правда, невольно — способствовал введению экономии на фабрике, за что обоих, отца и сына, проклинали сотни людей.

За время своего двухлетнего пребывания вне дома Фердинанд объехал почти всю Европу. Он взбирался на альпийские глетчеры, был на Везувии, раз даже поднимался на воздушном шаре, проскучал несколько недель в Лондоне, где дома все как один из красного кирпича, а по воскресеньям нет никаких развлечений. Но дольше и веселее всего он прожил в Париже.

Отцу он писал редко. Но всякий раз, когда что-нибудь производило впечатление на его стальные нервы, он тотчас же сообщал об этом со всеми подробностями. Поэтому письма его были для Адлера настоящим праздником. Старый фабрикант перечитывал их без конца, упивался каждым словом, чувствуя, как каждое из них воскрешает в нем былые пылкие мечты.

Подниматься на воздушном шаре, заглядывать в кратер вулкана, танцевать в тысячу пар канкан в самых богатых салонах Парижа, купать женщин в шампанском, выигрывать или проигрывать, ставя на карту сотни рублей, — ведь это было идеалом ею жизни и даже превосходило все его мечты!.. Письма Фердинанда были для него как бы дыханием собственной его молодости и возбуждали в нем не восторг, для которого он был уже слишком стар, — а новое, неведомое ему доселе чувство умиления.

Когда Адлер читал описания этих кутежей, набросанных наспех под свежим впечатлением, в его трезвом практическом уме начинало шевелиться что-то вроде поэтической фантазии. Минутами он видел то, что читал. Но видения тут же исчезали, вспугнутые мерным гулом машин и шумом ткацких станков.

У Адлера было теперь лишь одно желание, одна надежда и вера: продать фабрику, получить миллион рублей наличными и с этой кучей денег отправиться вместе с сыном путешествовать.

— Он будет наслаждаться жизнью, а я буду по целым дням смотреть на него.

Пастору Бёме совсем не нравились его планы, достойные погрязших в разврате старцев Содома или Рима времен Империи.

— Когда вы исчерпаете все наслаждения и все деньги, что вам останется? — спрашивал он Адлера.

— Ну! Такие деньги не скоро исчерпаешь, — отвечал фабрикант.