ГЛАВА II

Щекотливое дело. – Что должна была сказать Этельберта. – Что она сказала. – Мнение миссис Гаррис. – Наш разговор с Джорджем. – Отъезд назначен на среду. – Джордж указывает на возможность развить наш ум. – Мы, с Гаррисом сомневаемся. – Кто больше работает в тандеме? – Мнение человека, сидящего сзади. – Мнение человека, сидящего спереди. – О том, как Гаррис потерял свою жену. – Здравый смысл моего дяди Поджера. – Начало истории о человеке с мешком.

Я решил атаковать супругу в тот же вечер. План сражения был следующий: я начну раздражаться из-за пустяков, Этельберта это заметит, я должен буду признать ее замечание справедливым и сошлюсь на переутомление; это поведет к разговору о моем здоровье вообще и к решению принять немедленные и действенные меры.

Я полагал, что тактический маневр такого рода вынудит Этельберту обратиться ко мне с речью в таком роде:

«Нет, дорогой мой, тебе нужна перемена, полная перемена обстановки! Будь благоразумным и уезжай на месяц. Нет, не проси меня ехать вместе с тобой: я знаю, это было бы тебе приятно, но я не поеду. Я сознаю, что мужчине иногда необходимо чисто мужское общество. Постарайся уговорить Джорджа и Гарриса ехать с тобой. Поверь мне, что такой ум, как твой, требует отдыха от рутины домашней жизни. Забудь на время, что детям нужны уроки музыки, новые сапоги, велосипеды и приемы ревенного порошка по три раза в день; забудь, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки и счета из мясных лавок. Удались в какое-нибудь место, где ты останешься наедине с природой, где для тебя все будет свежо и ново и где твой истомленный ум воскреснет для новых, светлых мыслей. Уезжай на время: тогда я пойму, как мне пусто без тебя, заново оценю твою доброту и твои достоинства, потому что, как простая смертная, я могу стать равнодушной даже к свету солнца и к красе месяца, видя их постоянно. Уезжай – и возвращайся еще более милым, если это только возможно!» Но даже в том случае, когда наши желания исполняются, это происходит не совсем так, как мы мечтали. Во-первых, Этельберта даже не заметила моей раздражительности. Пришлось самому указать ей на это. Я сказал:

– Прости меня. Сегодня я себя как-то странно чувствую.

– Разве? Я ничего не заметила. Что с тобой?

– Сам не знаю. В последние недели я чувствую, как на меня наваливается какая-то тяжесть.

– А, это вино! – спокойно заметила Этельберта. – Ты ведь знаешь, что крепкие напитки тебе противопоказаны, а у Гарриса всякий раз пьешь.

– Нет, не вино! Это что-то более серьезное, более духовное, – отвечал я.

– Ну, так ты опять читал рецензии, – заметила она более сочувственно. – Почему ты не слушаешь меня и сразу не бросаешь их в печку?

– И вовсе не рецензии! – отвечал я. – За последнее время мне попались две-три отличные!

– Так в чем же дело? Какая-нибудь причина должна быть.

– Нет никакой причины. В том-то и дело, что я могу назвать это чувство только безотчетным беспокойством, которое охватило все мое существо.

Этельберта поглядела на меня несколько странно, но ничего не сказала. Я продолжал:

– Эта давящая монотонность жизни, эти дни невозмутимого блаженства – они гнетут меня!

– Я бы не стала на это сетовать, – заметила Этельберта. – Могут настать и иные дни, которые будут нам нравиться куда как меньше.

– Не знаю, – отвечал я. – По-моему, при постоянной радости даже боль – приятное разнообразие. Для меня лично вечное блаженство без всякого диссонанса кончилось бы сумасшествием. Вполне признаю, я человек странный; бывают минуты, когда я сам себя не понимаю и ненавижу.

Очень часто монолог в таком роде – с намеками на тайные, глубокие страдания – трогал Этельберту; но в этот вечер она была удивительно хладнокровна; относительно вечного блаженства она заметила, что незачем забегать вперед навстречу горестям, которых, может быть, никогда не будет; по поводу моего признания насчет странности характера она философски посоветовала примириться с подобным фактом, говору, что это не мое дело, если окружающие согласны выносить мое присутствие. А насчет однообразия жизни согласилась вполне:

– Ты не можешь себе представить, как мне хочется иногда уйти даже от тебя! – заметила она. – Но я знаю, что это невозможно, так и не мечтаю.

Никогда прежде неслыхаля от Этельберты подобных слов; они меня ужасно огорчили.

– Ну, это не слишком-то любезное замечание со стороны жены! – заметил я.

– Знаю, оттого я раньше и молчала. Вы, мужчины, никогда не поймете того, что как бы женщина ни любила, но бывают минуты, когда даже любимый человек становится ей в тягость. Ты не знаешь, до чего мне иной раз хочется надеть шляпку и уйти – не давая отчета, куда я иду, и зачем иду, и надолго ли, и когда вернусь! Ты не знаешь, как мне иногда хочется заказать обед, который я и дети ели бы с наслаждением, но от которого ты сбежал бы в клуб! Ты не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь женщину, которую я люблю, хотя ты ее терпеть не можешь; пойти в гости туда, куда мне хочется; лечь спать тогда, когда я устала, и встать тогда, когда мне больше не хочется спать! Но люди, которые живут вдвоем, обязаны постоянно уступать друг другу, и это иногда даже полезно.

Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я нашел их вполне справедливыми, но тогда пришел в негодование:

– Если тебе хочется от меня отделаться...

– Ну, не изображайидиота.Если я иногда и хочу от тебя отделаться, так только на время, для того, чтобы забыть о недостатках твоего характера; для того, чтобы вспоминать, какой ты славный в других отношениях, и ждать твоего возвращения домой с таким же нетерпением, как в былые дни, когда твое присутствие еще не вызывало во мне некоторого равнодушия».Я, может быть, несколько излишне привыкла к тебе, но ведь привыкают же и к солнцу!

Мне не понравился этот тон. Этельберта рассуждала о возможной разлуке с мужем каким-то легкомысленным образом, отнюдь не женственным, не подходящим к случаю и вовсе не симпатичным! Мне стало досадно. Мне уже было расхотелось уезжать и развлекаться. Если бы не Джордж и Гаррис – я сразу отказался бы от нашего плана. Но отказываться было поздно, и я не знал, как выйти сухим из воды.

– Хорошо, Этельберта, – отвечал я. – Сделаем так, как ты хочешь: ты отдохнешь от меня. Но если это не дерзость со стороны мужа, то я хотел бы узнать, как ты воспользуешься временем нашей разлуки?

– Мы наймем дачу в Фолькстоне и поедем туда с Кэт. Если ты согласен доставить Клер Гаррис удовольствие, то уговори Гарриса поехать с тобой, а она присоединится к нам. Нам бывало очень весело вместе – прежде, когда вас, мужчин, еще не было на нашем горизонте, – и мы с удовольствием тряхнули бы стариной! Как ты думаешь, – продолжала Этельберта, – удастся ли тебе уговорить Гарриса?

Я сказал, что попробую.

– Вот милый! – отвечала Этельберта. – Постарайся! Можете уговорить и Джорджа отправиться с вами.

Я заметил, что от Джорджа мало проку, так как он – холостяк, и некому будет воспользоваться его отсутствием. Но женщины, увы, невосприимчивы к юмору. Этельберта в ответ просто заметила, что не пригласить его было бы невежливо. Я обещал ей сделать это.

Я встретил Гарриса в клубе в четыре часа и спросил, как дела.

– О, отлично, – отвечал он. – Уехать вовсе не трудно. – Но в его тоне слышалось сомнение, и я потребовал объяснений.

– Она была нежна, как голубка, – продолжал он уныло, – и сказала, что Джордж очень своевременно предложил эту поездку, которая принесет много пользы моему здоровью.

– Ну, так что ж тут дурного?

– В этом нет ничего дурного, но она заговорила и о Других вещах.

– А! Понимаю.

– Ты ведь знаешь ее давнюю мечту о ванной комнате?

–Слыхал. Она и Этельберту подговаривала.

–Нутак вот: я обязан был немедленно согласиться на устройство ванной. Не мог, же я отказать, когда она меня так мило отпустила. Это обойдется мне в сто фунтов, если не больше.

– Так много?

– Еще бы! По одной смете шестьдесят.

Мнестало его жаль.

– А затем еще эта плита в кухне, – продолжал Гаррис. – Считается, что все несчастья в доме за последние два года происходили из-за этой плиты.

– Я знаю, с кухонными печами всегда история. У нас на каждой квартире, со времени свадьбы, дело с ними идет все хуже и хуже. А нынешняя наша плита отличается просто редким ехидством: каждый раз, когда приходят гости, она устраивает забастовку.

– Зато у нас теперь будет отличная плита, – без всякого воодушевления в голосе заметил Гаррис. – Клара решила сэкономить на том, чтобы сделать обе работы одновременно. Мне думается, если женщина захочет купить бриллиантовую тиару, то она будет убеждена, что избегает расходов на шляпку.

– А сколько будет стоить плита? – спросил я. Меня этот вопрос заинтересовал.

– Не знаю. Вероятно, еще двадцать фунтов. И затем рояль. Ты мог когда-нибудь отличить звук одного рояля от другого?

– Одни будто быпогромче, – отвечал я, – но к этой разнице легко привыкнуть.

– В нашем рояле, оказывается, совсем плохи дисканты. Кстати, ты понимаешь, что это значит?

– Это, кажется, такие пискливые ноты, – объяснил я. – Многие пьесы ими кончаются.

–Нутак вот: говорят, что на нашем рояле мало дискантов, надо больше! Я должен купить новый рояль, а этот поставить в детскую.

– А еще что? – спросил я.

– Больше, кажется, она ничего не смогла придумать.

– Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.

– Что такое?

– Дачу в Фолькстоне.

– Зачем ей дача в Фолькстоне?

– Чтобы провести там лето.

– Нет, она поедет с детьми к своим родным в Уэльс, нас приглашали.

– Может быть, она и поедет в Уэльс, но до Уэльса или после Уэльса она поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь – и был бы очень рад за тебя, – но предчувствую, что говорю верно.

– Наша поездка обойдется в кругленькую сумму, – заметил Гаррис.

– Джордж преглупо выдумал.

– Да, не надо нам было его слушаться.

– Он всегда все портит.

– Ужасно глуп.

В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей: он спрашивал, нет ли писем.

– Лучше ему ничего не говорить, – предложил я, – уже слишком поздно.

– Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать рояль и устраивать ванную.

Джордж вошел очень веселый:

– Ну, как дела? Добились?

В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась, и я видел, что Гаррис ее тоже уловил.

– Чего добились? – спросил я.

– Как чего? Возможности выбраться на свободу!

Я почувствовал, что пора объяснить Джорджу положение вещей.

– В семейной жизни, – сказал я, – мужчина предлагает, а женщина подчиняется. Таков ее долг. Все религии этому учат.

Джордж сложил руки на груди и вперил взор в потолок.

– Конечно, мы иногда шутим на эту тему, – продолжал я, – но на деле всегда выходит по-нашему. Мы сказали Этельберте и Кларе, что едем, конечно, они опечалились и хотели ехать, с нами; потом просили нас остаться; но мы им объяснили свое желание – вот и все; не о чем было и толковать.

– Простите меня, – отвечал Джордж, – я не понял. Женатые люди рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.

– Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду, приходи к нам, и мы тебе все расскажем.

Джордж поблагодарил, и мы перешли к делу.

– Когда же мы отправимся? – спросил Джордж.

– По-моему, чем скорее, тем лучше. Гаррис, вероятно, боялся, как бы жена еще чего-нибудь не выдумала. Отъезд мы назначили на среду.

– А какой мы выберем маршрут? – спросил Гаррис.

– Ведь вы, джентльмены, конечно, хотите воспользоваться путешествием и для умственного развития? – заметил Джордж.

– Ну, не много ль будет! Зачем же подавлять других своим интеллектом? – заметил я. – Хотя до некоторой степени, пожалуй, да, если только это не будет стоить больших трудов и издержек.

– Мы все устроим, – отвечал Джордж. – Мой план таков: поедем в Гамбург на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда – через Нюрнберг и Штутгарт – в Шварцвальд.

Гаррис забормотал что-то; оказалось, что ему вдруг захотелось в Месопотамию: «там, говорят, есть дивные местечки».

Но Джордж не согласился – это было совсем не по дороге, – и он уговорил нас ехать на Берлин и Дрезден.

– Конечно, Гаррис и я поедем, по обыкновению, на тандеме, а Джордж?

– Вовсе нет, – строго перебил Гаррис. – Ты с Джорджем на тандеме, а я отдельно.

– Я не отказываюсь от своей доли труда, – перебил я в свою очередь, – но не согласен тащить Джорджа все время. Это надо разделить.

– Хорошо, – согласился Гаррис, – будем меняться, но с непременным условием, чтобы и Джордж работал!

– Чтобы что?.. – переспросил Джордж.

– Чтобы и ты работал! – строго повторил Гаррис, – и в особенности на подъемах.

– Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой потребности в физической нагрузке?

Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий впереди, воображает, что он один жмет на педали и что тот, кто сидит за ним, просто катается; а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит нарочно и ничего не делает. Эту проблему решить очень непросто. Когда осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием и справедливость шепчет на ухо: «Чегорадиты его везешь? Ведь это не кеб, и он не седок твой» – то делается как-то неловко при искреннем вопросе товарища: «Что там у тебя? Педаль отвалилась?» Вскоре после своей женитьбы Гаррис однажды попал в весьма затруднительное положение именно из-за невозможности видеть, что делает человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женойпутешествовалитаким образом по Голландии. Дороги были неровные, и велосипед сильно подбрасывало.

– Сиди крепко! – заметил Гаррис жене, не оборачиваясь.

Миссис Гаррис показалось, что он сказал: «Прыгай»! Почему ей показалось, что он сказал «Прыгай», когда он сказал «Сиди крепко» – это до сих пор не известно. Миссис Гаррис объясняет так:

– Если бы ты сказал: «Сиди крепко» – чегорадия бы спрыгнула?

А Гаррис объясняет:

– Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал: «Сиди крепко»?

Давнее происшествие все же оставило ядовитый осадок, и они до сих пор спорят по этому поводу.

Словом, миссис Гаррис спрыгнула с тандема в полном убеждении, что исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно работая педалями, будучи убежден, что жена сидит у него за спиной. Сначала миссис Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться тем, как лихо он въедет на вершину холма один. Они были еще так молоды в те дни и нередко развлекали друг друга подобным образом. Она ожидала, что, покорив вершину, он спрыгнет с велосипеда, картинно облокотясь о руль примет непринужденную позу, и подождет ее. Но когда юная супруга увидела, что ее муж, домчавшись до гребня холма, перевалил через него и исчез по ту сторону, ею овладело сначала изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и стала громко звать Гарриса, но он даже ни разу не обернулся. На ее глазах он удалялся с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма. Она села и расплакалась. В это утро у них произошла маленькая размолвка, и ей пришло в голову, что, обидевшись, он сбежал! У нее не было денег, она не понимала ни слова по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и собирались вокруг, глядя на нее с сожалением; она старалась объяснить жестами свое несчастье. Они поняли, что она что-то потеряла, но не могли понять, что именно, и отвели ее в деревню. Вскоре там появился полицейский. Тот долго вникал в ее пантомиму и вывел заключение, что у нее украли велосипед. Сейчас же полетели во все концы телеграммы, и за четыре мили обнаружили в одной деревне злополучного мальчишку, ехавшего на старом дамском велосипеде. Его схватили и привезли в телеге, вместе с велосипедом, к миссис Гаррис. Но та выказала полное равнодушие к одному и к другому, и голландцы отпустили мальчишку на свободу, окончательно отупев от удивления.

Между тем Гаррис продолжал катить на тандеме с большим наслаждением. Ему казалось, что он очень окреп и вообще стал лучше ездить. Вот он и говорит (как думал – своей жене):

– Я уже давно с такой легкостью не ездил на этом велосипеде. Вероятно, это действие здешнего воздуха!

Потом он прибавил, чтобы она не боялась, и он покажет ей, как быстро можно ехать, если работать изо всей силы. И, пригнувшись к рулю, Гаррис полетел стрелой... Дома и церкви, собаки и цыплята мелькали на мгновение перед его глазами и мгновенно исчезали. Старики глядели ему вслед, качая головами, а дети встречали и провожали восторженными криками.

ТакимобразомГаррис проехал миль пять. Вдруг – как он теперь объясняет – он почувствовал что-то неладное. Молчание его не поразило: ветер свистел в ушах, велосипед тоже производил порядочный лязг, и Гаррис не ожидал услышать ответа на свои слова. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты. Он протянул назад руку и встретил пустое пространство. Скорее свалившись,чемспрыгнув на землю, он оглянулся: за ним тянулась, окаймленная темным лесом, прямая белая дорога и на ней – ни души... Он вскочил на велосипед и полетел обратно. Через десять минут он был на том месте, где дорога разделялась на четыре ветви. Он остановился, стараясь вспомнить, по которой из них проезжал. В это время появился голландец, сидевший на лошади по-дамски. Гаррис остановил его и объяснил, что потерял жену. Тот не выказал ни удивления, ни сочувствия. Пока они разговаривали, приблизился другой фермер, которому первый изложил дело не как несчастный случай, а как курьезную историю. Второй фермер удивился, почему Гаррис так беспокоится; последний выбранил обоих, вскочил на тандем и покатил наудачу по средней дороге. Через некоторое время ему повстречались две девицы под руку с молодым человеком, с которым они кокетничали напропалую. Гаррис спросил, не видали ли они его жену. Одна из девушек осведомилась, как та выглядит. Гаррис знал по-голландски недостаточно, чтобы описать дамский туалет, и описал жену самым общим образом, как красавицу среднего роста. Это их не удовлетворило – приметы были недостаточны;эдаквсякий мужчина может предъявить права на красивую женщину и потребовать себе чужую жену! Они желали знать, как она была одета, но этогоГаррисне мог припомнить ни закакиековрижки. Я вообще сомневаюсь, может ли мужчина вспомнить, как была одета женщина, если прошло больше десяти минут со времени их разлуки. Гаррис, впрочем, сообразил, что на его жене была голубая юбка и потом что-то такое от талии до шеи, на чем эта юбка держалась; осталось у него еще смутное представление о поясе; но какогопокрояикакогоцвета была блуза? Зеленая? голубая? или желтая? С воротником или с бантом? И вообще, была ли это шляпка? Он боялся дать неверные показания, чтобы его неуслали Бог знаеткуда. Девушки хохотали и еще больше раздражали моего друга. Их спутник, которому, видимо, хотелось отделаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию ближайшего городка. Гаррис так и сделал. Ему дали лист бумаги и велели составить подробное описание жены, с указаниями, когда и где он ее потерял. Он этого не знал; все, что он мог сообщить, это название деревни, где они последний раз завтракали; оттуда они выехали вместе. Полиции дело показалось подозрительным – сомнительно было, во-первых, действительно ли потерянная дама – его жена? Во-вторых, действительно ли он ее потерял? В-третьих, почему он ее потерял?

Кое-как, с помощью хозяина гостиницы, который немного говорил по-английски, Гаррису удалось отвести от себя подозрения. Полиция взялась за дело, и к вечеру доставили миссис Гаррис в закрытой повозке, вместе со счетом. Встреча не была нежной. Миссис Гаррис – плохая актриса и не умеет скрывать своих чувств, а в этом случае, по ее собственному признанию, она и не старалась скрыть их...

Решив, кому из нас ехать на тандеме, а кому на велосипеде, мы перешли к вечному вопросу о багаже.

– Обычный список, я думаю! – сказал Джордж, собираясь записывать.

Это я привил им такое мудрое правило, а меня научил давным-давно дядя Поджер.

– Прежде чем начинать укладываться, – всегда говорил он, – составь список.

Это был аккуратнейший человек.

– Бери лист бумаги, – начинал он, – и запиши все, что может понадобиться. Потом просмотри – и зачеркни все, без чего можно обойтись. Вообрази себя в кровати: что на тебе надето? Хорошо, запиши (и прибавь перемену). Ты встаешь. Что тыделаешьпрежде всего? Моешься? Чем ты моешься? Мылом? Записывай: мыло. Продолжай, пока не покончишь с умываньем. Потом – одежда. Начинай с ног, что у тебя на ногах? Сапоги, ботинки, носки; записывай. Продолжай, пока не дойдешь до головы. Что еще нужно, кроме одежды? Немножко коньяку – записывай. Запиши все, тогда ничего не забудешь.

Такому плану дядя Поджер всегда следовал сам. Составив список, он тщательно просматривал его, чтобы убедиться, не забыто ли что, а затем просматривал вторично – и вычеркивал все, без чего можно обойтись. А затем терял список.

Джордж сказал, что с собой мы возьмем только самое Необходимое, дня на два, а основной багаж будем пересылать из города в город.

– Мы должны быть осторожны, – заметил я. – Я знал однажды человека, который...

Гаррис посмотрел на часы.

– Мы послушаем про твоего человека на пароходе, – перебил он. – Через полчаса я должен встретиться на вокзале с женой.

– Это не длинная история, я расскажу ее меньше чем в полчаса и...

– Не трать ее даром, – заметил Джордж, – мне говорили, что в Шварцвальде случаются дождливые вечера, так мы там, может быть, будем рады твоей истории. Теперь нам нужно окончить список.

Я вспоминаю, что сколько раз ни пытался рассказать эту историю, так мне ни разу и не удалось. А между тем это была достойная история!