"Провинциальный роман-с" - читать интересную книгу автора (Ярошевский Ефим Яковлевич)Глава 16. Что-то изменилось к утруКак чисто пахнет море в часы тумана! По городу летят каштаны и разлетаются в воздухе как снаряды. Влажные ядра каштанов не достигают цели. Их подбирают дети. Сбросив бремя мокрых плодов, дерево успокаивается. Опустошенное и сырое, оно глубоко вздыхает. И отдается сумеркам и ветру. Потом в его кроне поселяются звезды. Глубоко к корням проходит их свет. И сок в жилах дерева начинает светиться. Это — предчувствие рассвета. Снег, снег заносит Пролетарский. Ветер и тьма царят тут. «Мутно небо, ночь мутна»… Потом все успокаивается. Метель куда-то уходит. Все небо вызвездило… Шура идет домой. Воняет тысячью подлюк. Иду домой белейшею невестой. И «сугроб встречает у ворот мадамской свежей ягодицей». Он поднимается к себе. Мстительно спускает воду в уборной. Потом мучается угрызениями совести. Смотрит, не разбудил ли мамулю… Подходит к окну. В мокром стекле горько струится отразившийся Шурик. Пропадает и появляется беретик… Он слушает ветер. И лилины письма превращаются в стихи. Ночь, ночь на Пролетарском. А гите нахт [ а гите нахт, а гите нахт… — Наша общая умственная отсталость не дает мне покоя. А тебе она дает? Им, — Толик указал на прохожих, — им она дает. И они нами пользуются. — Между прочим, Стелла — наша общая женщина. Она многое может, эта Стелла. Не каждая может то, что может она. Например, она может дать одновременно троим. Это увлекательно… Также есть возможности у Зинаиды… Нам нет никакой пользы их терять. Зачем рубить сук, на которых мы сидим? Что— то изменилось к утру в этом городе. Что-то стало не то… Трудно это объяснить. Но это было заметно. Это сразу стало видно… Что-то началось. Откуда ни возьмись, вдруг… Как-то стало вдруг видно во все стороны света. Над воротами висел вниз головой Саша Клингер. Он был грустен, качался, носом печальным поводил вправо и влево, говорил: — Видишь, Толик, как все получилось? Фимочка, видишь? Вот… Нам надо было что-то сделать раньше. Я знал, что так с нами поступят. И мы не могли ему помочь. Саша висел высоко и качался, как флюгер. — Что это все значит? — спросил Толя себя вслух. Тротуар под ним дал трещину и двинулся. Тротуар повел себя странно. — Что это значит? — повторил Толя упавшим куда-то голосом и сделал длинный и крутой вираж в сторону. — Кажется, я падаю, Фима! — крикнул он и дал мне руку. Я не взял. Меня отнесло. Тротуар лопнул. Пар шел из трещин преисподней. Саша забился в петле, забеспокоился: — Снимите меня, я вижу выход!… На мостовую начало медленно сносить дом. С балконов упали горшки с цветами, из окна выпал мальчик. — Мама!! — крикнула торговка мороженым и разъехавшими ногами пошла в разные стороны. Дым клубился над городом. На Преображенской стемнело. — Это землетрясение, — сказал Толя и исчез в подворотне. Огромный угловой дом сделал гримасу из камня и медленно сел на мостовую. Пыль и грохот сопровождали его падение… Потом полил дождь. Дождь заливал оконные стекла, как будто это были иллюминаторы. Город погружался в пучину дождя. Пена курчавилась на карнизах. За ночь все двери города разбухли и поросли травой. Всю ночь штормило. Мы с трудом добежали до вокзала. — Саша еще висит, — сказал Толя. Зубы его стучали. — Тяжело это видеть. — Скоро, наверно, придут за нами, — сказал я. — За нами не придут. Одного им хватит. Саша висит в назидание. — Это еще неизвестно. — Брось, он висит за остроумие. За свои собеседования с самим собой. Но нас это не должно коснуться. — Ты думаешь?… Между прочим, ты плохо смотрел. Если вглядеться, легко можно заметить над каждыми воротами по одному из нас. Вряд ли это случайно. — А может быть… может быть, так нужно? Для порядка. Для нужд. А? — Значит, он висит по великой нужде, — задумчиво ответил Толя, и руки его вспотели от страха. Океанская вода выносила из города обломки. Соленый ветер надувал деревья. Глубоко в сердце входил этот грохот… Тонны кубометров воздуха заходило по квартирам. Шумел шторм, и люди кричали, как морские чайки. — Как пройти на площадь Смоктуновского? — спросил весь в белом старик. Никто ему не ответил. Темная волна сиганула из-за поворота с улицы Франца Меринга — и квартала не стало. Мокрой лапой ветер сгреб киоск, и тот полетел над городом, маша стеклами, выбитой дверцей. Сипло кричала продавец. Из окна правительственного здания вылетела старушка-уборщица — ее забыли в учреждении. Долго еще носилось ее алое платье в волнах и пене, пока не застряло высоко в проводах сигнальной тряпкой катастрофы. Падали, опадали балконы. Морская пена кипела на крышах. Кутерьма была вокруг. Был шум и шторм. Было побоище. Сквозь толщу воды я вижу своих знакомых. Глаза у них выпучены, как у глубоководных рыб. Рты их раскрыты. Они кричат, никто их не слышит. Я подплываю… и ударяюсь в стекло. Мы в аквариуме. — Ма-мааааа!… — кричат все. Но это последнее. …Все. Сбылось пророчество. Потоп обрушился на красивый город. Это конец. Мы захлебываемся. Потом стало тихо. Вода опадает. Показывается небо, разрушенное грозой. С воем уносится вода в канализационные трубы… Несколько трупов величаво проплыли мимо — и дружно завернули за угол… Город обнажился как морское дно. У подъезда, обнимая гранитный цоколь, плакал мокрый Худолеев: — Это я!… Я во всем виноват!… Надо было предвидеть… Я вспомнил: он работал в бюро прогнозов. Случившееся потрясло его. — Сколько это продолжалось, Володя? Он всхлипывал, размазывал светлые слезы. — Это было недолго, Фима, всего полчаса. Многие живы. — Не плачь, не надо. Ты не виноват. Надо идти. — Куда? — Домой. Я иду домой. Ты идешь? Улицы были сметены ливнем. Столбы накренились. На верхушках сидели люди. В спутанных проводах висели вымершие трамваи. (Эти не спаслись. Это гроба). Тогда я побежал. Страшное беспокойство охватило меня… Маму я нашел у соседей… Слава Богу. Жизнь продолжалась. — Слава Богу, — сказала соседка Баренбойм, — звонили из исполкома. К нам уже идут на помощь. |
|
|