"Снайпер" - читать интересную книгу автора (Яковенко Павел Владимирович)

Глава 9

Из Дневника Саши Куценко.

"8 сентября. Вчера отец отправил меня собрать яблоки, которые нападали за ночь. Я взял большое пластмассовое ведро, и пошел в конец двора, к моей любимице. Я не знаю ее сорта, и не надо, но яблочки у нее твердые, красные, с медовым вкусом, брызжущие соком. Даже в Дагестане на базаре не приходилось встречать яблок лучше.

Я подошел к яблоне, и через забор увидел девчонку, лет шестнадцати. Она развешивала белье на веревках, и стояла ко мне спиной.

Я забыл про яблоки, и принялся ее разглядывать. Ноги у нее были стройные и крепкие. Шорты подчеркивали все мягкие места. Пшеничные волосы прической каре. А когда она обернулась, я понял, что под майкой у нее нет лифчика. Она распахнула на меня свои темные глаза и сказала: «Ой», а я, как дурак, вытаращился на ее грудь.

Она бросила на землю таз со стиркой и сложила руки на груди: «Чего уставился!?».

Тут я опомнился и засмеялся. Она фыркнула, подхватила таз и ушла в дом. Пока я собирал яблоки, она вернулась: уже в лифчике.

Я спросил, как ее зовут. Она презрительно повела плечами, но ответила, что родители назвали ее Оксаной. Я представился без разрешения, объяснил, что теперь я ее сосед, недавно вернулся из армии. А потом сказал, что она очень красивая. Потом подхватил ведро с яблоками и ушел в летнюю кухню.

Она мне действительно понравилась, и не только из-за голых сисек.

12 сентября. У Оксанки есть еще младшая сестра Настя, но она темная, худенькая, угловатая: одно слово — малолетка. А с Оксанкой я здоровался каждый день через забор. И вчера она пригласила меня на дискотеку. Вот уж чего я не люблю, так это дискотек. Шум, гам, пьянь, дрянь. Не люблю.

Но с Оксанкой пошел. Наверное, она почувствовала мое отвращение, потому что мы ушли рано, долго гуляли по улицам. Разговаривали. Она, оказывается, беженка из Узбекистана, мать — учительница, отец — учитель. Все рассказывала мне про Ташкент. К русским относятся не лучше, чем в Чечне, поэтому основная масса оттуда уже сбежала. Прозябают.

А я шел и думал — она ведь еще в школе учится, а мне уже двадцать лет.

И все-таки она мне очень нравится.

Не нравятся мне двусмысленные улыбки родителей".

Ирина Николаевна бросила школу, и всецело отдалась торговле. Парень регулярно поставлял свою паленую водку, и по некоторым маленьким признакам умная женщина догадалась, что где-то не очень далеко отсюда, может быть, даже прямо на этой улице, есть маленький подпольный цех, где эту пакость разливают. Ей не было жалко тех людей, которые покупали у нее жидкую дрянь. В эти минуты она старалась думать о дочерях, о том, что эти деньги очень пригодятся ее семье.

Рэкет увеличил отступные, но пока в пределах разумного, и Ирина Николаевна не жаловалась. Правда, иногда она думала о надвигающейся зиме, и ее заранее передергивало, как будто ледяной ночной ветер уже пробрался ей под юбку. Но пока на дворе стоял сентябрь, ночи были терпимы, а главное, муж тоже бросил преподавание, и теперь был с ней рядом, отчего на душе становилось легче и спокойнее.

В одну из ночей с пятницы на субботу, когда уже прошла пара клиентов, купивших по две «косорыловки» и по плитке шоколада, к ее столику подошел незнакомый парень. Он исподлобья глянул волчьим взглядом, раскинул веером пальцы в татуировке, мотнул коротко стриженой головой и хрипло попросил бутылку. Ирина Николаевна кивнула мужу, тот достал из-под лавки припрятанную «Столичную», передал жене, та — парню. Тот повертел ее в руках, осмотрел горлышко, улыбнулся и достал удостоверение.

— У вас произведена контрольная закупка алкогольной продукции, — гнусаво забубнил он.

К столику уже подбегали еще двое:

— Налоговая полиция!

— Налоговая инспекция!

— Предъявите все ваши документы!

— Отойдите, мы проведем осмотр!

Ирина Николаевна, как во сне, хотела пошевелиться, но не могла. Все было так неожиданно и внезапно, так невероятно, что она никак не могла опомниться.

Вытащили лавку, достали два ящика с водкой. Налоговики на корточках, на папочках застрочили свои донесения, описания и акты; смотрели ее свидетельство, паспорт, сертификаты. Посмеивались, шутили о чем-то своем; забрали водку, заставили расписаться в протоколах, хотя она не хотела сначала, (но из налоговой полиции мужчина сказал: «Вам это не поможет — никакой роли не сыграет»), погрузили их водку в свою машину и уехали.

Ирина Николаевна так и осталась столбом стоять: что теперь делать, как торговать, и работы больше нет никакой, и что дальше, а вдруг посадят? И муж рядом понурился, а нерусские показывали на них пальцами, и смеялись, и говорили о чем-то по-своему. И продолжали торговать водкой из-под полы. И никого не боялись!

И поняла Ирина Николаевна, что это только маленьким и слабым что-то как-то не везет, и что это им места не хватает на земле, а приедут сюда хоть из Азии, хоть с Кавказа, и чувствуют себя, как дома.

Ведь торговали же эти азеры практически рядом с ними, но ведь ни к ним подошли слуги закона, а к ним, беженцам, русским. Ирина Николаевна заплакала, и домой вернулась в слезах, и печален был вечер в их скромном жилище.

Из Дневника Саши Куценко.

"17 сентября. Похоже, я влюбился.

Гуляю с Оксанкой каждый вечер допоздна. Болтаем о том, о сем. А цвет волос оказался у нее естественным, а я-то думал, что красится. Получается необыкновенно красиво — пшеничные волосы и карие глаза. А какая улыбка!

Сам смеюсь над собой, а поделать ничего не могу. Всегда отшвыривал книжки про любовь, а если в нормальных книгах попадалась такая дребедень, то пропускал без сожаления. А здесь смотрю на ее ямочки на щечках, и какая-то дрожь проходит по телу. Очень похоже на то, что я испытываю при стрельбе. Хотел бы сравнить ее с хорошей винтовкой, да боюсь, она не поймет, обидится. А этого я боюсь. Боюсь обидеть. Пока она смеется, как колокольчики звенят, и мне так хорошо…

Оказывается, любовь и правда существует.

18 сентября. Вчера, как обычно, посвистел Оксанке; она вышла, но какая-то вялая, невеселая. Не выбежала, а вышла. Я сразу испугался. Прямо ожгло меня: неужели обиделась на что-то. Не может быть! Вчера так расстались хорошо, и до этого вечера я ее просто не видел. Терялся в догадках.

Но она подошла, ничего не сказала плохого, взяла под руку, и говорит: «Пошли на речку, посидим». Ну, пошли. Пока шли, не торопясь, по улицам, она заплакала. Тут я остановился, взял ее за плечи, (а до этого не трогал так, первый раз взял), развернул к себе, и спрашиваю: «Что случилось? Не молчи, рассказывай!». «Пойдем», — отвечает, — «на речку. Там расскажу». И плачет. До реки недалеко осталось, пошли. Молчим. У нее слезки текут. Я в догадках теряюсь.

Дошли до нашего любимого места, присели на поваленное дерево; она молчит. Я опять спрашиваю: «В чем дело-то? Кто обидел?».

Вот тут ее прорвало.

Оказывается, недавно ночью мать накрыли на рынке оперативники: отобрали водку, составили протокол, приказали готовиться к неприятностям, но деньги не вымогали, почему-то.

Бизнес разрушили, что теперь делать — непонятно. А самое обидное то, что из всего рынка попалась она одна; рядом кавказцы торгуют левой водкой — и справа, и слева — и обороты у них не сравнимые, а вот к ним не подошли. Побоялись, наверное. Вот еще что убивает — несправедливость!

Я слушал ее сбивчивый рассказ, который перепрыгивал с одного на другое, и чувствовал, как во мне поднимается злоба и ненависть. Я на минутку даже перестал слышать Оксанку, пока она не закричала. Я вышел из транса, когда она закричала. Оказывается, я сжал ее пальцы мертвой хваткой, и даже не заметил этого.

Я тут же принялся дуть ей на пальчики, просил прощения. Обнял, (и тоже в первый раз), даже поцеловал в щечку. А главное, сказал: «Не плачь, даром это никому не пройдет. Есть Бог на свете — он все видит!».

Она спросила: «А разве он есть?». «Есть, конечно, я точно знаю!» — значительно ответил я и замолчал.

Потом сказал: «Все будет хорошо!». И кажется, она мне поверила".