"Мучения Минти Мэлоун" - читать интересную книгу автора (Вулф Изабель)

Июль

Где она? Где? Ради бога, куда она подевалась? Куда... делась... моя... несчастная... тиара? Боже мой, боже мой, куда я ее засунула? Две минуты назад она была здесь. Вот здесь, прямо передо мной. Я достала ее из футляра и положила рядом, пока красила ногти. Я же ее видела, видела! А теперь ее нигде нет. Как сквозь землю провалилась! Но она же должна быть где-то здесь. Куда она могла деться? О нет! Я ничего не успеваю. Господи, какой кошмар! Я так опаздываю! Да к тому времени, как я приеду, все уже разойдутся, отправятся в паб или в лучшем случае начнут издевательски хлопать в ладоши. Нет, им придется подождать, потому что без меня ничего не случится. Это мой праздник. Не их праздник, а мой! Именно об этом мне все твердили с того самого дня, как мы обручились: «Это твой день, Минти! Все должно быть так, как ты пожелаешь!» Десять минут назад моя мама повторила то же самое и вышла из дома.

– Помни, дорогая, это твой день! – безмятежно проворковала она, закрывая за собой садовую калитку. – Все должно быть в точности так, как ты захочешь!

– Я хочу, чтобы ты мне помогла, мам. У меня на платье тридцать пять петель и крючков.

– Знаю-знаю, дорогая, но мне пора в церковь.

– Разве ты не должна расчесать мне волосы или сделать что-то еще в этом роде?

– Минти, у меня нет времени. Нельзя же матери невесты опаздывать в церковь.

– А невесте можно явиться в церковь без платья? Именно это произойдет, если мне никто не поможет.

– Успокойся, Минти, – беззаботно ответила мама. – Скоро вернется Хелен. Вот она тебе и поможет. Зачем еще нужны подружки невесты? Увидимся, дорогая, по-ка-а! – Послав мне воздушный поцелуй, она испарилась. Проклятье!

Запищал телефон. Хелен звонила из церкви по мобильному. Она все еще возилась с цветами.

– У нас тут кризис, Минт. Пионы вянут. Совсем на жаре развалились.

– О господи!

– Ничего страшного, – успокоила она. – Сейчас продену проволоку по стеблю и сразу приеду.

– Я тоже скоро развалюсь. Тащи проволоку!

– Через полчаса буду, – утешила Хелен. – У нас останется целых... э-э... десять минут. Хорошо?

– Хорошо. Что?.. Нет! Ничего хорошего! Что значит десять минут?

– Так, Минти, послушай, все будет в порядке. Не впадай в панику – слишком жарко.

Хелен права. Жарко. Очень жарко. Невыносимо. Тридцать градусов. И боюсь, я действительно впадаю в панику, потому что времени не хватает, а я не хочу появиться в церкви с красным лицом, зареванная, в подтеках косметики. Нет-нет! О боже... Машина приедет через сорок пять минут, а я все еще в трусах и лифчике. Даже не накрасилась. А там двести восемьдесят человек. Они будут разглядывать каждый квадратный дюйм моего тела. Почему я не могу найти тиару? И фату тоже! И ногти еще не высохли, поэтому платье не надеть. Все валится из рук. А-а-а! Господи! Опять звонок! Только этого не хватало.

– Да! – закричала я.

– Минти! – Это была Эмбер. Моя двоюродная сестра. Красотка. Настоящая красотка, но ужасно любит командовать. – Ну-ка возьми себя в руки! – гавкнула она. – Без паники!

– Не могу, – ответила я. – Тиара куда-то задевалась, фата тоже. Я еще не одета. И жарко, очень жарко. Мама ушла в церковь. Никто мне не помогает. Я в панике!

– Так, сделай глубокий вдох! – велела она. – Сядь, Минти! Сядь и дыши глу-бо-ко! Вот так. Вдох... Выдох... Вдох... Выдох... И расслабься. Хорошо? Тебе уже лучше?

– Да, – сказала я. Мне действительно стало лучше. – Намного. У-ух! Чарли приготовил речь? – Я подула на ногти.

– Приготовил, – ответила она. – Но естественно, мне пришлось переделать ее с начала до конца.

– Зачем?

– То, что он приготовил, никуда не годилось. Вот зачем! Он еще упирался: «Милая, послушай, это моя речь. Я сам хочу ее подготовить». Но я говорю: «Хватит дурить, Чарли! Кто из нас писатель?» – Тут она права. Эмбер сочиняет романы. – По крайней мере, он нормально выглядит, – продолжала кузина. – Шафер не может быть похож на чучело. Ладно, надо бежать. Не паникуй, Минти! И помни, – добавила она, – это твой день. Все должно быть так, как ты захочешь!

На самом деле, все идет именно так, как я хочу. Точнее, я выхожу именно за того, за кого хочу. Доминик. Мой любимый. Он тот, кто мне нужен. Почему?

Не знаю, я это чувствую. Что тут скажешь? Бросаю взгляд на кухонные часы: осталось сорок минут. Я пробовала побороть приступ паники, следуя советам книги для новобрачных «Почти замужем», но толку никакого. Где папа? А, вот он! Стоит у клематиса и курит «полезную сигарету», так это у него называется. Хорошо, хоть он готов. Удивительно. Но, если подумать, мужчинам куда легче. Доминику нужно просто влезть во фрак, встать перед алтарем и сказать «да». Ну вот, ногти высохли. Теперь надо накраситься. Только не сильно. Чуть-чуть. Главное не переборщить. Некоторые невесты выглядят кошмарно: десять тонн косметики, намертво засохший лак для волос. Нет, я только слегка подведу глаза... Положу немного туши на ресницы. Водостойкой, естественно: вдруг я разрыдаюсь? Наверняка я разрыдаюсь... Обозначим контур губ... капельку помады и... чуть припудрить нос и подбородок. Вуаля! Посмотрим, что получилось. А-а-а! Вот она. Какая же я бестолочь. Тиара! Она у меня на голове. О'кей! Теперь платье. Черт, черт, черт! Чтоб им провалиться, этим несчастным крючкам. Не застегиваются. У меня дрожат руки. От нервов. И от усталости. И неудивительно, ведь я организовала свадебное пиршество в одиночку. Что еще мне оставалось? Папа работает полный день, и мама в последнее время очень занята – организует заповедник для барсуков и ведет кампанию по спасению вымирающего венесуэльского болотного вепря. Жить не может без благотворительности. Для нее это как наркотик. Сколько себя помню, она постоянно кого-то спасает. И естественно, я и не думала просить о помощи Доминика. Он слишком много работает. Дела у него идут прекрасно. Он зарабатывает кучу денег, серьезно. Минти Лейн. Примерно через полтора часа я стану Минти Лейн. Араминта Лейн. Нет, лучше так: миссис Доминик Лейн. Звучит приятно. Могло быть куда хуже: миссис Доминик Гной или, к примеру, миссис Доминик Скунс. Хотя мне без разницы. Я все равно бы любила его до беспамятства и все равно выскочила бы за него замуж. Так. Туфли. Одна, вторая. Атласные. Очень красивые, но слегка жмут.

Слава богу, хоть гороскоп нормальный. Очень многообещающий. Даже слишком благоприятный. «Весы, – пишет Шерил фон Штрумпфхозен, – в эти выходные, когда романтическая Венера входит в созвездие Льва, в вашей любовной жизни намечаются резкие перемены к лучшему». Не думайте, что я и впрямь верю в астрологию. Полная чушь. Но, что бы я там ни говорила, Шерил явно попала в точку, предсказав: «В субботу вам предстоят сильные переживания и важные открытия, предопределяющие вашу дальнейшую судьбу». Будь они неладны, проклятые крючки!

– Минти!.. – донесся из сада голос папы. – Тебе нужна помощь?

– Не знаю... – Не могу же я просить, чтобы отец застегнул мне свадебное платье. Хотя остались только верхние петли, и я в отчаянии.

– И где же твоя мама? – поинтересовался он, возясь с крючками. – Опять гремит кружкой для пожертвований? – В голосе его звучала усталость. – Сегодня суббота. Значит, в программе у нас Ассоциация престарелых дельфинов-инвалидов или Фонд помощи испанским осликам-наркоманам.

– Нет, она пошла в церковь. Спасибо, пап! Папа все время шутит по поводу маминых фондов, но, по правде сказать, ему очень тяжело. Он почти не видит маму. Жалуется, что она постоянно пропадает на благотворительных приемах. Или на собраниях комитетов. Вся в делах. Где уж тут повидаться. Папа считает, у нее такая мания. Но она и не думает сворачивать свою активность. Может, когда он выйдет на пенсию, через несколько месяцев, она поуспокоится.

Это же одержимость какая-то... Она из тех, кого называют «неутомимыми борцами за благое дело», хотя ее методы слегка нетрадиционны. Устроить шведский стол в поддержку Ассоциации страдающих булимией Белгрейвии[1] – не самая удачная мысль. Не говорю уж о вечеринке с коктейлями для Анонимных алкоголиков. В приглашениях значилось: «Спонсор благотворительного вечера – виски „Джонни Уокер»». Как бы то ни было, мама всегда полна оптимизма. У нее заготовлен ответ на все возражения: цель оправдывает средства. И ей удается собрать огромные средства. Иногда даже шестизначные суммы. Поэтому все делают вид, что ничего не замечают. Как раз из-за того, что она постоянно занята благотворительностью, мне и пришлось взвалить на себя приготовления к свадьбе. Мой замечательный папа оплатил расходы. Очень мило с его стороны, ведь счет был немаленький. Двадцать восемь тысяч фунтов. Не хочу хвастать, но это вдвое больше, чем требует обычная лондонская свадьба.

– Ты такая красивая, Минти! – Папа отступает назад, окидывая меня восхищенным взглядом. – Этот день ты никогда не забудешь.

«Он прав», – думаю я. Спустя годы все будут вспоминать этот день. Пусть не годы... недели уж точно. Мы, Мэлоуны, расстарались. Понимаете, Доминик так хотел. Он мечтал о шикарной лондонской свадьбе. Из ряда вон выходящей. Для начала прием в отеле «Уолдорф». Торжественный обед на двести восемьдесят персон. Туча народу, да? Правда, в основном клиенты Доминика, которых я в жизни не видела. Ну и ладно. Если это поможет его карьере, я ни капельки не против, что на мой праздник приглашены девяносто три незнакомца. Ведь я люблю Дома больше всего на свете.

Или взять подвенечное платье. Роскошное, ничего не скажешь, но я хотела другое. Когда мы обручились, я сразу сказала, что хочу платье из старинного кружева, в викторианском стиле, все расшитое стразами и бисером, с длинным, струящимся шлейфом. Но Дом скорчил такую рожу, что мой запал как-то поостыл. Ему нравятся современные свадебные платья, от Нила Каннингема. Это «самое то», как он говорит. Фион Дженкинс и Дарси Бассел[2] заказывали свадебные платья именно там. Он вычитал это в «Дейли мейл» у Найджела Демпстера. Или в «Татлере»? И вот я стою в платье от Нила Каннингема. А ведь все только и твердили: «Это твой праздник, Минти. Все должно быть именно так, как ты пожелаешь!» Я вообще-то не хотела платья от Нила Каннингема, но теперь понимаю, что Дом был прав на все сто: платье необыкновенное! Мне только казалось, что другое лучше. Видите ли, у Доминика потрясающий вкус. Намного лучше, чем у меня. И ему понравилось это платье. Он без ума от моего платья. Знаю, о чем вы подумали. Это плохая примета, когда жених видит платье невесты до дня свадьбы. Но он и не видел. Он спросил, можно ли ему взглянуть на фотографию платья. И естественно, я согласилась. Не хотелось мне появиться в наряде, который Доминик не одобрит. Потому что я желаю лишь одного – сделать Доминика счастливым. Свадебный обед – совсем легкий: трехцветный салат с виноградными томатами, жаренная на сковороде рыба-меч, бисквиты в вине и клубничный мусс, правда, целое море «Лоран-Перье», – потянул на восемнадцать штук. Платье обошлось в две с половиной, наряд подружки невесты, для Хелен, еще штука. Приплюсуем извещения о помолвке, конверты и открытки для приглашений и благодарственных писем, аренду машины, плату за венчание, гонорар органисту, гардероб для свадебного путешествия, кольцо, медовый месяц, фото – и видеосъемку – и всего получается двадцать восемь тысяч шестьсот тридцать два фунта семьдесят два пенса, с учетом НДС. Вот такие пироги.

Ага, вижу фату. На самом верху шкафа. М-м-м... чудесная фата! Что это нижняя юбка царапается? Да, пирушка будет что надо, со струнным трио. Мама думала, было устроить лотерею в пользу ежей – каких-то редких видов, – но я отговорила. Гостей действительно очень много. Мне, конечно, хотелось бы прием поскромнее, человек на сто. Даже на пятьдесят. Нет, сорок! Или тридцать. А может, двадцать. Прекрасно понимаю, почему некоторые венчаются на берегу океана, где-нибудь на Бали, или ограничиваются скромной гражданской церемонией. Но Доминик решил, что нужно сделать все по высшему разряду, пустить пыль в глаза. Так мы и поступили. Доминик надеялся, что о свадьбе напишут в «Дженниферз дайри», и я позвонила в «Харперз куин», где со мной обошлись очень вежливо. Разумеется, сказали они, это исключительное событие. Только сдается мне, мы их сегодня не увидим. По крайней мере, Доминик не скажет, что я не пыталась.

В отличие от Доминика, мне многие вещи до лампочки. Вот у него амбиций не в пример больше. Он убедил меня пригласить кучу знакомых с работы. Вдруг это поможет карьере?

– Минти, нет ничего важнее, чем умение развлечь клиента, – поучал он как-то за ужином в «Ле Каприс».

– Не уверена, – буркнула я, ковыряя вилкой в тарелке.

– Это так! – настаивал он. – За ужином решаются все проблемы.

– Мне кажется, самое главное – стараться изо всех сил и делать, что требуется.

– Милая, – Доминик снисходительно улыбнулся, – с таким наивным отношением ты никогда не станешь диктором на радио.

– Не стану?

– Нет. Так и пробегаешь в репортерах. Честно, Минти... Как можно быть такой тупицей? Тебе нужно чаще ходить по ресторанам и барам с начальством.

– Нужно?

– Да, – отрезал он. – Необходимо! Понимаете, Дом амбициозен, не то, что я. И мне это по душе. Он очень хочет, чтобы я сделала карьеру на радио «Лондон». Послушать его, так меня уже давно должны были повысить. Как-никак я работаю там больше трех лет. Я пыталась объяснить, что все непросто. Нельзя вот так легко превратиться из репортера в диктора. Для этого нужно быть невероятным везунчиком. Или знать нужных людей, как наша звезда, Мелинда. Дом говорит, мне не хватает настойчивости. Я с ним не согласна. Откровенно сказать, моя работа меня вполне устраивает. Все равно мне нравится, что он так заинтересован в моей карьере. Дело в том, что моих родителей это не очень-то заботит. Не поймите неправильно – у меня прекрасные родители. Но их не очень волнует, чем я занимаюсь. И никогда не волновало, если быть до конца откровенной. У мамы всегда на первом месте благотворительность, папа постоянно занят на работе. Он работает день и ночь: у него своя фирма дипломированных бухгалтеров. Мой брат Роберт последние четыре года живет в Австралии. Вот и получается, что никому в семье до меня нет дела. А Доминику есть. Ему небезразлично, чем я живу. И это приятно. С Домиником я ощущаю себя защищенной. Да, именно так. Не потому, что он богат – а он действительно богат, – но потому, что Дом прекрасный организатор. Он любит делать все по расписанию. Любит командовать. И я не возражаю. Я привыкла. В основном поддерживаю все его предложения. Наверное, я научилась соответствовать его желаниям. Мне нравится образ жизни Доминика. Мы часто ужинаем в ресторанах. Он любит дорогие заведения, «Плющ» и «Синюю птицу». Почему бы и нет? У него есть деньги, и это чудесно. Он постоянно преподносит мне сюрпризы. Один раз отвез в «Овал»[3] на прекрасный трехдневный крикетный матч, потом, на уик-энд, пригласил поиграть в гольф в «Глениглс»[4]. Хотя, вообще-то, я не играю в гольф. И на рыбалку, конечно. Мы постоянно ездим на рыбалку. Точнее, он рыбачит, а я сижу на берегу реки и читаю. С огромным удовольствием. Так что от Доминика все время можно ждать приятных неожиданностей. И он всегда знает, чего хочет. Говорит об этом прямо. Он с самого начала захотел меня. Я была немного ошарашена: такой симпатичный, такой обеспеченный парень. Каждая девушка была бы счастлива. А он выбрал меня, и, естественно, мне это очень, ну очень польстило.

К тому же Дом практичный. Поэтому с ним я чувствую себя в безопасности. Это он предложил, чтобы мы застраховали свадьбу. Мало ли чего, вдруг что-нибудь пойдет не так? Папа купил у него страховой полис компании «Парамьючиал», который покрывает расходы в случае потенциальной катастрофы: если платье не готово к сроку, или отель «Уолдорф» вдруг сгорел дотла, или Стрэнд затопило. Очень важно, решил Доминик, чтобы ничто не омрачило праздничный день. Думаю, он прав. Знаете, можно даже застраховать дом на случай ограбления во время медового месяца. Нам показалось, это ни к чему: мы уезжаем совсем ненадолго. Доминик сейчас очень занят. Признаюсь по секрету, я мечтала о двух неделях на Карибских островах – Невисе или Некере. Или десяти днях в Венеции. Вот было бы чудесно! Но Доминик боится летать, а значит, это невозможно. Он считает, что летать слишком рискованно: в небе столько самолетов. Доминик занимается страхованием. Он называет свою работу «страх-тарарах». Ему ли не знать, как часто случаются авиакатастрофы и смертные случаи, даже у крупных авиакомпаний. Так что мы едем в Париж на экспрессе «Евростар». На четыре дня. Это будет потрясающе. Ну и что с того, что я была в Париже одиннадцать раз? Париж – чудесный город, и я переживаю за Доминика. Это иррациональный страх, ничего с ним не поделаешь. Понимаете, у Доминика иногда возникает предчувствие, будто случится плохое, и он всегда оказывается прав. В жизни может произойти столько непредвиденного. Нужно быть готовым ко всему. Именно поэтому Доминик убедил меня подписать внушительный брачный контракт после помолвки. Я его не виню. Ему есть что терять. И, разумеется, мы оформили туристическую страховку на время поездки в Париж. На всякий случай.

«На всякий случай» – так я про себя называю Доминика. Он об этом не знает. Не уверена, что ему прозвище покажется забавным. Пару раз, когда мы только начали встречаться, я попробовала поддразнить его. Он дал понять, что ему это не по вкусу. Больше я и не пыталась. А в бизнесе он настоящий волшебник. У него дар. Бизнес нас и свел. В один прекрасный день он позвонил, как снег на голову свалился. Представился другом друга подруги моей подруги (сейчас уже и не вспомню, что это была за подруга), сказал, что ему нужно поговорить со мной по «очень важному» делу. Он не хотел беседовать по телефону, а я была заинтригована: у него такой приятный голос, и звучал этот голос дружелюбно. Я с ходу согласилась с ним встретиться. Из чистого любопытства. Он сказал, что заедет за мной. У меня квартира на Примроуз-Хилл. Прозвенел звонок, и на пороге я увидела до ужаса симпатичного парня. Чуть в обморок не упала: он был как с картинки! Высокий, светловолосый, шевелюра не белая, как у какого-нибудь хилого хлюпика, а песочная, будто выгоревшая, когда он пересекал пустыню Сахара. И глаза у него голубые, удивительно яркие. Цвета сапфиров Шри-Ланки. Он с порога протянул мне руку и улыбнулся. Выяснилось, что и зубы у него великолепные. Я пригласила его войти, приготовила чашку кофе, пока он расспрашивал, когда мой день рождения, здорова ли я, курю ли, не больна ли СПИДом, и отпускал милые комплименты, хваля отделку квартиры. И это притом – он позже признался, – что интерьер ему нисколечко не понравился! Дальше он достал ноутбук, пачку графиков и таблиц и взглянул на меня так серьезно, так многозначительно, что мурашки поползли по спине.

– Посмотри, Минти! Вот 1970 год, – он показал на левую сторону графика, – год твоего рождения. Так? – Я кивнула. Что есть, то есть. Тут он ткнул в самую крайнюю точку на правой стороне графика: – А вот 2050 год. И что с тобой будет в 2050 году? Ты умрешь.

– М-м-м. Да, наверное, так и будет.

– И что же, Минти? – спросил он, пронизывая меня взглядом. – Что же ты собираешься делать по этому поводу?

– Делать? Думаю, тут ничего не поделаешь.

– А вот и нет, Минти. – В глазах его загорелся огонек. – Ты многое можешь сделать. В твоих силах защититься и защитить близких.

И тут до меня дошло. Как я сразу не догадалась? Видимо, его доброжелательная манера общения и приятная внешность заморочили мне голову.

– Вы продаете страховки! – выпалила я и, не удержавшись, расхохоталась.

Но он не разделял моего веселья. По-моему, он обиделся.

– Вообще-то, я – НФК, – объявил он. – Независимый финансовый консультант. И я не продаю, Минти. Я оформляю.

– О, простите, – пролепетала я.

– Минти, думаю, моя помощь тебе очень пригодится, – продолжал он с благосклонной улыбкой.

Не знаю, как это случилось... То ли я была не в силах противиться его неотразимому обаянию, то ли заслушалась, как он называет меня по имени. А может, мне вскружил голову аромат его лосьона после бритья. Только я сама не заметила, как расписалась выше пунктирной линии в нескольких документах. Так я стала счастливой обладательницей пожизненной страховки от кошмарных несчастных случаев, пайщиком пенсионного фонда «Колосс» и даже купила полис компании «Ирландские вдовы». И вот, всего лишь восемнадцать месяцев спустя, я готова заключить еще одну, на этот раз пожизненную сделку – с Домиником. И счастлива, как никогда. Ведь мы с Домиником с первой же встречи поняли, что созданы друг для друга. Мы сразу это осознали.

Как я уже сказала, Доминик неотразим. Видите ли, мне всегда нравились блондины – это мой маленький секрет. Некоторым женщинам блондины совсем не по вкусу, но я всегда была от них без ума. Во-первых, у них необычная внешность – сама я совсем другая. Отдаленно напоминаю средиземноморский тип: длинные, волнистые, темные волосы и глаза цвета кофе эспрессо. Доминик – полная противоположность. Очень светлые волосы. Настоящий англичанин. Знаете, кого он мне напоминает? Эшли из «Унесенных ветром». Потрясающий парень. Согласитесь, физическое притяжение очень важно. И, разумеется, мы идеально подошли друг другу. Точнее, теперь подходим. В самом начале у нас не было ничего общего. Я первая это заметила. Он любит рыбалку – я ее терпеть не могу. Он все время играет в крикет – для меня это скука смертная. Он с удовольствием ходит по магазинам, особенно за шмотками. Меня же, откровенно говоря, они мало волнуют. Зато он ни капли не интересуется галереями и театром, а я жить не могу без выставок и пьес. И кино. Я люблю кино. Посмотрела тысячи фильмов. И очень много путешествовала. Дом же, с его боязнью полетов, ни разу не покидал Британских островов. На первый взгляд казалось, что ничего у нас не получится. Но теперь ситуация в корне изменилась. Теперь мы прекрасно друг другу подходим. Потому что я заставила себя полюбить все то, что так нравится ему! Езжу с ним на рыбалку, наблюдаю, как он удит на муху, как играет в крикет; честно таращусь в экран, когда он смотрит канал «Евроспорт». Все, что угодно, только не бильярд. И не дартс. И если по другому каналу показывают захватывающий документальный фильм или первоклассную костюмную драму, что ж... всегда можно подняться наверх и включить маленький черно-белый телевизор. Вот так и ладим. Уверена, что мы – идеальная пара. Прошли специальный тест на совместимость характеров. И вовсе я не отказывалась от собственных интересов. По-прежнему хожу в театр, Галерею Тейт. Иногда. С подружками. В самом деле, не тащить же Доминика туда, куда он в жизни не пойдет?

Знаю-знаю, о чем вы думаете. Что слишком во многом я ему уступаю. Понимаю, что вы имеете в виду. Но это же мелочи, и в любых отношениях необходимо идти на уступки. Я представляю наш союз в перспективе, ведь Доминик – моя настоящая любовь. Маленькие жертвы неизбежны. И вообще, я ненавижу скандалы. Я очень милая девушка. Мне все твердят, Что я очень милая. И всегда твердили. Терпеть не могу ссоры, неважно по какому поводу. Не умею конфликтовать. И если назревает стычка из-за какой-то мелочи, я лучше уступлю: какой смысл раздувать скандал из ничего? Плохо, конечно, что Доминик отказывается путешествовать, но я стараюсь относиться к этому по-философски. В конце концов, я уже объездила кучу мест. И мне даже нравится отдыхать в Англии и Уэльсе. Само собой, ничто не сравнится с отпуском в Малайзии или на Маврикии, на Средиземном море, на Мартинике, в Венесуэле или Венеции, на Каймановых островах, в Кении или Гонконге. Но только подумайте, сколько прекрасных мест есть в Англии! Стоит лишь выйти за порог. Как-то мы с Домиником провели чудесный уик-энд в Норфолке. А еще в Шотландии. В Озерном крае были дважды. Попробуйте и увидите, как там здорово. Я увидела и очень довольна тем, что у меня есть. Каждый должен решить, кто ему нужен, с кем он хочет быть. Я хочу быть с Домиником, хорошо это или плохо. Потому что я без ума от него, без ума. Он – моя половинка. Готовя ужин у него дома, я ощущаю себя самым счастливым человеком на свете. Хотя он считает, что я отвратительно готовлю, и с ним трудно не согласиться. Моими жареными цыплятами можно гвозди забивать! Но я запишусь на кулинарные курсы и стану готовить лучше шеф-повара, ведь ради Доминика я готова на что угодно.

Раз уж мы об этом заговорили, нужно признать, что мне не все в нем нравится. Так просто не бывает, чтобы нравилось все. Все мы находим у наших партнеров какие-то недостатки. Честно говоря, меня бесит, когда на вечеринке Дом пытается всучить гостям страховые полисы. По-моему, это некрасиво. Но я молчу. Еще он сразу же начинает называть всех по имени. И все время носит солнечные очки, даже если солнца нет. Мне это не по душе. Самое смешное, что когда жарко и солнце светит прямо в глаза, он снимает очки и носит их на голове! Я не в восторге от его низкой красной японской спортивной машины с откидным верхом, мне никогда такие авто не нравились. В нем чувствуешь себя идиоткой, и горючего оно ест... Не самая экологичная машина. Моя мама просто в бешенстве, ведь она – активистка фонда «Друзья планеты». Дом тычет пальцем в официантов и подзывает их взмахом руки, когда хочет попросить счет. Меня вгоняют в депрессию бесконечные рассказы о том, как чудесно ему жилось в Аппингеме[5]. Зачем вообще об этом рассказывать? Какая разница? Иногда кто-нибудь говорит: «Знаешь, я тоже учился в Аппингеме. В каком ты был классе?» И тут Дом сникает. Естественно, я стараюсь не подавать виду, что заметила, и как можно быстрее меняю тему. Не вижу ничего плохого в том, что он ходил в среднюю школу Саттон-Колдфилд. Только он почему-то тушуется.

Еще одно: он редко говорит об отце. Того даже на свадьбе не будет, и это ужасно. Хотя, что я могу поделать? Доминик настоял. Говорит, его мама расстроится, если увидит отца. Но думаю, дело в другом: его отец – механик. Механик и механик – что тут такого? Но у Дома свое мнение. Стоит заговорить с ним об отце, предложить повидаться, как Дом переводит разговор в иное русло. По-моему, он до смерти стыдится. Вот с матерью, Мадж, у него теплые отношения. Он души в ней не чает. Мамочка сказала то, мамочка сказала это. Очень трогательная близость. Что-то в этом есть. Думаю, здорово выйти за человека, который так привязан к матери. Она тоже его обожает. Безумно гордится тем, чего он достиг. Он очень хорошо к ней относится. После развода купил ей дом в Солихалле. Он – преданный сын. И она ни разу не проболталась, что его настоящее имя вовсе не Доминик. На самом деле его зовут Нил. Я случайно узнала об этом несколько недель назад – увидела водительские права. Естественно, я удивилась и сразу пристала с расспросами. Он и не думал ничего скрывать. Когда пятнадцать лет назад он переехал в Лондон, ему показалось, что Нил – неподходящее имя. Откровенно говоря, я тоже считаю, что Нил – уродское имечко. Если бы меня так звали, я бы тоже его поменяла. Кто бы говорил... Ведь Минти не мое настоящее имя. Меня крестили Айрин Араминтой, в честь двух бабушек, но с самого первого дня стали звать Минти. Доминик же захотел стать Домиником, потому что это имя показалось ему самым подходящим.

Вот видите, и у него есть слабости, уязвимые места и маленькие грешки. И я не закрываю на них глаза. Я все вижу. Прекрасно вижу. Но это не влияет на чувства. Во-первых, я люблю его, во-вторых, я его понимаю. Я не психиатр, но вижу его насквозь. Стоит узнать, откуда человек родом, и все его слабые струнки выходят наружу, но я не беру в голову, потому что понять – значит простить.

На первый взгляд Доминик очень уверен в себе, но на самом деле он довольно уязвим. В основном из-за того, что стыдится своего происхождения. Ему хочется показать, что он высоко поднялся. Вначале-то у него не было никаких перспектив. Я предпочла бы, чтобы он не скрывал, откуда родом, и гордился, что достиг многого, выбившись из... уж не знаю, где они жили. В муниципальном доме, что ли? Но его это очень обижает, не возьму в толк почему. Мне-то казалось, в то время все только и хотели, что быть частью рабочего класса. Его мама вспоминает, что он всегда стремился к лучшему. Именно так и сказала. Мечтал «изменить себя», как говорится. Вот почему он помешан на модной одежде, ходит только в модные рестораны и сыплет модными словечками. Он назубок знает все книги по этикету. Даже в туалете на первом этаже у него лежит учебник хороших манер Слоан Рейнджер, «Высший класс» Джилли Купер, «Как правильно себя вести» и «Мисс хорошие манеры». Для него жизненно важно, чтобы все было чинно, благородно, бон-тонно. Он зарабатывает кучу денег. В основном за счет комиссионных. Особенно высокий доход приносят пенсионные фонды. Страховые компании постоянно приглашают его на корпоративные вечеринки, в Аскот и Хенли[6]. Он изо всех сил старается соответствовать. Но это же естественно. И самое главное, я люблю его. По-настоящему люблю. За то, что он есть, и за то, чего он добился. Он так много работал и достиг небывалых высот. Я восхищаюсь им еще больше оттого, что он не родился с серебряной ложкой во рту. В отличие от меня, у него не было бабушкиного наследства. Как же иначе я бы купила свою квартиру? Доминику пришлось всего добиваться самому. И он добился. Я уважаю его за это. Просто иногда хочется, чтобы он был чуть больше уверен в себе. Надеюсь, уверенность появится после свадьбы.

Я постоянно пытаюсь воодушевить его, и никогда-никогда не стала бы критиковать, даже если бы хотелось, но мне не хочется. На то есть две причины. Во-первых, раньше он постоянно бросал подружек, которым вздумалось его критиковать, бросал немедленно. Во-вторых, я тоже не идеал, далеко не идеал, о чем Доминик не устает повторять. Раз уж я поведала вам о маленьких слабостях Доминика, посмотрим правде в лицо: у меня их не меньше. К примеру, Дом считает, что я не закрываю рта. Он с самого начала твердил об этом. Признаться, я удивилась, потому что раньше ни от кого ничего подобного не слышала, но, видно, я действительно болтаю без умолку, сама того не сознавая. Дому не нравится, когда я пытаюсь завести разговор на серьезные темы. Такие разговоры его утомляют, и вообще это плохой тон. Он где-то вычитал, что в благородном обществе не пристало вести серьезные беседы. Нужно говорить о чем-нибудь «занятном». Ни в коем случае не о политике. Или «Короле Лире». Или Камилле Палье[7]. Поэтому мне часто приходится прикусывать язык, чтобы не сболтнуть чего-нибудь эдакого и не вывести его из себя. Ведь иногда он выходит из себя. Не на шутку.

Еще я не умею одеваться, но Доминик и над этим успел поработать. Сам он всегда разодет как картинка. Мне такое по душе. Подумайте сами, сейчас многие мужчины одеваются, как попало. Почему-то раньше никто не говорил мне, что я плохо одета и должна поработать над стилем. По выражению Доминика, до нашей встречи я была похожа на «студентку-перестарка». Что тут скажешь? Наверное, я пыталась одеваться, как моя мама, в стиле Блумзбери[8]: длинные, струящиеся платья, богемный шик, наряды из секонд-хенда. Дом все твердил, что никогда не позволит мне выйти на улицу в таком виде. Ему нравится безупречно скроенная, дорогая одежда, обязательно известных марок, к примеру, Гуччи. Но не так-то легко покупать подобные вещи с моей крошечной зарплаты. Слава богу, я хоть по закладной не плачу. Когда мы начали встречаться, я поняла, что лишилась половины гардероба. Он называл мои вещи «ночным кошмаром». Меня это тоже удивило. Ни один из бывших бойфрендов не предъявлял таких претензий. Дом приказал мне выбросить старые вещи, но я была против, поэтому сложила их в коробки и засунула под кровать.

Теперь он постоянно покупает мне подарки. В основном одежду. Он очень любит ходить по магазинам и выбирать для меня вещи. Сначала было как-то неловко. По правде сказать, меня это очень смущало. Мне казалось, что это неправильно. Но Мадж сказала, что я должна позволить ему покупать мне подарки, раз он так хочет и раз у него есть деньги. Поэтому я смирилась. Хотя не скажу, что мне нравится проводить всю субботу в «Харви энд Николз». Не скажу даже, что мне нравятся его приобретения. Недавно он подарил мне сумку от Эрме. Жутких денег стоит. Естественно, я бросилась к нему на шею и завизжала от радости, твердила, какой он щедрый. Он и, правда, щедрый, не поймите неправильно. Даже, слишком щедрый. Но, если говорить начистоту, мне это не по нраву, хотя ему я бы под пыткой не призналась. Естественно, теперь я с этой сумкой ни на минуту не расстаюсь. Зато когда мой подарок Дому не по вкусу, он отправляет презент обратно в магазин. Теперь я уже привыкла, наверное... Но мне бы так хотелось хоть раз угодить. Жизнь стала бы намного легче.

Я всегда пыталась всем угодить. Сгладить острые углы, погасить ссоры и конфликты, чтобы все было... мило. Все то и дело твердят: «Минти такая милая!» И это мило, как вы думаете? Что всем кажется, будто я милая? И мне хочется быть милой, поэтому я потакаю Доминику. Я так хорошо его знаю. Человека нужно принимать таким, какой он есть. Доминик постоянно это повторяет. Разве можно изменить другого человека? Особенно если ему уже тридцать пять лет, как Доминику, и...

О боже! Я опять разжужжалась, как говорит Доминик. Вы, наверное, уже умираете со скуки. И взгляните на часы – 10.15! Черт, черт, черт! Может, помолиться? Мне так страшно. «Пока смерть не разлучит нас» и все такое. «До гробовой доски». Я боюсь давать такие жуткие клятвы. Меня дрожь берет, что я вот-вот стану миссис Доминик Лейн. О! Слава богу, Хелен вернулась!

В церковь мы отправились через пятнадцать минут. Хелен проверила все мои тридцать пять петель и крючков, оценила макияж и прическу. Потом я застегнула ее платье. Мы позвали отца и запрыгнули в «бентли», который был подан еще полчаса назад. Мы устроились на заднем сиденье. На коленях у меня лежал букет из белых анемонов и розовых роз, который составила Хелен. Некоторые свадебные букеты так туго обмотаны проволокой, что выглядят неживыми – хоть бросай на крышку гроба. У меня был совсем другой букет. Простой, маленький, неплотно перехваченный лентой, будто Хелен только что срезала цветы в саду. На самом деле они были тепличными – цветы из Голландии, доставленные прямым ночным рейсом. Хелен купила их на рынке «Нью Ковент-Гарден» в три часа утра. У нее редкий талант составлять букеты. Будто она рвала цветы, не задумываясь, как их аранжировать. Ее букеты отличает скрытая красота, естественное, природное очарование, присущее голландским цветочным натюрмортам. Отъезжая с Примроуз-Хилл, и я, и папа, и Хелен были все на нервах и оттого не закрывали рта. Утренняя жара на исходе июля давила, как свинец. Я точно помню, какое было число – двадцать восьмое июля. Этот день я не забуду никогда, как дату своего рождения. Я была рада, что рядом Хелен. Мы с ней знакомы уже двенадцать лет, с Эдинбурга, и все это время были очень близки. Она читала лекции по экономике, потом устроилась в Метробанк и сделала ошеломляющую карьеру. Но три года назад грянуло мегаслияние, и ее сократили, выплатив выходное пособие, благодаря которому исполнилась давняя мечта Хелен – открыть на «Ковент-Гардене» цветочный магазин под названием «Флорибунда». Там-то она теперь и живет. Магазин крошечный, почти лилипутский, повернуться страшно: того и гляди опрокинешь кадки с наперстянкой или флоксами. Но дела у Хелен идут чудесно: на днях она получила заказ от Джерри Холл. Что мне нравится в Хелен, так это то, что успех ее ни капельки не испортил. Прелестное платье подружки невесты, льдисто-голубого цвета, тоже от Нила Каннингема, было скроено так, чтобы дополнять мое. Свои волосы – струящийся бледно-абрикосовый шелк – Хелен собрала в аккуратный, простой узел и украсила двумя розовыми бутонами. Конечно, она выглядела замечательно, но мне все равно так хотелось бы иметь маленьких подружек невесты, крошечных девочек, ковыряющих в носу и спотыкающихся посреди прохода в церкви. Увы, у моих знакомых нет детей такого возраста. И почему никто до сих пор не открыл агентство по найму маленьких подружек невесты? Уверена, они бы пользовались огромным спросом. Так или иначе, мне хотелось ощущать поддержку – у Доминика-то был шафер, Чарли, – поэтому я попросила Хелен стать моей подружкой на свадьбе.

Мы проезжали Камден, вокзал Юстон, Расселл-сквер, и я чувствовала себя английской королевой. Автомобиль сверкал паточной чернотой, две белые ленточки торжественно колыхались на капоте. Мы ехали по изнывающим от жары, переполненным улицам. Прохожие смотрели, улыбались, некоторые даже махали рукой. Мы спустились по Кингзуэй и проехали через огромную арку, въезд в Буш-Хаус, потом повернули на Флит-стрит, миновав Сент-Клемент-Дейнз. Промелькнул Дом правосудия, старая редакция «Дейли экспресс», «Pret a Manger»[9]. И в голове гудела счастливая мысль: я Pret a Marier!

Послышался зов колоколов, точнее, звон. Когда внезапно показалась высокая колокольня церкви Сент-Брайдз с пятью башнями, расположенными ярусами, как на свадебном торте, я подумала: «Какая умница этот Кристофер Рен!» Опоздавшие спешили в церковь, а в животе моем все переворачивалось и скручивалось, как в барабане стиральной машины. О боже, Мелинда! Звезда радио «Лондон» с занудой-мужем Роджером. Неудивительно, что она опоздала. Какое жуткое платье! Денег куры не клюют, а все без толку. Понятно, что на пятом месяце беременности особо не разгуляешься. Не хочу быть злюкой, но платье действительно тошнотворное. Ярко-розовое. Из вощеного ситца, какой идет на шторы. Веселенькая обивка в лучших традициях марки «Сандерсон». Будто над Мелиндой поработал косорукий обойщик. И венец всему прическа в форме ядерной ракеты.

Выйдя из машины, я улыбнулась видеооператору и фотографу, поджидавшим на тротуаре. Хелен разгладила подол моего платья, я взяла папу под руку, и мы направились к крыльцу, в прохладную тень. Я увидела Роберта – он провожал гостей внутрь, – но Дома нигде не было. И вдруг меня охватила паника. Я попросила отца зайти в церковь и поискать его. Папа улыбнулся и сказал, что Доминик, живой и невредимый, стоит перед алтарем рядом с Чарли. До меня доносился приглушенный гул голосов; органист играл Сен-Санса. Потом мелодия стихла, шепот прекратился, и Роберт подал нам знак.

– Пойдем, Минти! – шепнул отец и улыбнулся.

Под первые аккорды марша Мендельсона мы сделали шаг вперед. Все поднялись. И внезапно, в это самое мгновение, меня переполнил трепет. Я была так рада, что выбрала для венчания Сент-Брайдз. Не скажу, что я очень религиозна, вовсе нет, и Доминик тоже. Во время наших встреч с викарием он почти рта не открыл. Но из всех церквей в центре Лондона Сент-Брайдз показалась мне самой подходящей. Это журналистская церковь, собор Флит-стрит. К тому же у меня всегда было особое отношение к церквям, которые бомбили во время Второй мировой. Собору Ковентри, например, или собору Святого Павла. Сент-Брайдз тоже стал мишенью: в декабре 1940 года ракета Фау-2 оставила от церкви тлеющий остов. Но Сент-Брайдз, как феникс, поднялся из пепла. Викарий рассказывал, что после обстрела отыскались римские саркофаги, о существовании которых никто и не подозревал. Все, что ни делается, к лучшему. Оказалось, церковь на тысячу лет древнее, чем думали. Видите, даже кошмар иногда приносит благо: не будь церковь разрушена до основания, никто не обнаружил бы спрятанных в ее глубинах сокровищ. Шагая к алтарю, я, взвинченная до предела, вся на адреналине, на нервах, готовая расплакаться и счастливая, еще раз вспомнила эту историю. Потоки солнечного света широкими, полосчатыми лучами лились сквозь оконное стекло. Мой взгляд скользнул по бело-золотому своду и опустился на отполированный черно-белый мрамор пола, блестящий, как водная гладь. Воздух загустел от сладкого запаха пчелиного воска и чувственного аромата цветов. Когда я увидела два составленных Хелен цветочных панно в человеческий рост – каскады скабиоз, левкоев, розовых пионов, фрезии и душистого горошка, – у меня перехватило дыхание. Каждая скамья была украшена букетом белоснежных анемонов.

Доминик стоял ко мне спиной, его светлые волосы переливались в солнечном свете. Точь-в-точь архангел Гавриил с «Благовещения» Фра Анжелико. Рядом переминался Чарли, по обыкновению серьезный и добрый. Он повернулся и подбодрил меня добродушной улыбкой. Скамьи в церкви Сент-Брайдз стоят вдоль прохода, так что я видела всех гостей. Листочки с расписанием церемонии трепетали в руках большими белыми мотыльками. Сперва я заметила Джека, моего редактора. Он, как водится, взирал на меня с недоуменной сардонической усмешкой. Рядом маячила его жена Джейн с потомством, двумя угрюмыми девочками-подростками в одинаковых постпанковских черно-розовых платьях, а также кузина Эмбер, удивительно спокойная и изящная, в костюме лимонно-зеленого цвета. Во втором ряду устроился Уэсли с работы, разумеется, вместе с Дейдрой – эта выглядела чудовищно, впрочем, как и всегда. Вот убогая! Между нами, она, кажется, ненавидит свадьбы. Потом в глаза мне бросилась мама: ниспадающее волнами платье, богемный стиль, и невозможная шляпа, утопающая в цветах. На стороне жениха восседала мать Доминика, Мадж, и еще куча незнакомого народу, должно быть его клиенты. И все эти люди мне улыбались; на мне сошлись все взгляды, сосредоточилось все внимание. Хелен подняла фату и, взяв мой букет, приткнулась на скамью рядом с мамой. Церемония началась.

Все шло очень гладко. Как и должно идти. Это было так... мило. Доминик, похоже, разнервничался, и я слегка сжала его руку. Мы запели гимн «Будь отважным», очень тихо. Вид у Дома был слегка раздраженный, возможно, оттого, что вокруг постоянно крутилась оса, жужжала прямо над ухом, пару раз ему даже пришлось отгонять ее. Эмбер выступила вперед и прочла «Дезидерату»[11], очень красиво: у нее потрясающий голос. Мы спели «Иерусалим» и «Врак». Священник, Джон Оукс, растолковал нам важность брачных уз и указал на недопустимость легкомысленного, безрассудного и необдуманного отношения к браку. Затем осведомился, не известна ли кому-нибудь из собравшихся причина или препятствие, из-за которого Доминик и я не можем сочетаться священными узами. Сердце мое чуть не остановилось. Не то чтобы я опасалась, будто кто-то с заднего ряда вскочит и станет выкрикивать возражения или потрясать свидетельством о браке. Просто я ненавидела эту тишину и вся дрожала. Нервы... Хвала господу, через минуту с этим было покончено, и мы приступили к следующей части. Только оса все жужжала и жужжала, никак не хотела оставить Доминика в покое. Он раскраснелся и явно пребывал в замешательстве. Я попыталась прихлопнуть подлую тварь своим расписанием церемонии. – Доминик, – произнес викарий, – берешь ли ты эту женщину в законные жены, чтобы жить с ней в священном союзе, соблюдая закон Божий? Клянешься ли ты любить ее, заботиться о ней и почитать в болезни и здравии, забыв о всех остальных, посвятить себя ей одной, пока смерть не разлучит вас?

В воздухе повисло молчание. Не предусмотренная ритуалом пауза. То, что мы, на радио, называем «мертвый эфир». И к моему изумлению, длилось оно очень долго. Наконец Доминик заговорил.

– Ну-у, – начал он и сглотнул, будто чуть не подавился. – Ну-у... – Он замолк и тяжело вздохнул. А потом уставился на изображение распятого Христа над алтарем.

Последовавшая тишина, казалось, растянулась на века, хотя не прошло и пяти секунд. Меня словно окунули в ледяную воду.

– Согласен ли ты? – настойчиво подталкивал к ответу викарий.

И вновь установилась пауза, в которой был слышен каждый шорох, биение каждого сердца. Я видела, как по лицу Доминика, от виска к подбородку, медленно катится капля пота.

– Согласен? А? – Викарий тоже покраснел как рак. Его бровь блестела от пота. Он сверлил Доминика взглядом, побуждая говорить. И тот заговорил.

– Ну-у... – запнулся он. Откашлялся и предпринял новую попытку: – Ну-у...

– Согласен ли ты?

– Нет, Джон, – тихо произнес Доминик. – Боюсь, что нет.

Я уставилась на викария, викарий уставился на Доминика. Потом я перевела взгляд на жениха и от души пожалела, что для венчания выбрана церковь Сент-Брайдз, где моя пунцовая физиономия видна всем и каждому, В деталях.

– Давай же, Доминик! – не отступал викарий, срываясь на визг, с жалкой, вымученной улыбкой. – Давай попробуем заново. Согласен ли ты любить, Айрин Араминту, почитать ее и все такое, пока смерть не разлучит вас?

– Нет, – сказал Доминик, на сей раз более уверенно. – Боюсь, что нет. И, не сводя с него глаз, я услышала, как тихо поскрипывают деревянные скамьи. Гости зашевелились и заерзали.

– Доминик! – Это был Чарли. – Что с тобой, старина? Давай! Нужно продолжать.

– Не могу, – выдавил из себя Доминик, медленно, с сожалением качая головой. Он выглядел чудовищно. Будто потерял рассудок от горя. – Не могу, и все, – повторил он.

В это самое мгновение, уж не знаю как, я смогла заговорить.

– Ты заболел, Дом? – прошептала я. – Тебе нездоровится?

Он посмотрел на меня и простонал:

– Нет-нет, я не заболел. Я здоров. Со мной все в порядке.

– Тогда в чем же дело? – прохрипела я. Во рту было сухо, будто песка насыпали; позади раздался обескураженный шепоток.

– Дело в том... – проговорил он. – Дело в том... что это очень серьезный обет, Минти. Это клятва, которую я, может быть, не смогу сдержать. И все ничего, но мы же в церкви.

– Да, – слабо пропищала я, – знаю.

– В церкви нельзя просто соврать и надеяться, что это сойдет тебе с рук, – продолжал он. – В последнее время я часто думал о Боге. Может, ты этого и не подозреваешь, Минти, но я глубоко религиозный человек.

– Дом, о чем ты говоришь? – промямлила я. – Ты же никогда не ходишь в церковь.

– Знаю, но чтобы быть религиозным, необязательно ходить в церковь. И теперь, когда я стою здесь, перед алтарем, перед лицом Господа, я понимаю, что не могу пройти через это. Ведь мне придется дать клятву любить тебя и заботиться о тебе, Минти, а это, знаешь ли, не шутки.

– Да-да, вообще-то знаю.

– И, только оказавшись здесь, я понял, насколько огромны эти обязательства. Только сейчас, – говорил он, – я начинаю осознавать чудовищность того, что от меня хотят.

– Почему чудовищность, Дом? – изумилась я. Чудовищность – это что-то плохое.

– Не прерывай меня, Минти! Я имею в виду громадность всего этого. То, от чего должен отказаться.

– Ты что, раньше этого не знал? – задыхаясь, выпалила я. В горле стоял комок размером с лимон.

– Знал. Но раньше я не понимал, на что иду. Истинного значения. Теперь, в церкви, я понимаю. Серьезные обязательства. И я не готов взять их на себя, потому что, откровенно говоря, Минти, очень многое в тебе меня просто... бесит.

При этих словах по рядам прошел внезапный ропот, будто кто-то спугнул стайку пичужек и она взметнулась в воздух с поля. До меня доносились нервные, вопросительные перешептывания и резкие, прерывистые вздохи.

– Говорят, всех, в конце концов, начинают доставать всякие мелочи, – произнес он. – Меня они уже достают. Сама знаешь, ты жуткая неряха, – оседлал он любимого конька. Его низкий голос взлетел почти до бабского истеричного визга. Так всегда случалось, когда Доминик заводился. – Ты постоянно лопочешь какой-то бред, – не успокаивался он. – И никогда не понимаешь, что пора заткнуться.

– А чего ты ожидал? – вскричала я. Сердце лихорадочно колотилось. – Я ирландка наполовину и радиорепортер.

– Ты меня выводишь, – захныкал он. – Я пытался отбросить сомнения, но больше не могу. Просто не могу! Потому что думаю, мы... мы... рано или поздно все равно разведемся! Мне очень жаль, Минти, но я не могу пройти через это. У меня отпала челюсть. Я так и стояла с открытым ртом, должно быть, являя собой картину кретинического идиотизма. Сказанное им никак не укладывалось в мозгах. Я посмотрела на папу, но тот тоже застыл, разинув рот. Мама и Хелен оцепенели, чуть ли не впали в кататонию. И опять вмешался Чарли:

– Довольно, старик! Хватит дерьма. Прошу прощения, святой отец! Скажи, что согласен взять ее в жены, и дело с концом.

Это была последняя надежда, соломинка, за которую цепляется утопающий, но тут вернулась проклятая оса.

– Нет-нет, этого не будет, – буркнул Дом, отгоняя насекомое от вспотевшего лица. – Я не стану ничего говорить в угоду тебе и всем, кто здесь собрался. Я не марионетка, понимаешь? Англия – свободная страна. Ты не можешь заставить меня пройти через это. И я не собираюсь на ней жениться. Я намерен подумать о себе. Наконец-то! – Он развернулся на девяносто градусов, лицом к ошеломленной толпе. Я видела, как его физиономия исказилась от страха. Он понял, что беззащитен перед их презрением.

– Послушайте, все... Мне очень жаль, – пролепетал он, нервно проведя пальцем по стоячему воротнику. – Я... м-м-м... понимаю, что многие из вас приехали издалека. Вы проделали очень долгий путь, как, например, моя тетя Бет – она прикатила из Абердина. Беда в том, что я не могу этого сделать. Надеюсь, вы поймете. И еще раз... мне очень жаль. – Я вновь увидела перед собой прежнего Доминика. Он ощутил, что к нему возвращается контроль над ситуацией. – Тем не менее, – как ни чем не бывало, продолжал он, – напоминаю вам, что свадьба застрахована, поэтому все проблемы решит страховая компания. – Он сглотнул и сделал глубокий вдох. А потом посмотрел на меня: – Послушай, Минти. У нас все равно ничего бы не получилось. Посмотри правде в глаза, и ты сама поймешь.

И он направился по проходу, удаляясь от меня самым решительным манером. Набрал скорость и чуть не поскользнулся на отполированном до блеска полу. И я даже крикнула вслед: «Осторожно, Доминик! Не упади!» Но он не упал. Он печатал шаг, бодро, чуть ли не весело стуча каблуками по сверкающим мраморным плитам.

Что случилось в следующие несколько минут, я не помню. Словно воспоминания стерли из мозга, как стирают старую, ненужную видеозапись с кассеты. Одно приходит на память: как я пыталась успокоить себя благоразумными советами из книги «Почти замужем», а в голову не приходило ничего, кроме названия главы – «Как выжить в самый счастливый день вашей жизни». Я просто стояла, вцепившись в расписание церемонии. И не имела ни малейшего понятия, что делать. Единственной мыслью было: неужели это все сняли на видеокамеру? Только бы не снимали... Чарли бросился вслед за Домиником, но через три ми-путы вернулся. Один.

– Сел на автобус, – шепотом сообщил он мне, папе и Хелен, которые обступили меня, защищая. Меня на новость озадачила: Доминик ненавидит общественный транспорт.

– Что же ты за ним не погнался? – спросил папа.

– Это был одиннадцатый номер. Сами знаете, он быстро едет.

– Понятно, – отозвался отец.

Мы с надеждой посмотрели на викария, но тот, похоже, не знал, что делать.

– С тех пор как я принял сан, никогда, ну никогда не видел ничего подобного, – заметил он, и этот комментарий добил меня окончательно. Люди уже громко шептались на скамьях, многие были в шоке. Эмбер открывала и закрывала рот, как выброшенный на берег карп.

– Какая собака укусила этого ненормального? – взвилась она, наконец. – Ублюдок! – шипела кузина, пробираясь к проходу. – Собачьего...

– Тихо, мадам! – осадил викарий. – Вы в доме Господнем.

– Плевать я хотела, будь это хоть дом гребаной Бернарды Альбы![12] – бушевала Эмбер. – Этот ублюдок только что бросил мою сестру!

Бросил! Это слово резануло меня, как нож. Бросил. Вот кто я теперь – брошенная у алтаря невеста. Эмбер была права. Часы продолжали отсчитывать минуту за минутой, а Доминик так и не вернулся. Снаружи собирались приглашенные в ожидании следующей свадьбы, и даже если бы Дом вдруг появился, во что я уже не верила, у нас не осталось бы времени принести обет. А главное, я знала точно: если уж Доминик что решил, так никогда-никогда не передумает. Такое у него жизненное правило.

Папа опустился на скамью и закрыл лицо руками. У мамы и Хелен был одинаково безумный вид. И тут я оглядела собравшихся, всех, кто стал свидетелями моего позора. Джек отводил глаза; его падчерицы пытались подавить смешок; Мелинда мелодраматически прижимала пухлую руку ко рту, словно не в силах оправиться от удара; Уэсли что-то нашептывал на ухо Дейдре и качал головой; тетя Фло рыдала. Никто не знал, что сказать и куда смотреть. Каждый изо всех сил старался не встретиться со мной взглядом. Так отворачиваются, проезжая сцену ужасающей автокатастрофы. Все верно. Я ощущала себя трупом, лежащим посреди дороги. Будто меня сбила и переехала машина. На мне не было ни пореза, ни царапины. Но кровь пролилась, и все это видели.

Между тем Чарли и викарий что-то горячо обсуждали. Кто-то должен решить, что делать дальше, смутно понимала я. Чарли взял это на себя. Подошел ко мне и положил руку на плечо, ободряя.

– Может, поедем в «Уолдорф», Минти? Хочешь?

– Что?

– Здесь нельзя оставаться.

– О нет...

– Понимаешь, Дом уже не вернется, и гости следующей пары давно собираются. Может, нам всем поехать в «Уолдорф», успокоиться немного, слегка перекусить и решить, что делать? Как ты думаешь, Минти? Ты не против? Это твой день. Мы все будем делать только то, что ты пожелаешь!

– Да-да... почему бы и нет? – ответила я, поразившись своей невозмутимости. По-моему, я даже попыталась улыбнуться.

– Она в шоке, – громко объявила Эмбер и обняла меня. – Ты в шоке, Минти. Не волнуйся, это естественно.

– Уверена, все будет в порядке, Минти, – сказала Хелен, взяв мою руку в свои ладони. – Наверняка у него случилось временное... умопомешательство.

– Не думаю, – спокойно возразила я. – Пожалуйста, кто-нибудь, скажите, чтобы фотограф и видеооператор отправлялись домой.

– Ублюдок! – процедила сквозь зубы Эмбер.

– Прошу вас, мадам! – взмолился викарий.

– Пойдем, Минти! – вмешалась мама. – Мы едем в отель!

Они с папой вывели меня из церкви под руки, будто инвалида. Странно, что вместо «бентли» меня не поджидала карета скорой помощи. Она была бы уместнее. Мне даже почудились промельки синей мигалки на крыше. Перешептывание сконфуженных гостей вдруг замолкло, и в голове требовательно звенел лишь один голос, непрерывно твердивший: почему? почему? почему?

– М-м-м... ситуация необычная, – объявил Чарли, когда через полчаса мы уселись и приступили к салату в зале «Адельфи» отеля «Уолдорф». Чарли нервно теребил петлицу. – Не хочу даже говорить о том, почему Доминик вдруг передумал...

– Передумал? – язвительно переспросила Эмбер.– Он сбежал, как последний трус.

– Спасибо, Эмбер. Повторяю: я отказываюсь обсуждать поведение Доминика этим утром, – стоял на своем Чарли. – Скажу только, что в последнее время он очень много работал. Очень много. Голова у него была постоянно чем-то забита. Подозреваю, во всем следует винить этот прессинг. Лучшее, что мы можем сделать, – это спокойно пообедать и попытаться... м-м-м... – голос его ослаб, – спокойно пообедать.

Официанты внесли «Лоран-Перье» – в сложившихся обстоятельствах мы решили отказаться от запланированного расписания приема. Гости пили и разговаривали приглушенными, уважительными голосами. Склоняя головы над столами, будто шпионы, они обменивались предположениями по поводу драматического побега Доминика. «Другая женщина? – уловила я. – Не знаю... уже женат? …нервный срыв? …всегда был неуравновешенным... какое унижение... что будет с подарками?»

Разумеется, я сидела за головным столом. Правда, вместо новобрачного рядом были подружка невесты и шафер, родители, брат и кузина. А также Мадж, к сожалению. Она тоже явилась в «Уолдорф».

– По крайней мере, есть повод показаться в новом туалете от «Уиндсмур», – похвалилась она, с довольным видом поводя плечами. – Стоит целое состояние.

– «Уиндсмур»? Подумаешь! – фыркнула Эмбер, облив ее презрением. Похоже, сестрица злилась почище меня.

– Вы не знаете, что это взбрело в голову вашему сыну? – с холодной вежливостью спросил отец.

– Думаю, он почувствовал: что-то идет не так – и не смог перешагнуть через это, – предположила Мадж. – Он такой честный, мой мальчик.

– Честный! – окрысилась Эмбер.

– Детка, прошу тебя! – вмешался Чарли. – Ты делаешь только хуже.

– Прекрасная тиара, Минти, – проявила любезность Мадж.

– Спасибо.

– И можешь оставить себе сковородку. – Боюсь, я была в таком ступоре, что не сумела оценить по достоинству этот широкий жест.

– Ничего страшного, Минти, дорогая, – успокаивала мама, обнимая меня за плечи. – Я всегда знала, что он гнилой насквозь, темная лошадка. Я и не сомневалась... О, простите, Мадж! – Мама залилась краской. – Двадцать восемь штук в трубу, – с сожалением констатировала она.

– И это все, о чем ты можешь думать, Димпна? – измученным голосом спросил отец.

Официант положил маме на колени огромную салфетку.

– А ты представь, сколько бездомных, сколько женщин, подвергающихся побоям, можно было спасти на эти двадцать восемь тысяч! – отрезала она и поинтересовалась: – Что там со страховым полисом?

– Чарли позвонил на горячую линию по мобильному, – проинформировал папа. – Боюсь, убытки от приступов медвежьей болезни страховая компания не покрывает.

Так мы и сидели. Обедали под неуместно веселый звон столовых приборов о фарфор. Внесли жаренную на сковороде рыбу-меч, и все ее очень хвалили, хотя мне, понятное дело, кусок в горло не лез. Струнное трио играло «Solitaire»[13], словно в издевку, и только я решила не оставлять им чаевых, как зазвонил мобильник Чарли. Он нажал на кнопку и вскочил.

– Да-да? – повторил он, а потом произнес: – Послушай, Дом, не надо мне этого говорить. Скажи Минти. Ты должен побеседовать с ней, старик. Даю ей трубку.

Я схватила протянутый мобильник так, словно это была рука утопающего:

– Дом, Дом, это я! Слушай!.. Да... Да, о'кей. Спасибо. Нет, Доминик, не вешай трубку! Нет. Прошу тебя, Дом, не надо!.. Спасибо, Дом. Нет, не уходи, Доминик! Не уходи, Доминик... Дом...

Он дал отбой. И тут наконец-то я разревелась.

– Что он сказал? – спустя минуту полюбопытствовал Чарли.

– Сказал... Сказал, что я могу оставить себе обручальное кольцо.

– Как мило с его стороны! – проворковала Мадж с блаженной улыбкой. – Он всегда был таким щедрым, мой Доминик.

– И одна поехать в свадебное путешествие.

– У него золотое сердце.

Мама обожгла ее гневным взглядом.

– Но как одной отправиться в свадебное путешествие? – простонала я.

– Я поеду с тобой, Минти, – объявила Хелен.

– Мне кажется, он не вернется, – заявила Мадж, потягивая кофе.

– Почему вы так уверены? – взъелся Чарли. Нервы у всех к тому времени были уже истерзаны.

– Такой он человек: если что решил, никогда не передумает. – Она с достоинством пригладила сожженные перманентом волосы. – Я же говорю, он такой честный!

– Почему бы вам не пойти к черту со своим Домиником и его честностью! – взорвалась Эмбер, кипя от злости. Я была поражена. Никогда не слышала от нее такой грубости. – Посмотрите, что он сделал с Минти!

– Конечно, это очень неприятно, – соболезнующе подтвердила Мадж. – Но хорошо, что все случилось сейчас, а не потом.

– Нет! – послышался голос, и я не сразу поняла, что принадлежит он мне. – Я предпочла бы довести церемонию до конца и развестись хоть завтра, если бы он захотел.

– Но ему есть что терять, – возразила Мадж.

– А мне? Меня лишили достоинства! – ответила я. – Так унизили... – И я разрыдалась, пытаясь избежать жалостливых взглядов обслуги. – Унизили перед всеми моими близкими и знакомыми. – Вот когда я пожалела, что поддалась на уговоры Доминика и созвала половину сотрудников радио «Лондон». И как теперь я смогу там работать? Мой взгляд уткнулся в салфетку, черную от пятен туши, и это меня взбесило. Нет, вы подумайте: я заплатила за тушь двадцать четыре фунта, и девица в магазине замерила меня, что она водостойкая! Часы показывали десять минут четвертого. Поезд на Париж отходил н пять пятнадцать.

– По-моему, тебе нужно поехать, – сказал папа.

– Почему бы вам с мамой не отправиться вместо меня? – предложила я. – Я не могу, – встряла мама. – Во вторник благотворительный бал Ассоциации страдающих анорексией. Я должна быть там с лордом Итмором[14]. Он наш спонсор.

– Езжай с Хелен, Минти, – посоветовал папа. – Если Доминик захочет позвонить, он будет знать, где тебя найти.

О да! Доминик прекрасно знает, где меня искать. Отель «Георг V». Люкс для новобрачных. Он сам настоял, чтобы мы забронировали именно этот номер, и я послушно согласилась. Вдруг он мне позвонит? Вполне возможно, что он захочет позвонить мне и объясниться. Может, даже сам приедет – поговорить со мной лично. Но в глубине души я понимала: он этого не сделает, потому что Мадж права.

И вот, без десяти пять, возле отеля «Уолдорф», я уселась в такси с Хелен, которая сбегала домой за паспортом и дорожной сумкой. Мы помахали оставшимся ручкой. Странное это было прощание... В сложившихся обстоятельствах букет я решила не бросать – оставила в отеле, вместе с платьем и всем остальным. Папа пообещал потом отвезти все барахло домой, на Примроуз-Хилл. Сидя в такси рядом с подружкой невесты вместо жениха и проезжая мост через Темзу, я не могла отделаться от мысли: «Где же Доминик? Где он? Где? Все еще трясется в автобусе? Вряд ли. Вернулся в Клапам? Когда он успел передумать? Был ли это эффектный ход, coup de theatre, отрепетированный заранее, или истинное просветление, eclaircisse-ment? И с чего я вдруг начала думать по-французски?»

Эстер, героиня романа Натаниеля Готорна «Алая буква», осуждена была носить на платье букву «А», первую в слове «адюльтер», знак супружеской измены.

Эта литера «А» была свидетельством ее публичного позора. Когда экспресс «Евростар» мчал нас с Хелен через сельские угодья графства Кент, мне пришла мысль нацепить на платье букву «Б», что значит «Брошенная». Это избавит многих от необходимости подходить ко мне и спрашивать, почему я такая напряженная, почти ничего не ем, отчего у меня такие безумные глаза и с какой стати я все время сижу, уставившись в одну точку. Чем плохо? Та же черная траурная повязка на рукаве. Видно издалека, и не потребуется ничего объяснять. Разве что иногда кто-нибудь выразит сочувствие.

И еще, глядя на залитые солнцем поля, я думала: «Минти, какая же ты несчастливая!» Наверняка вероятность подорваться на бомбе, заложенной террористами, или попасть под копыта летающей коровы куда больше шансов быть брошенной в церкви посреди свадебной церемонии. Я вспомнила Шерил фон Штрумпфхозен и ее лживый гороскоп: «В вашей любовной жизни намечаются резкие перемены к лучшему». К лучшему? Потом в памяти всплыла книга для новобрачных «Почти замужем», и на губах моих заиграла зловещая улыбка. Я перебрала все те добрые слова, которых мне наговорили перед отъездом из отеля: «Выше нос, Минти!», «Все, что ни делается, к лучшему», «Вот увидишь, он еще прибежит обратно!», «Ты прекрасно выглядишь». В действительности бедные гости ежились и корчились от стыда, в замешательстве и страхе хмуря брови. Их я жалела даже больше, чем себя. Действительно, что тут скажешь? И потом, с тяжелым сердцем, я сообразила, что мне придется иметь дело не только с теми, кто был в церкви. Еще с тысячами других людей, которые прочитали о моей помолвке.

Потому что, разумеется, знаменательное событие попало в газеты. В свадебные колонки «Телеграф» и «Тайме». Первое колесико, запустившее шестеренки свадебной машины, которую уже было не остановить. Жаль, что объявление появилось в субботу: его, как пить дать, увидели все мои знакомые. Значит, еще несколько месяцев мне придется раз за разом объяснять, что я все еще Минти Мэлоун, что я не вышла замуж, просто так, без всякой причины. Ха-ха! «Понимаете, не сложилось... Такое случается», – буду я повторять беззаботно. Все, что ни делается, к лучшему. Бог мой! Персональный «Кошмар невесты на улице Вязов» был прерван далеким звяканьем тележки.

– Прошу тебя! Ты должна поесть, – взмолилась Хелен. – Стюард как раз идет...[15] – Лицо ее стало малиновым.

– По проходу? – подсказала я безразлично.

– Ради бога, Минти! – заскулила она, когда появился стюард. – Ты и за обедом не проглотила ни крошки.

– Есть? Да я была в такой прострации, что едва могла дышать.

– Шампанское, мадам? Шампанское? Глаза б мои его не видали!

– Нет, спасибо, – ответила я постно. – А ты выпей, Хелен.

– Барашек или утка, мадам?

– Ни то, ни другое, спасибо.

– Мадам ничего не хочет? – забеспокоился стюард.

– Ничего. И кстати, я не мадам, а все еще мисс. Стюард удалился обиженным. Хелен вооружилась ножом и вилкой.

– Уверена, Доминик вернется, – произнесла она с фальшивой убежденностью, пытаясь успокоить меня, в который уже раз.

Хелен всегда так. У нее доброе сердце. И вечно она надеется на лучшее. Даже фамилия соответствующая: Сперо – по латыни «я надеюсь». Без дураков, девиз ее семьи – Dum Spiro, Spero (Пока дышу, надеюсь). «И верно, – подумала я, – Хелен никогда не теряет надежды. Но на сей раз она жестоко ошибается».

– Он не вернется, – возразила я. – Он никогда-никогда не меняет своего решения. Все кончено, Хелен. Кончено раз и навсегда.

Она покачала головой и в очередной раз пробормотала: «Это невозможно». После чего, твердо решив рассмешить меня, стала пересказывать разные кошмарные истории из женских журналов: как один тип женился на трансвестите; как шафер не явился на свадьбу; как невеста сбежала с лесбиянкой, которую подцепила на девичнике; как обрушился или улетел свадебный шатер. Хелен – настоящий кладезь подобных баек. Она знает их тысячи.

– Слышала историю о свадебном голубе? – закинула она пробный камень, потягивая бордо.

– Нет.

– В Рейгейте на приеме из-за него погибло пятеро человек.

– Жуть какая-то.

– А в Мэйдстоуне на свадьбе развязалась ужасная драка.

– Правда?

– Невеста всю брачную ночь просидела в тюрьме.

– О боже!

– А в Кенте одна женщина вышла замуж и овдовела в тот же день!

–Нет!

– Жених сказал «да» и тут же упал замертво. Сердечный приступ, наверное, а все из-за стресса.

– Бог мой!

– А у одной моей знакомой бабушка откинулась на свадебном обеде.

– Ничего себе!

– Рухнула лицом в пирог, когда кто-то произносил речь.

– Кошмар, – пробормотала я.

Знаю, Хелен хотела как лучше, но эта подборка свадебных ужастиков меня достала. Я с радостью вздохнула, когда мы, наконец, въехали в Париж.

– Наверное, все-таки это к лучшему, – заключила она, когда мы сошли с поезда. – Уверена, ты скоро с кем-нибудь познакомишься. Ну, если Доминик не вернется, – поспешно добавила она.

И я подумала: «Почему нет? Может, познакомлюсь». Как Линда из «Поисков любви» Нэнси Митфорд[16]. Возьму и столкнусь с обаятельным французским аристократом прямо здесь, на Северном вокзале. Чертовски удобно. Увы, ни один аристократ не маячил на горизонте – одни бесконечные очереди на такси.

– Le «George V», s'il vous plait[17], – старательно проговорила Хелен водителю, и вскоре мы уже неслись по улицам, сквозь открытые окна, вдыхая едкую вонь выхлопных газов, табака и общественных туалетов.

В конце улицы Лафайет виднелось здание оперного театра, испещренное замысловатым орнаментом и оттого похожее на свадебный торт, как я отметила с горечью. Мы пересекли площадь Согласия и въехали на Елисейские поля, заполоненные шумной толпой.

– Елисейские поля, – раздраженно пробормотала я.

Взгляд на витрину с подвенечными платьями был как удар ножом в спину. Мимо пронесся свадебный кортеж с развевающимися белыми ленточками.

К горлу подкатила тошнота. Впереди высилась Триумфальная арка, огромная, давящая. Она будто издевалась над моим далеко не героическим поведением в церкви Сент-Брайдз. Я была рада, когда таксист свернул на авеню Георга V, и проклятая глыба скрылась из виду.

– Примите наши поздравления, мадам Лейн! – Портье расплылся в лучезарной улыбке. – Отель «Георг V» сердечно рад приветствовать вас и вашего мужа! М-м-м, монсеньор Лейн сейчас подойдет, мадам?

– Нет, – буркнула я. – Не подойдет. И кстати, я все еще мадемуазель.

Портье залился краской и позвал посыльного, чтобы тот отнес чемоданы.

– О, понятно, – промямлил он, протянув через стойку бланк регистрации. – Alors[18], невелика беда, как любите говорить вы, англичане.

– Велика, – огрызнулась я. – Даже очень. Но меня уговорили поехать: не пропадать же медовому месяцу. И я приехала с подружкой невесты. Вместо жениха.

– Eh bien[19], почему бы и нет? – провозгласил портье. – Люкс для новобрачных на восьмом этаже. Лифт справа. Надеюсь, вам понравится наш отель.

– Очень сомневаюсь, – сказала я. – В сложившихся обстоятельствах.

– Пожалуйста, помните, мадам...

– Мадемуазель.

– .. .мы полностью в вашем распоряжении, – продолжал он. – В «Георге V» готовы выполнить любое желание, большое, маленькое, самое необычное.

– О'кей! Тогда верните мне жениха.

– Наш персонал готов служить вам в любое время дня и ночи.

– Он сбежал, понимаете? Прямо из церкви.

– Если вам нужно распаковать покупки...

– Там были все мои знакомые...

– Или выстирать и выгладить белье...

– Такое унижение...

– Мы будем рады вам помочь.

– Это был кошмар.

– В любое время.

– Кошмар.

– Мы всегда к вашим услугам.

– Это был ад, – шепотом твердила я. – Ад.

– Oui[20], мадемуазель.

Мраморная стойка поплыла перед глазами, и я ощутила, как Хелен мягко сжала мой локоть.

– Пойдем, Минти! – сказала она. – Пойдем и отыщем нашу комнату.

С тем же успехом она могла бы назвать собор Святого Павла церквушкой. Спальня длиной в тридцать футов с огромной встроенной гардеробной. Собственная гостиная, гигантская ванная, отдельная душевая комната и балкон. Стены были выкрашены в теплый желтый цвет, вся мебель антикварная. С потолка стекал хрустальный водопад, светящиеся подвески лились слезами.

– Мило, – промычала я, опускаясь на кровать размером с лодку. На королевском ложе покоился букет розовых роз и бутылка ледяного шампанского. – Мило. Это так... – На ладонь шлепнулась обжигающе горячая капля.

– О, Минти! – вздохнула Хелен. Она тоже чуть не плакала. – Это невозможно, – повторила подружка, обняв меня за плечи. – Просто не могу поверить.

– Да, – захныкала я. – Но придется. Он сделал это. И только сейчас я начинаю это осознавать.

– Но почему он так поступил? – спросила она, качая головой.

– Не знаю, – всхлипнула я. – Не знаю.

– О, Минти... И, слава богу, что ты больше не с ним. – Она яростно заморгала, прогоняя слезы. – Тебе ни к чему мужчина, способный на такой трусливый, такой презренный поступок. Слава богу, что у вас все кончено! – гневно выпалила она.

И я подумала: «Мне же придется выслушивать это снова и снова». Все подряд будут талдычить: «И, слава богу, что у вас ничего не получилось. Слава богу». И хотя мне от этого легче не станет, они будут правы. Ужасно, когда мужчина разрывает помолвку. Но сбежать из церкви? Хуже не бывает! «Молодец, что отделалась от него!» – с заговорщицким видом будут приговаривать все кому не лень. «Такой мерзавец!» – изрекут они. Господь всемогущий!

Хелен поднялась и распахнула стеклянные двери. Я вышла вслед за ней на балкон. В каждом углу стояли нарядные горшочки с цветущей геранью, сквозь прутья балконной решетки из кованого железа была продета белая атласная ленточка. Для новобрачных накрыли столик на двоих. На белой дамастовой скатерти посверкивало столовое серебро, сиял фарфор. Свечи, цветы. Идеальная картина. Романтический ужин a deux на закате. Мне этого не вынести.

– Нужно попросить, чтобы все убрали, – пробурчала я. Потом села и уставилась вдаль. Справа от нас была Эйфелева башня; ее литой железный каркас, подсвеченный огнями, напоминал электрическое кружево. Слева – шпиль Американского собора, чуть дальше – позолоченный купол собора Дома Инвалидов. Потом мой взгляд упал на мост Альма и вечный огонь у въезда в тоннель, где погибла принцесса Диана. «С тобой случилось не самое страшное», – подумала я, ощутив укол раскаяния. То, что произошло, ужасно. Ужасно. Но никто не умер.

– Ты справишься, Минти, – тихо проговорила Хелен. – Сейчас ты не можешь в это поверить. Но ты справишься. И я уверена, однажды ты будешь счастлива. – При этих словах ее золотое колечко с гербом сверкнуло под лучами заходящего солнца.

«Dum Spiro, Spero», – произнесла я про себя. Все верно. Пока дышу, надеюсь.

– Здесь останавливалась Одри Хепберн, – взволнованно щебетала Хелен в гостиной отеля на следующее утро. – И Грета Гарбо. И Софи Лорен. И Джерри Холл.

– И Минти Мэлоун, – с горечью добавила я, – знаменитая на весь мир брошенка, победительница конкурса имени мисс Хэвишем.

Я плохо спала, а потому пребывала в саркастическом, даже язвительном настроении. Не то чтобы мне мешала Хелен... Да, мы спали в одной постели, но на этом сексодроме впору было в прятки играть. Просто я слишком извелась, измучилась, чтобы уснуть. В два часа ночи вскочила и принялась бродить по люксу для новобрачных, заламывая руки, будто леди Макбет. Потом позвонила портье.

– Oui, мадам? – Это был тот же самый готовый к услугам тип. Он еще не сменился с дежурства.

– Вы сказали «в любое время дня и ночи», так? – шепотом спросила я.

– Oui, мадам.

– Тогда принесите мне чего-нибудь.

– Конечно, мадам. В «Георге V» готовы выполнить любое желание, большое или маленькое, самое необычное.

– В таком случае раздобудьте мне книгу Чарлза Диккенса «Большие надежды». На английском, пожалуйста! – уточнила я.

– И когда вы желаете получить эту книгу, мадам?

– Немедленно.

– Eh, bien sur[21]... У нас есть небольшая библиотека. Я сейчас посмотрю.

– Спасибо.

Через пять минут в дверь постучали, и появился коридорный с книгой в кожаном переплете. Я дала ему двадцать франков. Потом села в гостиной и перелистывала тонкие страницы, пока наконец не нашла того, что искала.

«Она[22] была одета в богатые шелка, кружева и ленты – сплошь белые. Туфли у нее тоже были белые. И длинная белая фата свисала с головы, а к волосам были приколоты цветы померанца, но волосы были белые. Я увидел, что все, чему надлежало быть белым, было белым когда-то очень давно, а теперь утеряло белизну и блеск, поблекло и пожелтело. Я увидел, что невеста в подвенечном уборе завяла, так же как самый убор и цветы, и ярким в ней остался только блеск ввалившихся глаз. Я увидел, что платье, когда-то облегавшее стройный стан молодой женщины, теперь висит на иссохшем теле, от которого осталась кожа да кости»[23].

– Как ты себя чувствуешь, Минти? – вырвал меня из задумчивости голос Хелен.

– Как я себя чувствую? Немного зла. – Я удивилась иронии и беззаботности в своих интонациях. – Собираюсь заняться дизайном новой линии свадебных платьев.

– Неужели?

– Да. Назову ее «Горе-невеста».

–Ох, Минти...

Окинув взглядом гостиную, я ощутила тошноту. Здесь было полно воркующих влюбленных голубков. «Самое оно», когда тебя бросил жених. Парочки закатывали глаза, соприкасались ногами под столом и наверняка сегодня уже раз двадцать занимались сексом.

– Почему ты ничего не ешь? – спросила Хелен.

– Не могу.

– Ну же, попытайся! – Она пододвинула ко мне корзинку с круассанами.

– Не могу, – отрезала я. И действительно не могла. Я никогда не сидела на диете. Как-то ни к чему было. А сейчас у меня возникло ощущение, будто в мозгу кто-то перекрыл краник с надписью «Еда». Булочки не вызвали ни малейшего желания хотя бы притронуться к ним, словно были сделаны из пластика. Я насильно влила в себя пару глотков сладкого чая.

– Что будем делать сегодня? – спросила я.

– Не знаю, – пожала плечами Хелен. – В последний раз я была в Париже, когда мне исполнилось двенадцать.

– Я хорошо знаю Париж. Вообще-то, я одиннадцать раз сюда наведывалась.

– Но, Минти, – изумилась Хелен, деликатно похрустывая шоколадным круассаном. – Почему тогда ты решила провести медовый месяц в Париже?

– Это не я. Это Доминик. Я хотела поехать в Венецию, но Дом сказал, туда на поезде ехать слишком долго. Вот и собрались в Париж.

– Понятно, – насмешливо хмыкнула Хелен. – Очень мило с твоей стороны.

– И разумеется, Париж – прекрасный город.

– Минти... – осторожно начала Хелен, поигрывая чайной ложкой.

– Что? – И почему это она так на меня уставилась?

– Минти, – снова завела она, – надеюсь, ты не обидишься, но, по-моему, ты очень часто поступала так, как хотел Доминик.

На несколько секунд я задумалась.

– Да, – признала я.– Так и есть.

– Почему?

– Почему? – Почему? Боже, зачем она спрашивает? – Потому что любила его, – ответила я, – вот почему. И еще... – в горле застыл комок, – я хотела, чтобы он был счастлив.

Она кивнула.

– Так чем сегодня займемся? – поинтересовалась подружка, резко меняя тему.

– Да чем хочешь, – вяло отозвалась я. – Будем вести себя, как обычные туристы.

Так мы и сделали. В первое утро гуляли вдоль Сены, по Тюильрийскому саду и улице Риволи. Прохожие прогуливались под колоннадой или сидели снаружи на солнышке и курили. Пройдя через площадь Карусель, мы зашагали к Лувру. Хелен затаила дыхание, увидев стеклянную пирамиду, треугольные грани которой искрились и сверкали в полуденном солнце.

– Потрясающе! – воскликнула она. – Как гигантский бриллиант.

– Да, – уныло согласилась я и покрутила обручальное кольцо с одним-единственным бриллиантом. Я все еще носила его на правой руке.

– Давай найдем «Мону Лизу»! – предложила Хелен, как только мы оказались внутри. Поднявшись по широкой лестнице с балюстрадой на первый этаж крыла Денона, мы постояли перед картинами Боттичелли, Беллини, Караваджо и фресками Джотто и Кимабю. В одной из галерей картина Веронезе занимала целую стену.

– «Брак в Кане», – прошептала Хелен, заглянув в путеводитель. – Первое чудо Христа, когда кончилось вино.

Я поймала себя на желании, чтобы Христос повторил свой фокус, когда сбежал мой жених. Мы двинулись по длинному коридору с большими окнами. От знаменитых картин на стенах исходило сияние. Святой Себастьян кисти Мантеньи, весь утыканный стрелами, принял мученический конец, но даже его боль не сравнится с моей. Терзается душа – не тело, но это еще хуже.

Следуя стрелкам, мы, наконец, набрели на «Мону Лизу», упрятанную за пуленепробиваемое стекло в шестом зале. Перед картиной толпился народ. Все толковали о неуловимой улыбке Джоконды:

– О, она такая мудрая...

– Che bella ragazza[24].

– Sie ist so schone[25].

– Это настоящее искусство, искусство с большой буквы.

– Elle est si mysterieuse, si triste[26]].

– Знаете, у нее только что умер ребенок.

– Боже, жуть, какая! – передернула плечами Хелен. Потом открыла путеводитель и прочитала вслух: – «Когда Леонардо начал писать портрет, молодая женщина оплакивала умершую в младенчестве дочь, поэтому на голове ее черное покрывало. Чтобы поднять натурщице настроение, Леонардо пригласил в студию музыкантов и клоунов. Комические сценки вызвали на ее лице улыбку, невыразимо грустную и поразительно нежную, прославившую этот портрет». Значит, она страдала, – добавила от себя Хелен. – И все же сумела улыбнуться.

«Именно так я и сделаю, – подумалось мне. – Отгорожусь стеной из пуленепробиваемого стекла и наклею на лицо улыбку, чтобы никто не догадывался, как мне больно». Я решила потренироваться. Выпрямила спину, вскинула поникшую голову, широко раскрыла глаза и заставила уголки губ приподняться. И это сработало: я поймала взгляд молодого человека, который – вот удивительно – улыбнулся мне в ответ. Его милая улыбка напомнила о Чарли, когда тот обернулся ко мне в церкви. И вдруг на память пришло, как мне хотелось, чтобы улыбался Доминик. Только теперь я поняла, почему он был так хмур.

– Хорошо, что вы расстались, – бубнила Хелен, пока мы брели вниз по лестнице.

Я слишком устала, чтобы как-то реагировать. В любом случае, у меня не хватало сил злиться. Я все еще была в шоке, как под наркозом.

– Не понимаю, зачем заходить так далеко и потом говорить «нет»?

– Он же в страховом бизнесе, – вяло предположила я. – Прочитал написанное мелким шрифтом, оно его не устроило. Вот и решил отказаться от сделки. Последовал классическому отступному сценарию.

– Понятно, но почему он при этом выглядел таким несчастным? – не отставала она.

– Не знаю, – ответила я. – Не знаю.

– Такой мерзавец, – ругнулась Хелен. – Тебе нужно подать на него в суд. За нарушение обещания жениться.

– В Британии больше нет такого закона.

– Тогда пусть оплатит свадьбу.

– Нет. Это было бы слишком подло.

– Если бы со мной такое произошло, я бы уже натравила на него адвокатов, – не унималась Хелен. – Но только представь, как он опозорился перед клиентами! Надеюсь, они все откажутся от его услуг, – заключила она.

– Не откажутся, – разочаровала я. – А если и откажутся, он скоро найдет новых. Он очень убедителен. – Я не преувеличила. О силе убеждения Доминика ходили легенды. Однажды он всучил страховку на домашних животных женщине, у которой в доме и мышей-то не водилось. О нет, Доминик не пропадет. Вопрос в том, не пропаду ли я?

Следующие два дня прошли как в тумане. Мы бродили по городу. Были в Музее Орсе, Булонском лесу и на Пер-Лашез. Я думала, что на кладбище мне станет совсем тоскливо, но ничего подобного. Он оказался на редкость умиротворяющим местом, этот последний приют дружной компании знаменитых покойников. Мы отыскали могилы Колетт[27], Бальзака, Шопена и Оскара Уайльда. И Джима Моррисона, конечно. Надгробие было уставлено свечами, усыпано алыми розами, сигаретными окурками и пустыми бутылками из-под виски.

В наш последний день мы отправились к Эйфелевой башне. Весь тот час, что мы томились в очереди у западной опоры, нас осаждали торговцы сувенирами.

– Купите, мадам! – умолял один из них. – И вы навсегда запомните эту поездку в Париж.

– Я и так ее никогда не забуду, – криво усмехнулась я.

Купив, наконец, билеты, мы поднимались к небу на громыхающем лифте. Все выше и выше. Огромные шестеренки, поворачиваясь, скрипели, как колеса подъемника в викторианской угольной шахте. Проехали первую площадку, потом вторую. В ушах гудело, пока кабина проплывала сквозь хитросплетения железной арматуры. На смотровой площадке – почти в тысяче футов от земли – резкий ветер рвал одежду и волосы. В воздухе витала легкая истерия. Люди улыбались и прерывисто дышали, наслаждаясь видом, таращили глаза от восторга. Двое влюбленных хихикали и тискались, заглядывая за ограждение, наводящее на мысль о самоубийстве. Внизу, слева, куском зеленого сукна расстилалось футбольное поле. Футболисты сновали по нему, как муравьи; до нас доносился свист и крики болельщиков. Прямо перед нами высился дворец Шайо, и пролегала широкая коричневая лента Сены. Вдоль берегов на якорях плавно покачивались баржи, водная зыбь отражала круглые окна близлежащих домов. Справа виднелся Монмартр, узкие белоснежные верхушки Сакре-Кёр, вдалеке—угрюмые башни квартала Дефанс. У наших ног лежал как на ладони весь город, затянутый бледной дымкой моноксида углерода. Свист ветра и глухой рев миллионов машин перекрывали все остальные звуки.

– Посмотри, как далеко все видно! – вскрикнула Хелен. – На пятьдесят миль или даже больше!

Странно, но бесконечные дали вдруг ударили мне в голову. Я ощутила почти наркотическое опьянение, и на ум пришло стихотворение Эмили Дикинсон: «Будто море расступилось, и за ним – другое море, а за ним – другое...» И я подумала: «Именно так и сделаю. Отодвинусь к самому горизонту, к замкнутой окружности, как можно дальше от того, что случилось со мной в церкви. Не позволю, чтобы побег Доминика стал главным событием жизни. Не дам ему разрушить мое чувство собственного достоинства, исказить самооценку». В ту минуту я дала себе клятву: ни за что не стану убогой старой развалиной, как мисс Хэвишем. Пусть она похоронила себя в собственном доме и превратила в саван подвенечное платье. Мой свадебный наряд станет коконом, из которого выпорхнет перерожденное «эго». Я исцелюсь. Так я клялась, а ветер стегал меня по лицу, и глаза резало от слез. Я начну все сначала. Я заново появлюсь на свет. Обновленная. Новая Минт. Катастрофа станет катализатором, толкающим к переменам. Я стану... я стану... Внезапно у меня потемнело в глазах. Может, из-за высоты, или безмерности открытого пространства, или просто от голода. Я схватилась за перила и зажмурилась. Скрип и визг троса возвестили о том, что вернулся лифт. Двери раздвинулись с гортанным хрипом, и кабина извергла новую порцию туристов. Мы с Хелен шагнули внутрь и начали долгий спуск на землю.

– Куда теперь? – спросила она.

Слегка пошатываясь, мы влились в людскую толчею.

– Может, в Латинский квартал?

– О'кей.

– Прогуляемся по Люксембургскому саду?

– Хорошо. А как туда попасть?

– Поехали на метро, – сказала я.

По ступенькам мы спустились на станцию «Марсово поле», и сырой, маслянистый запах подземки чуть не сшиб нас с ног. Послышались звуки скрипки, густой, сладкий тон, и чем глубже мы спускались, тем громче он становился. Я поймала себя на желании следовать за мелодией, будто за нитью Ариадны. Пройдя полпути по главному переходу, мы увидели скрипача. Старик в потрепанном черном пальто играл на инструменте медового цвета. Седые волосы торчали редкими клочками. На тощих, иссохших руках сквозь прозрачно-тонкую, как бумага, кожу бледно-голубыми проволоками проступали вены. Должно быть, ему подкатило под восемьдесят, может, и больше. Он включил портативный кассетный магнитофон и сыграл в его сопровождении «Аве Марию» Шуберта. Мы невольно замедлили шаг. Старик закончил пьесу, поднял смычок и после секундной паузы заиграл старую, знакомую мелодию. Мы остановились послушать, и я вспомнила слова:

...Я вижу зеленые деревья и красные розы...

– Как здорово, – вздохнула Хелен. Они расцветают для нас с тобой...

– Здорово, – повторила она.

И я думаю: как прекрасен мир...

У ног старика лежал открытый скрипичный футляр. На истертом черном бархате поблескивало несколько монет.

Я вижу голубые небеса и белые облака...

Я пошарила в кармане куртки и достала монету в пятьдесят сантимов. Нет, этого недостаточно. Слишком мало.

Благословен ясный день, священна темная ночь...

Я полезла в сумку за банкнотой.

И я думаю: как прекрасен мир...

Двадцать франков? Этого хватит. Может, пятьдесят? Или сто? В конце концов, это всего лишь десять фунтов.

Я вижу, как друзья пожимают руки и говорят: «Привет»,

Но на самом деле они говорят: «Я люблю тебя»...

Эти слова я услышала от Доминика, когда он сделал мне предложение. Но то была ложь. Теперь я знала. Мой взгляд упал на обручальное кольцо, сверкнувшее на правой руке. Грани бриллианта искрились, как иней.

Я слышу, как плачут дети, вижу, как они растут,

Они узнают многое, о чем я и не подозреваю...

Я колебалась не дольше секунды, затем сняла кольцо и положила его среди монет.

И я думаю: как прекрасен мир...

– Merci, madame[29], – донесся до меня голос уличного скрипача. – Merci, madame. Merci. – Он был в замешательстве, и я улыбнулась. Потом мы повернулись и зашагали прочь.

– Ты уверена? – спросила Хелен, протягивая мне бумажный платок.

– Да, – тихо ответила я. – Уверена.

И я думаю: как прекрасен мир.

– Как здесь красиво, – вздохнула Хелен, когда спустя полчаса мы брели аллеей Люксембургского сада, впитывая лучи послеполуденного солнца.

Под платанами пожилые французы играли в шахматы. На лужайках выгуливали собак. Дети кидали йо-йо, соревнуясь, кто выбросит дальше чертика на ниточке и кто быстрее загонит его назад. По сторонам дорожек тянулись пышные розовые клумбы. Издалека доносился мягкий стук теннисных мячей о ракетки. Хелен заглянула в путеводитель.

– Здесь танцевала Айседора Дункан, – сообщила она. – Эрнест Хемингуэй приходил сюда стрелять голубей.

– Здорово.

Пройдя мимо восьмиугольного пруда перед дворцом, мы оказались на каштановой аллее. Бегающие трусцой избавлялись здесь от лишних фунтов, набранных из-за пристрастия к фуа-гра, паштету из гусиной печенки; парковые скамейки были оккупированы загорающими и книголюбами. Мы слышали тявканье маленьких собачек и щебет птиц. Жизнь здесь текла размеренно. Казалось, до задымленного центра миллион миль. Над игровой площадкой звенел детский смех. Мы на секунду остановились понаблюдать за малышами на качелях.

– Ты хочешь детей? – спросила я у Хелен. Она передернула плечами:

– Может быть... Не знаю. Только если встречу хорошего парня. Но и тогда года через три-четыре. Я слишком занята, – беззаботно добавила она, и мы повернули к выходу. – И знаешь, Минт, мне нравится быть одной.

– Вот бы и мне так, – вздохнула я и бросила взгляд на часы. Было почти семь. Мы решили зайти куда-нибудь перекусить.

В узком, вымощенном булыжником переулке недалеко от улицы Турнон отыскалось заведение «Шез Марк». Столики с тротуара уже убрали, так что мы зашли внутрь. Удерживая подносы на кончиках пальцев, мимо скользили официанты в белых фартуках, словно ставшие на невидимые коньки. Над стойкой висело облако сигаретного дыма. Слышался громкий стук посуды и резкий, отрывистый мужской смех. Хлопнула, вылетая, пластиковая пробка. У окна четверо молодых людей с азартом резались в настольный футбол. Сгрудившись у игрового поля, они с силой – так что костяшки белели – дергали рукояти и гоняли мяч.

– Раньше я тоже любила играть, – мечтательно сказала я, потягивая пиво. – Когда мы были маленькими и ездили отдыхать с родителями. Я здорово играла.

Любители настольного футбола подбадривали друг друга криками, препирались при каждом пенальти и орали, как сумасшедшие, стоило кому-нибудь забить гол: «...hors-jeu! ...c'estnul! ...veux-tu?»

– Французы такие симпатичные, – заметила Хелен.

«A-a-a! Putain! Espece de con!»

– Особенно вон тот. Посмотри!

– Это был «банан»! – возмущался парень, ни капли не похожий на француза. – «Бананы» запрещены. Мяч нужно кидать только по прямой. Понял?

– Уф! – ответил его противник. – Alors...

– И только пять секунд, чтобы рассчитать удар! Cinq secondes!

– D'accord, d'accord![34] По правилам, так по правилам, – недовольно пробурчал второй игрок.

Назначили штрафной. Быстрый поворот кисти – и мяч оказался в воротах.

– Гол! – Хелен захлопала в ладоши, неожиданно для самой себя.

Все повернулись, сияя улыбками. У меня не было сил улыбнуться в ответ. Официант принес наш заказ, пасту. Я съела, сколько смогла. Двое игроков надели куртки, пожали руки противникам и ушли. Англичанин остался сидеть за столиком. Я украдкой взглянула на него. Хелен права: симпатичный, даже очень, и скромный притом. Волосы темные, слишком длинные на мой вкус. Открытое, доброе лицо. На нем были джинсы, довольно выцветшая зеленая рубашка поло, ботинки «Тимберланд». К моему удивлению, он повернулся и посмотрел на нас.

– Vous voulez jouer?

– Простите? – не поняла я.

– Хотите сыграть?

– Нет, спасибо. – Губы сами сложились в горькую усмешку. – В последнее время мне пробили слишком много штрафных.

– Попробуйте! – не отступал он. – Это весело.

– Нет, благодарю, – повторила я.

– Но мне и моему другу нужны соперники, – продолжал настаивать он.

Я покачала головой:

– Извините, в самом деле, не хочется, – и взглянула на Хелен. Подруга смотрела на меня как-то странно.

– Иди, поиграй с ними, – предложила я ей.

– Только если ты пойдешь со мной.

– Ступай! Я посмотрю.

– Нет-нет, пойдем вместе.

– Не хочу, – уперлась я.

– А я хочу, но без тебя не пойду. Давай, Минти!

– Что? – Вот зануда. И чего она ко мне прицепилась?

– Давай! – прошипела она и поднялась из-за стола. – Мы будем играть, – объявила она ждущим ответа игрокам.

Силы небесные! Я не могла сдвинуться с места. Будто приросла к стулу. Англичанин вдруг подошел ко мне и протянул руку:

– Пойдем играть!

Я посмотрела на него. Потом, с большой неохотой, вложила руку в его ладонь.

– Меня зовут Джо, – сказал он, помогая мне встать из-за стола. – А тебя?

– Минти. Минти Мэлоун, – добавила я. – Не Лейн. – Опять в моем голосе появились саркастические нотки.

Думаю, Джо это сбило с толку, потому что во взгляде его промелькнуло недоумение. Хелен уже сидела за столом в компании француза – его звали Пьер.

– Хочешь быть нападающим? – спросил Джо.

– Что?

– Центральным нападающим?

– О нет! Лучше защитником.

– Хорошо. Только не крутить, договорились? – Я в замешательстве уставилась на него. – Не крутить ручки, – пояснил он. – Это нарушение правил. – Я кивнула. – И никаких «бананов».

– А это еще что такое?

– Когда бьешь по мячу с поворотом, и он отклоняется в сторону твоих ворот. Так делать нельзя.

Я посмотрела на фигурки. Двадцать два пластиковых футболиста в красных и желтых свитерах с готовностью уставились в пространство, застыв на металлических тросах. Вид у них был опустошенный и безжизненный, должно быть, как у меня в то мгновение.

Мы схватились за рукояти. Пьер опустил монетку, и появился мяч. Он положил мяч между двумя центровыми, просвистел в свисток, и игра началась. Мяч носился по полю и рикошетил, Пьер и Джо пытались захватить его, и тут мяч попал к моему полузащитнику. Я остановила мяч и передала его Джо. Напряжение стало невыносимым. Джо поддел мяч, поднял рычаг, и... гол! Мяч полетел прямо в ворота.

– Мы отличная команда, Минти, – сказал он. – Здорово!

Я улыбнулась и даже покраснела от гордости. Сама того не ожидая, я воспряла духом. Через две минуты Пьер сравнял счет. Это была моя вина. Я могла бы спасти ворота, но замешкалась и не повернула вратаря вовремя. Теперь понятно, каково было Дэвиду Симену, когда аргентинцы забили сборной Англии пенальти на Кубке мира.

– Мне так жаль, – простонала я покаянно.

– Ничего, – со смехом успокоил Джо. – Мы все равно выиграем.

Джо и Пьер опять схватились в борьбе за мяч, и мое сердце лихорадочно пульсировало. Собраться было невозможно: мяч носился по полю, меня колотило от возбуждения, а Джо не замолкал ни на минуту.

– Чем ты занимаешься, Минти?

– М-м-м... работаю на радио, журналистом, – ответила я, поражаясь, как это можно одновременно играть и разговаривать. – А ты? – Вопрос был задан исключительно из вежливости.

– Я писатель, – сообщил он. – Где ты работаешь?

– На радио «Лондон». Программа новостей «События».

– А, знаю! Текущие новости и репортажи на актуальные темы.

Внезапно полузащитник Хелен так сильно ударил по мячу, что тот резко отскочил от края поля. Пришлось прервать игру на несколько секунд и заняться поисками мяча.

– Мне нравится твоя программа, – сказал Джо. – Все время ее слушаю.

– Значит, ты живешь в Лондоне? – спросила я.

– Когда как. Летом веду курс для начинающих писателей в Париже, но в середине октября вернусь в Лондон. Где ты остановилась?

Интересно, почему он задает так много вопросов? Появилась Хелен с мячом.

– О'кей, передача! – крикнул Пьер.

– Так, где ты остановилась? – повторил Джо, когда мяч снова оказался на поле.

– М-м-м, в отеле «Георг V». – Мне не хотелось объяснять почему.

Он присвистнул и передал мне мяч.

– «Георг V». Ничего себе!

– Мы приехали всего на четыре дня, – пояснила я, двигая вратаря и предотвращая угрозу, исходящую от центрального нападающего Пьера.

– Господи, Минти! – воскликнул Джо. – И когда возвращаетесь?

– Завтра. Завтра утром. – С чего эти расспросы? Мы даже не знакомы. Он ударил по мячу. И забил гол.

– Ура! Два-один! – завопил он и вдруг, ни с того ни с сего, спросил, когда Хелен положила в центр поля новый мяч: – Можно тебе позвонить?

– Что? – оторопела я. Игра возобновилась.

– Можно тебе позвонить? – повторил он. – Когда буду в Лондоне.

Я замялась:

– Не знаю...

– Сразимся в настольный футбол, – предложил он. – В кафе «Кик».

«Как откровенно, – подумала я. – И как удручающе». Он пытался меня подцепить. Очевидно, делал так постоянно. Не успев даже познакомиться толком. Я разозлилась и решила: мне это не нужно. Меня только что бросили у алтаря, боже мой! Не нужны мне никакие звонки. Никогда! Ни разу в жизни! Я не хочу, чтобы мне опять звонил мужчина. Чтобы меня опять унизили. Опять сделали больно.

– Пенальти! – вскричал Пьер.

– Так ты дашь мне свой телефон, Минти? – спросил Джо, передавая мяч.

– Нет.

– Что?

– Нет, – отрезала я, изо всей силы ударив по мячу. И грянул вопль.

– Гол в свои ворота, Минти! – кричали они.