"Испытание Гилберта Пинфолда" - читать интересную книгу автора (Во Ивлин)6. Немного человеческогоБреясь, мистер Пинфолд услышал голос Маргарет: – Это была совершенно безобразная шутка, и я рада, что она не удалась. – Она прекрасно удалась, – сказал ее брат. – Старина Пайнфельд умирал от страха. – Ничего не умирал, и он не Пайнфельд. Он герой. Когда я увидела, как он стоит один на палубе, я вспомнила Нельсона. – Он был пьян. – Он говорит, что это не алкоголь, дорогой, – сказала их мать, дипломатично сидя между двух стульев. – Он – Он принимает его фужерами. – Я точно знаю, что ты ошибаешься, – сказала Маргарет. – Так получилось, что я знаю его мысли, а ты их не знаешь. Тут заскрежетал голос Гонерильи: – Я скажу, что он делал на палубе. Он набирался храбрости, чтоб прыгнуть за борт. Он хочет убить себя, правда, Гилберт? Ладно, ладно, я знаю, что ты слушаешь. Ты меня слышишь, Гилберт? Ты хочешь умереть, правда? Что ж, отличная мысль, почему ты не решаешься, Гилберт? Почему? Это очень легко сделать. Это избавит всех нас – и тебя тоже, Гилберт, – от очень многих хлопот. – Тварь, – сказала Маргарет и ударилась в слезы. – Господи боже! – сказал ее брат. – Опять она включила свой фонтан. Шесть часов сна укрепили мистера Пинфолда. Он поднялся наверх, чтобы на тихих палубах отдохнуть часок от своей говорливой каюты. Скала пропадала за горизонтом, земли не было видно. Море как море, но он-то знал, что это Средиземное море – роскошный заповедник всемирной истории и собственного его прошлого в счастливейшие минуты труда, отдыха, борьбы, творческого дерзания и молодой любви. После завтрака он направился с книгой в гостиную, но не пошел в свой угол, где перехватывал разговоры, а сел посередине в кресло и без помех читал. «Надо выбираться из своей наводненной призраками каюты, – подумал он. – Как-нибудь на досуге, не сейчас». Вскоре он встал и снова отправился гулять по палубам. Теперь они были полны людей. Похоже, все пассажиры были наверху и, как обычно, читали, вяза– ли, дремали или, как он, слонялись по палубам, но в это утро он отметил во всем некую пасхальную новизну и он радовался этому, пока его благорасположение не нарушили самым грубым образом. Пассажиры, казалось, тоже отметили перемену. В прошедшие несколько дней им безусловно время от времени попадался на глаза мистер Пинфолд, однако сейчас он вдруг предстал в виде достопримечательности, словно он бесхозная дама, совершающая свой первый вечерний променад в заштатном южноамериканском городке; он многократно наблюдал эту сцену на пыльных рыночных площадях; он видел, как проясняются болезненные лица мужчин и апатия сменяется бодростью; он отмечал потуги на молодечество; он слышал разбойный свист и, не вполне понимая, прямые анатомические оценки; он видел хитрые преследования и щипки неосторожной путешественницы. Вот таким же центром внимания в тот день был и мистер Пинфолд, куда бы он ни направил свои шаги. Все громко и откровенно говорили только о нем, и говорили не в похвалу ему. – Вот Гилберт Пинфолд, писатель. – Этот неприметный коротышка? Не может быть. – Вы читали его книги? У него очень – Он сам насквозь специфический. Какие у него длинные волосы. – Он мажет губы помадой. – Он подводит глаза. – Но какой же он обношенный. Мне казалось, эта публика всегда франтит. – А гомосексуалисты бывают всякие. Есть «пуфики» и «пышки» – те умеют одеваться. А есть «мясники». Я целую книгу об этом читала. Пинфолд – «мясник». Это был первый разговор, который услышал мистер Пинфолд. Он остановился, обернулся и постарался смутить пристальным взглядом говоривших пожилых дам. Одна из них улыбнулась ему, и, повернувшись к своим, сказала: – По-моему, он навязывается к нам со знакомством. – Какая гадость. Мистер Пинфолд шел дальше, и всюду речь шла только о нем. – …владетель Личпола. – Велика невидаль. Сейчас много таких владетелей сидит в своих развалюхах. – Нет, Пинфолд живет, как вельможа, уж вы мне поверьте. Ливрейные лакеи. – Догадываюсь, что он делает с этими лакеями. – Уже нет. Он уже много лет импотент. Поэтому и думает о смерти все время. – Он все время думает о смерти? – Да. Когда-нибудь он покончит с собой, вот увидите. – Мне кажется, он был католиком, а католикам запрещен грех самоубийства. – Это не остановит Пинфолда. По-настоящему он – Он сказал телеграфисту: Личпол – единственный в мире. – Да уж другого такого нет, и Пинфолд его владетель… – …Полюбуйтесь, опять пьяный. – Он ужасно выглядит. – Просто живой труп. – Что же он тянет при такой жизни? – Дайте время, он и так старается. Алкоголь, наркотики. Врачу он, конечно, не покажется. Боится, что запрут в желтый дом. – Там ему самое место. – За бортом ему самое место. – Неприятности для бедняги капитала. – У него масса неприятностей из-за него на судне. – И за собственным столом. – Тут принимаются меры. Вы не слышали? Готовится петиция. – Да, я подписал. По-моему, все подписали. – Кроме, соседей по столу. Скарфилды не подпишут, и Главер не подпишет. – Ну да, это поставило бы их в щекотливое положение. – Грамотно составлена петиция. – Еще бы. Генерал сочинял. Прямых обвинений нет, чтоб не притянули за клевету. Просто сказано – …Капитан обязан посадить его под замок. Он имеет полное право. – Но ведь он, в сущности говоря, еще ничего не натворил здесь, на судне. Это беседовали два добродушных бизнесмена, в компании с ними и Скарфилдами мистер Пинфолд как-то провел полчаса. – Ради его собственной безопасности. Ведь прошлой ночью те ребята чуть не избили его. – Они перепили. – Они могут опять перепить. Нам совсем некстати, если тут случится уголовное дело. – Может, как-то упомянуть этот эпизод в нашей петиции? – Это обсуждалось. Генералы решили, что будет лучше отложить это до беседы с капитаном. Пусть он велит им изложить свои претензии. – Не в письменном виде. – Именно. Они же не собираются сажать его на цепь. Просто его не будут выпускать из каюты. – Но, заплатив за свой проезд, он, скорее всего, вправе решать, как ему жить и где столоваться. – Но – Все не так просто. – Нет, – говорила норвежка, – я ничего не подписывала. Это английское дело. Я знаю одно, что он фашист. Я слышала, как он ругал демократию. Во времена Квислинга у нас тоже было несколько таких людей. Мы знали, как с ними надо поступать. Но в ваши английские вопросы я не вмешиваюсь. – У меня есть довоенная фотография, где он в черной рубашке участвует в сборище в Альберт-холле. – Это может пригодиться. – Он с ними во всю путался. Сидеть бы ему за решеткой, не подайся он в армию. Показал он себя! там, конечно, не с лучшей стороны? – – Шантаж? – Это бы еще ничего. – Я вижу на нем гвардейский галстук. – На нем всякий галстук можно увидеть. – Например, питомцев Итона. – Он был в Итоне? – Говорит, что был, – сказал Главер. – Не верьте. Обычная школа-интернат, от звонка до звонка. – А в Оксфорде? – Тоже не был. Все, что он рассказывает о своей прежней жизни, ложь. Еще год-другой назад его имени никто не слыхал. Во время войны много негодяев пошло в гору… – …Не скажу, что он коммунист с партбилетом в кармане, но он, конечно, якшается с ними. – Как большинство евреев. – Вот именно. Возьмите «пропавших дипломатов» – все были его друзья. – Он маловато знает для того, чтобы русские заинтересовались им и взяли к себе в Москву. – Даже русским не нужен Пинфолд. Самый же любопытный разговор в то утро вели миссис Коксон и миссис Бенсон. Как обычно, они сидели на терраске палубного бара, каждая со своим стаканом, и говорили по-французски, чисто и бегло, как показалось мистеру Пинфолду, нетвердому в этом языке. Миссис Коксон сказала: – Се monsieur Pinfold essa#253;e tojours de p#233;n#233;trer chez moi, et il a essay#233; de se faire pr#233;senter #224; moi par plusieurs de mes amis. Naturellement j'ai refus#233;. – Connaisser – vous un seui de ses amis? II me semble qu'il a des relations tres ordinaires. – On peut toujours se tromper dans Ie premier temps sur une relation etrangere. On a fini par s'apercevoir #224; Paris qu'il n'est pas de notre soci#233;t#233; [15]… Все подстроено, решил мистер Пинфолд. В здравом уме люди так себя не ведут. Когда мистер Пинфолд был новоиспеченным членом Беллами, там в углу лестницы целыми днями сидел некий старик-граф в диковинной жесткой шляпе и громко разговаривал с самим собой. Тема у него была одна: проходившие мимо соклубники. Иногда он дремал, а в продолжительные часы бодрствования вел как бы радиорепортаж: «Какой у парня большой подбородок; страховидный малый. Откуда он взялся? Кто его пустил?… Эй, ноги поднимай лучше. Протрешь все ковры… Молодой Крамбо. Тумба ходячая. Не ест, не пьет, а причина – пустой кошелек. С тощего кошелька как раз и разносит… Старик Нельсворт, бедняга. Мать была шлюха и жена такая же. Теперь, говорят, и дочь туда же…» В широкотерпимой атмосфере Беллами к этому чудаку благоволили. Он уже много лет как умер. Немыслимое дело, думал мистер Пинфолд, чтобы всех пассажиров «Калибана» в одночасье поразил такой же недуг. Все эти пересуды рассчитаны на то, чтобы их услышали. Все это подстроено. Это ничто иное, как хитроумный генеральский план, сменивший подростковое буйство их семени. Лет двадцать пять назад, если не больше, мистер Пинфолд хаживал по сердечным делам в один дом, битком набитый острыми колючими девицами, со своим собственным жаргоном и своими собственными развлечениями. Одним из этих развлечений была школьная шалость, после усовершенствований допущенная в гостиную. Когда среди них оказывался незнакомый человек, они все, придя в соответствующее настроение, показывали ему или ей язык; то есть не все, конечно, а те, которые стояли за спиной. Когда тот поворачивал голову, языки убирались, и тогда их показывала другая группа. Девицы толково поддерживали беседу. Они отменно владели собой. Они никогда не прыскали со смеху. Разговаривая с незнакомцем, они были сама нега. Смысл был в том, чтобы он застал кого-нибудь из них кажущей ему язык. Зрелище было комическое – крутится голова, мелькают малиновые жала, улыбки сменяет гримаса, и скоро наигранность беседы рождала тревогу даже у самого толстокожего гостя, вынуждая его бросить взгляд на пуговицы брюк, поглядеться в зеркало – нет ли какого изъяна в наружности. Примерно такую же игру, только неизмеримо более грубую, полагал мистер Пинфолд, и затеяли себе на потеху, а ему в укор пассажиры «Калибана». Что ж, он не доставит им удовольствия, реагируя на их выходки. Он перестал бросать уличающие взгляды на говоривших. …Его мать распродала свои ювелирные крохи, чтобы оплатить его долги… – Но хоть когда-нибудь он писал хорошо? – – Он перепробовал все литературные приемы. Конченый человек, и он это сам понимает. – Но денег, думаю, порядочно загреб? – Больше делает вид. И все спустил. У него чудовищные долги. – И конечно, его вот-вот прижмет фининспектор. – Ну разумеется. Он годами подавал липовые декларации. Там не спешат. От них еще никто не уходил. – Они сцапают Пинфолда. – Ему придется продать Личпол. – Дети отправятся в обычную школу-интернат. – По стопам своего отца. – Отпил он свое шампанское, откурил свои сигары. – Жена, я полагаю, его бросит? – Естественно. Без крыши-то над головой. Ее заберут к себе свои. – Без Пинфолда. – Ну конечно. Без Пинфолда. Мистер Пинфолд не из тех, кто празднует труса. Даже признака слабости они не заподозрят в нем. И в свой срок, изрядно нагулявшись, он вернулся к себе в каюту. – Гилберт, – сказала Маргарет. – Гилберт. Почему вы не разговариваете со мной? Вы прошли совсем близко от меня и даже не взглянули. Ведь я-то вас не обидела, правда? Вы знаете, что это не я говорила все эти гадости про вас, правда? Отвечайте, Гилберт. Я вас услышу. И мистер Пинфолд, мысленно произнося слова, беззвучно сказал: – Я даже не знаю, как вы выглядите. Может быть, нам встретиться? Выпейте со мной коктейль. – Ах, Гилберт, дорогой, вы же знаете, что это невозможно. Есть же – Какие правила? Чьи правила? Вам что, папа не разрешает? – Нет, Гилберт. Это не – Как вы выглядите? – Мне нельзя этого говорить. Вы должны сами выяснить. Это – Вы говорите так, как будто мы играем в какую-то игру. – Так оно и есть. Это своего рода игра. Мне пора идти. Только мне надо сказать вам одну вещь. – Да? – Вы не обидетесь? – Думаю, что нет. – Вы уверены, дорогой? – В чем дело? – Сказать? Вы не обидетесь? – Маргарет помедлила и трепетным шепотом сказала: – – Черт-те что, – сказал мистер Пинфолд, но Маргарет уже ушла и не слышала его. Он посмотрел в зеркало. Да, оброс. Надо стричься. Но тут возникла новая загадка: каким образом Маргарет услышала не произнесенные вслух слова? Истершиеся, перепутанные провода тут ничего не объяснят. Сквозь его раздумья прорезался голос Маргарет: Вот где, наверное, собака зарыта; вот что, наверное, развеет обставшую его тайну. Со временем мистер Пинфолд дознается; пока же события этого утра совсем сбили его с толку, и на призывные звуки гонга он шел к ленчу, припоминая что-то из телепатии, о которой имел смутные представления. За столом он первым делом одернул Главера, подняв мучивший его вопрос. – Я не учился в Итоне, – сказал он с вызовом в голосе. – Я тоже, – сказал Главер. – Я кончил Мальборо. – Я никогда не говорил, что учился в Итоне, – настаивал мистер Пинфолд. – Естественно. С какой стати, если вы не учились? – Я всячески уважаю эту школу, но сам не сподобился там быть, – и он потянулся через стол к норвежке: – Я никогда не щеголял в черной рубашке в Альберт-холле. – Да-да? – заинтересованно сказала ничего не понявшая норвежка. – В гражданской войне все мои симпатии были на стороне Франко. – Да? Это было так давно, я почти забыла, в чем там дело. В нашей стране не было столько интереса, как у французов и других. – Я никогда не испытывал ни малейшей симпатии к Гитлеру. – Конечно, я думаю, что нет. – Когда-то я возлагал надежды на Муссолини, но я никогда не был связан с Мосли. – Мосли? Что это такое? – Умоляю вас, – воскликнула хорошенькая миссис Скарфилд, – не будем углубляться в политику. Все оставшееся время мистер Пинфолд промолчал за столом. Позже он сходил к парикмахеру, а от него отправился на свой пункт прослушивания в пустой гостиной. Мимо окон, он видел, прошел судовой врач. Он направлялся очевидно к капитану, потому что буквально в следующую минуту мистер Пинфолд услышал его голос. – …и я решил, что нужно доложить вам, кэп. – Где его видели в последний раз? – У парикмахера. После этого он исчез бесследно. В каюте его нет. – Да зачем ему бросаться за борт? – Я наблюдаю за ним с самой посадки. Вы не заметили за ним никаких странностей? – Я заметил, что он пьет. – Да, он типичный алкоголик. Ко мне подходили пассажиры, просили его обследовать, но я, как вы понимаете, не могу, раз он сам не просит и не буянит. А сейчас они все говорят, что он бросился за борт. – Я не могу застопорить машину и спустить шлюпку на том основании, что пассажира нет в его каюте. Может, он в чьей-нибудь еще каюте, с пассажиркой, и у них свои дела. – Да, другого объяснения, пожалуй, не найти. – А кроме бутылки – какие от него еще могут быть неприятности? – Никаких, если повозиться с ним денек. А самое лучшее – погонять его неделю со шваброй… И пароход вдруг загомонил, как курятник. – …Он пропал. – …За бортом. – …Его никто не видел после парикмахера… – …Капитан думает, что у него тут женщина… Мистер Пинфолд из последних сил старался не отвлекаться и вникал в книгу. Вдруг тон переменился. – Все в порядке, он нашелся. – …Ложная тревога. – …Пинфолд нашелся. – Я рад этому, – сурово сказал капитан. – Я боялся, что мы слишком далеко зашли. И дальнейшее была тишина. Стрижка мистера Пинфолда добавила огня в его отношения с Маргарет. Весь день потом она не закрывала рта, радуясь перемене в облике мистера Пинфолда: – Он помолодел, – говорила она, – подтянулся, невероятно похорошел. Подолгу рассматривая себя в зеркало, так и эдак вращая головой, мистер Пинфолд не видел большой разницы с прежним, не видел причины для этих восторгов. Не его расцветшая красота восхищала Маргарет, высказал он догадку, а свидетельство доверия, которое он ей оказал. Среди похвал она нет-нет и роняла многозначительный намек: -…подумайте, Гилберт. – Ни о чем. А должно? – В этом – Ну так скажите. – Я не могу, дорогой. Это против правил. Я могу только намекнуть. – Ну, они пытаются навязать средство для ращения волос. – Нет, нет. – Они завязывают разговор, делают массаж головы. Подвивают усы. Иногда, по-моему, срезают мозоли. – Нет, Гилберт, проще. Подумайте, дорогой. Вот, вот, вот… – Бреют? – Правильно! – Но я брился утром. Вы хотите, чтоб я еще раз побрился? – Ах, Гилберт, вы такой душка. Вы немного колючий сейчас, да? Сколько нужно времени после бритья, чтобы вы стали колючим? Мне очень Мистер Пинфолд – а вернее, его образ, встающий со страниц его книг, – неоднократно в прошлом становился предметом страстной юной влюбленности. Пылкие простодушные речи Маргарет напомнили ему письма, возможно, написанные в постели, которые он получал по два в день на протяжении недели-двух. То были признания, заверения в любви без обратного адреса, без расчета на ответ и поощрение, и обрывался этот поток так же неожиданно, как начинался. Как правило, после первого письма он их не читал, но здесь, на борту враждебного «Калибана», бесхитростный пылкий лепет Маргарет проливал бальзам на его душу, и он внимал благосклонно. Больше того, как бы вознаграждая себя за незаслуженные оскорбления, он алкал этих благостных минут. Утром он совсем решил поменять каюту. А вечером ему расхотелось лишать себя весны. Ночь принесла перемены. Мистер Пинфолд не стал переодеваться к столу и не пошел есть. Смертельно усталый, он просидел в одиночестве на палубе, пока из кают-компании не стали подыматься пассажиры. Тогда он отправился к себе в каюту, впервые за три дня надел пижаму, помолился на ночь, забрался в постель, выключил свет, настроился спать и заснул. Его разбудил голос матери Маргарет. – Мистер Пинфолд, мистер Пинфолд. Вы, естественно, не спите? Все уже легли. Вы, естественно, не забыли, что обещали Маргарет? – Мама, он ничего не обещал. – У Маргарет был плачущий и напряженный, с нотками истерики голос. – Это не совсем так. Это не совсем то, что ты называешь – Дорогая, в моей молодости мужчина бы гордился, что его заметила хорошенькая девушка. Он бы не стал отмахиваться и притворяться спящим. – Я это заслужила. Ему, конечно, скучно со мной. Он человек светский. У него сотни девушек, к его услугам самые стильные стервы и распутницы в Лондоне, в Париже, Риме и Нью-Йорке. Что ему во мне? А я – Не плачь, милая. Мама поговорит с ним. – Пожалуйста, – Милая, «запрещаю» не очень хорошее слово. Предоставь это мне. Я с ним поговорю. Мистер Пинфолд. – Я проснулся и слушаю, – сказал мистер Пинфолд. – Не отключайтесь (прямо как телефонистка, подумал мистер Пинфолд), Маргарет будет с вами говорить. Давай, Маргарет, говори. – Я не могу, мама. – Гилберт, вы ее расстроили. Скажите, что вы любите ее. Ведь вы ее любите? – Но я ее совсем не знаю, – растерянно сказал мистер Пинфолд. – Я уверен, что она восхитительная девочка, но я ее в глаза не видел. – Ах, Гилберт, Гилберт. Не очень это любезно сказано. Не в вашем духе, то есть духовно вы другой. Вы хотите казаться грубым, земным, да? – тогда не надо корить людей за то, что они судят вас вашими же мерками. На корабле про вас говорят самые невероятные вещи. Но я смею этому не верить. Маргарет хочет прийти и сказать вам спокойной ночи, Гилберт. Она не уверена, что вы ее действительно любите. Скажите Мими, что вы ее любите, Гилберт. – Не могу и не скажу, – сказал мистер Пинфолд. – Я уверен, что ваша дочь – очаровательнейшая девушка, но так получилось, что я ее не знаю, и еще получилось так, что у меня есть жена, я ее люблю. – Ах, Гилберт, какой обывательский разговор! – Он не любит меня, – запричитала Маргарет. – Он больше не любит меня. – Гилберт, Гилберт, вы разбиваете сердце моей дочурке. Мистер Пинфолд стал выходить из себя. – Я собираюсь спать, – сказал он. – Спокойной ночи. – А Маргарет идет к вам. – Да заткнись же ты, старая сука, – сказал мистер Пинфолд. Не надо ему было говорить это. Едва слова слетели с губ, точнее, выпорхнули из его сознания, как он понял, что говорить этого не следовало. Казалось, сотрясся весь основательный корабль. Одиноко взмыл жалобный вопль Маргарет, зашипела оскорбленная мать, полез в амбицию сын: – Помяни мое слово, ты заплатишь за это, Пайнфельд. Если ты думаешь, что с моей матерью можно говорить, как… И совершенно неожиданно отозвался одобрительным хохотком генерал. – Мать честная, он назвал тебя старой сукой. Молодчина, Пайнфельд! А я тридцать лет только собираюсь тебе это сказать. Ты – Но папа, он не любит меня. Он сказал, что не любит. – Ерунда. Он обыщется, но не найдет такой прелестной девушки. Тебе же ровни нет на корабле. И если я не заблуждаюсь насчет этого мужчины, он изголодался и не находит себе места. Иди и бери его, девушка. Как, думаешь, заполучила меня твоя мать? Она не ждала, когда ее спросят, поверь мне. Она была дочерью солдата. Она всегда шла напролом. И передо мной не заробела, вот так. Не забывай, что ты тоже дочь солдата. Если тебе хочется этого Пинфолда, иди и бери его. Только, ради Христа, имей выправку, почисть перья, умойся, причешись, сними с себя все. Маргарет послушно отправилась к себе в каюту. Туда же подошла подруга, да не одна, и вся эта капелла затянула эпиталаму, разоблачая невесту и мудря с прической. Мистер Пинфолд разрывался между возмущением и восторгом. Не в его привычках было передоверять кому-то выбор, решать за него. Ему казалось, что родители навязчивы и бесцеремонны, что они беззастенчиво распоряжаются его чувствами. Он и в холостые годы не был записным волокитой. За границей, в какой-нибудь глухомани, как всякий проезжающий испытывая тягу к лакомой экзотике, он, случалось, оказывал внимание борделям. В Англии же он был постоянен и отчасти романтичен в своих привязанностях. В браке он соблюдал верность своей жене. Начав жить по законам церкви, он пришел едва ли не к целомудрию. Ему была противна мысль о согрешении, причем не из страха перед адскими муками. Он так себя поставил, что при нем не пристанет вести речь об этих сугубых запретах. Но поди же, мистера Пинфолда вдруг поманили амурные дела. Его благоприобретенные сдержанность и достоинство за последние несколько дней претерпели весьма сильные искушения. Приход Маргарет волновал. Он стал готовиться к ее приходу. Каюта с парой узких коек плохо подходила для этих целей. Для начала он прибрался в ней, повесил одежду, заправил постель. В результате каюта приобрела вовсе нежилой вид. Вот она входит в дверь. Недопустимо, чтобы она застала его развалившимся, как паша. Он должен быть на ногах. В каюте только один стул. Предложить ей? Надо будет еще как-то уложить ее на койку – легко и не задев ничего. Как это сделать? Как ее перенести? Сколько в ней весу? Надо бы хоть знать ее размеры. Он снял пижаму, повесил ее в гардероб, надел халат, сел на стул лицом к двери и стал ждать под звуки обрядного пения из каюты Маргарет. За время ожидания его настроение переменилось. Сомнение и тревога проникли в его любовные грезы. Что, к черту, он задумал? Во что он дает себя втравить? Он брезгливо вспомнил Клаттон-Корнфельда с его безостановочной вереницей безрадостных, бессмысленных совращений. Он задумался о собственном ослабленном состоянии. «Изголодался и не находит себе места» – скажут же такое. Не утратит ли он всякий интерес, пока будет кропотливо готовить почву? Заглядевшись на аккуратно прибранную койку, он мысленно поместил на ней стройную, стыдливую, податливую, томящуюся нагую плоть, эдакую нимфу Буше или Фрагонара, и снова его настроение переменилось. Пусть приходит. Пусть скорее приходит. Он готов встретить ее во всеоружии. Но Маргарет не спешила идти. Вспомогательные девы выполнили свои обязанности. Теперь она предстала родительскому глазу. – Милая моя, родная. Ты так молода. Уверена ли ты? Совершенно ли ты уверена, что любишь его? Можно отступиться. Еще не поздно. Не видать мне тебя такою уже никогда, невинная дочь моя. – Мама, я люблю его. – Жалейте ее, Гилберт. Меня вы не жалели. Вы сказали мне такое, чего я не ожидала услышать от мужчины. Я не хотела с вами вообще разговаривать, но сейчас не до гордости. В ваших руках счастье моей дочери. Будьте мужем. Я поручаю вам нечто бесценное… Тут же генерал: – Любо-дорого посмотреть. Иди и не зевай. Ты хоть представляешь, что тебя ждет, Пегг? – Мне кажется, да, папа. – Это всегда сюрприз. Можно вроде бы знать головой. Но в жизни все по-другому, когда доходит до дела. Отступать некуда. Зайди ко мне, когда все будет позади. Я буду ждать отчета. Вперед, и помогай тебе Бог. Но девушка медлила. – Гилберт, Гилберт. Я правда вам нужна? – спросила она. – Ну, конечно. Идите же. – Скажите мне что-нибудь ласковое. – В этом не будет недостатка, когда вы придете. – Заберите меня. – Где вы? – Здесь. Около вашей каюты. – Так входите. Я не запер. – Я не могу, не могу. Вы должны забрать меня. – Не дурите. Я уже вечность здесь сижу. Если вы идете – идите. Если нет, я буду спать. Маргарет в ответ захныкала, а ее мать сказала: – Гилберт, у вас нет жалости. Это не похоже на вас. Вы любите ее. Она любит вас. Неужели вы не можете понять? Молодая девушка, впервые – мягче надо, Гилберт, тоньше. Она еще дичок, пташка лесная. – Что, к черту, происходит? – встрял генерал. – Я сижу без сводки. Она еще на рубеже? – Папа, папа, я не могу, не могу, – Что-то не выгорело, Гилберт. Выясняйте. Высылайте дозор. – Разыщите ее, Гилберт. Приручите ее лаской, Сдерживая себя, мистер Пинфолд вышел в пустой коридор. Он слышал, как храпел Главер. Он слышал, как совсем рядом хнычет Маргарет. Он заглянул в ванную: никого. Он заглянул во все углы, обошел все сходни: никого. Он даже заглянул в туалеты, мужской и женский: никого. Жалобные всхлипы не смолкали. Он вернулся в каюту, оставил дверь полуоткрытой и опустил занавеску на окне. Он умирал от усталости и скуки. – Извините меня, Маргарет, – сказал он. – Староват я играть в прятки со школьницами. Если вам хочется переспать со мной, приходите и ложитесь. Он надел пижаму и лег, укрывшись одеялом до подбородка. Потом он протянул руку и выключил свет. Потом ему стал мешать свет из коридора, он закрыл дверь. Он повернулся на бок и лежал в полусне. И уже проваливаясь в сон, он услышал, как дверь открылась – и тут же закрылась. Открыв глаза, он успел только заметить полоску света из коридора. Он услышал поспешно удалявшееся шарканье туфель и неутешный плач Маргарет. – Я ходила к нему, я ходила. А когда вошла, он храпел в темноте. – Ах, Маргарет, ах, доченька. Не надо было тебе ходить. Это отец виноват. – Прости, Пегг, – сказал генерал. – Ошибка в расчетах. Последнее, что слышал засыпавший мистер Пинфолд, был голос Гонерильи: – Храпел? Да притворялся он. Гилберт знал, что оплошает. Он же импотент, правда, Гилберт? – Это Главер храпел, – сказал мистер Пинфолд, но никто, похоже, его не слышал. |
||
|