"Берег Хаоса" - читать интересную книгу автора (Иванова Вероника)

Нить первая.

Перо неуверенно качнулось и замерло, упираясь наконечником в вязь каракулей на листе невыбеленной бумаги, грубые волокна которой, быстро смекнув, чем можно поживиться, принялись жадно всасывать в себя остатки чернил, все, до последней капельки. Не прошло и вдоха, как тонкий хвостик последней в строке буквы обзавелся соседом – бурым топким болотцем с причудливой береговой линией. Да, не надо было углубляться в размышления: и бумага попорчена, и чернила впустую израсходованы. Капелюшечки, конечно, но сам факт… Бережливее следует быть. Даже с казенным имуществом.

«Когда нежной розой алеет восток и…»

А собственно, что «и»? Положим, с первой строчкой я справился, но переводу подлежит вдесятеро большее количество совершенно невразумительных сведений. Иногда жалею, что связался с Гебаром: такая лавина эльфийских частушек мне и в страшном сне не могла привидеться. Зато теперь… Хотя во всех неприятностях есть крупица пользы: если бы не случайная встреча с любителем инородной поэзии, я забросил бы свои стихоплетческие забавы до лучших времен. То есть, до самого отправления в мир иной. Но судьбе было угодно другое, и она столкнула меня нос к носу с человеком, который, услышав из моих уст: «Да так, рифмую под настроение», быстро нашел применение свободному времени. Моему, разумеется. Правда, надо отдать Гебару должное: он сам делает тщательный и подробный перевод с эльфийских наречий. И тиранит им меня.

Ладно, вернусь к трудам неправедным. Что там дальше?

С группой рун, обозначающей «время суток вскоре после начала восхождения дневного светила из-за горизонта», проблем нет. А о чем поведает второй фрагмент рунного узора? «Ночное светило теряет свою силу, неспособное сравниться сиянием со светилом дневным, восходящим все выше и выше». М-м-м…

Ох уж этот Гебар со своими деталями! Почему не написать «солнце» и «луна»? Только потому, что в оригинальном тексте они именуются по-эльфийски – Sahlary и Mehlary? Можно подумать, блюстители закона заглянут в эти жуткие каракули и приговорят к недобровольному, но щедрому взносу в королевскую казну за «пренебрежение традициями и попирание устоев»! Ерунда. Не приговорят: им хватает доходов от молодежи, вовсю распевающей на улицах зачастую непонятные, но странно притягательные и необыкновенно мелодичные песни пусть и чужого, однако несказанно богатого на таланты народа. Глупо продолжать бороться с тем, что уже победило, но, как говорится, «мы – будем». Потому что упрямые.

Я тоже упрямый. И домучаю строчку сегодня! Хотя бы одну.

Но сначала придумаю рифму на «восток». «Исток», «росток», «лепесток» – самые очевидные, следовательно, нужно выбросить их вон: я же поэт, а не грубый ремесленник… Уж лучше бы был ремесленником, право слово!

А неочевидное? Восток, восток, восток… Ударение на последний слог, непременно… Сочетание букв «сто» необходимо. М-м-м. Сто, сто, сто… Может, чем-нибудь их разбавить? Добавить еще одну буковку между. Например, «в». Получается «ство», и это уже приятнее. Потому что… Есть очень хорошее и, главное, подходящее слово. Волшебство. Сияние луны, которое исчезает, теряясь в свете восходящего солнца. Теряясь. Тая. Есть!

«И тает в рассвете луны волшебство». Ай, какой я молодец!

Дальше в записи Гебара заглядывать не буду: они воистину бесконечны, а мне только позавчера удалось закончить и отослать предыдущий заказ. Нет, писать стихи самому и проще, и удовольственнее. Жаль, что мало кому это требуется, особенно осенью: вот по весне, наперебой с котами, остервеневшие от любви кавалеры завоют и вспомнят, что ни одна дама в мире не сможет остаться равнодушной, получив надушенный листок с проникновенными строками. И будет у меня много работы… И деньги будут. Если поборю своего самого страшного врага – лень.

Я откинулся на спинку кресла, продолжая крутить в пальцах перо. Точнее, то, что от него осталось. Спасибо Дарису, постарался: понимаю, дел мало, скука смертная, но разве это повод хвататься за ножницы и заниматься стрижкой перьев? Получившиеся огрызки способны очаровать только слепого. До момента, когда он нащупает неровные края срезов, не далее. Да и наконечник уже поизносился: линия получается слишком толстая, чернила так и норовят стечь в самый неподходящий момент. Придется в ближайший день отдохновения забыть о покое в мягкой постельке и с раннего утра отправиться на другой конец города в лавку, торгующую товарами для письма. Нет, разумеется, буду закупать перья и бумагу исключительно для собственных надобностей, а на службу, так и быть, снесу то, что медленно, но верно приходит в негодность дома. Тем более, тратить буду свои монеты, а не казенные, потому что полагающиеся на содержание управы деньги, равно как и жалованье служащих в управе людей, никак не хотят добраться до места назначения…

А все-таки, что идет по тексту дальше? Ох уж эти трируния! Впрочем… Последняя группа состоит всего из двух закорючек. Занятно. Смена ритма? Надо бы хоть послушать, как это звучит в эльфийском исполнении… Ладно, приду домой – послушаю. Можно было притащить пьюпа в управу, но чегой-то я с утра оказался на удивление ленив: задора хватило только на разжигание печи и заваривание свежего травяного настоя, который и прихлебывался мной все то время, которое обычно расходовалось на то, чтобы окончательно проснуться, собрать сумку и одеться. В итоге перечисленные действия исполнялись впопыхах, на скорую руку и, разумеется, их результаты не страдали совершенством. А самое главное из них – окончательное прощание со сном – вовсе смогло осуществиться только по моему пришествию на службу, и то не сразу: зевал еще долго, часа полтора.

«Взгляд, своим цветом более всего походящий на морскую воду, наточенная кромка лезвия, предзимние заморозки». И это все – описание взгляда? У самого глаза соберутся в кучку, пока сообразишь, что имелось в виду сочинителем. А последнее двуруние? О чем расскажет оно?

«Полупросьба, полуприказ, требование не нарушать тишину, обращение к тому, от чьего лица ведется повествование». Хм…Если отставить в сторону поэтику и романтику, все сводится к очевидно-простому: заткнись. Видимо, слушатель уже настолько устал от разглагольствований певца, что желает только покоя. Но ведь от меня требуются красивые и по возможности близкие к первоначальному смыслу стихи, а не грубая проза (которая, как ни говори, а все же больше соответствует жизни)… Ладно, буду «украшать».

«Заткнись», значит. Угу. Ага. Допустим, можно заменить это словом «замолчи». А как быть с просьбой-приказом? С одной стороны должно чувствоваться повеление, а с другой, как бы поточнее выразиться… Что обычно чувствуешь, когда просишь? Отчаяние. Ну да, конечно: если у вас все уже есть, и просить не нужно. Просьба рождается от нехватки, а нехватка в свою очередь сопровождается недовольством, в крайних случаях перерастающим в самое настоящее отчаяние, уж в чем, в чем, а в этом вопросе я разбирался. Долго и нудно… Хорошо, оставим пока в покое последнюю строку в куплете и обратим взор на предпоследнюю.

Взор, да. Сине-зелено-голубой, если верить переводу. Вместе получается «лазоревый». А что, вполне приемлемо: и поэтично, и понятно. Лазоревый взгляд… Нет, лазоревые глаза. Которые смотрят… волком? Отнюдь: сказано про что-то острое, наточенное. Лезвие. Глаза-ножи? Слишком просто звучит. Глаза-кинжалы? Уже лучше. Мечи? Точно! У меня же как раз получается окончание строки на «-чи»! Мечи лазоревых глаз. О, простите, забыл еще одну подробность: «заморозки». То бишь, взгляд холодный. Замороженный. Ледяной? Все складывается и совершенно чудно.

«Лазоревых глаз ледяные мечи» - чем не третья строка? И что же они делают, ожидая от находящегося рядом певца исполнения сокровенного желания «замолчать»? Не просят и не приказывают, а делают что-то другое, близкое, но стороннее… Может быть, заклинают?

Есть. Попал в цель.

«Лазоревых глаз ледяные мечи меня заклинают: «Молчи!»

Наверное, стоило сначала заглянуть в конец песни, чтобы сдуру не описать трагедию там, где имеется всего лишь милое объяснение в любви, но… Лениво мне. К тому же, вполуха послушав оригинал, не возьмусь утверждать, что в нем все радужно и безоблачно: отдельные переливы мелодии очень даже тревожны.

Ну, теперь точно: все! Устал. Хотя многие (если не подавляющее большинство) полагают работу ума делом простым и не требующим особых усилий, я почему-то после каждого стихоплетства сам себе напоминаю ситри[1]. Напоминаю после использования, разумеется, становясь таким же выжатым и жалким. Надо было сделать перерыв, ой надо было! Хоть ювеку[2] не думать о рифмах и поэтических красивостях… Впрочем, еще не поздно: вроде в ближайшее время служба не собирается очнуться от забытья и заставить бросить все силы на ее исполнение, так что…

— Тэйл, тут тебя хотят видеть.

Лицо Дариса, открывшего дверь и заглянувшего в мой кабинет, выглядело встревоженным и растерянным одновременно. Положим, второе качество было присуще старшему тоймену[3] от рождения, причем, присутствовало только в его внешности, а не во внутреннем отношении к миру, а вот первое, проявляющееся крайне редко, заставило напрячься и меня. Но можно было не тратить зря душевные силы: то, что случилось вдохом спустя, все равно превзошло бы самые жуткие ожидания и любые фантазии.

Отодвинув Дариса, совершенно не сопротивляющегося напору, в сторону, в мою скромную обитель вошли четверо. Впереди – низкорослый, и видимо вследствие этого мнящий себя персоной, заслуживающей пристального внимания, живчик возраста, перевалившего за средний, но далекого от преклонного. Коротко стриженые волосы с проседью, некогда, по всей видимости, черные. Такие же темные и масляно поблескивающие глаза, круглые и маленькие. Умильная улыбка силится придать губам дружелюбное выражение, в короткопалых кистях – кожаная папка с медными уголками. Одет, как полагается в управах, приближенных ко двору: только темные тона и дорогие ткани. Строгий камзол, застегнутый на все пуговицы, безукоризненно белое и кричаще скромное кружево воротника, штаны заправлены в мягкие голенища сапог. Не верхом приехал, а в карете, значит… Заказчик? Все может быть.

Но продолжить осмотр не позволили. Живчик улыбнулся еще шире и противнее, обращаясь ко мне:

— Вы здесь старший?

В какой-то мере, действительно, старший. Из тех троих, кто сегодня взял себя за шкирку и пришел на службу. О, что это я до сих пор сижу в кресле? Невежливо. Встаю, коротко кланяясь:

— Да, пока нет ллавана[4], слежу за порядком в управе.

— Могу я узнать ваше имя и должность?

— Меня зовут Тэйлен. Должность – вьер[5].

Пришелец оживился еще больше, и причина стала ясна очень быстро:

— Рад познакомиться, heve[6] Тэйлен! Надеюсь, мы с вами быстро сможем найти общий язык.

— Как пожелаете, heve…?

— Салим, heve Салим!

— А могу я узнать, что именно привело вас…

— Конечно!

Он открыл папку, извлек из нее плотный пергаментный лист, отягощенный восковым печатным оттиском, и протянул мне, натужно-воодушевленно сообщая:

— Будем работать вместе!

Это с какой же такой неожиданной радости? Опускаю взгляд на безукоризненно выписанные и завидно черные строчки букв: мне такая тушь большую часть времени только снится.

«По распоряжению ллавана Головной управы… heve Гоир… за неоднократные нарушения подчиненности… назначить служебное следствие… временное исполнение обязанностей ллавана Малой управы… возложить на предъявителя сего, heve Дьясена… до окончания следствия.»

Вот так новость. А я-то надеялся отправиться на трехдневье отдохновения в состоянии покоя… Все внутри ухнуло и обрушилось вниз, куда-то в область пяток. Вместе со скромными планами и надеждами.

— Heve Дьясен?

Из-за спины живчика выступил новый пришлец – грузный, с одутловатым лицом и странно застывшими навыкате глазами, одетый в том же духе. По форме одежды мужчин вообще можно было бы назвать близнецами, только один был до крайности оживлен, а второй до той же степени крайности заморожен. Или отморожен – как кому больше нравится (лично я, по некоторому размышлению, счел более соответствующим действительности второй вариант).

Кланяюсь и ему:

— Рад познакомиться, heve.

Он не издал ни звука, судорожно кивая. Испуган? Растерян? Не верит счастью назначения на ответственный и значимый пост? Хе-хе-хе. Насчет поста: сомнительное счастье, на мой скромный взгляд. Хотел бы я посмотреть на того умника из Головной управы, который прислал нам нового ллавана. Наверняка ведь расписывал в самых радужных красках, куда отправляет бедолагу, говорил, какое место денежное, да как богато обставлено… Угу. Денежное. Второй месяц сидим без каких бы то ни было денежных поощрений за добросовестный труд. Гоир, конечно, кое-что получил в обход казначейства, потому и отправился с легкой душой на южные лечебные воды поправлять здоровье, а вот простым смертным доходы на поддержание себя в живом и здравом состоянии, как водится, не положены.

— Мы можем поговорить здесь?

Живчик озирает мой кабинет – пять на восемь футов с мебелью в составе стола и пары кресел, а также нескольких открытых шкафов по стенам, на полках которых высятся кипы бумаг. И присесть-то негде…

— Давайте пройдем в другую комнату.

Веду их в переговорную – она чуть ли не вдвое больше, а уж по количеству мест для сидения превосходит обстановку моей обители и вовсе в три раза. Сегодня комната пустует: престарелая дама, ведущая переписку и переговоры с заказчиками, в силу преклонного возраста и временного отсутствия ллавана тоже не утруждает себя каждодневным посещением управы.

— Пригласите всех работников, - уже совершенно по-хозяйски велел Салим. – Мы объявим волю головного ллавана.

— Да, разумеется.

Десять шагов по коридору, и я у дверей кабинета, в котором располагаются старшие тоймены управы.

— Чего там?

Это спрашивает Дарис: двадцать три года, рост выше среднего, смуглая кожа, глаза темные, волосы цвета мореного красного дерева, черты лица крупные, маловыразительные, женат и счастлив в супружестве.

— Все идем в переговорную.

— Зачем?

А это уже Ксантер: двадцать четыре года, рост высокий, глаза светло-зеленые, волосы светло-каштановые, черты лица не менее крупные, но более привлекательные, чем у Дариса, не женат, но собирается. Наверное. Может быть.

— Новое начальство приехало.

— Что?!

— Ладно, идем: сейчас все узнаем из первых рук.

Парни переглянулись, словно посмотрелись в зеркало: оба выглядели одинаково испуганными, но я не стал дожидаться новых расспросов хотя бы потому, что сам пока не знал ни единого ответа, и вернулся в переговорную.

Когда мы трое уселись перед четверкой незнакомцев (двое не представленных оказались сопровождающими охранниками, о чем можно было догадаться и без объяснений, по каменным рожам и отсутствию мысли в глазах), живчик тоже малость растерялся:

— Это все работники управы?

— Да, все, кто сегодня на службе.

Кажется, Салим не ожидал такого развития событий, потому что сделал паузу аж на несколько вдохов. Впрочем, ему, судя по всему, мало что могло испортить настроение: тишина оборвалась так же внезапно, как и началась.

— Разрешите представить вашего нового ллавана: heve Дьясен!

Ксантер не преминул спросить:

— А со старым что?

Вообще, тоймен-красавчик (коим его не без основания полагали все особы женского пола) отличался умением общаться с кем бы то ни было и мог очаровать и расположить к себе любого собеседника, но временами нарочно менял местами настойчивость и наглость. Салим, надо отдать ему должное, взял себя в руки и отнесся к выпаду благодушно:

— Вот прочтите, здесь все изложено.

Уже знакомый мне пергамент перекочевал в руки Ксантера. Дарис заглянул приятелю через плечо, и оба тоймена долго и внимательно изучали представленную писанину, потом, растерявшись и помрачнев еще больше, вернули лист обратно.

— И… что будет?

Хотя в этом месте настоятельно требовалось участие новоявленного ллавана, живчик вновь не позволил тому сказать и слова:

— Как это что? Вы будете работать, как и прежде!

— Как и прежде?

— Ну конечно! Ничего не меняется, просто теперь над вами будет начальствовать другой человек, вот и все! Под его дланью управа станет богатой и процветающей! Вы только посмотрите, как убого она обставлена сейчас! Мы переедем в центр города, у вас будут большие, светлые кабинеты, с бейисинскими коврами и креслами, обитыми кожей…

И будем мы счастливы, в общем. Что ж, многое становится ясным, но погожу с выводами. Пока.

Салим заливался соловьем, но недолго:

— Пока вы можете вернуться туда, где находились, а мы поговорим с heve Тэйленом.

Парни не заставили себя упрашивать и быстренько убрались в коридор, а живчик обратился ко мне:

— У вас есть ключи от кабинета ллавана?

— К сожалению, нет.

— Он всегда держит их при себе? А если понадобятся какие-нибудь бумаги?

— Heve Гоир уехал всего на месяц, а у нас сейчас нет никаких срочных дел, так что и смысла оставлять нам ключи не было.

— А вы – его доверенное лицо, я правильно понял? И распоряжаетесь здесь?

— Я только слежу за порядком.

— А печать?

— Наверное, в кабинете.

— У вас нет даже печати? Как же вы замещаете ллавана?

— Я же сказал: всего лишь наблюдаю и по мере надобности решаю незначительные вопросы.

Моя откровенность произвела на Салима нехорошее впечатление. Нехорошее, впрочем, исключительно для меня: узнав, что ни печатью, ни правом подписи под документами, ни прочими властными полномочиями я не обладаю, живчик вычеркнул имя «Тэйлен» из списка тех, с кем имеет смысл что-либо обсуждать.

— Так-так-так… Что ж, heve, тогда скажите, где хранятся свитки договоренностей?

— А здесь и хранятся, - я кивнул на стенные шкафы.

— Нам нужно с ними ознакомиться. И с платежными обязательствами тоже.

— О, тогда вам нужен наш пэйт[7].

— И где он?

— Отдыхает в имении за городом.

Салим смотрел на меня уже как на умалишенного, хотя с самого начала беседы слышал из моих уст только правду и ничего кроме правды.

— Когда же он появится здесь?

— Когда закончится его ювека отдохновения. Дня через три.

Живчик и новый ллаван несколько ошарашенно переглянулись.

— Столько ждать мы, разумеется, не можем… Тогда обойдемся без пэйта: вы можете передать нам все бумаги?

— Да. Но только по описи.

Хотя я всего лишь вспомнил принятую в государственных управах процедуру передачи бумаг, Дьясен смутился, а Салим мимолетно нахмурился, впрочем, спустя мгновение снова расплывшись в любезной улыбке:

— Конечно, по описи!

— Будем составлять сейчас?

— Сейчас, разумеется, сейчас!

Я покорно взял из невысокой стопки бумаги чистый лист, открыл чернильницу и приготовился писать. Салим выгреб с одной из полок шкафа кучу свитков, свалил их на стол, взял первый и начал диктовать:

— Договоренность с городской управой Малледека.

Возражаю (и откуда только смелость взялась?):

— Нет, так не правильно. Нужно указывать число и месяц заключения договоренности, предмет и цену.

Живчик скривился, но не посмел перечить, углубляясь в содержание свитка:

— Договоренность от пятнадцатого дня первого месяца сего года, на средоточение магических ортисов[8] в границах Малледека, цена… сто пятьдесят восемь лоев[9].

Пишу, не особенно торопясь, потому что перо ощутимо дрожит. Вместе с рукой.

— Так, дальше…

Но что следовало дальше, я так и не узнал: новоявленный ллаван подошел к Салиму и что-то прошептал на ухо. Живчик обрадованно обернулся ко мне:

— Пожалуй, не будем сейчас тратить время: бумаги ведь никуда не убегут, верно?

— Но я могу передать их вам только по описи и…

— Разумеется! Займемся этим завтра. Вы ведь не против, heve Тэйлен?

— Нисколько. А что нам делать сейчас?

— Расходиться по домам: уверен, у каждого из вас найдется, какие дела переделать!

— Как пожелаете.

— Да, только сдайте ключи от кабинетов, - будто спохватившись, добавил Салим.

— Ключи?

— Ну да. Вас что-то смущает?

— Нет, не то чтобы…

Черные глаза живчика стали колючими:

— Во всех управах принято хранить ключи у одного человека, который приходит первым. В вашей управе был другой порядок?

— Да, у каждого ключ от того кабинета, где он работает.

— Теперь порядки будут другие! - В тоне голоса Салима проскользнуло злорадное торжество.

Другие, так другие. Я снял со связки ключ от переговорной и положил на стол.

— Мне нужно забрать кое-что личное, потом занесу свой ключ.

— Разумеется, heve, разумеется. И скажите остальным сделать то же самое!

— Как пожелаете.

Охранники пришлецов подпирали стены коридора. Я прошел мимо, зябко передергивая плечами, как всякий раз при встрече с сильными мира сего, и заглянул в кабинет к тойменам.

— Все могут идти домой. Ллаван отпустил.

Парни было обрадовались, но веселье продолжалось всего несколько вдохов, потому что следом за разрешением разойтись по домам услышали:

— Только ключ от кабинета оставьте.

— Тебе?

— Нет, тому, пегому коротышке.

Дарис подозрительно сузил глаза:

— Это еще зачем?

— Вообще-то, так принято во многих управах

Сразу мне не поверили, но, учитывая, что в отличие от парней я успел поработать в разных местах, мое слово все же было принято к сведению. А для лишнего подтверждения правоты пришлось виновато улыбнуться и сказать:

— На самом деле.

— А если не оставим?

— Будут проблемы.

— Он что, собирается шарить по кабинету? – Предположил Ксантер.

— Вполне возможно. Так что забирайте личные вещи и можете идти.

Тоймены вяло кивнули, но тут же усомнились в целесообразности моего предложения:

— В разгар дня?

— Неохота?

— Так не ждет никто… А если придем, сразу запрягут во что-нибудь. Ты же знаешь, дома дел всегда вдоволь!

Это верно. Но если нас сейчас разгонят, куда отправляться? На трактир денег нет, а гулять на свежем воздухе погода не располагает: с утра был морозец, а после полудня хоть и потеплело, но в небе повисли неприятного вида тучи, грозящие пролиться мелким, однако от этого ничуть не менее противным дождем.

— И что будем делать?

Ксантер подмигнул:

— У нас еще один ключ есть. Этих проводим, а сами вернемся.

Идея была одобрена молча, в самые сжатые сроки и единогласно. Я собрал черновики со стола в своем кабинете, уложил их в сумку и с чистой совестью отдал ключ Салиму. Тоймены сделали то же самое, к вящей радости пришлецов, которые не стали задерживаться и спустя минуту после прощания убрались восвояси, оставив нас наедине с невеселыми думами.

Дождавшись, пока новое начальство исчезнет из видимости, Ксантер выудил из сумки запасной ключ, открыл кабинет, и мы расселись по креслам. В гробовом молчании. Так и сидели, пока Дарис не хлопнул ладонями по коленям:

— Ну что, по кружечке?

— Уверен?

— А что мы теряем?

— Вдруг, эти вернутся?

Мое справедливое опасение было вдумчиво оценено, после чего Ксантер уверенно махнул рукой:

— Не вернутся! Ключи они взяли и вряд ли догадаются, что у нас есть еще.

Правильно, делать ключ к замку, к тому же, магически усиленному, стоит денег, и просто так, по щедрости душевной, никто не заказывает лишний пяток зачарованных металлических загогулин. Значит, можно не сомневаться: пришлецы не вернутся. Уж до завтра, совершенно точно.

— Ну так как? – Не желал угомоняться Дарис. – Пьем?

— У меня денег с собой только на полкувшина, - честно признался я.

— Ничего, у меня есть!

— И у меня тоже, - кивнул Ксантер. – Родители только вчера из имения прислали.

Оба тоймена выжидательно обратили взоры на меня. Почему-то во всех вопросах, касающихся серьезных вещей (а что может быть серьезнее выпивки?), требуется мое мнение или, на худой конец, разрешение, хотя вполне можно напиваться без меня. Да парни и развлекаются без моего участия не реже раза в неделю. Зачем сейчас спрашивают? А вот зачем: есть такое слово «уважение». Чем заслужено и когда, ума не приложу, но оно имеется и никуда не собирается исчезать, временами изрядно осложняя мне жизнь.

— Ну?

Взгляды стали еще нетерпеливее.

Я взвесил все «за» и «против», прислушался к нехорошему эху дрожи, зарождающейся где-то под ребрами, вздохнул и кивнул:

— Почему бы и нет?

Мигом повеселевшие Дарис и Ксантер навестили близлежащую лавку, вернувшись с парой кувшинов светлого эля и мешком вяленой рыбы. Питие обещало стать затяжным и стало таковым: мы просидели до самого вечера, разве что не до темноты, и разошлись по домам весьма нетвердой походкой.

Принятие на грудь эля в количестве, превышающем половину кувшина, всегда сказывалось на моем самочувствии дурно, но этот раз в корне изменил представления о запасах внутренней силы: ночь прошла без сновидений и ворочания с боку на бок (одиночный поход на кухню с целью смочить пересохшее горло водой прошел без участия сознания, потому нарушением сна не засчитывался), а поутру, проснувшись и взглянув в зеркало, я понял, что ни одному малознакомому человеку не докажу факт вчерашней пьянки, хотя отраженная стеклянной гладью картина особо не впечатляла.

Здравствуй, рожа.

Набрякших «мешочков» под глазами нет, но сами глаза мутные и рассеянные, из-за чего взгляд кажется тупее, чем обычно, а и без того невнятный болотный цвет – омерзительнее. Цвет лица как у поросенка: розовый, здоровый и совершенно не соответствующий присутствующим ощущениям. Нос… шмыгает недавно заведенным насморком. Кажется, немного припух? Нет, горбинка (которой неоткуда было взяться, если принять во внимание курносых родителей) просматривается четко. Даже морщины на лбу незаметны. Правда, их всего-то две и обе мелкие, но в недобрые дни они изо всех сил пытаются обозначиться яснее, в попытке состарить мое лицо лет на пять, а то и десять. Не скажу, что сей факт сильно огорчает: в свое время я даже безуспешно старался выглядеть старше, чем позволяла внешность. Но теперь, по прошествии лет и приобретении какого-никакого, а опыта, сохранение молодости внешнего облика представляется полезным хотя бы по той простой причине, что молодого человека никогда не принимают всерьез. Конечно, это доставляет и определенные неудобства, но выгоду приносит не меньшую: пока тебя считают олухом, перед тобой не скрывают истинных чувств и мыслей.

А что у меня с волосами? Бурые. Грязные. Нечесаные. Длинные. Рискую быть осмеянным, но все же заявлю: длинные волосы куда удобнее коротких. Короткую стрижку вечно нужно подравнивать и следить за ее нахождением в первозданном виде, челка же, к примеру, растет настолько быстро, что начинает лезть в глаза чуть ли не сразу после выхода от цирюльника. А когда твои волосы все одной длины и спускаются ниже плеч, их легче легкого стянуть ремешком в хвост, который не будет мешать. Ну, в крайнем случае, взять шпильку и заколоть свернутые валиком пряди, как поступают женщины и самые модные модники при дворе. Нет, что ни говорите, стричься не буду! Одна только есть морока: утомительное мытье и долгая сушка. Но если это действо производить не чаще двух раз в ювеку…

Глубокий зевок напомнил о необходимости проснуться как можно скорее и с наименьшими последствиями. Надо выпить чего-нибудь горяченького. Но ни в коем случае не горячительного! Хватит. На сегодня. Наверное. Может быть.

Кухонная плита, как водится, поупрямилась, но все же разродилась теплом от горящих дров. Я водрузил на железный лист грелки ковш с водой, дождался появления дружных пузырьков, залил кипятком мелкорубленый лист тэя (сорт из средних по дороговизне: четверть лоя за фунт, хватает ювек на восемь, если заваривать только утром и вечером) и уселся за стол, хмуро наблюдая за тем, как клочки сушеных листьев, разбухая от воды, опускаются на дно кружки.

Смена ллавана – чего от нее ждать? Чем она грозит или, напротив, чем может быть выгодна?

Прежний, Гоир, человек глубокоученый и известный в высоких кругах, сволочь еще та: ни одного лишнего сима не заплатит, хоть в лепешку расшибись. Вечно стонет, что слишком велики траты на содержание управы, да на переписку, да поездки к заказчикам, забывая одну нехитрую вещь. Да, все перечисленное важно и нужно, но кто-то должен еще и выполнять заказ, потому что за воздух ни один здравомыслящий покупатель платить не будет. Вот мы и делаем: Дарис, Ксантер и я. По мере сил и умения. И что особенно греет душу нашего ллавана, не требуем за содеянное непомерной платы, являясь людьми сговорчивыми и трезво смотрящими на… Не совсем трезво, что уж лукавить, но вполне дружелюбно. Вот уже больше трех лет смотрим и надеемся на чудо. Надеемся, что совесть Гоира, наконец-то, проснется. Иногда, кстати, сон этой самой совести переходит-таки в дремоту, и тогда ллаван даже выплачивает нам поощрения, не слишком щедрые, но все равно приятные. Вот только этот год не задался с самого начала, и мы давно уже сидим в ожидании жалованья, задерживаемого Головной управой в Меннасе – славной столице не менее славной Сааксанской Империи. И судя по отягчающим ситуацию обстоятельствам, имеем шанс вообще ничего не дождаться.

А все вечный спор между двумя столицами, с рождения или с момента поселения ставящий жителей одной и другой по разные стороны от линии фронта! И угораздило же меня обосноваться именно здесь, в Нэйвосе…

Собственно, Империя стала называться таковой именно в те времена, когда неугомонный король Таккор решил расширять свои владения на северо-запад и двинул армии к соседским границам. Кое-что отвоевал, кое-что потерял, но в целом упрочил свое влияние, а на вновь обретенных землях, посреди болот и лесов, на берегу мелководного залива построил город, который назвал Нэйвосом – «новой жизнью». И переехал туда со всем двором, перенеся столицу из Меннасы. Разумеется, меннасцы не обрадовались: столько веков жили припеваючи, а тут все блага, а в особенности, государственная казна, скрылись из виду. Но спорить с Таккором было смерти подобно, и недовольства на время поутихли, даже сын, внук и правнук человека, впервые провозгласившего свои владения «империей», управляли страной из Нэйвоса. Но знатные меннасцы не теряли ни надежды, ни упрямства, и когда к власти пришел Герим – трусливый и обидчивый император, внушили ему, что новая столица расположена слишком близко от границы, неровен час, соседи решат напасть и прочая, прочая, прочая. Ерунда, что соседи – мирные рыболовы, не способные набрать армию даже в тысячу раз меньшую, чем имперская: Герим поверил, обманулся, испугался и повелел двору вернуться обратно. К торжествующей радости меннасцев и гордому презрению нэйвосцев. С тех пор вот уже более полутора веков мы живем, как кошка с собакой, а жаль, потому что вражда никогда не приносит ничего хорошего. Ни одной из сторон.

Будучи жителем Нэйвоса, я тоже обречен ненавидеть Меннасу. И ненавижу, ничего не могу с собой поделать. Называю свой город не иначе, как «северной столицей», и искренне люблю. А противостояние продолжается и будет продолжаться до скончания времен по очень простой причине: мы дети разных родителей, и уж это я понимаю лучше многих. Меннаса родилась, как рождается большая часть городов – из мелкого поселения на берегу реки, и несет в себе дух первородной простоты, не способной принять изменения от начала и до конца. А Нэйвос… Он изначально строился, как город. Даже более того: как столица. На пустом, не обремененном предысторией, а следовательно, заблуждениями, верованиями и устремлениями месте. Ровные улицы и дома, отстоящие друг от друга на строго определенном удалении. Широкие площади. Тенистые парки, в которых дозволяется прогуливаться и простым людям, а не только знати. Роскошные дворцы, оставленные под присмотром не пожелавших ехать за императором и потому отлученных от придворных милостей вельмож. Ремесленные кварталы, в которых живут и работают одни из самых лучших мастеров Империи. Целые улицы, обжитые творческими людьми: поэтами, живописцами, певцами и музыкантами. И самое главное, Академия, собравшая в своих стенах большинство талантливых учителей, способных почти любого провинциального невежду научить высокому искусству обращения с магией.

Мы все учились в Академии: и я, и тоймены. Правда, не в том Крыле, куда втайне мечтает попасть каждый, не в Крыле Владеющих. Мы учились в Крыле Пользующих, там, куда направляются отсеянные во время главного отбора несчастные. Впрочем, можно ли называть несчастным тех, кого признали годными для работы с черновыми заготовками? Это не меньший труд, чем складывать заклинания прямо из потоков Силы, а уж осваивать его… Врагу такого удовольствия не пожелаешь. Зато по окончании обучения тебя охотно возьмут в любую управу, потому что помимо возможности обращения с магией ты умеешь себя вести с влиятельными господами, знаешь счет, можешь грамотно составлять письма и обладаешь поистине нечеловеческим терпением.

Каждый из нас если и витал в облаках в отношении своих талантов, то к моменту получения диплома Академии уж точно представлял пределы возможностей. Я, к примеру, лишился иллюзий еще на четвертом году обучения, когда понял, что даже среди отсеянных не блещу умом. Конечно, принимать к сведению собственную ограниченность было трудно. Болезненно. Мучительно. По всякому было. Но раз оказался уже не первый, а второй, и все прошло проще. Я сказал себе: «Не годишься на большее? Довольствуйся малым. И постарайся быть достойным того места, которое занимаешь». Подозреваю, Дарис и Ксантер тоже испытали нечто подобное. А может, и не испытали, а сразу были готовы к тому, что получили. Может быть. Но кому из нас не хочется быть кем-то лучшим и более значимым, чем выходит на самом деле? Очень хочется. Хочется, но не получается, и мы рано или поздно приходим к выводу: надо держаться за то, что имеешь, а не собирать решетом дождевые капли.

Поэтому, наверное, мы трое и работаем у Гоира. Хотим доказать, что можем приносить пользу даже с нашими невеликими талантами. Хотя бы пользу самим себе, если всему остальному миру наши старания не важны. Работаем, не перетруждаясь, но и особо не отлынивая. Притираемся друг к другу… Точнее, уже притерлись так сильно, что не представляем службы порознь. Вроде и общего у нас мало, но тех тоненьких струн, что звенят в едином ритме, хватило. Забавно? Я скажу: страшно. Когда привязываешься даже не к клочку мира, а к человеку, очень трудно избавиться от такой связи. Невозможно.

И вот теперь что-то изменится. В какую сторону? Хуже вряд ли будет: меньшее жалованье, чем нам платится, попросту не вообразить. Но перемены такая мерзкая штука, которую тягостно и ждать, и принимать, и переживать. Не люблю перемены. Ненавижу. Но если новый ллаван окажется щедрее старого… Засуну свою гордость и прочие чувства подальше, потому что помимо высоких материй есть еще и ежедневная потребность кушать, пить, отдыхать и получать удовольствие. А все перечисленные действа успешнее производятся при наличии денег, не правда ли?.