"Разбойничий тракт" - читать интересную книгу автора (Иванов-Милюхин Юрий)

Глава третья

Ясное утро розоватым золотом окрасило кресты парижских соборов, черепичные крыши дворцов и чугунное литье парковых оград и мостов. Всадники из различных русских кавалерийских частей образовали каре на площади Согласия, находящейся близ Елисейских полей в центре города. Едва ли не последней на построение прискакала сотня терских казаков, в которой служил Дарган, так отличившийся накануне. Сотник в черкеске дорогого сукна с начищенными газырями и при турецкой кривой сабле, похожий на поджарого смоляного горца, гортанным голосом отчитывал казаков:

– Подравняйсь по фрунту, чего как чакалки – стаей! Одного позору мало, так на другой нарываетесь? Сейчас государь всем страху задаст, дай только объявится.

Войска ожидали прибытия самого императора Александра Первого, который за взятие неприятельской столицы должен был в числе прочих наградить и терское казачество боевой шашкой в богато убранных ножнах. Это обстоятельство заставляло бравых молодцев на строевых конях, в барашковых папахах и черкесках распрямлять плечи, подтягивать без того тощие животы. Кони мотали мордами, беспокойно грызли железные удила.

Светлоглазый урядник Дарганов, совсем недавно занимавший место в первом ряду конников и бывший неоспоримым претендентом на место сотника, переместился в середину отряда, как бы под защиту плотно окруживших его станичников. Он крепко провинился, и сегодня, наряду с награждением, ему должны были вынести окончательный приговор, ожидание которого вызывало у него волны холода, катящиеся по спине.

– Даргашка, пошто папах на зенки насунул? Неужто стыдно? Тебе только бы по иноземным скурехам шастать, – не унимался сотник, гарцевавший на кабардинце сбоку строя. – Нашел тощую да белобрысую!… И титьки с алычиные упырья.

– Да он и сам из белобрысых, – со смешком отозвался кто-то.

Сдвинув головной убор на затылок, Дарганов скрипнул зубами, молча окинул заполнившую свободное пространство на площади толпу парижан и тут же дерзко улыбнулся белозубой улыбкой – терять уже было нечего. Но чувствовалось, что за дерзостью казака прячется сильнейшее душевное волнение. Чтобы скрыть его, он встряхнулся и повел очами по сторонам.

Сама площадь находилась на возвышении, с нее открывался прекрасный вид на город с церквями, садами, просторными дворцами, в том числе и принадлежащими королевской династии Бурбонов. Все это великолепие, так украшающее левый берег Сены, Дарган видел не впервые, но теперь в душе у него возникло щемящее чувство обиды за то, что вновь полюбоваться ажурными мостами и орнаментами каменных строений, похожими на розовые пуховые шали, ему, скорее всего, больше не придется.

Окинув панораму затуманенным взором, Дарганов снова перевел взгляд на толпу, стараясь высмотреть знакомую женскую фигуру, и вдруг увидел девушку чуть ли не возле лошадиных морд у первого ряда конников. Она была одета в голубую жилетку поверх красного платья с длинными рукавами и пышными оборками, вплела в светлые волосы голубую ленту, а на ноги обула красные туфельки с бантами. И вот теперь, не сводя влюбленных глаз с казака, француженка растянула полные губы в радостной улыбке.

Терцы зыркали на нее черными зрачками, нервно подергивали усами. Предмет ее обожания тоже приосанился и, покосившись на сотника, незаметно подмигнул ей. Девушка просияла еще больше, на ее высокой шее золотым ручейком заструилась все та же цепочка. Как именно подружка сумела проскочить мимо часовых, охранявших все вокруг, оставалось загадкой, но об этом сейчас никто и не думал. Всем собравшимся, несмотря на нарядность девушки, все-таки было не до нее, потому что самодержцы не часто объявлялись перед народом.

Между тем из-за здания с колоннами показалась кавалькада всадников в праздничном убранстве. На головных уборах многих из них развевались пышные разноцветные перья, груди сверкали не только от начищенных доспехов, но и от множества наград. Впереди на чистопородном арабском скакуне гарцевал император Российской империи Александр Первый, рядом с ним старался держаться король Франции Людовик Восемнадцатый, сидящий на сером в яблоках коне. Позади подпрыгивали в седлах монархи союзных держав, одержавших победу над Наполеоном.

– Сотня, во фрунт!

Подвздыбив накрученные усы, сотник бросил раскаленный взгляд на казаков, затем заставил кабардинца встать перед строем и замереть на месте. Всадники, стоявшие по четыре в ряд, приподнялись в стременах. У многих поверх газырей в жарких солнечных лучах заблестели на груди боевые ордена и медали.

Навстречу императорскому выезду вылетел вороной конь, и генерал Ермолов, назначенный командовать церемонией, громко доложил государю о построении, посвященном вручению наград за освобождение Франции от диктатора Наполеона Бонапарта. Александр Первый выехал вперед и произнес короткую речь, после которой грянуло мощное «ур-ра-а», перекатами разнесшееся над крышами дворцов, окруживших площадь.

Дарганов почувствовал, как изнутри его начинает распирать от гордости, словно это он и есть главный герой всего происходящего. На какое-то время он забыл о девушке, о неминуемом наказании, забыл про все, ощущая лишь тяжесть двух серебряных крестов с Георгием Победоносцем в центре и двух серебряных медалей «За храбрость» и «За взятие Парижа 19 марта 1814 года», и одной бронзовой как участнику войны 1812 года. На лицевой стороне ее была выбита пирамида с глазом, а на оборотной – надпись, гласящая: «Не нам, не нам, а имени твоему». Лишь эти знаки доблести сейчас имели значение.

Тем временем император перешел к награждениям особо отличившихся частей и соединений. Дошла очередь до корпуса под командованием генерала Ермолова, включавшего в себя и терских казаков.

Кавалеристы, удостоенные наград, один за другим подъезжали к Александру Первому, получали из его рук ордена, медали и боевое оружие и вновь занимали свое место в строю. Когда командир кавказского отряда прогарцевал за наградной шашкой мимо сотни, воздух снова сотрясло многократное казачье «ур-ра». Окинув отеческим взглядом идеальное каре, составленное из всадников различных кавалерийских частей, русский император чуть наклонился к французскому королю, потряхивающему белыми буклями, и сказал ему несколько слов. Он решил лично отблагодарить воинов-джигитов и пригласил Людовика Восемнадцатого принять участие в церемонии. А затем вместе с ним и Алексеем Петровичем Ермоловым подъехал к терцам, властно обозрел четкий строй.

– Слава терским казакам! – привстав в стременах, громко крикнул он.

– Слава! Слава! Слава! – гаркнули в ответ луженые глотки всадников.

– Я награждаю вас боевой шашкой за доблесть, проявленную при взятии Парижа. Казаки, вы всегда были на передовых позициях, чем заслужили всенародную любовь.

– Слава! Слава! Слава!

После пространной речи император пощипал рыжие бакенбарды, передав шашку командиру кавказского соединения, на виду у всех поцеловавшему лезвие, он продолжил говорить.

– Честь вам и благодарность, храбрым защитникам родины, – с неподдельным чувством сказал он. – Великая Российская империя была, есть и останется непобедимой, пока ее защищают казаки – гордые и бесстрашные сыны Отечества. Слава!

В ответ снова прозвучало дружное троекратное «слава».

Дарганов посмотрел на своего друга Гонтаря, на казака Черноуса, тоже едва унимавших радость, опять вперился глазами в императорскую грудь и вдруг заметил, что Александр Первый прокалывает колючим взором именно его. Казака словно кипятком ошпарило, в голове пронеслась мысль, что пришел час расплаты. Он вильнул зрачками на полноватого короля Франции, с интересом косившегося на конников, выглядевших столь экзотично.

Император поманил к себе сотника, о чем-то расспросил его, затем обернулся к сопровождавшему его офицеру и взял с бархатной подушечки медаль. Началось персональное награждение терцев, отличившихся в боях за город Париж. Казаки получали знаки отличия и снова возвращались в строй, это продолжалось до тех пор, пока на подушечке не остался всего один серебряный крест. Подняв его за крепление, Александр Первый подержал награду в руках, как бы взвешивая ее, и громко провозгласил:

– Урядник Дарганов!

Всадники раздвинулись, давая Даргану возможность выехать из строя и предстать перед императором. Казак шевельнул поводьями, трогая коня по освободившемуся проходу, непроизвольно схватил боковым зрением фигурку девушки, стоявшей поодаль, и снова нацелился зрачками на розовое лицо государя императора с пышными бакенбардами. Оно будто подсвечивалось золотыми эполетами и наградами, сиявшими на обеих сторонах груди. Уряднику казалось, что Александр Первый весь оделся светом, будто засиял неземным образом в святом храме.

– За воинскую доблесть, проявленную в битве с врагом, ты награждаешься третьим солдатским орденом Святого Георгия. – Подколов крест рядом с двумя другими, император трижды облобызал героя. Забрав что-то у адъютанта, он продолжил: – Тебе присваивается звание хорунжий с вручением надлежащих знаков отличия.

Он протянул Даргану отливающие золотом погоны, подождав, пока казак переложит их в одну руку, распрямил затянутую в перчатку ладонь и поднес ее к головному убору.

– Благодарю за службу.

Дарганов отдал честь.

– Рад стараться, Ваше Императорское Величество, – звонко выкрикнул он. – Служу царю и Отечеству.

– А ведь ты мог бы стать сотником и получить орден Святой Анны, – с нескрываемым сожалением добавил самодержец, опуская перчатку вниз.

Урядник виновато поморгал веками, но головы не опустил. В этот момент девушка громко воскликнула и радостно захлопала в ладоши. На лице ее засветилась улыбка, видно было, что она готова броситься и тут же прилюдно обнять казака. Все повернулись в ее сторону.

– Кто это? – приподнял брови император.

– Ваше Величество, думаю, это и есть та самая девушка, которую хорунжий Дарганов взял силой, – сообразил генерал Ермолов. – Теперь она стала его невестой.

– Что прикажете делать, Ваше Величество? – вежливо осведомился адъютант. – Надо ли препроводить ее к народу?

– А как она сюда пробралась?… – начал было Александр Павлович, но тут же замолчал, обменялся мимикой с поджавшим губы королем Франции. Затем снова смерил девушку заинтересованным взглядом и пожал плечами. – Что ж, если эта мадемуазель такая проворная, то пусть уж присутствует.

Людовик Восемнадцатый жестом подозвал к себе одного из сопровождающих, что-то шепнул ему на ухо и обратился к российскому императору:

– Ваше Величество, не считаете ли вы возможным дать благословение на супружество вашего подданного с подданной моей страны? Если они оба находятся здесь, то почему бы нам не воспользоваться столь благоприятным моментом? – с легкой иронией сказал он. – Если вы выразите одобрение этой мысли, то я дам указание, чтобы сюда пригласили католического священника. Русского архимандрита я видел в вашей свите.

– Да, это было бы замечательно, но с помолвкой у них получилось… чуть нескладно, – подергал щекой Александр Первый, хранитель патриархальных устоев своей страны. – Удобно ли будет благословлять их, и согласится ли на это наш священник?

– Мне кажется, что главным здесь является другое, а именно то, захочет ли мужественный казак взять в жены избалованную француженку. Ведь ей придется столкнуться с грубой работой, – не унимался король Франции. – Нужно спросить вашего подданного, нужна ли ему такая женщина?

– А разве он еще не дал ответа? – завертел головой император, но приближенные не отвечали, они уткнулись в землю, зная непостоянство свободолюбивых терцев. Император уставился на Дарганова, жестко спросил его по-русски: – А между собой вы договорились или ты берешь в жены эту мадемуазель лишь для того, чтобы избежать более сурового наказания?

– Так точно, Ваше Императорское Величество, договорились, – громко подтвердил казак и добавил совсем уже по-простецки: – В хозяйстве все сгодится, да и нравится она мне.

– Вот ведь какая азиатская душа! – император засмеялся в жесткий воротник парадного кителя, потом откашлялся и спросил: – Невеста в станице есть?

– Есть, но у нас, казаков, все по обоюдному согласию. Свадьбу сыграю с той, с которой захочу.

– Тогда зови парижанку сюда. Да смотри не обижай ее.

– Как же ее можно обижать-то, Ваше Величество, когда она такая хлипкая?!

Девушка прошла между строем казаков и царственной свитой так легко и естественно, словно она выросла при дворе. Дарган соскочил с коня и, взяв его под уздцы, встал рядом с невестой.

Оценив красоту француженки, Александр Павлович прищурился и спросил ее по-французски:

– Как ваше имя, мадемуазель?

– Мое имя Софи де Люссон, Ваше Величество, – приседая в книксене, с достоинством ответила девушка.

– Так вы из дворянского сословия!… – немного удивленно заметил император. – Простите, а сколько вам лет?

– Мне семнадцать лет, по законам нашей страны я уже совершеннолетняя, – девушка продолжала спокойно информировать о себе императора другого государства. – Наша семья относится к старинному дворянскому роду, но сейчас мы разорены поборами на воинские нужды, проводимыми императором Наполеоном, не оправдавшим наше доверие.

Александр сочувствующе почмокал губами, затем прошелся взглядом по статной фигуре казака. Видно было, что тот ему нравится, но не настолько, чтобы одобрить выбор французской дворянки. Хмыкнув, он заскрипел седлом, наклоняясь вперед, и сказал новоиспеченному хорунжему:

– Ты служишь Отечеству с честью и доблестью, за то награжден, но вот того, что с местной девушкой обошелся дерзко, мы простить не имеем права. В победившей армии разбойников и насильников быть не должно.

– Так точно, Ваше Величество, – обдался холодным потом казак. Он думал, что отделался малым страхом, а оказалось, что экзекуция только начинается. – Не должно, как пить дать.

– Потому мы намерены сначала огласить справедливый приговор, а уже потом дать вам благословение, – посуровел император. Покосившись на короля Франции, со вниманием наблюдавшего за происходящим, он приказал: – Развернись лицом к строю.

Дарганов протянул было самодержцу только что полученные погоны, но Александр Павлович сделал упреждающий жест, давая понять, что провинившийся разжалован не будет. Он подождал, пока казак засунет знаки отличия за отворот черкески, и когда тот повернулся, сказал тихо, так, чтобы слышали лишь всадники, замершие в строю напротив него, да юркий переводчик при французском короле:

– Из комендатуры на острове Ситэ нам поступило сообщение, что терской казак, урядник Дарганов, лишил невинности французскую девушку, а перед этим избил ее друга. По законам военного времени за подобное преступление полагается виселица или каторга, – император грозно повел очами по каменным лицам конников, помолчал, посмотрел на побелевшего новоявленного хорунжего, на его подругу, застывшую встревоженной птицей, и смягчил складки на лице. – Но девушка отказалась от того, чтобы исполнили подобный приговор, она выразила желание стать женой насильника.

– Любо, – раздалось из середины сотни сразу несколько голосов, их дружно подхватили остальные. – Любо, любо.

– Но мы не имеем права допускать, чтобы столь дерзкое преступление осталось без наказания, – решительно поднял руку вверх Александр Первый. – Поэтому вынесли постановление об отправке хорунжего Дарганова в Россию.

Седла под казаками осуждающе заскрипели, почувствовав настроение хозяев, зафыркали лошади, зацокали копытами по круглым булыжникам. На лице короля Франции отразилось удивление, смешанное с восхищением поступком диковатого на вид воинства. Наверное, он, как и его предшественник на французском троне император Наполеон, сосланный на остров Эльба, в который раз пытался осмыслить, каким же образом это дикое средневековое воинство сумело разгромить армию цивилизованной страны, хорошо обученную и вооруженную современным оружием. Девушка, до этого момента вникавшая в смысл выступления, быстро прижала руки к груди.

– С высочайшего дозволения, хорунжий Дарганов будет продолжать службу на станичном кордоне, – подал голос из-за спины императора генерал Ермолов. – Казаки, решение Его Величества справедливое, никому не позволено безобразничать на чужой земле. Вы люди вольные, но именно потому и должны вести себя мирно. Ведь мы служим в освободительной армии.

Сотня молчала, казаки терзали поводья, не смея напрямую выражать неудовольствие решением императора всероссийского.

– А теперь приведите священников, пусть они освятят их союз, – обернувшись назад, повелел Александр Первый.

Подоспели два священнослужителя из разных конфессий: один с молитвенником, второй со свечами и кадилом. Совершив ритуал, они заодно перекрестили и казаков. Император соскочил с коня, предложил проделать то же самое французскому королю, вместе они подошли к молодым. Бормоча слова молитвы, самодержец широким крестом осенил новоявленную семейную пару справа налево, король последовал его примеру, но он махнул кистью в перчатке слева направо. Когда все закончилось, Александр Первый снял с пальца перстень с большим камнем, надел его на палец Даргану и сказал:

– Благословляю на долгую супружескую жизнь и на верную службу на благо Отечества на Кавказском кордоне.

В первый раз за все время он улыбнулся по-настоящему и сразу отошел в сторону. Французский король тоже не ударил лицом в грязь, он снял с мизинца кольцо с бриллиантом и надвинул его на средний палец правой руки молодой жены.

– Вы хорошо подумали? – шепнул он ей в ухо.

– О да, Ваше Величество, решение я приняла самостоятельно, оно окончательное, – не замедлила та с ответом.

– Я желаю вам семейного благополучия, мадам.

– Я горжусь тем, что я француженка, и мечтаю о процветании моей родины под властью вернувшихся на престол королей из династии Бурбонов, Ваше Величество.

Король порозовел от комплимента, благосклонно тряхнул буклями, затем слегка поклонился своей подданной и встал рядом с русским императором.

– Целуйтесь, молодые, – крикнул генерал Ермолов.

Под возгласы «любо» Дарган обнял невесту, крепко поцеловал в губы и смущенно переступил с ноги на ногу. Привыкший по целым дням не слезать с седла, на земле он чувствовал себя неуютно.

Монархи взобрались на своих лошадей. Александр Первый тронул поводья и, не оглянувшись на новоявленных супругов, двинулся к свите, ярким пятном продолжавшей украшать середину площади Согласия. За ним затряс бесцветными буклями Людовик Восемнадцатый, который тоже не соизволил проявить особого интереса к своей подданной, предоставив ей с мужем самим решать свои проблемы.

И это на первый взгляд отчуждение было правильным, порождающим дальновидные плоды, потому что как беременная женщина, прекраснее которой нет никого на свете, как садовый или полевой цветок, красота, ввиду абсолютной своей незащищенности, обязана защищать себя собственным проявлением – неприкосновенным.

Не успел император Российской империи занять свое место и провозгласить начало парада, как молодая жена бросилась на грудь возлюбленному, без которого не мыслила теперь жизни. Благо в грандиозном мероприятии тому участвовать было уже не нужно. Дав невесте излить чувства, он вывел коня за строй, окинул сотню не столь уж и удрученным взглядом и, молодецки гикнув, перекинул подружку на спину лошади, сам запрыгнув следом. Она обернулась и засмеялась, дерзко и счастливо, будто бы обрела наконец долгожданную свободу.

– В рубашке родился, Даргашка, – заворачивая конников вслед за отрядом кубанских казаков, крикнул сотник, являвшийся заодно и родственником героя дня. Он был доволен исходом дела, казавшегося безнадежным, несмотря на то что из-за проступка станичника не получил производства в чин войскового старшины. – Готовься, вечером устроим наказные проводы.

– У меня еще все впереди, – зло ощерился Дарганов. – Дядюка Федул, друг Гонтарь, отвалите за меня поклон царю-батюшке за справедливый вердикт да крикните ему здравицу.

– Не сомневайся, Даргашка, получит царь твой поклон, – донеслось из закачавшей черными спинами середины сотни. – И мусью с волосами из пакли тоже.

Дарган одной рукой прижал девушку к себе и наметом полетел по каменным мостовым древнего города к его центру, острову Ситэ. Позади остались дворцы с королевскими усадьбами, выстроенные на Елисейских Полях и обихоженные строптивой королевой Франции, итальянкой по происхождению, Екатериной Медичи. Здесь делали вечерние променады представители французской знати, а нынче на закате солнца по бульварам, может быть, прогуляется и сам русский император Александр Первый. Но эти мелочи не слишком тревожили ум потомственного терского казака Дарганова, род которого велся от с незапамятных времен поселившихся на левом берегу реки Терек старообрядцев, с тех веков, когда горцы жили не тейпами, но первобытными общинами. Впрочем, у них мало что изменилось до нынешнего дня, как и у живущих бок о бок с ними русских казаков, один из родов которых породнился с чеченским тейпом.

Казак галопом пронесся по самому центру моста Пон Неф, соединяющего левый берег Сены с островом Ситэ. Мысли его занимал богатый клад, спрятанный хозяином дома, в который казаки были определены на постой. Схрон находился в пределах усадьбы, о нем рассказал Гонтарь, когда они пришли на свидание с иноземкой, подпрыгивающей сейчас на холке скакуна. Нужно было до приезда станичников найти добро и присвоить его себе, чтобы отправляться на родину не с пустыми руками. Если бы свадьба происходила в родной станице Стодеревской, то за невесту спросили бы солидную флинту. А так он сам привезет денежки в придачу к иноземке, как выкуп с этой наглой империи, разбитой и поставленной на колени самыми смелыми на земле воинами – русскими.

Подлетев к двухэтажному дому, Дарган спрыгнул с коня и, сунув девушке поводья, показал на привязь перед воротами.

– Лонж… Лонж, – стараясь быть спокойным и улыбаться, сказал он и махнул рукой.

– Лонж… – поведя ладонью вперед, француженка, как всегда, задумалась, прищурила смешливые глаза и ответила, сообразив: – О, ви, месье, силь ву пле.

– Поняла? Ну, милая, подожди там, а я быстро.

Дарган покосился по сторонам, высматривая хозяина подворья. Тот возился с каким-то войлоком в мастерской, выходящей окнами на улицу. Юркнув за ворота, казак проскочил флигель, птицей кинулся к противоположному углу просторного двора, обнесенного деревянной загородкой. В это место тыкал пальцем Гонтарь, случайно проследивший за мусью.

Вдоль забора горбились кучи мусора, сопревший домашний скарб, поломанная мебель. Нужно было обладать волчьим чутьем, чтобы угадать, под какой из куч прячется клад. А в том, что он должен быть, Дарган не сомневался, потому что хозяин имел свое дело, получал от русской армии мзду за постой и держал шинок. Казак в который раз обследовал все эти завалы, и тут его внимание привлек ком засохшей глины. Здесь он был явно чужеродным. Дарган приподнял ветошь, нащупал рыхлое место, быстро разгреб землю. Но ямка оказалась глубокой, ногти засаднили болью. Схватив обломок доски, Дарган принялся углубляться, рыл до тех пор, пока не наткнулся на что-то жесткое. Он выкинул землю из канавы, нашарил складку материи, потянул за нее. Усилия ни к чему не привели, лишь пальцы заныли еще сильнее. Дарган опять заработал обломком дерева, окапывая мешковину вокруг. Когда он остановился, чтобы перевести дух, заметил, что успел нагрести позади себя приличную гору глины.

В этот момент со стороны ворот послышался стук копыт, потом скрип ржавых петель, по дорожке протопали подкованные сапоги. Кто-то ворвался во флигель и затих внутри, некоторое время оттуда доносилось только кряхтение и раздраженные восклицания какого-то мужчины. Дарган сунулся к загородке, поджав ноги под себя, спрятался между нею и грудой тряпья и подумал, что в таком положении его видно не будет, разве что забежавший во двор человек решит зачем-то пройти на самую его середину. Между тем мужчина продолжал с рычанием копаться в вещах казаков, сложенных в этой хатке. Даргану показалось, что, пока он старается откопать клад, кто-то из чужаков пытается обокрасть станичников. Он осторожно высунулся наружу, и тут же из двери флигеля вывалилась громадная фигура Черноуса и устремилась на улицу. В мощных лапах тот держал бурдюк чихиря, с оказией привезенный из родных мест. Наверное, после парада сотня решила отметить награды по своим обычаям.

– Дарган, где ты там? До ветру, что ли подался? Как бы мамзельку твою не украли, – гоготнув, оглянулся назад Черноус. – Мы бивак позади Нотр Дама разбили, на лугу. Подъезжай туда.

Сапоги застучали дальше, вскоре послышался дробный цокот копыт, видимо, Черноус сразу дал коню шпоры. Дарган снова наклонился над ямой и всадил деревяшку в вязкую глину. Когда клад был обкопан со всех сторон, казак взялся за ткань и потянул ее на себя со всей силы. Материя затрещала, но мешок с содержимым сдвинулся с мертвой точки. Дарган рванул его, выдернул из земли и переступил ногами назад, чтобы поставить добычу рядом. По спине казака ручьями бежал пот, соленые капли повисли на ресницах, не давая обозреть территорию двора. Дарган сорвал папаху, протер глаза и лоб и сразу уставился на выход. Ему показалось, что петли опять заскрипели, но вокруг по-прежнему было пусто, лишь из-за забора слышалось фырканье кабардинца, оставленного с иноземкой.

Казак присел на корточки, впился зубами в веревку и таскал ее из стороны в сторону, пока она не ослабла. Он раздергал горловину и сунул нос в мешок, разглядел там несколько сверточков из кожи, среди которых углами блестел ларец, окованный медью. Дарган вытащил его и попытался открыть крышку. Она не поддалась, сундучок был замкнут на замочек, ключ от которого, скорее всего, прятал где-то у себя хозяин постоялого двора, с приходом победителей решивший перезахоронить свои богатства в самом грязном углу подворья. Наверное, он не осознавал, что определили к нему не европейцев-путешественников с приглушенными умом чувствами, а живущих в согласии с природой сыновей степей и гор со звериной интуицией.

Крышка на ларце сидела крепко, Дарган вытащил кинжал, просунул острие в узкую прорезь и надавил на рукоятку. Крышка чуть приподнялась, давая возможность продвинуть лезвие внутрь. Он так и сделал и посильнее нажал на рукоятку кинжала. Ларец выскочил из рук казака и развалился на две части, по траве раскатились золотые монеты, кольца с камнями и без них, рассыпались жемчужные бусы с золотом и серебром. Один большой камень темно-синего цвета был оплетен сверкающей серебряной сеткой с крупными ячейками.

Подобное богатство Даргану представилось впервые, до этого он знался только с русскими или татарскими монетами. Станичные скурехи вплетали их в косы, нанизывали на жилку для монистов. За монеты казаки покупали лошадей, продукты и одежку в единственной станичной лавке, хозяином которой был армянин. Но столько золота с серебром там, на Тереке, не было ни у кого, даже у русских господ, приезжавших на Кавказ воевать горцев и соривших деньгами налево и направо.

Дарган зыркнул на хозяйский дом и, сглотнув слюну, начал укладывать добычу обратно в сундучок. Свертки, обтянутые кусками кожи, он сейчас разворачивать не решился, посчитав, что важно каждое мгновение. В душе он благодарил государя за то, что тот уволил его со службы на чужбине. Если бы не это наказание, то они с Гонтарем долго ходили бы вокруг да около схрона, не осмеливаясь на решительные действия, да так и уехали бы на родину с пустыми руками. Теперь обстоятельства диктовали другое.

Дарган засунул ларец в мешок и принялся забрасывать яму землей. Нужно было постараться сделать так, чтобы взгляд хозяина сокровищ не сразу подсказал ему, что богатства здесь уже нет. Покончив со схроном, хорунжий резво бросился к флигелю за вещами, отобрав свои, затолкал их по углам походной сумки, отложив платок, похожий на накидку, приобретенный по случаю для станичной любушки. Уже затягивая ремешок на сакве, казак подумал, что умчаться из Парижа запросто ему не удастся, на всех дорогах выставлены посты. Ему обязательно надо было явиться в штаб корпуса за отпускной грамотой с пропуском по французской территории, Германии и Польше. По дороге вещи могут не раз проверить, постовые не брезговали копаться в вещах фронтовиков, отбирая запрещенные к провозу предметы, без документов же они скрутят быстро. Нужна и бумага, удостоверяющая личность молодой жены. А это лишняя трата времени с привлечением посторонних взглядов с расспросами.

Дарган перекинул набитую сакву через плечо и выскочил за дверь – толкаться на месте преступления стало невмоготу. За воротами он перекрестился, бросил прощальный взгляд на усадьбу с флигелем, на занятого работой хозяина подворья и быстрыми шагами направился к своему кабардинцу.

Жена стояла рядом, она встретила его радостной улыбкой.

– Уже соскучилась? – стараясь казаться веселым, спросил он. – Я ж за вещами сходил и сразу обратно. И тебе платок захватил, чтобы не замерзла. На вот, держи, накрывайся.

– Ви-ви, месье, – набрасывая на спину накидку, благодарно закивала француженка и пробормотала, указывая пальцем на дом.– Оревуар?

– Зачем тебе туда? – цепляясь за луку седла, отрешенно спросил он. – Нам бежать надо, и как можно скорее.

Дарган приладил сакву поближе к холке, потуже подтянул подпругу, рассчитывая на долгий путь. Затем он похлопал коня по морде, заодно проверяя, удобно ли тот закусил загубники и нет ли изъянов в самой уздечке. Потом казак посмотрел на отступившую назад подружку.

– Пуркуа? – встревожилась она, подумав о чем-то своем. Повторила: – Месье, пуркуа?

– Я сей момент.

Он скорым шагом направился в конюшню, где заждался выездки его дончак. Как и каждый из казаков, он был обязан иметь двух лошадей на случай, если одна из них выйдет из строя. Так, ведя на поводу запасного коня, он выехал за околицу родной станицы, с парой лошадей встретил и окончание войны в городе Париже. За время баталий Даргану пришлось не раз пересаживаться в чужие седла, но он всякий раз старался обменять иноземных лошадей, взятых в бою, на привычных с детства кабардинцев с дончаками.

Отвязав от столба конец поводка, он вывел лошадь из стойла и скоренько накинул ей на спину походное седло с мягким потником, затем, упершись ногой, крепко затянул под брюхом широкую подпругу, накидал в торбы овса, перекинул сумки через холку, выгнал коня за ворота и помог жене взобраться в седло. Он знал, что она умела управляться с лошадьми, но полной уверенности не было. Подружка похлопала дончака по крутой шее, озорно посмотрела на своего спутника и засмеялась. Казалось, ее совершенно не волнует тот факт, что она покидает свой город, в котором остаются ее родные и близкие. Она не сводила глаз с казака, теперь ставшего для нее всем без исключения.

Вскочив на кабардинца, Дарган всунул носки сапог в стремена, подобрал поводья. Снова осенив себя крестным знамением, он негромко произнес:

– Отцу и Сыну.

Они уже тронулись в путь, когда из-за угла улицы галопом вылетел Гонтарь. На губах его лошади зависли клоки пены, ее потные бока высоко вздымались. Гонтарь распушил полы черкески, птицей слетел с седла.

– Успел, слава тебе… Собрался, друг? – почти выкрикнул он.

– Уезжаю, – признался Дарган и подумал о том, что Гонтарь имеет право знать о выкопанном кладе. – А что?…

– Я решил поговорить о схроне, – понизил голос тот. – Ты не надумал копнуть в том месте? Глядишь, там чего бы и нашлось.

– Уже покопался, – насупился Дарган, решив, что отпираться не стоит.

Если хозяин подворья поднимет крик по поводу пропажи добра, Гонтарь сразу догадается, кто его присвоил. Ответ придется держать в любом случае, если не здесь и не сейчас, то там, на Тереке, в родной станице.

– И много там оказалось?

– Кое-что есть, но разглядеть толком еще не успел. Ты намекаешь на свою долю?

– Если там много, то да, – не стал куражиться Гонтарь. – А если мало, то пусть все достается тебе. У тебя же эта вот мамзелька объявилась, а я о станичной мамуке еще и не думал.

– Ну, друг, уважил! Я в тебе не сомневался, – облегченно вздохнул Дарган. – Если довезу клад до дома, то твоя доля останется нетронутой. Я сам хотел сказать, когда император меня с парада завернул, что собрался тут покопаться, да не успел тогда, дюже скоро все вышло.

– А я не сомневался в том, что ты не обойдешь то место стороной. По рукам, друг, – встряхнул обшлагами черкески Гонтарь.

– Я же хотел до утра где-то пересидеть, да еще отпускную бумагу надо в штабе брать, – стукая по руке друга, озаботился казак. – А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.

– Бумаги уж готовы, потому я и спешил, чтобы вас застать, – воскликнул Гонтарь. – Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на первом же посту и завернули бы.

– Как это готовы?! – не поверил Дарган. – Только царь-батюшка решение свое объявил, и уже все написали?

– Мне Горобцов разжевал, что дело твое решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял на том, чтобы не назначали виселицу или каторгу, – пояснил друг. – Судейские передали бумаги генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!

– Спасибо тебе, какой уже раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, – растрогался Дарган. – Но верь, твоя доля не пропала бы.

– Я об этом не думал, – друг понизил голос. – Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на ассигнации. С ними спокойнее, да и ходят они везде.

– Опять ты прав, – огладил подбородок Дарган. – Золото у нас не в чести, разве что армянину-лавочнику или какому купцу по дороге за полцены отвалить.

– А тут за полную продать можно. Ко всему, ассигнации не тянут, где хочешь, там и спрячешь, обменяешь на любое добро.

– И снова ты правду гутаришь.

Но тут Гонтарь сменил тему разговора.

– По случаю награждения станичники за Нотр Дамом трапезу устроили, – покосившись на мастерскую, сказал он. – Давай за мной, одного тебя дожидаются.

Гонтарь взлетел в седло, и через мгновение его лошадь с места сорвалась в бешеный галоп. Дарган отпустил поводья кабардинца, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет дончак с иноземкой. Краем глаза Дарган заметил, как, сомкнув колени на боках лошади, его жена пригнулась к холке. Ее волосы взвились, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили булавками. Хорунжий почмокал губами и понесся по узким улочкам так, что подковы его скакуна высекали искры из булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.

Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома. Когда-то на этом месте было болото, но парижане путем множества сточных канавок осушили его и даже разметили под новые постройки, хотя земля и оставалось влажной. Фуршатам не потребовалось забивать колышки, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились у ставки сотника, отмеченной воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному угощению, состоящему из кусков хлеба с сыром и жареным мясом, разложенных на подстилке. Дядюка Назар возлежал на мохнатой бурке, свернутой в тугой валик. Заметив прибывших, он зыркнул на них черными глазами из-под завитков смоляной папахи.

– А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, – радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить внимание на столь важное событие. – Оклемался от царской милости, родственничек?

– Я не дюже и волновался, – ухмыльнулся Дарган. – Если бы в комендатуре удумали что серьезное, то ни в жисть не отпустили бы.

– А чего же ты дожидался-то, удумают или не удумают. Надо было укорачивать черкеску да барсом прыгать на холку любому коню, – подмигнул друг сотника подъесаул Ряднов.

– А мамзельку куда? Разве что с моста и в Сену, как донской казак Стенька Разин персидскую княжну, – догадался сотник. – Из-за этой барышни ты и отдался в руки патрулям. Так, Даргашка?

Дарган покосился на невесту, на полную добра сакву и промолчал. Ему не терпелось получить бумаги и покинуть расположение сотни. Ко всему прочему, было неудобно чувствовать себя провинившимся не по ратному делу, а по бабьему, на которое, случись оно в России, никто бы и внимания особого не обратил. Но у станичников мнение было свое, они знали характер нарушителя. Никто из казаков и в мыслях не допускал, что Дарган без боя мог поддаться гусарам, пусть даже из-за бабы.

Поставив на подстилку еще одну кружку, дядюка Назар указал на место подле себя и предложил:

– Располагайся. Награды отметим да и победу над Наполеоном. Выпьем за то, чтобы эти мусью навсегда забыли дорогу в наши края. А слыхал, Даргашка, что царь-батюшка произвел атамана Платова в генералы и пожаловал ему титул графа?

– Откуда, – нахмурился Дарган. – Я ж в дорогу уехал собираться.

– Аглицкий король пригласил донца к себе в гости, – добавил кто-то из казаков. – Обещал наградить орденом и вручить рыцарский меч. А донцы решили отлить атаману памятник и установить его в Новочеркасске.

– Вот как воевать надо, а ты все больше по бабам.

– Дайте приткнуться и Гонтарю, чтобы не толокся вокруг да около, – позаботился подъесаул.

Гонтарь тут же нырнул между казаками, потянулся было рукой к куску жареного мяса, но сразу отдернул ее, уловив негласный запрет старых вояк. Дарган снова покосился на девушку, на переметную суму.

– Дорога у нас дальняя, успеть бы дотемна до какого ночлега добраться, – он проглотил слюну. – Дядюка Назар, я к тебе за бумагами и за пропуском. Не держал бы ты нас.

– Стало быть, Наполеона помянуть не желаешь? – уставился на него сотник, соображая, что без молодой жены родственник пировать не сядет. Но женщине за мужским столом места не предусматривалось, таков уж обычай.

– Сколько этих наполеонов было и будет, – упрямо нагнул голову Дарган. – Отпускай, дядюка Назар, невместно мне тут торчать.

– Ты ж не украл, не сразбойничал, – сотник пригладил черные усы, подумал, что с расставанием, как с похоронами, затягивать не след. – Твоя воля. Гонтарь, наложи ему в сакву провианту да набери отряд и проводи дружка до выезда из Парижа. – Он вскочил на ноги, обнял молодого станичника, три раза поцеловал. – Но кружку чихиря ты все же осуши. За победу.

– А вторую на дорожку и за здравие тех, кто остается нести службу, – наполняя объемистую чапуру чихирем, подхватил подъесаул Ряднов.

– А французским сладким каором из ихнего города Каор ты закусишь, Бог любит троицу, – добавил Черноус и шустро отыскал походную фляжку. – Да и с собой плеснем, не жалко.

Через полчаса, распушив полы черкесок с двумя рядами на них отливающих золотом газырей, отряд терских казаков в сбитых на затылки лохматых папахах вихрем пронесся по усаженным каштанами парижским улочкам. Шашки стучали ножнами по никогда не чищенным сапогам всадников, на тонких ремнях блестели широкие кинжалы, за плечами прыгали ружейные дула. Вид у темных лицом усатых воинов со сверкавшими из-под завитков шерсти белками был непривычным для этих мест, диковатым. И странным казалось, что рядом с широкоплечим наездником скачет девушка в голубой безрукавке и красном платье. Длинные светлые волосы, отброшенные назад встречным потоком воздуха, не скрывали белого лица красивой европейки, неизвестно какими ветрами занесенной в первобытную орду. Если бы за ней мчались всадники с более светлыми лицами, то она походила бы на освободительницу нации Жанну д'Арк, поднявшую французов против англичан. Прохожие останавливались, смотрели вслед казакам, стремительно уносящимся вдаль, на губах парижан появлялись недоуменные улыбки. Ни один из патрулей не решился преградить путь небольшому отряду, похожему на черную стрелу, выпущенную из арбалета, пока он сам не остановился на окраине города. Впереди лежала мощеная камнем дорога, которая скрывалась в лесном массиве, темневшем на горизонте.

– Дальше скачите сами, – втыкая нагайку за голенище сапога, сказал другу Гонтарь. – Не забудь, Дарган, о чем договорились.

– Не забуду, Гонтарь, даю слово. – Дарган смахнул рукавом пот со лба. – Думаю, ближе к зиме и вы домой вернетесь.

– Это нам неведомо. Передавай добрые слова родным и близким, всем станичникам.

– Передам, братья казаки.

– Саул бул, Дарган.

Всадники понеслись обратно, из-под копыт взмыленных коней в разные стороны брызнули ослепительные искры. Вскоре о недавнем присутствии здесь казачьего отряда напоминал только запах терпкого лошадиного духа да улетающий в никуда дробный стук, но и он быстро затерялся в лабиринтах столицы бывшей империи.

Посмотрев на спутницу, Дарган так и не спросил ее, почему она не захотела прощаться с родными, почему не взяла с собой хотя бы самое необходимое. Он не знал нужных слов, но понимал, что родители не отпустили бы ее, а ухажер в который раз попытался бы удержать. Софи явно была рада таким крутым переменам в жизни, под ее высоко поднятыми бровями продолжало пылать единожды вспыхнувшее пламя любви к избраннику.

Дарган засмеялся, указал рукой на дорогу и сказал:

– Тогда в путь, а удачу мы поймаем сами. Ви, мадемуазель Софи? Теперь я буду звать тебя Софьей, моей Софьюшкой.

– Ви, месье д'Арган, – немедленно отозвалась она и повторила по-русски: – Тогда в путь, удачу… сами.

– Ты, это, учи русский говор, а то заявишься в станицу чурка чуркой, – добродушно выговорил Дарган. – Наши скурехи драчливые, все волосы на голове выдерут.

– Ви, месье.

Дарган гнал кабардинца до тех пор, пока солнечный диск наполовину не опустился за горизонт. Дончак не отставал, расфыркивая пену по сторонам, он громко екал селезенкой – его давно не выводили на прогулки. Но сидевшая на нем всадница притомилась, это было видно по ее бледному лицу и темным кругам под глазами. Когда путники свернули с дороги в небольшую рощицу, женщина облегченно вздохнула.

Спрыгнув с седла, Дарган снял переметную суму, стреножил кабардинца и пустил его на небольшую поляну. Только после этого он подставил плечо, помогая жене сойти на землю. Она сразу же повалилась в траву. Накинув путы и на дончака, Дарган подпустил его к своему коню. Последние лучи позолотили верхушки деревьев, в роще замолкали птичьи голоса. Раздернув ремни на сакве, казак достал хлеб, мясо, сыр, вареные яйца, разложил продукты на попоне.

– Ешь, – мягко полуприказал он невесте. – А потом я укрою тебя буркой, и ты поспишь. Погода вон какая теплая.

– Ви, месье д'Арган, мерси боку…

Софи подползла к наспех собранному столу, запихнула в рот кусок хлеба с мясом и принялась медленно жевать. Лицо ее то и дело подергивалось болезненными судорогами. Глядя на ее страдания, Дарган лишь насмешливо морщил нос. Когда с едой было покончено, он сложил попону и бросил ее под дерево, потом рывком задрал платье на спутнице, не успевшей даже выразить протест по поводу столь беспардонного обхождения, и крепкими пальцами взялся разминать мышцы на ее ногах. Затем Дарган раскинул бурку, перенес жену на нее и подсунул ей под голову все ту же попону.

Убедившись, что Софи провалилась в сон, казак разжег небольшой костерок и вытащил из саквы мешок с драгоценностями. То, что он увидел, снова заставило его напрячься. В ларце лежали в основном золотые монеты, среди которых попадались серьги и кольца с камешками и без них. Внизу отдавали матовой белизной бусы из крупного жемчуга, оправленного в золото и серебро, а в одном из углов светился глубоким небесным светом необычный камень величиной едва ли не с голубиное яйцо, оправленный в серебряную сетку с кольцом на самом верху. Он притягивал внимание куда сильнее, чем все остальные ценности, словно в нем таилась какая-то магическая сила. Дарган не утерпел и стал по очереди натягивать на пальцы кольца с печатками, сравнивая их с перстнем, подаренным императором. Они оказались не одинаковыми, с вензелями, с печатями и без них, но все без исключения по красоте не уступали государеву подарку.