"История любовная" - читать интересную книгу автора (Шмелев Иван Сергеевич)XПодходя к крыльцу, я увидал конторщика Сметкина, который утром читал «про счастье». Он раскланялся, мотнув на мои тетрадки: – Жара вам теперь-с, с экзаменами! Сам, бывало, страдал ужасно, перед дипломом!… Его усики и прыщи показались особенно противными, и я сказал: – Наши экзамены не чета вашим, городским! Да ты и училища-то не кончил, выгнали тебя! Мне Василий Васильич говорил… Он по-дурацки ухмыльнулся: – Выгнали… А в каком смысле выгнали? Надо знать. А дяденька в меховом деле понимает только. А я сорок рублей в месяц получаю! Вот вам и выгнали! – И нечего здесь болтаться! – закричал я. – Извините, я к тетеньке хожу! – нагло ответил он. – Тетенька не на нашем крыльце! И потом… – вспомнил я слова Гришки, – ты гнилой… можешь нас заразить! Он подскочил ко мне, так что я поднял книжку. – А за это я… исколочу! – проговорил он злобно. – Ты, кишочки зеленые… смотри!… И как раз появился Женька! Он подошел «полковником», налился кровью и пробасил: – В-вон отсюда!!! Или я тебя… вышвырну!… Он сказал так решительно, словно железным голосом, что Сметкин сейчас же сдал. – Да они ко мне придираются, а я только… к тетке сюда хожу! – Связываться со швалью… – сказал Женька, толкая плечом конторщика. – Ноги ему поломать!… – послышался голос кучера. – Ты, гнилой черт, лучше не заявляйся! Знаю, чего ему надо! За Пашкой привдаряет, давно гляжу… – Вот-дак ловко! – побледнел конторщик. – И не думал… Они мне «Листок» давали про «Чуркина», я и дожидался!… «Листок» я ему давал, передавала Паша. Мне стало стыдно, и я сказал: – Это верно, за «Листком» он ходит… И мы ушли. – Ну что, – А, видел… Пока ничего… Посоветоваться к тебе… Это мне польстило. Когда мы пришли в мою комнату, Женька насупил брови и сказал нехотя: – Гм!… Хотел под дверь – Какой черт?! – удивился я. – Домовой хозяин. А то девчонки… Я ничего не понял. Какие девчонки, где?… – У меня пошло перед глазами. – – Так вот… – сказал он мимо меня и кашлянул. – Чего ты так? Разве ты с ней знаком?… Сердце мое сжималось, но я сдержался. – Конечно… недавно… – Она хотела даже… – Ого! – насмешливо сказал Женька, но губы его скривились. – И я чувствую, что она… Ну, это… для тебя не интересно. Хочешь послать письмо? – насмешливо сказал я. – Попробуй… – Нечего и пробовать! – заносчиво крикнул Женька. – Мы уже переговорили… раньше заборных комплиментов! Пожалуйста, не форси, что можешь стать на моей дороге! Глупо. Да и рано, только четырнадцать!… – Во-первых, давно пятнадцать, а все дают шестнадцать! И я… произвожу впечатление на… же-нщин! Что у меня нет усов, это только… наивная девушка может!… И у Аполлона тоже нет усов, а все… признают! Женщины ценят глаза и… ум! Пушкин вовсе не был красив, а все с ума сходили! – сыпалось из меня. – Всякую женщину можно покорить… жаром души и сердца! И все поэты имеют миллион поклонниц!… Женька слушал насмешливо и почесывал себе нос. Я боялся, что он скажет сейчас такое, что сразу меня убьет. Но он только сказал – «гм… гм!…», – но и это меня убило. Из этого «гм!» я понял, как он уверен. – Ты всегда признавал только и-де-альную любовь! – насмехался он надо мной. – Можешь и-де-ально любить ее! Не запрещаю! Люби! А я смотрю реально, и она бу-дет Мне представились ее косы и царственно-бледное лицо, и я остро почувствовал – – А я по одному ее голосу чувствую, что она недоступна… ничему низменному и грязному! Да ты не в старуху ли влюбился? – пробовал посмеяться я. – Повивальная бабка, акушерка? Жирная старуха в бородавках? Но у ней уже есть любовник, «Рожа»! – «Ро-жа»?! – поразился Женька. – Не может быть!… Я ему рассказал про «Рожу». А сердце ныло. Я оглядел его длинный нос, выпуклые глаза, «рачьи», его долговязую фигуру. Не может – Так ты в эту старуху врезался? – пробовал я дразнить. – Нечего дурака ломать! – рассердился он. – Она – ученая акушерка, красавица… Читал на вывеске – «Акушерка, С. К. Постойко»? А я думал, что это – повитуха! – Конечно, я мог бы подождать до субботы и проводить из церкви, но надо ковать железо, пока горячо! И Македонов советует… Написал признание в любви и прошу свиданья… хотел под дверь сунуть, чтобы сегодня же приходила в Нескучный… прошу решительного ответа. А этот черт… и девчонки торчат, увидят! – Женька, я должен тебе сказать… – Да, недурна… – процедил он сквозь зубы. – Не запрещаю… пожалуйста! Я смотрю на нее просто как на красивую же-нщину! Не люблю рассысоливать! Не я, а она мной заинтересовалась? Ясно, что я ей нужен!… А ты еще слишком молод! Попробуй… – повел он плечом и сплюнул. – Только ничего не выйдет. – Но почему ты воображаешь, что она так легко смотрит на… на любовь? Она же не – Есть данные! – сказал он нагло. – Видно сразу, что ищет приключений. И вот, написал письмо… Просмотришь? Хоть и сосало сердце, но мне польстило, что Женька со мной советуется. В сочинениях он всегда просил просмотреть ошибки и, главное, знаки препинания. – Если хочешь… – скромно ответил я. Он достал «Учебный календарь М. О. Вольфа» и вынул письмецо на розовой бумажке. На уголке был голубь, с конвертиком, в веночке. – Знаешь… катнул стихами! Я так и вспрыгнул. – Ты… сти-хами?!. – А что, не могу я, по-твоему, стихами? Чепуха! Ни черта наскоро не вышло, а то бы я… Сдул из Пушкина! Македонов тоже своей из Пушкина. Мелкие стишки, никто не знает… – Пу-шкина-то не знают?! – А ты, зубрила, всего Лермонтова знаешь? – спросил он хитро. – Надеюсь, «Мцыри» даже наизусть могу. И почти весь «Маскарад»… – А это откуда, помнишь? – Конечно, помню! Это… из «посмертных стихотворений»! – На-ка вот, из «посмертных»! Это и есть из Пушкина! – Как из Пушкина?! – Так из Пушкина! Зубрила, и то не знаешь. А она и подавно. В пятницу ты отсутствовал… Я самого Фед-Владимирыча нарочно спросил, что вот, в одном журнале предложено угадать, какого знаменитого поэта стихотворение… – «Вы съединить могли с холодностью сердечной…» и прочитал до конца! Не Лермонтова? Тот так и бухнул: «Понятно, Лермонтова. Сразу его дух сарказма виден!» Даже Фед-Владимирыч промазал! – Ра-зве это из Пушкина? – Разве? В книжке не ошибутся. Ну, слушай… «Посвящается – С. К. П.»…! – Но, по-моему, тут надо знак восклицательный, а у него стоит точка? а?… – Да, пожалуй, лучше знак восклицательный… – сказал я, считавшийся в этом деле специалистом, – пожалуй, лучше! Хотя можно и точку, как утверждение…? – Никакого утверждения! Я же… что? Я ей с восторгом, как страсть! Обязательно знак восклицательный… Спроси хоть Фед-Владимирыча. – А ошибок нет? – покосился я на письмо. – У Пушкина списал, какие ошибки! Мое посмотришь. Дальше: – По-моему, очень хорошо! А дальше я сам, стихами: «Ученик 7-го кл., Московской… и т. д… Прошу назначить свиданье в Нескучном, день и час. Если можно, сегодня даже, так как день табельный». – Ну, как находишь… сильно выражено?… Он пытливо смотрел в глаза, правду ли я скажу. – По-моему, очень сильно! – слукавил я, радуясь, что стихи смешные, а «из Пушкина» она, конечно, сейчас узнает: ведь она очень развитая. Мне даже показалось, что и я угадал, что «из Пушкина». – Нарочно вкатил – «посвящается», чтобы она не подозревала?! – выпытывал меня Женька, упорно смотря в глаза. – А… размер выходит? Ничего такого?… шероховатостей?… – Да ничего… Только, лучше бы… – «Скажите, небожи-тельница, да? Ваш друг покорный навсегда!» Размер, понимаешь, лучше… И потом, ты же не хочешь быть рабом ее?!. – Почему это – «небожи-тельница»! Сентиментальности… А раб… это для… сильней подействовать. Размер?… Ну, не стоит переписывать, мысль выражена! – Как хочешь… Только вот – «красавица, что да!»? Вот это – что да?… Немножко режет ухо, как какофония… – Какая там какофония! – рассердился Женька. – Не глупей тебя. Ты бы вот написал попробовал! Помню, как «мельницу» из «Русалки» хапнул! У меня захватило дух. Я сказал: – Да я и написал! – – Пока… не – Уж не Пашка ли твоя – «любимое существо»? Ну, с горничными это не считается. Еще ни один поэт не посвящал горничным! – издевался Женька. Это меня убило. – Во-первых, я написал… «Мечте»! Я представляю себе любимую женщ… то есть существо, как идеальное существо! как Музу! Для нее я готов броситься в стремнину, в бездну!… погаснуть во мраке дней моих! испустить последний вздох у подошвы ее ног… не у подошвы, а… так сказать, под чарующим взглядом ее очей! Здесь выражена вся глубина, вся мучительная сила моей… волнующейся любви… моих идеальных стремлений, как, например, у Дон-Кихота или у… Фауста! Нет, не у Фауста, а у… у этого вот, у… – У Демона? – спросил Женька. – Ради тебя… «все проклинаю, ненавижу»?… – Нет, ничего ты не понимаешь! – кипела во мне досада. – Я весь в… истине, добре и красоте… как Фед-Владимирыч объяснял о «душе поэтических произведений»! Когда разбирали «Чуден Днепр при тихой погоде»! И я… переливаю чувство в стихи! Чту, как Богоматерь с Младенцем на руках, молюсь!… – Врешь! – поддевал меня Женька, – ты просто в душе-то мечтаешь, знаю – о чем!… – О чем? о чем?… Ты хочешь взять добычу и вступить в эту, в… физиологическую связь, я… я боготворю в Женька махнул рукой. – Ты не знаешь же-нщин! – сказал он басом. – А ну-ка, почитай про… чего ты написал! – и я по его глазам понял, что он боится, что я написал лучше. Задыхаясь, я прочитал – «Неуловима, как зарница…», что написалось утром. Я сразу понял, что зацепил его. Он потягивал себя за нос, моргал и морщился. – Вот дак… сочинил! – проговорил он раздумчиво, а я хорошо заметил, как натянулось его лицо. – Это ты просто под Пушкина! Сразу видно, что его дух! «Скажи мне, чудная девица!…» – Во-первых, не «девица», а «певица»! – Ну – певица… Это сразу видно. «Спой мне песню, как синица…» Девица, певица, синица… В нем кипела досада, зависть – по глазам видно было. Это после его-то – «что да»! А у меня – «Погасну в мраке дней моих»! В «Ниве» даже напечатать можно! А у него – «что да»! – Стихи – пустяки! – проговорил он, позевывая, и я сразу почувствовал, что и зевает-то он с досады. – Женщины ничего в стихах не смыслят! Женских поэтов нет?! Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Вашков… Надсон! А ни одной бабы нет. Им не стихи, а они любят в мужчине силу и… упорство! У нас на дворе гимнаст из цирка живет, так какие красавицы к нему ездят, с буке-тами! Купчиха с Ордынки отравилась на крыльце, даже в газетах было… С Македоновым он приятель… И говорил всегда: «Если хотите успехов – развивайте мускулатуру!» Гляди… как сталь! – Ну… а зачем ты сразу через два класса? Это же ложь! – зацепился я за последнее, лишь бы его притиснуть. – Ну, а что тут особенного! – растерялся он и сейчас же полез наскоком. – Я и должен быть в седьмом! Это «Васька» меня несправедливо… А она все равно не знает. И по фигуре в седьмом как раз! Чтобы заинтересовалась. Все-таки солидней!… – Обманом хочешь, а не своими достоинствами! – не знал я, чем бы его донять. – Но ты же… но она же может обидеться… Ты говоришь, погоди… глупо – Какая же ты дубина! – усмехнулся Женька. – Во-первых, я пускаю комплимент… Это сказал сам Пушкин! Ты пойми: кто вас не любит, тот… в сто раз глупей!! Значит, я весь в ее власти! Какая тонкость слов! Это же ка-кой комплимент! Только Пушкин мог так тонко…! Сейчас подсуну ей под дверь, и будем ждать в Нескучном. В Нескучном, где «Первая любовь»!… Он ушел торжествующий, а я терзался. Ну да, он сильнее меня и выше. И очень остроумен, а женщины это любят. Он станет ей врать и хвастаться. Пожалуй, скажет, что я горничной написал стихи?… Ну и пусть, и пусть!… «Хорошенькие… как вы!» – радостно вспомнил я. И вспомнилось со стыдом: «с горничными это не считается!» |
||
|