"ДМБ" - читать интересную книгу автора (Охлобыстин Иван Иванович)Дикий прапор и Сирена.– Товарищи призывники, – сказал прапор. – Надо понимать всю глубину наших глубин. Короче, поехали. – Командир, – спросил очкарик. – А нам оружие дадут? – Триста тридцать пять, – как-то качнувшись на месте, обещал прапор и вывел нас на влажный вечерний проспект. Мимо шли гражданские люди, в своих нелепых заботах и переживаниях. – Трезвые люди! – изумлялся Федя, изрядно одуревший за время своего сидения в приемнике. – Женщины! – вторил ему тощий. – Без бороды! – поддакивал я, трогая себя за колючий подбородок. Всю дорогу прапор у нас клянчил деньги: – Мужики, а у вас деньжат нэма? Треба сувенир командиру купить. Генералу. Циркуль для схем. – Нэма, мужик, деньжат, – отвечал я. – Не дам, у меня только для еды, – говорил Федя и почему-то щупал себя за массивный пах. Наконец, у тощего, который оказался студентом института международных отношений и Владиком, средства нашлись . . . – Заманал ты меня военный, – вздохнул он и выудил из кармана котлету пятидесятитысячных купюр и представился нам, – меня, однополчане, зовут Владислав, для вас – Владик. Я продал папин микроскоп. – Папа микробы смотрел? – спросил Федя. – Смотрел, курилка, – согласился Владик. Мы пришли в ресторан на речном вокзале и сели за стол у самой эстрады. Тут же к нам подскочил вертлявый официант и замер над головами в ожидании солидного заказа. – Что будем кушать, мальчики? – спросил у нас бывший студент. – Я много, – тут же сориентировался Федя и добавил, – оливье и майонеза побольше. У нас в столовой хорошую оливье давали, много. Однажды я даже в обморок упал. Обкушался. Меня мастер домой нес. – Какая отвратительная история, – брезгливо сморщился Владик и повернулся к официанту, – Мне рулечку жирненькую и винца молодого. Официант быстро зачирикал карандашом в блокноте. – Труа бутте де водка. Авек плизир, – отчего-то перешел на французский прапор. Я взял шашлык. Официант вильнул отвислым задом и удалился за заказом. И началось. Владик женщину-проктолога из Уфы заклеил и пошел танцевать, я пел со сцены «Сиреневый туман», Федя все оливье в ресторане сожрал. – Мадмуазель, – кружась в танце, шептал Владик своей партнерше. – Вы прекрасны! – Как Эдита Пьеха? – кокетливо уточняла та. – Определенно! – восторженно вздыхал очкарик и просил. – Можно я вас мягко потрогаю за талию? – Но талия гораздо выше, – смущалась докторша. – Разве это сможет стать препятствием для наших флюидов? – не понимал Владик. – Это не может, но вот тот мужчина с патлатой бородой за третьим столиком может, – объясняла блондинка. – Почему? – негодовал наш влюбленный призывник. – Потому что это мой муж – Григорий Савельевич Топоров – серебряный призер чемпионата Европы по метанию молота, – информировала она и любопытствовала, – а как вас зовут? – Зовите меня просто – Элвис Пресли, поэт-песенник, – откликался расстроенный студент. Пока мы ели, пели и танцевали, прапор опустошил бутылку столичной в одно лицо и сдал окончательно. Он поднялся из-за стола, вышел на мягких ногах в центр зала и с криком: – Пропади все пропадом! – начал выделывать такие лихие фортеля ногами, что дважды его из салатов на ближнем столе вытаскивали. Кончилось это предсказуемым появлением военного патруля. Начальник патруля, майор по званию, отдал распоряжение двум морячкам и те, деловито заломив прапору руки, потащили его спиной к выходу. – Негодяи! – орал, как резаный, прапор. За неимением лучшего плана я подошел к патрулю и сказал: – Товарищи военные! В принципе, я не против, чтобы вы этого гидроцефала спеленали, но он меня и моих закадык в армию транспортирует на выполнение почетного героического задания. Если вы его все-таки заберете, то мы однозначно поменяем явки и разбежимся по району, как крысы. Решать вам. Майор подумал и решил: – Армии нужны солдаты. Без солдат в армии абсурд и коррупция. Счас урегулируем. С присущей всем армейцам смекалкой, он подошел к нашему столу и налил два стакана водки. Один стакан офицер употребил сам, другой заставил выпить прапора. Тот выпил, издал гортанный выкрик и опал, как озимые. Майор удовлетворенно хмыкнул и, сопровождаемый морячками, удалился. Пришлось нам самим на сопроводительные документы смотреть. Между карманным календарем с голой гражданкой и фантиком от соевой шоколадки «Балет» мы нашли свои военные билеты. По документам мы плыли на пароходе «Рихард Зорге» в город Икс, в часть со сложной цифрой, служить ракетчиками стратегического назначения. – Федя, ты хотя бы понимаешь, что тебе доверят кнопку от атомной бомбы? – поздравлял Владик. – От ядерного щита, дружище, – кивал я. – Надо очень, – пожимал плечами невозмутимый слесарь-инструментальщик. – А я бы бахнул, – сознался я. – Юноши, а не хотите продажной любви? – на привокзальной площади предложила нам, возникшая неведомо откуда привокзальная синявка. – Я тебе сейчас лицо обглодаю, – сообщил Федя. Синявка отчего-то сразу прониклась и растворилась в толпе столь же стремительно, как и появилась. Тут наш прапор пришел в себя, оглядел площадь безумным глазом и пытался от нас убежать с опереточным криком: – От меня не убежишь! Мы кинули ему в спину сумкой и поймали. Потом на вокзале он, как пес, захотел в туалет. – Хочу пипи, – заявил он и остановился. – Елки-палки, военный – тебя в спешке делали, твоя жизнь реклама – безопасного секса, – вздохнул Владик. – Иди вон в кусты. – посоветовал я прапору. – Офицеры в кустах не слабятся, – гордо возразил тот. – Что нам тебе – баобаб искать? – рассердился студент. – Давайте его в туалет на вокзале отведем, – предложил сердобольный Федя, – чего ему страдать? Пусть поссыкает. Мы отвели прапора на вокзал в туалет. Он вошел туда и заперся в кабинке навсегда. – Открывай, подонок! – полчаса кричали мы ему. – Сарынь на кичку! – неслось из кабинки, после чего прапор обязательно спускал воду и дико хохотал. – Прапор – глубоко невоспитанный тип! – сформулировал Владик. – Определенно, – согласился Федя. – Что там невоспитанный – дикий прапор! – поправил я. Пришлось прапора через дырку под дверью, за ноги вытаскивать. Я его за левую туфлю тащил и отчего-то представлял, что, скорее всего в этот момент, на другом конце города, в моей съемной квартире, среди распоротых подушек дико тоскуют по мне братья Улугбек и Максуд. Короче, еле прибыли к кораблю. Прапора нес на плече, как казак невесту, Бомба. Стюард не хотел нас пускать, ему не нравилось настроение прапора. – Он не пассажир, а дрянь какая-то! – беспокоился моряк. – Вы что такое говорите! – вмешался я и объяснил, – данный субъект – герой трех горячих точек, балтиец, с контузией на всю башку. У него к вечеру давление подскакивает до трехсот шестидесяти. – Точно? – не поверил стюард. – К гадалке не ходи, – заверили мы его в один голос. – Ладно, заноси, – смягчился моряк, – но в коридор героя не отпускать. У меня ковры. Уже в каюте мы еще попили пивка, положили прапора, где чемоданы, и договорились называться по военному, для азарту: я – Пулей, Владик – Штыком, Федя – Бомбой. – Будешь ты, Федя, Бомбой. – Почему Бомбой? – Потому что вспыльчивый. Ты, Владик, будешь Штыком, потому что стройный, а я буду Пулей, потому что в цель. Пароход, как обдолбанный, мчался прочь от нашего города, за бортом стремительно проплывали дохлые собаки с мечтательными выражениями на застывших мордах и речные семафоры, с багажной полки беспрерывно пердел проказник прапор, в миру Коля Казаков, а мы мечтали о подвиге. – Если пошлют в горячую точку и наградят звездой, то квартира без очереди, – сказал Бомба. – И, конечно, везде без очереди. – А если еще и ногу оторвет, – продолжил я, – в собесе деревянную дадут, попугая-матершинника и черную метку. – А пиратов больше нет, – с грустью заключил Бомба и откусил пирожок. Бомба ошибался. На верхней палубе пробили склянки и я предложил: – Может, по кораблю погуляем, с морскими традициями познакомимся? – Я проголодался, – поддержал мою инициативу Бомба. – И я не прочь предаться легкой, поэтической флегме, – с достоинством согласился Штык. Мы связали спящего прапорщика простынями и вышли из каюты. Сразу же в коридоре мы столкнулись с матросом, который тащил ящик шампанского куда-то вглубь. – Кто гуляет? – спросили у него. – Леопольда Роскошного жениться везут, – ответил моряк и облизнулся, – с цыганами и кордебалетом. – Обожаю кордебалет, – вздохнул Штык. – Про этого Леопольда в газете «Гудок» писали, что он цыганский барон и наркотиками торгует через ларьки Союзпечати, – вспомнил Бомба. – Роскошно жить не запретишь! – заключил я. Мы поднялись по лестнице на палубу. Прошли мимо окон ресторана. Уселись на деревянные шезлонги у борта и стали смотреть на темный берег, проплывающий мимо. – Когда-то я хотел стать капитаном подводной лодки, – признался Штык, помолчал и добавил, – но у меня клаустрофобия. – А я с папой каждое лето плавал на пароходе «Иван Сусанин», – включился я в романтическую беседу, – папа ночью воровал воблу, которую моряки сушили на корме. – Вобла соленая и хрустящая, – кивнул Бомба. – Правда, помимо воблы, папа еще воровал личные вещи пассажиров и однажды нас крепко потузили и высадили на берег. Больше мы не плавали, а скоро папа умер от глубокой старости и не оставил никакого наследства, – закончил я рассказ. – Сквалыга, – крякнул Штык. – Романтик! – поправил я его и предложил – может, немного расслабимся? – У меня кончились деньги, – пожал плечами Штык. – Но у нас есть Леопольд Роскошный, – напомнил я. – Предполагаешь, что Леопольд – хлебосол и душка? – нехорошо улыбнулся Штык. – А как же! – кивнул я, – он же барон, у них это в крови. Мы спустились вниз, подошли к двери куда матрос затаскивал шампанское и постучались. – Ес!! – утвердительно раздалось с той стороны. Дверь распахнулась и нашему неискушенному взору предстало зрелище достойное кисти художника Ренессанса: в окружении пожилых цыган стоял молодой человек тридцати с небольшим, в дорогой английской тройке и обнимал крепкого брюнета. Лицо брюнета нам рассмотреть не удалось, поскольку он стоял к нам спиной. Единственное, что определяло барона как представителя древней нации, так это многочисленные золотые кольца с бриллиантами, унизывающие его тонкие пальцы, да еще гигантская золотая серьга в левом ухе. На наше появление он отреагировал взлетом правой брови и ехидным вопросом, – что, кавалеры, – погадать пришли? Очарованный сказочной фигурой этнического аристократа, я не нашел ничего лучшего, как сразу предложить, – может, в картишки перекинемся? – Играть на что будем? – стольже ехидно продолжил свои распросы барон, огрядев нас с головы до ног, – на спички? – При вашем высоком положении, как-то на деньги и не удобно предлагать, – тут же парировал я и предложил, – на просьбу. Мы тут в армию собрались и очень бы хотели, что бы вы нам спели песню. – Песню?! Спел!? Я?! – изумился Леопольд, оглядел окружавших его цыган и оглушительно захохотал. Цыган тоже, как прорвало. Когда первые страсти утихли, барон выкушал еще одну рюмку и сказал: Значит, песню. А вы? Что вы можете? Тут проявил себя Бомба. Экс-инструментальщик шагнул вперед и решительно буркнул: Все! – Это ставка! – с уважением согласился Леопольд и опять захохотал на минуту. Наконец он успокоился и спросил, – какую игру выберем? Блек джек, голд джек, покер? – Чего тянуть ваше драгоценное время, – ответил я, – Предлагаю нумеро. – Нумеро, о, простота – мать совершенства, – кивнул Леопольд, ослабил объятья и брюнет, как мешок с селедкой тяжело осел на пол. Леопольд отбросил окровавленный нож, обтер руку платком и тут же выложил передо мной колоду. Я полистал карты, нашел их приятными и положил назад на стол. – Ну так я беру?! – улыбнулся барон. – О чем разговор!? – развел я руками. Леопольд, не задумываясь взял из колоды карту, перевернул ее и положил передо мной. Туз пик. Я тоже взял карту и тоже туз пик. На столе лежало два туза одинаковой масти. Цыгане привстали и потянули руки за пазухи. – Немного странно, но по всему выходит, что нам с вами везет! – развел руками Леопольд и показал на дверь, – пойдемте веселиться, вот только я к папе зайду на секунду. Спрошу разрешения. Законы. Кровь не водица, тем более цыганская. Мы вышли в коридор, Леопольд постучался в соседнюю каюту, открыл дверь и вошел туда. Посреди каюты в кресле с высокой спинкой сидел пожилой господин и слушал радиоприемник. Передавали Баха. – Что тебе, скотина? – грозно спросил он вошедшего Леопольда. – Папа, я попеть хочу, – ласково ответил тот. – Пошел вон, скотина! – рыкнул на него папа, схватил прислоненную к поручню кресла тяжелую дубовую трость с серебрянным нашабашником и замахнулся на родственника. – Спасибо, папа! – спешно ретировался тот. – Чтоб ты сдох, скотина! – летело ему вслед. – Милейший человек, – закрывая за собой дверь, в полголоса признался барон, – терпеть его не могу. Редкая мразь. Вообще он мне не папа, а тесть. Будущий. Чтоб его черти съели! Пошли! Нас провели в ресторан, заказали еду и напитки. Сам Леопольд ушел куда-то вглубь сцены. Не успели мы докушать жульен, как кулисы разъехались и на сцену с визгом выскочили сначала кордебалет, потом четверо цыган с гитарами наперевес и наконец появился Леопольд. Он действительно был очень роскошный. После феерического вступления кордебалета, отчего Штык потерял аппетит и покрылся холодной испариной, Леопольд сложил руки на груди и запел на итальянском языке «Санта Лючию». – А это тоже цыганская песня? – полюбопытствовал я у сидящего рядом огромного цыган. – Хорошие песни все цыганские, – кивнул он. И он был прав, поскольку на припеве в дело вступили гитары. К финалу девицы кордебалета выскочили в зал, схватили нас за руки и затянули на сцену. Уже стихали последние аккорды, как в зал вошла высокая, но при этом беременная цыганка со стервозным лицом. Все сидящие в зале цыгане почтительно встали. – Это моя невеста – Сирена Владимировна, гадюка подколодная, молодости меня лишить хочет, бай-бай электрошоком укладывает – шепнул нам Леопольд и закричал в зал, – Сиричка – нежность моя! Зачем ты встала, тебе же доктор сказал больше спать! Так будет лучше для нашего бэби! – Не рви мне нервы, Леля, – грозно начала она, – ты опять пил! Мое сердце сказало, что это правда. Карты подтвердили. – Сирик! Майн либэ! Это ложь! Отвратительная, мерзкая ложь! Твой орган заблуждается, а карты – просто суеверия – взвизгнул барон, перегнулся через стойку бара, ухватил там из блюда горсть зерен кофе и сунул себе в рот. – Леля, мерин ты поволжский, я тебя предупреждала! – негодовала невеста, приближаясь и на ходу доставая из-под подола электрошоковую дубинку. От расправы барона спасло неожиданное появление дикого прапора. Нашему славному вояке, каким-то образом удалось избавиться от пут и на данный момент он с неистовым воплем «бляди-и!!» мчался через ресторан, неся перед собой на вытянутых руках оборванный штурвал и рынду. За прапором с криком «Полундра!» бежало пятеро потных матросов. – Так, гвардейцы! – схватил нас за рукав барон, – вот моя просьба – я жениться не хочу, я хочу с вами в армию. Я два раза от ее отца бегал – с самолета прыгал, с поезда сигал. Результат нулевой… – Говно вопрос!.. В армии тебя не достанут – за два года либо тебя убьют, либо Сирена разлюбит… Армейская традиция… – кивнули мы и начали незаметно пробираться к выходу. Пока мы спускали лодку на воду, в ресторане происходили следующие мероприятия: обезумевший от свободы прапор размахивал над головой рындой. Подойти к нему не представлялось возможным. Положение спасла Сирена Владимировна. Она, как-то особенно посмотрела военному в глаза, два раза щелкнула пальцами и спросила: – Потанцуем, красавчик? Прапор непроизвольно выпустил рынду и шагнул навстречу прекрасной цыганке. А та его тут же увалила добрым разрядом в молочные железы. А мы уже плыли. Я, Бомба и Штык гребли, а Леопольд стоял на носу лодки, задумчиво смотрел на приближающийся берег и бормотал: – Ночь пройдет – и спозаранок в степь, далеко, милый мой, я уйду с толпой цыганок за кибиткой кочевой. Идеальный вариант! Проклятый прогресс! Век расшатался! Цыган – брокер! Цыган – хакер! Абсурд! Где традиции? Пора к корням! Шлеп, шлеп и по кибиткам кочевым! – Леопольд, вернись! – донеслось с палубы парохода, – Леопольд, папа сердится! Леопольд, я тебя люблю! Леопольд, я тебя зарежу! – Так! – закричал на голос барон, попутно производя всякие неприличные жесты руками, – Жениться не буду! Папу в жопу! Я тебя тоже очень, но все равно не дождетесь! Назад к традициям! Чавелла! Стоящая у поручней палубы Сирена кивнула и, подошедшие сзади, цыгане тронули гитары за струны. И Сирена запела. Что это была за песня!? Что это была за страсть!? В звуках невидимыми серебренными нитями слились страх, смех, смерть, неразделенная любовь, мерцание далеких звезд, дефолт и выход «Спартака» в четвертьфинал. Леопольд зажимал ладонями уши, но слезы все равно струились по его смуглым щекам. Мы рыдали просто в голос. Наконец барон не выдержал, отчаянно крикнул нам, – поворачиваем!! – и запел сам. Утром пароход нас высадил на пристани города Икс, а сам поплыл дальше, увозя влюбленных навстречу их цыганскому счастью. Обстоятельный с бодуна прапорщик, построил нас, тщательно пересчитал и прочел нотацию: – Товарищи призывники! Наш священный долг защищать родину и соблюдать правила гигиены, иначе все пойдет через жопу. Поэтому для более эффективного следования в часть, нужно сесть на автобус и проследовать в часть. – Совсем ведь другой человек! – восхищался Штык, глядя на вчерашнего безобразника. – Пьяница мать – горе в семье, – поддержал его Бомба. А я не удержался и спросил: – Товарищ начальник, а вы помните, что вчера генерала за выю укусили? – Не согласен, – отрезал Казаков, – что погулять мог – да. Цыгане тем более! У нас, у военных такое водится. А как же! Мы должны иметь некоторый гражданский отдых. Но чтобы генерала, да еще в такое место…..! Нет. Отставить. У нас – субординация и выслуга лет. Он посадил нас на автобус и повез в часть. Вскоре автобус выкатил за город и затормозил на остановке у длинного бетонного забора. Мы, позевывая, вышли на улицу. – Вот она, родная! – восхищенно сказал прапор и показал на забор. – На склад похоже, – отметил Бомба. – Нет, товарищ призывник, – это не склад, это то место, где вы интересно проведете два года, – заявил Казаков. – Не сомневаюсь, – кивнул Штык. После сдачи документов в штаб, Казаков повел нас в баню, где отобрал личные вещи и выдал наше первое обмундирование, при этом снабдив первой мудростью. Он сказал: – Без свадьбы только мухи женятся. – На что именно он намекал нам так и не открылось. Пока прапор вел нас в баню, нам удалось сложить свои первые армейские чувства. Проходя по плацу, мимо спящих на теплом асфальте тощих армейских собак, Бомба сказал: – Здесь нам кушать не дадут. Штык посмотрел на стоящего на другом конце плаца полковника и заметил: – Кадр с постера «Не хватайтесь за оголенный провод». Я сказал проще: – Полное говно. После того, как мы приняли ледяной душ с хозяйственным мылом и скипидаром, прапор выдал нам портянки. В итоге портянки повязал только опытный Бомба, а мы попрятали их по карманам. За этим прапор выдал нам по белой тряпочке и по нитке с иголкой. – Пришивайте подворотничок к воротничку на гимнастерке, – приказал он. – Мы не умеем, – сказали мы. – Никто не умеет, – ответил Казаков, – дело ни в умении, ни в желании и вообще ни в чем, а в самом пришивании подворотничка. Скрепя сердце, мы принялись колоть иголками жесткую материю. – Армия – не просто доброе слово, а очень быстрое дело, – гудел над нашими головами прапор, – так мы выигрывали все войны. Пока противник рисует карты наступления, мы меняем ландшафты, причем вручную. Когда приходит время атаки, противник теряется на незнакомой местности и приходит в полную небоеготовность. В этом смысл, в этом наша стратегия. – Еще немного – и я сойду с ума, – вздохнул Штык. – Я уже сошел. – признался я, – у меня глаз дергается. – А я себе палец пришил, – вставил Бомба. После бани Казаков, в качестве первичного ознакомления с местом несения службы, показал нам секретный объект – установку запуска межконтинентальной ракеты. По началу нам показалось, что это очистительные сооружения. Перед нами высились два полупроржавленных цилиндра десятиметровой высоты. – Отсюда, ребятки, – торжественно объявил нам прапорщик, – наша Родина диктует свою непреклонную волю остальному мировому сообществу. Внутри установка напоминала трансформаторную будку, и Бомба тут же наступил в собачью какашку. – Ишь, ты! – сказал он, и вытер подошву об край чугунного люка, ведущего непосредственно к пульту управления. – Может, бахнем?! – предложил я Казакову и кивнул на заветную кнопку размером со спелый помидор. – Обязательно бахнем и не раз, весь мир в труху, но потом, – пообещал тот и повел в столовую, где нас накормили не пойми чем, без единого витамина. Кормили за отдельным столом. Кроме нас в столовой сидело еще триста человек на одно лицо, причем голодное. Сидящие ближе всего к нам, принялись живо обсуждать наши гастрономические преимущества. – Этих жарить нельзя, – изрек один из сидящих. – Нельзя, ужарятся, – поддержал его другой. – Лучше тушить, – добавил третий. Штык брезгливо пододвинул к себе алюминиевую миску, взял двумя пальцами оловянную ложку, ковырнул бурый ком каши, поднес к лицу, понюхал и кинул опять в тарелку. – Гадость какая! – сказал он. – А мне нравится, – наворачивая кашу за обе щеки, вставил Бомба. – Очень бы я не хотел с тобой в голодный год на необитаемом острове очутиться, – бросил ему Штык. Солдатик с подагрическим лицом, который раскладывал по нашим тарелкам неизвестный продукт спросил нас: – Как там на гражданке? Бабы есть? – Практически нет, – ответил я, – диву даемся. – Слушайте. Где наш дикий прапор? – неожиданно заметил Штык. Мы огляделись и действительно не обнаружили Казакова. Это нас в некотором роде даже напугало. Мы тихенько покинули свой стол и вышли на улицу. – Скажите, военный, – тут же обратился к первому попавшемуся офицеру Штык, – а где у вас тут буфет? – Новые что ли? – хмыкнул тот. – Да, – кивнули мы. – Ну, тогда, новые военные, отдайте мне быстренько честь, а потом берите эту хреновину, – и он показал на огромную катушку с кабелем, – и тащите ее вон к тому мужику, – офицер показал на другой конец плаца, – мужик тоже военный, не забудьте отдать ему честь. Что же касается буфета, то бишь чипка, то чипок там же. – и он показал на утлое, двух этажное здание желтого цвета. Мы не стали возражать, понимая бесперспективность, отдали, как могли честь, и покатили катушку. – Не нравится мне это, – вздыхал Штык, – Так можно грыжу получить. – Главное – буфет, – возразил Бомба, – грыжа на голодный желудок, это не дело. Вот когда я в армию уходил, мы скушали семь ящиков оладий. Меня весь цех провожал. – А меня весь факультет, – вставил Штык. – А меня все казино, – добавил я. Наконец, мы докатили мерзкую катушку до другого военного. Он списал номер на катушке и распорядился: – Кругом шагом марш. Катушку катить обратно. – Очень все как-то здесь странно, – задумался Штык, – у меня плохие предчувствия. – Мне наплевать на предчувствия, плохо, что мы от еды уходим. – сказал Бомба. – Так в чем дело! – решил я и отпустил катушку. Остальные последовали моему примеру. Никем не удерживаемая, катушка покатилась вниз, быстро набирая скорость. Когда мы входили в буфет, вдали что-то грохнуло и кто-то душераздирающе вскрикнул. Первым, что мы увидели, был огромный портрет пожилого, грузного мужчины со свирепым лицом в генеральском мундире над стойкой. – Кто этот герой? – ехидно поинтересовался Штык у буфетчика. – Это батя, – сухо ответил тот. – Вопросов нет, – согласился Штык и попросил, – дайте меню. – Я сам меню, – сказал буфетчик, – Ром с бабой, корзинка с повидлом, булка с маком, лимонад «Колокольчик», сигареты «Прима». – А кофе? – уточнил бывший студент. – Кофе – только офицерам, – ответил буфетчик и объяснил, – от кофе нервы. Приказ генерала. – Давайте все. – не выдержал напряжения Бомба. Тут в буфет вошел наш прапор. Увидев нас, он облегченно вздохнул, – Нашлись! – Присаживайтесь товарищ прапорщик, съешьте корзинку с повидлом, – предложил я. Казаков охотно принял корзинку и сообщил: – Надо в казарму идти, койки занимать. – А кушать дадут? – спросил Бомба, – запихивая целиком в рот булку с маком. – Дадут, дадут, все дадут, – кивнул прапор. После чипка он нас привел в казарму и оставил наедине с десятком хмурых дембелей. Они переминались с ноги на ногу, чесали себе между карманами на штанах и недружелюбно рассматривали нас. Мы замерли……… |
|
|