"Спиридов был — Нептун" - читать интересную книгу автора (Фирсов Иван Иванович)

Глава 7 НЕХОЖЕНЫМИ ФАРВАТЕРАМИ К ЧЕСМЕ

За четверть века пребывания бывшего подпоручика Алексея Обрескова на берегах бухты Золотой Рог столица османов мало изменилась.

Те же многочисленные закоулки сведи кипарисовых рощ, амфитеатром спускающихся к бухте и окаймляющих ее полукольцом, строгая гармония дворцов, мечетей, древних акведуков, в которых угадываются следы прошлого, античности Византии на фоне затейливой роскоши мусульман.

У торговых причалов Галаты по-прежнему теснилась не одна тысяча больших и малых судов всех концов света. Левантийская торговля процветает морской составляющей, как и прежде, в Константинополе, Царьграде, а теперь Стамбуле.

Минувшие годы совершенно изменили жизнь захудалого в прошлом дворянина, неудачливого российского «фендрика» Алексея Обрескова. Очутившись со свитой Румянцева-старшего в Стамбуле, — Обресков вскоре почуял влечение к посольской работе и упросил генерала устроить его в русской миссии. Румянцев согласился и произвел его сразу в поручики. Обрескову повезло на учителей. Сначала его наставлял опытный Алексей Вешняков, а после его внезапной кончины шефствовал над ним молодой, но талантливый и весьма порядочный человек Адриан Неплюев, сын первого русского резидента в Турции.

Не повезло и Адриану. Через четыре года его хватил удар, и он, «атеист», как назвал его поп, отказавшись от исповеди, в одночасье скончался. И на его место заступил Обресков.

Пристрастившись к дипломатическому поприщу, он состоял теперь посланником III класса при султане, успел жениться и недавно похоронил любимую жену, Марию, по отцу — англичанку, по матери — гречанку. На руках у него осталось четверо детей...

Посольские дела Обресков вел солидно, достойно отстаивал интересы державы, невзирая на окрики из Петербурга. Чуть не вышло это ему боком. После прихода к власти Петра III в Константинополь полетела депеша: «Порта должна начать военные действия против Австрии, сделаться союзником Пруссии». Обресков донес в Петербург, что считает это дело пагубным для России. До этого долгие годы он выступал с антипрусских позиций.

Ответ из Константинополя читала уже Екатерина и «за сохранение чести и благопристойности двора» наградила Обрескова орденом Анны I степени...

25 сентября 1768 года Обрескову неожиданно назначил аудиенцию великий визирь, Хамаз-Паша. На душе у посланника было неспокойно: «Почему в Диване, а не в Порте?» Посланника обычно всегда принимали в Порте.

Два дня назад из Петербурга прислали перевод подстрекательных писем французов при крымском хане, с целью провоцировать беспорядки на границах Турции с Россией.

Тревога оказалась не напрасной. Прервав приветственную речь Обрескова на полуслове, великий визирь взмахнул руками:

— Довольно, достаточно мы слышали от тебя лживых речей! — И предъявил ультиматум: — Россия немедленно отводит свои войска из Польши.

Это был только предлог. Обресков наизусть помнил последний рескрипт Коллегии иностранных дел: «В польских делах ни слова, ни имя Ея Императорского Величества не могут сносить ни малейшей уступки». Так и ответил визирю.

Хамаз-Паша произнес слово «война».

— Россия не желает войны, — с достоинством ответил Обресков, — но она всеми силами ответит на войну, которую ей только что объявили.

Из Дивана Обрескова повезли под конвоем в Едикуле, Семибашенный замок, турецкую Бастилию.

Давно сгущались тучи над Югом России. Три года тому назад Турция, явно и тайно подстрекаемая французским двором, недовольная политикой Екатерины в отношении Крыма, исподволь начала готовиться к войне. Правда, Франция интриговала против Екатерины не только в Константинополе, где сидел ее агент «секретной политики» граф де Верженн. Еще в 1762 году в Варшаву назначили резидентом ловкача и проныру Эненна, который, в конце концов, инспирировал выступление против России польских конфедератов и ворошил эту зловонную кучу. В Швецию был отправлен граф де Бретель... Все они согласованно дирижировались из Парижа: снабжали деньгами и оружием поляков, подкупали турецких сановников, натравливали против России короля Швеции... Уж очень не хотелось терять Франции выгоднейший турецкий рынок и допускать Россию в Средиземное море, к странам Леванта.

А прямой угрозой этому было стремление России выйти к берегам Черного моря, так и не осуществленное еще со времен Петра Великого...

Еще в те времена в Париже ясно понимали: кто владеет Крымом, тот хозяин Черного моря. К сожалению, нынче в Кремле узколобые правители эту истину не замечают.

В 1767 году герцог Шуазель встал у кормила иностранных дел Франции. Одним из первых он вызвал к себе барона Тотта, способности которого Шуазель знал давно и ценил.

— Вы поедете резидентом к крымскому хану, в Бахчисарай.

Барон обиделся, хотел отказаться, место в Бахчисарае было не в почете у дипломатов.

Но Шуазель был непреклонен: кроме Тотта никто не исполнит его замыслов.

— Ваша цель в Крыму, — уговаривал он барона, — помочь крымцам в союзе с турками и конфедератами Польши выступить дружно и навсегда отбросить Россию от Черного моря.

Глаза барона заискрились. За долгие годы пребывания в Константинополе он мастерски стряпал, под руководством посла Верженна, дипломатические интриги.

— Франция не может допустить выхода России на берега Черного моря, — мерно роняя слова, говорил ему Шуазель на прощание. — Это нанесет непоправимый ущерб нашим торговым интересам в Леванте.

В Бахчисарае барон Тотт чувствовал себя вольготно, тогда здесь не было русского консула. Стараниями посланника Обрескова в Стамбуле вскоре Россия заимела здесь консула, но, на беду, на этом месте оказался присланный из Киева туповатый и тщеславный капитан Никифиров. Он-то и завербовал на службу России переводчика хана — Якуба, ставил себе это в заслугу и получил повышение в Киеве. Знать бы ему, что Якуб служит и барону Тотту который не скупился на подачки. Именно фальсификации Якуба в донесениях Порте сыграли главную роль в объявлении Турцией войны России. Об этом успели узнать и в Киеве, перехватив хвалебные депеши Тотта в Париж.

Перевод этих донесений лежал в сумке Обрескова на последнем докладе в Диване. Но он не успел раскрыть визирю тайные замыслы французов, о чем сожалел, размышляя в подземельях Семибашенного замка...

В начале ноября Панин доложил о заключении Обрескова в Семибашенный замок. Первоприсутствующий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин пользовался особым доверием Екатерины с первых дней занятия ею престола. Еще тогда он предложил императрице для поправки дел в стране созвать Государственный совет. Екатерина вначале согласилась и даже подписала Манифест, но тут же и порвала: «Уж лучше самолично все решать, чтобы никто не мешал»...

Нынче началась война, первая в ее царствование, дело серьезное, не дворцовая интрига. Самой всего не одолеть, недаром говорят, «короток ум женский» . Да и какой из нее полководец?..

Обо всем этом она размышляла, читая докладную записку Панина. Лицо ее несколько раз меняло выражение. Сначала сползла обычная маска величественного добродушия, черты обрюзгли, опустились уголки рта.

— Но это же война...

Несколько минут она сосредоточенно молчала. Потом, плотно подобрав губы, чуть нахмурив брови, преобразилась, холодным блеском сверкнули голубые глаза:

— Первое, надобно позаботиться о положении Обрескова, он нас обо всем предупреждал. — Голос ее окреп, исчез промелькнувший, как бывало в минуты волнения, немецкий акцент. — Другое, я желала бы собрать наших доверенных лиц, статских и военных, дабы обсудить, как вести войну. Подобно той Конференции, что созывала Елизавета Петровна.

Спустя два дня, утром 4 ноября, в Зимнем дворце в приемном зале собрались приближенные сановники. Ожидали только Григория Орлова, много лет обитавшего здесь же во дворце и имевшего привычку опаздывать. Когда он стремительно вошел, сверкая золотым шитьем генеральского мундира, камер-лакеи распахнули резные двери в покои императрицы. Не успели сановники войти, как с противоположной стороны появилась Екатерина. Присутствующие склонились в поклоне, провожая взглядом еще стройную фигуру императрицы, которая, как обычно, несколько рисуясь, в свободного покроя сером однотонном платье без украшений прошелестела к простенку и устроилась в кресле с высокой спинкой.

Поправив голубую Андреевскую ленту, она, без предисловий, кивнула Панину:

— Граф Никита Иванович изъяснит причины, почему я принуждена иметь войну с Портой. Ныне собрала я вас для рассуждений о плане войны.

Совет заседал долго, почти шесть часов. Сначала Панин несколько нудно объявил Манифест о начале войны, потом зачитывал переписку с Константинополем. Президент военной коллегии граф Захар Чернышев докладывал о состоянии войск Порты и нашей армии.

Спорили, рассуждали в основном только военные: Чернышев, Петр Панин, брат Никиты, и Орлов.

Больше басил Григорий Орлов, стараясь задавать тон:

— Коли война, то надобно беспременно иметь цель. А ежели ее не достичь, нечего и ввязываться. По моему разумению, султана пора проучить, вконец изгнать из Константинополя.

Чернышев и противники Орлова, Панины, сдержанно возражали, Екатерина их примиряла. Единодушно высказывались, что без овладения Азовом и Таганрогом не быть флоту на Азовском и Черном морях. А без морской силы турок не одолеть, надобно создавать флот заново.

Неожиданно Орлов заговорил о посылке в Средиземное море российских судов, учинять диверсию туркам со стороны Греческого архипелага. Императрица слушала его внимательно, не перебивая, казалось, это импонировало ее взглядам и открывало новые горизонты, в замыслах которые она лелеяла, отправляя Алексея Орлова в Адриатику.

Минувшим летом из Петербурга выехали в Европу братья Орловы, Алексей и Федор. Алексей прошлой зимой чуть было не отдал Богу душу и теперь решил подправить здоровье в Карлсбаде и других местах, а Федор его сопровождал. Русским послам в Европе пошла официальная нота: граф Алексей Орлов «для поправки здоровья, по совету врачей, отправляется, в чужие края к минеральным водам, и уже на пути в Германию». Братья путешествовали инкогнито под фамилией Острововых. Послам предписывалось тщательно оберегать инкогнито Орловых, «чтобы не подать повода бесполезным замечаниям о их путешествии».

Перед отъездом Екатерины пожаловали Орлову орден Андрея Первозванного и 200 тысяч рублей на «дорожные расходы»... После Карлсбада братья заехали в Вену и узнали от русского посла об аресте Обрескова.

— Стало быть, война, — хмыкнул Алексей и поспешил с братом не обратно в Россию, а на берега Адриатики, в Пизу. Так было заранее обговорено в Петербурге.

Двери его дома в Пизе, столице государства Тосканского, всегда оставались открытыми для гостей из греческих колоний в Венеции и Триесте, с островов Архипелага и Черногории.

Вскоре он делился замыслами с братом Григорием: «Я здесь нашел много людей единоверных, которые желают быть под командой нашей и служить в теперешнем деле против турок. Надобно внутри их зажечь сильный огонь и замешательство делать, как в привозе провианта, так и армию разделить».

Письмо было длинное, Алексей размахнулся: «И если ехать, так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых... Выступайте с одного конца, а я бы с другого зачал».

Читая письмо брата, Григорий одобрительно ухмылялся: «Братец-то мыслит по-моему».

Однако задумки графа Григория явно не одобрял Никита Панин: «Какая такая экспедиция морская, судов-то нет порядочных до Ревеля доплыть, авантюра сплошная».

Первое заседание Совета приняло вполне определенные рекомендации по части ведения войны на суше...

Порешили, наконец, что военные действия вести только наступательные. Для этого образовали три армии. Первую поручили генерал-аншефу Голицыну, вторую, вспомогательную, генерал-аншефу Румянцеву. Вскоре после Кольберга Румянцев подал в отставку «по болезни», но через три года его назначили генерал-губернатором Украины. Теперь его опять призывали в строй.

Окончательный план войны и кампании 1769 года Совет утвердил через два дня. Предусматривалось атаковать турок на суше двумя фронтами при поддержке флота, который еще предстояло создавать заново на морях Азовском и Черном.

Наступление сухопутных войск с севера должны поддержать морские силы из Средиземного моря. Об этом на Совете опять напомнил Григорий Орлов, с воодушевлением читавший свою записку. Довольно спокойная прежде, Екатерина оживилась: видимо, идея фаворита увлекла ее не на шутку. Она подалась вперед, вслушиваясь в звучный голос Григория, лицо ее прониклось явной симпатией, в глазах искрилось нескрываемое любопытство.

Предложение Григория она полностью одобрила и «соблаговолила объявить свое соизволение об учреждении морской экспедиции, которая должна, сочинив план, его в действо производить».

Затевалось необычное прежде событие для державы, дремавшей на огромном континенте, омываемом двумя океанами, — отправить свои морские армады нехожеными фарватерами на Запад вокруг Европы.

Конечно, люди, принимавшие такие решения, видели раньше белеющие в дымке паруса на Кронштадтском рейде; читали «всеподданнейшие» донесения Адмиралтейств-коллегии, где утаивались многие больные места флота; слушали иногда доклады адмиралов, зачастую трепетавших перед императрицей; изредка, в ясную погоду, ступали на палубы прогулочных яхт, но никто из них не испытывал на корабле опасности при схватке один на один с бушующим морем, когда риск смертельного исхода становится обыденным явлением, и о нем попросту не думают труженики моря за все время плавания. Поэтому-то ни императрица, ни ее фаворит не представляли и толику того непомерного ратного и человеческого труда, которые предстояло выполнить морякам, чтобы воплотить в жизнь задуманное мероприятие...

Мордвинов действовал расторопно — не прошло и недели, как коллегия приняла к исполнению план войны для флота. Первым делом предстояло создать флот на юге России. В Тавров, село на берегу Дона, где еще Петр I строил корабли, выехал главный строитель кораблей генерал-кригс-комиссар Селиванов для заготовки нужного леса и других материалов.

Накануне, направляясь на заседание адмиралтейств-коллегии, Спиридов повстречал Сенявина.

— Алексей Наумыч, как рад, сколь времен...

Они дружески обнялись. Сенявин сообщил, что решено возрождать флот, вначале на Азовском, а далее на Черном море. Для того образуется экспедиция Донская, и государыня соизволила предложить ему возглавить это предприятие. Надо было определить — где строить и что строить...

На заседании коллегии докладывал Мордвинов.

— Во исполнение воли ее величества и Совета надлежит немедля отправить для приготовления всего потребного к строению судов... Примыслить надобно род сих вооруженных судов, коими бы против тамошних турецких судов с пользою действовать могли.

Он объявил указ императрицы, который гласил, что новоизобретенные суда строить возложено на вице-адмирала Спиридова и контр-адмирала Сенявина, «ибо первый в нужных местах сам был, а второму действовать».

Совещание подходило к концу, когда Спиридов попросил слова:

— Господа офицеры, прожекты судов сих для Азовской флотилии мы с Алексеем Наумычем, — Спиридов положил руку на локоть Сенявину, — наикратчайше сподобим, но те суда токмо обороны для годны будут.

Спиридов вышел из-за стола, подошел к висевшей на стене карте России, протянул руку к Балтийскому морю:

— Сии пути ныне крепки эскадрами балтийскими. — Рука опустилась ниже. — Однако здесь дверь затворена пока для молодой и новой России, для Таврии. На черноморских акваториях, — ладонь накрыла Черное море, — впредь успех России будет вершиться. Мнится, резон есть силу балтийскую обратить противу турок с обратной стороны, — Спиридов обвел рукой Европу, — благо тропка нами в море Средиземном протоптана...

День и ночь над проектом судов сидели. Спустя месяц Адмиралтейств-коллегия утвердила к постройке на Дону четыре проекта кораблей для будущей Азовской флотилии.

После рождественских праздников Сенявин отправился на Дон. Тепло попрощались старые друзья, не ведая о том, что судьба нескоро сведет их вместе...

В те же дни Екатерина, отвечая Алексею Орлову на его предложения, согласилась с ним и сообщила о своих новых планах:

— Мы сами уже, по предложению брата вашего генерал-фельдцейхмейстера, помышляли об учинении неприятелю чувствительной диверсии со стороны Греции как на твердой ея земле, так и на островах Архипелага, а теперь, получая от вас ближайшее известие, и паче еще утверждаемся в сем мнении. А потому, будучи совершенно надежны в вашей к нам верности, в способности вашей и в горячем искании быть Отечеству полезным сыном и гражданином, охотно соизволяем, по собственному вашему желанию, поручить и вверить вам приготовления, распоряжения и руководство всего сего подвига.

Сразу же Екатерина подкрепила свои намерения суммой в 200 тысяч рублей для склонения на сторону России балканских народов.

Наступила весна, а с ней пора было подумать об экспедиции на Архипелаг.

Об этом-то и был разговор Мордвинова со Спиридовым. Государственный совет решил направить несколько эскадр на Архипелаг к графу Орлову для защиты греков и других единоверцев от турок. Но так как корабли надо было исправлять, постановили эскадры направлять не все враз, а раздельно, по готовности.

Спиридов с волнением подумал: «Неужели тот час наступает, мой, Григория Спиридова, когда можно расправить плечи, океанским ветрам и волнам наперекор вести русские эскадры?» Но тут же молнией обожгло: «Для помощи графу Орлову...»

Мордвинов между тем сообщил, что Адмиралтейств-коллегия представила императрице одного достойного кандидата — его, Спиридова. Ее величество одобрила это всецело.

Лицо Спиридова было непроницаемо — ни радости, ни восторга.

— Каков будет ваш ответ ее величеству? — осторожно спросил Мордвинов.

Спиридов пристально посмотрел на него.

— Прошу передать ее величеству, что я считаю себя недостойным столь высокой чести, — Спиридов чуть прикрыл глаза, — кроме того, последние месяцы мне так же, как и вам, Семен Иванович, недужится, занемог ногами.

Брови Мордвинова удивленно поднялись, глаза растерянно округлились:

— Как же так, Григорий Андреевич, мы надежду возлагали на вас.

— Простите за конфуз, но коли без утайки, конфиденцию довожу, — Спиридов нахмурился, — сия кампания мне весьма по душе, но быть на посылках при графе Орлове не вознамерен. — Спиридов развел руками.

Весьма, весьма всполошилась императрица, узнав об отказе Спиридова. Вначале ее возмутило такое отношение к ее, царственной особы, решению. Как-никак шесть с лишним лет на престоле, но таких дерзких отказов не помнит, тем паче от должностного военного лица. Разве что когда-то Румянцев перечил ей. Все-таки она наконец-то прозрела и поняла, что флот — это не армия и, кроме Спиридова, на эту роль просто нет никого. Но столь сильно разгорелся в ней пламень этой затеи, что отказаться от задуманного она уже попросту не могла.

Вслед первой эскадре надлежало отправить три отряда, а кто их возглавит? Среди русских капитанов Екатерина не усматривала или, вернее, не хотела видеть достойных, а тут еще этот Спиридов... Через Панина велела она передать Чернышеву: как можно скорее сыскать двух-трех иностранцев на вакансии командиров отрядов кораблей, посылаемых в Средиземное море.

Время бежало, приближалась весна, корабли готовились к походу: подлатывались, подновлялись, загружались огневыми припасами. Спешно прислали рекрутов из губерний, день и ночь гоняли их по кораблям. Да разве гонкой в морском деле наверстаешь то, что десятками лет отлаживается?

Мордвинов лично докладывал императрице по этому делу.

— Передайте господину Спиридову: время пока терпит, пусть недуги свои поправит, мы лекарей к нему знатных приставим. — Екатерина еле сдерживалась. — Регламент морской для всех един, не в отставку же идти ему...

Наконец-то Мордвинов отважился доложить:

— Ваше величество, суть не в болезнях вице-адмирала Спиридова.

— А в чем же? — Екатерина недоуменно вскинула брови. Уж очень не хотелось ей терять Григория Спиридова, от которого, как теперь оказывалось, зависел успех экспедиции.

— Регламент морской предписывает строгую субординацию, особливо в морской баталии. Понеже в Архипелаге находясь и ответственность неся, командующий единовластно, токмо вашего величества под чином, находиться должен...

— Ах вот где собака зарыта! — Императрица заметно повеселела. — Соблаговолите, господин адмирал, на аудиенцию к нам господина Спиридова, — она на мгновение остановилась, взглянув на лежащий на столике календарик, — во вторник следующей недели...

Впервые вступал в царские апартаменты Спиридов. С коронованными особами ему приходилось встречаться со времен Петра Великого лишь на палубе кораблей.

Екатерина приняла его в голубой гостиной, по-деловому сидя в кресле подле низенького инкрустированного письменного столика. Едва Спиридов вошел и поздоровался, Екатерина указала ему на кресло у стены, куда падал прямой свет от окна. Сама же осталась сидеть вполоборота к окну и гостю.

— Дабы не утруждать ваше внимание, господин вице-адмирал, прошу ознакомиться с сим рескриптом. — Екатерина передала Спиридову свиток, лежавший на столике.

Пока Спиридов читал, императрица с интересом всматривалась в строптивого моряка, не пожелавшего делить бразды командования с Алексеем Орловым. Она очень хорошо запомнила реплику этого адмирала на императорской яхте три года назад. «Однако, раз он тверд в своих убеждениях, это прекрасно, такой служака живота не пожалеет ради наших интересов».

Спиридов тем временем заканчивал чтение. «Провести сухопутные войска с парком артиллерии и другими военными снарядами для содействия графу Орлову, образовать целый корпус христиан к учинению Турции диверсии в чувствительнейшем месте; содействовать восставшим против Турции грекам и славянам, а также способствовать пресечению провоза в Турцию морем контрабанды...»

«Ну что же, — размышлял Григорий Андреевич, держа свиток и опершись о спинку кресла, — в рескрипте ни слова о подчинении эскадры Орлову, это главное...» Он встал и больше не садился.

— Все ли понятно?

Екатерина подошла к высокому окну и приотворила створки. С Невы донесся уже по-весеннему шумливый говор ветра, запахи талого снега, стук капель с крыши. Спиридов наклонил утвердительно голову.

— Когда же господин адмирал будет готов следовать с эскадрой к назначению?

— Ваше величество, забот немало. Поход предстоит впервой вкруг Европы да и по дальности сим числом кораблей. Надежды на помощь нет. Кроме как на самих себя, уповать, видимо, не на кого... Поэтому все припасы военные и цихместерские брать придется в множестве. На это уйдет не менее месяца-двух.

Екатерина недовольно сжала губы.

— Новость и важность предприятия обратят на себя особливое внимание всей Европы, — Екатерина прищурилась, — но, слава Богу, смогли мы расположить к себе аглицкую корону. Потому в портах ихних уповать на опору возможно. В части времени отплытия, господин вице-адмирал, поелику возможно, поспешать следует...

Императрица легким кивком дала понять, что аудиенция закончена.

«Поспешишь — людей насмешишь, — подумал Спиридов, проходя по залам дворца, — а тут, как сама же сказывала, вся Европа надсмехаться станет».

Домой он возвратился рано. Степан едва успел отворить дверь на звон колокольчика, как Спиридов, весело подмигнув ему, на ходу отдал шляпу и поднялся наверх. Навстречу спешила сияющая жена.

— Ну, матушка Анна Матвеевна, пеки в дорогу пироги повкуснее да поболее! — Спиридов поцеловал жене руку. — Нынче сама ведаешь, у кого побывал. — Григорий Андреевич посерьезнел, вполголоса добавил: — О том после скажу. Сей же час надобно Ондрею письмо отправить, чтобы прибыл поскорее. Слава Богу, что Олексей-то в Кронштадте.

Возвращаясь от императрицы, Спиридов твердо решил взять в плавание обоих сыновей — когда еще такая оказия случится? Правда, старший сын хворает последний год частенько, но авось благотворно тропический климат на него воздействует.

На другое утро Спиридов, еще не получив императорского рескрипта, обошел корабли, предназначенные к походу на Архипелаг. Корабли еще стояли во льду, но экипажи каждый день работали по своим заведованиям, начали вооружать мачты. На душе было неспокойно. Все, без исключения, линейные корабли имели течь, на самом большом, «Святославе» , на второй палубе сквозь щели голубело небо. Такелаж был обновлен не более чем наполовину, а ветхость его не вызывала сомнений. Матросы выглядели удручающе. Старослужащих матросов приходилось не более одного-двух на дюжину первогодков. Молодые рекруты в новеньком рабочем платье легко угадывались. Они испуганно отшатывались от борта, жались к надстройкам, боязливо поглядывая вверх на 40—50-метровые мачты. Кроме всего, команды были далеко не полные: не хватало половины матросов на каждую мачту. Канониры обслуживали По 2—3 пушки. И вот на тебе — Екатерина благоволить изволила.

Императрица не заставила себя ждать. В день весеннего равноденствия Спиридову вручили секретный Высочайший указ: «Мы поручили нашему вице-адмиралу Спиридову некоторую экспедицию, чего ради Адмиралтейская коллегия имеет к споспешествованию оной чинить ему по его требованиям всевозможные вспоможения».

Указ развязал Спиридову руки, теперь всюду: в канцелярии, адмиралтейских мастерских, складах, — ему старались угодить, беспрекословно выполнять указания. А работ было невпроворот. Многие корабли до сего дня ремонтом были не окончены, а «Святослав» не ремонтирован вовсе. Такелаж поставлялся негодный, гниль одна, недобросовестность, как всюду, приходилось заменять. Среди служителей половина рекрутов в море ни разу не бывали, и брать было неоткуда, треть штата вакансий пребывала до сей поры.

Неделями Спиридов не покидал вытянувшуюся на рейд эскадру, днюя и ночуя то на одном, то на другом корабле. Месяц промелькнул незаметно, и на рейд в который раз прибыл Мордвинов. Привез он радостную для флагмана весть, но вид у него был грустный. Императрица пожаловала Спиридова в полные адмиралы вместе с Алексеем Нагаевым. Этим же указом вице-президентом Адмиралтейств-коллегии Екатерина определила графа Чернышева. Спиридов знал, что Мордвинов давно и заслуженно ожидал назначения на эту должность.

— Подумываю об отставке, Григорий Андреевич. Я против графа ничего не таю, нынче-то он в Лондоне. Но и тянуть лямку за всех мало охоты имею. Тем паче, сами знаете, их высочество в обиде на матушку-государыню, от дел отстранился.

Спиридов сочувственно слушал товарища, понимая его обиду, и вспомнил последнее заседание Адмиралтейств-коллегии, на котором неожиданно появилась императрица. Она чуть ли не каждый день присылала гонцов, торопила с отправкой эскадры. Доложив о затруднениях, Спиридов посетовал, что в Кронштадте нет ни одной карты и лоции Средиземного моря. Екатерина ужаснулась и пообещала немедленно написать в Лондон Чернышеву, раздобыть необходимые пособия.

В разговор неожиданно вмешался цесаревич Павел Петрович:

— Ваше величество, дозвольте и мне отправиться с морской экспедицией на Архипелаг.

Видимо, это намерение у него созрело не сразу. Он присутствовал на многих заседаниях коллегии, интересовался всем ходом подготовки к плаванию в Средиземное море. В небольшом зале все стихли, на лбу императрицы появилась недовольная складка.

— Что еще ты вздумал? — резко отчитала она сына. — Мне-то известно, что ты непригоден к долгому плаванию на море. Сиди на месте.

Пятнадцатилетний генерал-адмирал густо покраснел, опустил глаза, — вероятно, в который раз невеселые думы одолевали его...

Вспомнив эту историю, Спиридов попросил Мордвинова задержаться в гавани, чтобы погрузить на борт тяжелые осадные орудия. Мордвинов согласно кивнул и разрешил задержать выход.

Спиридов повеселел и на шканцах, провожая Мордвинова к трапу, сказал:

— Просьбу единую имею, Семен Иванович. Надумал окончательно обоих отроков своих в эскадру определить, покорно прошу командировать на неделе...

Как ни торопила Екатерина, но лишь к Петрову дню эскадра пополнила почти все припасы. Осталось доставить заряды к пушкам и принять сухопутный десант. Всю ночь грузили орудия на корабли, стоявшие в средней гавани у стенки, перевозили и размещали десант согласно расписанию. В середине июня наконец эскадра вышла на рейд, и флагману вставили последнее распоряжение: «По удостоверению нашему о вашей к нам верности и усердию, к отечеству любви и отличном искусстве в службе звания вашего, восхотели Мы поручить вам главную команду над сею в Кронштадте собранною эскадрою, которой сила и все к ней впредь для высажения на берег назначенное вам и без того уже известно. Вы имеете по тому с получения сего нашего рескрипта, принять команду выступить немедленно с эскадрою вашею в Балтику... Мы довольно воображаем себе все трудности оного, ибо плавание ваше пойдет такими водами, где по сию пору не видан еще российский военный флаг, следовательно же, и не может быть на оныя практическаго искусства, но не находим мы однако ж за нужно по пункту навигации делать вам какия-либо предписания, безконечно полагаясь на отменное ваше в оной искусство и персональное предусмотрение...»

В жаркий день на ют, где вместе с командиром Спиридов наблюдал за посадкой десанта, бегом направился вахтенный мичман. Нарушая субординацию, обратился прямо к командиру:

— Ваше высокоблагородие, с правого борта от Раненбаума яхта под императорским штандартом!

Командир «Евстафия» капитан 1-го ранга Круз выхватил из рук мичмана подзорную трубу.

— Убрать немедля с правого борта всю шваль и рекрутов. Всех на нижние палубы. Господ офицеров предупредить. Оркестр наверх!

После обмена салютами с крепостью яхта стала на якорь. От нее отвалила шлюпка. Спиридов узнал среди сидевших Мордвинова, Григория Орлова, но кто это на корме в форме полковника лейб-гвардий Измайловского полка? Темные локоны свободно ниспадали из-под треуголки на покатые плечи. «Пожалуй, эта взбалмошная баба», — подумал адмирал.

— Господин капитан 1-го ранга, времени у нас в обрез, продолжайте авральные работы, как положено. Корабль готовится к походу. Матушку-государыню я встречу сам, — спокойно сказал Спиридов.

В самом деле, то была императрица, решившая инкогнито проведать эскадру перед походом. Шлюпка медленно подошла к трапу. Первым на трап вскочил Григорий Орлов и помог войти Екатерине. Танцующей походкой императрица поднялась по трапу. Мундир ладно сидел на ее полнеющей фигуре. «Надо же так вырядиться», — усмехнулся про себя Спиридов. Проходя мимо откинутых крышек световых люков, она поморщилась, поднесла к лицу надушенный платок, чуть повернулась к Спиридову. Тот склонился:

— Ваше величество, множество съестных припасов погружено на батарейные и жилые палубы, стеснено до предела и погода к тому ж. — Спиридов кивнул на палящее в зените солнце.

Екатерина поспешно прошла вперед. Свита едва поспевала за императрицей. Немного отдышавшись, подала знак секретарю, и тот достал из портфеля сафьяновую коробку. Императрица вынула из нее алую ленту, золотой крест и сверкающую звезду ордена святого Александра Невского. Надела ленту на Спиридова.

— В вашем лице, господин адмирал, мы питаем надежду нашу на доблесть всего войска и успех предприятия нашего. Надеюсь, ваши корабли наконец-то завершили приготовления к сему вояжу?

— Ваше величество не изволит сомневаться. — Спиридов не обращал внимания на удивленно поднятые брови Мордвинова. — Три тыщи служителей с припасами, да того кроме сверх меры восемь рот Кексгольмского полка, две роты канониров, а всего, — Спиридов на мгновение поднял глаза, — пять тыщ с половиною.

По мере того как докладывал Спиридов, лицо императрицы все более светлело.

— Вашей эскадре в подмогу вскорости снарядим другую, — Екатерина перевела взгляд на Мордвинова, — под началом опытного контр-адмирала Эльфинстона...

Спиридов вопросительно посмотрел, а Екатерина продолжала:

— Сей доблестный капитан британского флота благосклонно принят на службу...

Знала бы императрица, во что обойдется вскорости русской казне ее благосклонность.

Прищурившись — солнце било в глаза, — она кивнула Мордвинову и добавила:

— Радение ваше для нас отрадно. Граф, распорядитесь — всем служителям и господам офицерам, назначенным в вояж, выдать жалованье за четыре месяца не в зачет. — Повернулась к Спиридову: — Мы убеждены, господин адмирал, что не позднее утра Кронштадтский рейд пожелает вам доброго пути.

Спиридов утвердительно склонил голову.

Проводив императрицу, Мордвинов подошел к Спиридову:

— Господин адмирал, извольте объяснить, половина десанта еще в порту, я сам наблюдал, сверху того боты не прибыли...

— Совершенно верно. — Спиридов отступил на ют, увлекая за собой Мордвинова. — Я ведь дал слово покинуть Кронштадтский рейд, но не следовать в экспедицию. А рейдов, кроме Кронштадтского, — Спиридов обвел рукой чуть видневшуюся местами кромку берега, — немало.

Мордвинов облегченно вздохнул и улыбнулся.

На следующий день эскадра ушла с Кронштадтского рейда и, когда с формарса стали еле видны кронштадтские форты, отдала якоря у Красной Горки.

Девять дней на рейде Красной Горки корабли окончательно приводили себя в порядок, принимали десант, наконец, 26 июля в 4 часа дня эскадра, насчитывающая 21 вымпел, по сигналу флагмана снялась с якоря и легла на курс вест. Эскадра по своему составу была весьма разношерстной. В авангарде шли семь линейных кораблей во главе со «Святославом», самым мощным по вооружению — 80 пушек, но слабым по мореходности. За ними следовали: фрегат, бомбардирский корабль, четыре пинка, два пакетбота, два галиота и четыре бота. По морскому регламенту надлежало всей эскадре держать скорость не выше самого тихоходного судна. Но при различном парусном вооружении и столь большой разнотипности кораблей по ходкости это практически было невозможно. Ко всему в довершение Балтика, еще до выхода из Финского залива, встретила эскадру жестоким штормом.

Из Ревеля доставили первый высочайший рескрипт, впервые как к ближнему обращалась Екатерина: «Григорий Андреевич, 28 числа сего месяца получила Я курьера от графа Алексея Григорьевича Орлова с уведомлением, что вся Греция почти в готовности к принятию оружия и что весьма опасается, чтоб сей огонь не загорелся прежде времени, и просит, чтоб флот как возможно поспешил своим к нему приездом и тем поставил его в возможности употребить с пользою жар тамошних нам единоверных народов и не допустить их до вящей погибели. Впрочем, поручая вас всемогущему Богу и надеясь на его всесильную помощь в справедливом нашем деле, остаюсь к вам доброжелательна».

Открылась сильная течь на двух кораблях, их пришлось отправить на ремонт в Ревель. На пятые сутки шторма отпели первого служителя, и, скользнув по доске за борт, скрылся в морской пучине белый саван с каменным балластом в ногах. Большая скученность людей, многомесячный запас провизии в бочках на жилых палубах при задраенных люках во время шторма, испарения от мокрой одежды сменившихся с вахты — все это способствовало возникновению среди матросов, особенно первогодков, болезней. По всей эскадре заболело более трехсот человек. Спиридов приказал жечь на кораблях жаровни, одежду при всякой возможности сушить, драить ежедневно жилые палубы. Но ничто не могло остановить недуг. К тому же противные ветры в южной Балтике вынудили эскадру лавировать и отстаиваться на якорях у острова Бронхольм в условиях непогоды. Пятьдесят с лишним раз корабельные священники совершали печальный обряд погребения, прежде чем в конце августа эскадра втянулась в Копенгагенскую гавань.

Не успели стать на якорь, как от пристани отвалила шлюпка. На борт флагманского корабля поднялся возбужденный русский посланник в Дании Философов. Едва войдя со Спиридовым в каюту, он распалился:

— Господин адмирал, потрудитесь дать распоряжение и немедля на ваших кораблях удалить зловоние, кое достигло королевских покоев даже...

Лицо Спиридова постепенно багровело, а посол продолжал:

— Кроме того, вторую неделю вас ждет послание ее величества, извольте принять.

Он вынул из баула письмо и передал Спиридову. Тот развернул его. По мере чтения краска то сходила с его лица, то вновь выступала малиновыми пятнами.

«Когда вы в пути съедите всю провизию, и половина людей помрет, тогда вся экспедиция ваша обратится в стыд и бесславие ваше и мое...»

Спиридов отрешенно смотрел мимо посланника в открытую дверь и на кормовой балкон, где в двух кабельтовых над чистенькими, будто на картинке, улочками и домиками плыл монотонный вечерний перезвон кирх...

«Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допускайте до посрамления перед целым светом. Вся Европа на вас и на вашу экспедицию смотрит...»

Горькая усмешка показалась на лице старого моряка. «Начинается... Вся Европа на нас смотрит, а печешься ты больше всего о своей особе».

Спиридов встал, медленно приближаясь к посланнику, глядел на него в упор немигающим взглядом. Философов, все время зажимавший нос надушенным платком, уже испуганно смотрел на начальника эскадры.

— Отпишите, ваше сиятельство, ее величеству, что, презирая невзгоды, русские матрозы не посрамят Отечество. Пятьдесят четыре из них уже отдали души Богу на переходе. — Спиридов перекрестился. — Уповаю на Бога, что и далее мужество россиян не угаснет.

Но море готовило еще немало испытаний.

В Северном море продолжался жестокий шторм. Разламывало корабли. На совете командиров решили укрыть суда на рейде порта Гулль. На берег свезли более двухсот больных матросов. Заболел и Андрей Спиридов, состоявший адъютантом при отце.

Из Лондона, загоняя лошадей, примчался русский посол Чернышев, вручил рескрипт Екатерины — немедля следовать в море. И передал раздобытые карты. Волей-неволей приходилось дробить силы, идти в Средиземноморье куцым отрядом в четыре корабля, два из них вернулись на ремонт.

К сборному месту эскадры — порт Магон на острове Минорка — пришел в середине ноября лишь Флагман на «Евстафии».

Печальными и нерадостными были первые дни отдыха после полуторамесячного перехода. Через неделю на берегу скончался старший сын Спиридова — Андрей.

Прибыл граф Федор Орлов, брат Алексея. Он бесцеремонно вручил Спиридову высочайший рескрипт — эскадра поступала в полное подчинение Алексея Орлова.

Спиридов глубоко вздохнул, поежился от сквозняка, тянувшего в открытую кончину, вызвал старшего офицера и распорядился подать шлюпку. Надо было ехать — исполнить прискорбный долг, проститься с сыном, а после того навестить больных матросов в госпитале на берегу.

Под новый, 1770 год Орлов начал «командовать» — затребовал к себе в Ливорно три корабля из пяти, а остальным приказал высадить десант и овладеть не более не менее как Мореей. Похоже, он думал, что греки сразу восстанут, а турецкие войска побегут.

Спиридов сосредоточенно рассматривал карту Пелопоннеса и Архипелага. По его сведениям, турки укрепили крепости, подтянули войска и корабли и готовились, в свою очередь, сбросить в море «неверных» и уничтожить их флот. Ближайшие недели и месяцы подтвердили худшие опасения Спиридова.

Высадив десанты на полуострове Морея, Спиридов поддержал их артиллерией, и вскоре они овладели Мизитрой, Аркадией, взяли Наварин. Начальствовал над десантом бригадир морской артиллерии Иван Ганнибал — сын арапа Петра Великого. Спиридов подружился с ним в походе. Однако не все шло по замыслу адмирала. Подвели расхваленные Орловым греческие повстанцы. Разбили их отряды у Триполицы и Патраса. Восстания в Морее, о котором думал Орлов, не получилось. После успехов русского десанта местные греки устроили остервенелую резню турок, не щадили ни женщин, ни детей. Многие из них занялись грабежом, после чего ушли в горы. Турецкие войска поначалу сдавали крепости, но теперь бились насмерть, узнав о погромах.

Русский десант осадил важную крепость Корону, но и там не повезло. Как ни храбро и самоотверженно бились русские, пришлось отойти. В море к тому же объявилась турецкая эскадра. Орлов впервые пригласил Спиридова для совета.

— Господин адмирал, войска обложены в Наварине, лазутчики донесли, что у Матапана изрядная эскадра турок.

Спиридов с некоторой иронией глядел на генерала-аншефа.

— Ваше сиятельство, Наварин неминуемо надлежит покинуть. Войска сберечь. Крепость взорвать. — Спиридов спокойно смотрел в тревожно моргающие глаза фаворита. — Сила у турок на море, там и нашей судьбе решаться суждено.

Орлов нахмурился, а Спиридов продолжал:

— Хотя сила у турка, однако ж российский матроз завсегда его одолеет. Наиважное — не дать супостату завлечь наш флот в силки и захлестнуть. — Спиридов сделал паузу. — Того для надобно идти немедля в море и гнать неприятеля самим.

— Как же гнать, когда кораблей у турок более? — Орлов вскинулся. — Эльфинстон намедни должен прибыть.

— Ну вот, ваше сиятельство, и подмога будет, а там, Бог даст, и турок погоним не числом, а умением.

Повеселев, Орлов постепенно вновь обретал надменность. Впервые почувствовав свою беспомощность перед Спиридовым, он старался поскорее сгладить эту промашку. Кинув взгляд на адмирала, подумал: «А дело знает превосходно, тут и вся моя опора. А что, если... Все-таки сын отчие замыслы должен разгадывать».

— Господин адмирал, пользы дела для прошу командировать ко мне в генерал-адъютанты лейтенанта Спиридова.

Спиридов все понял, но виду не подал.

— Будет исполнено сей же день, ваше сиятельство. «Хотя на одной струнке твоей, ан играться по-нашему будет». — Жмурясь от жаркого солнца, Спиридов спешил к трапу.

Вскоре появился Эльфинстон. Самовольно высадив десант в Морее, он вместо того, чтобы присоединиться к Спиридову, никого не спросясь, захотел сам сразиться с турками. Вступив с неприятелем в схватку и ничего не добившись, высокомерный англичанин лишь тогда запросил о помощи Спиридова, поставив под угрозу судьбу всей экспедиции.

Через пять дней, приняв десант, брошенный Эльфинстоном на произвол судьбы, Спиридов наконец-то у острова Цериго обнаружил отряд Эльфинстона и пригласил его, как старший по званию, для объяснения на флагманский корабль «Евстафий».

Шлюпка с Эльфинстоном подошла к правому трапу. Едва ступив на палубу, англичанин разразился тирадой:

— Господин Спиридов не узнает рескрипт ее величеств делает мой начальник.

За полгода он едва понимал по-русски, на мостике рядом с ним постоянно находился толмач. Все приказы для него переводили на английский язык.

Спиридов молча пригласил его в каюту флагмана. «Не успели вензеля потускнеть, а уже в начальники лезешь. Хваткий, братец...»

Пропустив вперед Эльфинстона, Спиридов плотно прикрыл дверь.

— Наперво, господин контр-адмирал, на палубе среди служителей честь мундира блюсти надобно.

Эльфинстон надул красные щеки. Не дав ему открыть рта, Спиридов продолжал:

— Другое. По регламенту российскому морскому чин адмирала вдвое старше, а потому приличествует и подобает вам обо всем доносить...

— Мой пригласить опытный капитан императриц Екатерина, — перебил надменно Эльфинстон, — помочь русский флот. Мой имеет рескрипт ее величество действовать сам, — он в упор, не мигая, смотрел на Спиридова.

Российские моряки служат Отечеству по российским порядкам, а коли вы им не подвластны, честь имею. — Спиридов встал, дав понять, что разговор окончен.

«Еще один начальник объявился».

Перегнувшись через перила балкона, Григорий Андреевич смотрел вслед удаляющейся шлюпке. Спиридов знал, что Эльфинстон неприятен всем офицерам и служителям его эскадры. Он вошел в каюту, вызвал командира «Евстафия» капитана 1-го ранга Круза.

— Поднять сигнал: «Следовать норд-ост».

Корабли строились в колонну для поиска неприятеля.

Утром следующего дня матрос с марса закричал:

— На горизонте неприятель.

Из дымки медленно появлялись верхушки мачт. Ветер стих, стало видно, что турецкие корабли медленно уходят на восток.

— Вот тебе и рескрипт, — Спиридов нервно вышагивал на шканцах, — упустил неприятеля. — Поднял голову, глянул на кормовой фланг, повернулся к командиру: — Прикажите немедля ставить все паруса. Передать сигнал эскадре: «Атаковать неприятеля!».

Увидев, что русские постепенно сближаются с ними, турки, спешно ставя паруса, отклонялись к северу. Наблюдая за ними на шканцах в зрительную трубу, Спиридов никак не мог понять, к чему клонит капудан-паша Ибрагим, флагман турецкой эскадры. Впрочем, ему было известно, что, по сути, эскадрой командует не он, а его помощник, храбрый и бывалый моряк алжирец Гассан-паша. Еще в Наварине Спиридову рассказывал о нем грек, бежавший с турецких кораблей, где служил толмачом.

Когда турецкая эскадра покидала Константинополь, Гассан-паша заверил султана:

— Флот вашего величества многочисленнее русского флота. Чтобы истребить русские корабли, мы должны с ними сцепиться и взлететь на воздух, тогда большая часть вашего флота останется и возвратится к вам с победой.

Турки явно отрывались от нашей эскадры, уклоняясь от сражения. Спиридов опустил трубу, оперся о перила. «Может быть, заманивают в сети ловушки, увлекая корабли в лабиринты Архипелага?.. Сцепиться мы вам не дозволим, а вот спалить бы вас...»

Незаметно подкрались сумерки, но концевые турецкие корабли находились вне дистанции огня.

Последующие два дня на море стоял полнейший штиль, и противники, находясь в видимости друг от друга, не могли ни схватиться, ни разойтись... Ночью 27 мая, лишь только задул южный ветер, турки ретировались за горизонт.

11 июня у острова Милос соединились обе эскадры, к ним подошел от Наварина отряд Орлова. Спиридов доложил Орлову о поведении Эльфинстона, но тот и ухом не повел. Главное, чтобы они ему повиновались, а уж этих моряков он сам как-нибудь помирит. Он тут же приказал поднять на своем корабле «Три Иерарха» кайзер-флаг — отныне обе эскадры входили в его полное подчинение.

К Милосу стягивались все отставшие корабля. Орлов собрал на «Трех Иерархах» военный совет флагманов и командиров. Мнения разделились, Эльфинстон предлагал не тратить время на поиски, отстаиваться в какой-нибудь бухте и понемногу завоевывать крепости на побережье. Спиридов горячо протестовал и требовал не давать опомниться туркам, идти в море, искать и уничтожить неприятеля.

— Отец наш создатель оставил нам единую заповедь, — Спиридов всем корпусом повернулся к сидевшему напротив Эльфинстону, — во всех делах упреждать и всячески искать способ неприятеля опровергнуть. Для того, господин контр-адмирал, Устав морской российского флота чтить надобно. — Спиридов сделал ударение на слове «российского», отчего Эльфинстон запыхтел. Спиридов глубоко вздохнул и вновь обернулся к сидящему в торце длинного стола Орлову: — Намедни прибыли из крейсерского поиска корабли мои — турецкий флот отстаивается за островом Парос; турок прибавилось, но не беда. Туда, ваше сиятельство, немедля следовать надлежит.

— Посему быть. — Орлов грузно приподнялся.

Командиры выходили из каюты, и он задержал Спиридова. Рядом с ним стоял Федор Орлов.

— Вот, господин адмирал, на кампанию обучения для морским наукам генерала нашего к вам направляем, тем паче тесно нам вдвоем на одном корабле.

Спиридов слегка улыбнулся:

— Наукам морским обучиться, ваше сиятельство, живота человеческого недостаточно. Однако, не учась, и лаптя не сплетешь, милости прошу, граф...

Накануне Орлов-старший поучал брата:

— Будешь беспременно у Спиридова, он всему делу голова. Смекаешь: чуть что — немедля оказию ко мне, дабы не упредил нас в первенстве...

У каждого были свои заботы.

Ранним утром на «Трех Иерархах» взвился сигнал: «Эскадрам идти к Паросу».

Три дня спустя эскадра прибыла к острову, но турок как ветром сдуло. Местные греки сообщили — турецкие корабли запаслись водой, но три дня назад, завидев на горизонте русские паруса — это были разведчики, — спешно снялись и ушли.

— Туда, — старый рыбак показал рукой на восток.

«Вдвойне странно, — размышлял Спиридов, глядя на карту Архипелага, — ищут удобства для диспозиции, к Анатолии завлекают... стало быть, искать их у Хиоса или Тенедоса».

Пополнив запасы воды, эскадра 19 июня легла курсом к острову Хиос. Приближались события, которые должны были определить — быть ли России полноправной черноморской державой, способной завязывать торговые связи со всеми странами Средиземноморья и далее... Для Спиридова наступали сложные дни — явить Европе морскую мощь российскую, свершить все то, к чему он стремился, показать, чего достиг...

К рассвету 23 июня при слабом норд-осте эскадры огибали остров Хиос с севера, но турки не просматривались. На разведку послали линейный корабль «Ростислав». За ним, на видимости, шла эскадра. Солнце клонилось к закату. Спиридов стоял на шканцах «Евстафия», следовавшего головным, и внимательно оглядывал горизонт, не упуская из виду «Ростислава».

По стеньгам «Ростислава» вдруг проворно побежали стайки сигнальных флагов, лениво расправляемых слабым ветерком.

— «Ростислав» показывает: «Вижу неприятельские корабли»! — крикнул сверху с фор-марса молоденький капрал.

— Вижу, вижу, — не опуская трубы, Спиридов осмотрел горизонт по корме, скалы Хиоса, видневшийся малоазиатский берег с левого борта. Опустил трубу. Прищурил глаза на заходящее солнце.

— На флагмане сигнал: «Ростиславу» возвратиться к эскадре», — доложили с марса.

— Отрепетовать сигнал, — командир «Евстафия» капитан 1-го ранга Круз закинул голову к стеньгам.

Спиридов, заложив руки с подзорной трубой за спину и чуть наклонив голову, задумавшись, ходил до шканцам. Остановился против Круза.

— Передайте на флагман: «Изыскиваю место якорной стоянки».

На следующее утро, едва рассвело, Орлов прислал за Спиридовым шлюпку. На юте «Трех Иерархов» еще издали угадывалась грузная фигура Алексея Орлова, сновавшая от борта к борту. Встревоженный, он сообщил Спиридову, что одних кораблей линейных у турок не менее шестнадцати против наших девяти, фрегатов больше раза в два, бригантин да галер и прочих шесть десятков...

На столе около разложенных карт склонились командир отряда кораблей Грейг и Эльфинстон, прибывшие раньше на своих шлюпках. Спиридов, поздоровавшись, несколько минут смотрел на примерную диспозицию турецких кораблей и лежавший рядом их список.

— М-да... — Спиридов подвинул список. — Похоже, будто Гассан-паша собрал весь флот Туретчины... Кораблей, пушек, служителей поболее наших вдвое, не менее.. Стало быть, — Спиридов, улыбаясь уголками губ, смотрел на Орлова, — другого случая краше этого нам не сыскать...

Орлов, Грейг и Эльфинстон недоверчиво смотрели на Спиридова, и лишь один Ганнибал внимательно вслушивался в его речь.

— Атаковать неприятеля дерзко и токмо, — Спиридов поднял голову, — с ходу, поперек его батальных линий. Нынче турок намертво на якорях сидит, Господь пошлет, ветер тож в нашу дуду задует. Отсель весь замысел. — Спиридов взял со стола гусиное перо, хвостом провел по карте. — Наперво кильватером спуститься правым галсом; здесь, — перо мягко закруглило, — поворот последовательно фордевинд.

— Как можно? — Англичане враз недоуменно вскинули головы. — Поворот «все вдруг» положен...

Спиридов провел по карте ладонью и продолжал твердо:

— Поворот последовательно фордевинд и далее разделиться. Авангардией атаковать на малой дистанции продольным огнем первого флагмана, — перо ткнуло в голову первой линии турок, — пересечь строй и изничтожить. Кораблям же кордебаталии[46] навалиться огнем на другой флагман и оный сжечь...

Все это время Эльфинстон пытался что-то сказать, но тут его словно прорвало:

— Но, сэр... — Спиридов насмешливо посмотрел на него, а Эльфинстон повернулся к Орлову: — Ваше сиятельство, это есть неразумно, противу всех морских наук, линейных тактик... — Голос Эльфинстона стал надменно угрожающим. — Британский вице-адмирал Джон Бинг недавно получил смертный казнь, — Эльфинстон скептически кивнул на карту, — за такой переступать закон.

Орлов вопросительно повернулся к прищурившемуся Спиридову, который во время тирады англичанина согласно качал головой.

— Ваше сиятельство, то все истинно, — ответил Спиридов, кивнув на вытиравшего пот Эльфинстона, — токмо наш создатель сказывал: «Порядки писаны, а времен и случаев нет». Посему, — Спиридов провел острым концом пера поперек строя турецкой эскадры, — корабли наши оберегать надобно, мало их... Так следуя, авангардия весь огонь на себя примет, остальным легче будет. Ну а один на один, — Спиридов улыбнулся, глядя на Орлова, — российского детинушку вряд кто свалит, тем паче турок... Авангардию, ваше сиятельство, прошу нарядить моей эскадре первого удара для...

Орлов невольно проникался все большей симпатией к этому неказистому Спиридову, который брал на себя самую почетную, но опасную и довольно рискованную роль. План его был настолько прост и, главное, понятен ему, что он безоговорочно одобрил его, проговорив:

— Быть посему.

Спиридов закончил озабоченно:

— Надобно, ваше сиятельство, орудия зарядить двойным зарядом, да и бригадир наш силушкой поможет. — Спиридов дружелюбно подмигнул Ганнибалу.

Орлов вызвал адъютанта.

— Передать на все корабли: «Командирам прибыть немедля на совет».

Мельком взглянув на довольного отца, Алексей Спиридов стремглав выскочил из каюты исполнять приказание.

На совете командиров кипели страсти, но план Спиридова одобрили почти все. Горячо поддержал его капитан 1-го ранга Степан Хметевский, командир «Трех Святителей». Отряд Эльфинстона назначили в арьергард.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Эскадра вступила под паруса.

— На «Трех Иерархах» сигнал: «Гнать неприятеля», — доложил Круз Спиридову.

— С Богом, Александр Иванович, держитесь в кильватер «Европе». Проверьте готовность абордажных партий, музыкантов — наверх. Отрепетировать сигнал: «Гнать неприятеля!».

Соединенная русская эскадра под свежим норд-норд-остом спускалась в пролив. Спустя два часа корабли выстроились в боевой порядок и, поворачивая один за другим на зюйд-ост, устремились к турецкой эскадре. В отличие от неприятеля, назубок знавшего акваторию, русские моряки шли на ощупь.

За ночь турки успели перестроиться и усилить свои позиции. Накануне вечером, втайне от капитанов кораблей, сошел на берег Хиоса турецкий главнокомандующий. Сейчас на юте «Реал-Мустафы» напряженно следил за русскими кораблями флагман Гассан-паша. Настроение у него поднималось. «Эти русские неучи идут, не перестраиваясь, кильватерной колонной в самое пекло». Он передал приказ: «Капитанам открыть огонь самостоятельно...»

Но что это? Русские подошли на пушечный выстрел и молчат? Вот уже ясно видны фигуры русских офицеров. Гассан-паша приказал открыть огонь. Беспорядочная пальба турок, а артиллеристы они были неважные, не остановила противника, и корабли продолжали устрашающе надвигаться. Стали слышны команды, подаваемые на них русскими офицерами... Гассан-паше становилось не по себе: «Аллах возьми их, не думают же они проломиться сквозь две линии моих кораблей?»

Но вот на шканцах русского флагмана прозвучала новая команда, на солнце сверкнула сталь клинка. Спиридов выхватил из ножен шпагу и скомандовал:

— Музыкантам играть до последнего. Сигнальным поднять сигнал: «Начать бой с неприятелем».

С обнаженной шпагой переходил он от борта к борту. С первыми звуками марша прогремел одновременный залп двухсот с лишним пушек авангарда. «Европа» вплотную приблизилась к первой линии турецких кораблей и дала залп по младшему турецкому флагману «Реал-Мустафе».

— «Европа» ворочает влево! — со шканцев, перекрывая грохот пушек, донесся встревоженный голос мичмана.

Спиридов перегнулся через перила. «Европа»» резко накренившись, быстро уваливалась влево. Через минуту Спиридов разглядел на шканцах не отличавшегося прежде трусостью побледневшего капитана 1-го ранга Клокачева. Что было сил, сквозь шум и лязг, Спиридов крикнул в рупор:

— Поздравляю вас матросом!

Клокачев, услышав, затряс пистолетом перед лицом местного лоцмана. Тот клятвенно вопил, что «Европа» якобы идет прямо на мель...

А на «Европе» происходило следующее.

Все прошедшие месяцы Спиридов водил эскадру по «слепым» картам, на которых не были обозначены мели и глубины. Каждый раз, направляясь в незнакомый район плавания, приходилось прибегать к помощи местных лоцманов-греков, которые добросовестно помогали русским морякам. И в этот раз на головной корабль, «Европу», определили лоцманом православного грека Афанасия Марко. Он-то и кричал: «Кляпы! Кляпы!», показывая на скрытые под водой каменные рифы, а потом не выдержал и схватился за штурвал...

Спиридов лихорадочно соображал: «Если по уставу ждать „Европу“, уйдет время, турок опомнится...»

— Александр Иванович, — приказал он Крузу, — занимайте немедля место корабля господина Клокачева.

«Евстафий» вышел в голову авангарда, принимая на себя всю мощь огня турок. Вскоре вражеские ядра перебили почти все снасти и такелаж «Евстафия», паруса обмякли, корабль по течению медленно дрейфовал прямо к борту «Реал-Мустафы», который был объят пламенем.

— Приготовиться к абордажному бою! — сверкнув клинком шпаги, Спиридов повернулся к музыкантам: — Играть громче, играть до победы!

И вот уже русские моряки открыли огонь из пистолетов и ружей по туркам. Четверть часа спустя бушприт «Евстафия» ткнулся в левый борт «Реал-Мустафы». Громкое «ура!» заглушило все. Матросы и армейский батальон бросились на абордаж. Будто смерч ворвался на верхнюю палубу турецкого флагмана. Реи и ванты «Евстафия» были сплошь усеяны стрелками, которые расчищали дорогу абордажной команде. Здоровенный детина, спрыгнув с фор-марса-реи прямо в гущу турок, размахивая абордажным топором, прорвался к грот-мачте, ловко взобрался на нее и протянул руку к зеленому флагу с полумесяцем. Сбоку по руке полоснули ятаганом, и она повисла плетью. Сквозь пороховой дым было видно, как он, держась ногами за стеньгу, схватил флаг здоровой левой рукой. Через минуту, вся в крови, простреленная, и она безжизненно упала. Тогда нечеловеческим усилием матрос оттолкнулся от мачты ногами, вцепился в флаг зубами и рухнул вместе с ним на палубу. Могучее «ура!» прокатилось над обоими кораблями. Бой разгорался на всей верхней палубе, на юте наши матросы одолели турецких янычар. К ногам Спиридова опаленный и почерневший от пороховой копоти лейтенант положил изодранный в клочья кормовой флаг «Реал-Мустафы». Все это время беспрерывно вели огонь русские единороги, почти в упор расстреливая «Реал-Мустафу». Вдоль шканцев вслед за дымом появились языки пламени. Паника незримо овладела командой турецкого флагмана. С правого борта «Реал-Мустафы», не замеченная в пороховом дыму, отвалила шлюпка с Гассан-пашой, который понял, что его корабль уже захвачен противником, а бой идет к бесславному концу.

На фок-мачте «Евстафия» начали тлеть паруса, ярко-красные огоньки медленно ползли по вантам.

— Абордаж прекратить! — приказал Спиридов. — Капитан Круз, пилите бушприт, отцепляйтесь. Прикажите спустить шлюпки, тяните корабль!

Спустя минутку-другую, распрощавшись, Круз доложил:

— Граф Орлов требует вас и генерала Орлова к себе. Шлюпка у трапа, поручик Миллер и шкипер Склизков будут сопровождать вас.

Спиридов окинул взглядом «Реал-Мустафу». Огонь факелом вздыбился на грот-мачте. «Евстафий» пока намертво прикован к турку, а ведь ему командовать авангардом.

— Разыщите братца графа. Прикажите залить крюйт-камеру!

Круз еле разыскал в каюте побледневшего Федора Орлова и обратился к нему без церемоний:

— Граф, немедля покиньте корабль со Спиридовым, иначе будет поздно, с минуты на минуту он взлетит на воздух.

Орлов как ужаленный выскочил из каюты и побежал на шканцы...

— Ваше превосходительство, — Круз не отставал от Спиридова. — Морской устав требует от флагмана... — Спиридов резко махнул рукой, обрывая Круза.

В это время на «Реал-Мустафе», совсем рядом, рукой подать, трещала грот-мачта.

— Сам ведаю. — Спиридов вложил шпагу в ножны, оглядел шкафут. — Прикажите залить крюйт-камеру. Сам Бог видит, виктория наша полная, но чем черт не шутит, бой продолжается.

Адмирал, не торопясь, широким шагом направился к трапу, вслед за ним трусцой семенил, отдуваясь и еле поспевая, Орлов...

Шлюпка успела отойти не более кабельтова, как за кормой раздался грохот. Спиридов обернулся. Горящая мачта «Реал-Мустафы» упала на «Евстафий».

«Теперь конец, крюйт-камера...» — успел подумать Спиридов, и в тот же миг на том месте, где только что стоял «Евстафий», взметнулся в небо гигантский огненный столб, окутанный черным дымом. Не успели раскаты взрыва докатиться до шлюпки, как еще больший взрыв разнес в куски «Реал-Мустафу»

Спиридов, Орлов и замершие матросы-гребцы перекрестились.

— Адмирал сел на корму, взялся за румпель. — Навалились, братцы, мигом на «Три Святителя»!

Спиридову было хорошо видно, как со всех русских кораблей быстро спускают шлюпки, — спасать моряков, оставшихся в живых после взрыва «Евстафия» и «Реал-Мустафы». На турецких кораблях и не думали о погибающих моряках, там спешно рубили якорные канаты и торопились побыстрее уйти от пожара в сторону Чесменской бухты.

У трапа «Трех Святителей» Спиридова встретил капитан 1-го ранга Степан Хметевский. Мундир на нем был черным от копоти, рукава изодраны, голова забинтована. Потное лицо, измазанное смесью пороховой сажи и крови, сияло радостью.

— Молодец, Степан Петрович! — коротко сказал Спиридов и обнял Хметевского. — Что с головой-то?

В ходе боя Спиридов пристально следил за дерзкими маневрами подчиненного и восхищался его отвагой.

...«Три Святителя» шел в авангарде, следом за «Евстафием». Не успел он поравняться со своим противником — вторым в неприятельском авангарде кораблем, — как ядро сбило бизань[47], корабль потерял управление и врезался в середину первой линии турок. Хметевский мгновенно скомандовал открыть огонь с обоих бортов и продольными залпами в упор с десяти саженей расстрелял один за другим четыре корабля турок. Сотни выстрелов сделали канониры и сбили десятки вражеских орудий. Тем временем боцман с матросами поставили на место бизань, и «Три Святителя», не прекращая огня, пошел между первой и второй линиями турецких кораблей, лег на правый галс и занял место в строю. Многие паруса, снасти и рангоут на корабле был перебиты, изодраны, всюду валялись куски дерева и щепы. На палубах тут и там виднелись лужи крови, стонали раненые.

Хметевского ранило осколком ядра в голову. Не сходя с мостика, наскоро замотав рану, он продолжал командовать.

Отвечая Спиридову, с досадой проговорил Степан Петрович:

— Грейг меня с «Трех Иерархов» трижды залпами поцеловал. Констапели ихние меня с турком спутали.

На гафеле «Трех Святителей» затрепетал вымпел командира авангарда. Бой продолжался, но гибель флагмана надломила боевой дух турецкой эскадры, и сейчас русским кораблям кордебаталии противостояли в артиллерийской дуэли, по существу, один 100-пушечный «Капудан-паша» да две каравеллы. Они прикрывали остальные турецкие суда, сумбурно покидавшие строй и стремившиеся, кто как мог, поскорее укрыться под защитой береговых батарей в Чесменской бухте. Арьергард Эльфинстона странным образом замешкался и подошел к месту боя, когда противник уже ретировался.

Вскоре последние корабли Гассан-паши прекратили сопротивление и поспешили в бухту. Орудийная пальба затихла. Победа новым маневром над сильнейшим вдвое неприятелем, когда, сблизившись с турками кильватером поперек их боевой линии, Спиридов нанес удар с короткой дистанции несколькими кораблями по турецкому флагману, была несомненна.

Орлов вызвал к себе Спиридова. «Виктория очевидна, однако корабли турецкие почти целехоньки», — размышлял Спиридов, поднимаясь на борт «Трех Иерархов». Вокруг болтались клочьями рваные паруса, перебитые брасы и ванты свисали за борт, реи перекосились. Там и тут зияли пробоины в фальшбортах и на палубе, виднелись обгорелые части рангоута. Взгляд Спиридова невольно остановился на трех турецких кораблях, которые последними втягивались в узкий вход Чесменской бухты. Какое-то смутное ликующее чувство овладело им. «А ведь турки-то сами в западню лезут», — подумал он. Нет-нет да и вспоминались слышанные от кого-то угрозы Гассан-паши: «Сцепиться и взлететь на воздух». Ведь взлетел же на небеса «Реал-Мустафа» после взрыва «Евстафия».

...Спиридов с Федором Орловым поднялись на шканцы. Возбужденный Алексей Орлов бросился к ним поздравлять:

— Виктория, виктория ныне славная!

— Ваше сиятельство, виктория там. — Спиридов протянул руку ко входу в бухту, куда под лучами заходящего солнца, буксируемый галерами, входил последний линейный корабль турок. — Ныне турок спасло безветрие, а завтра... — он обвел рукой вокруг, — надобно немедля корабли отбуксировать по диспозициям. Закупорить сей штоф, — он кивнул в сторону выхода из бухты, — предвижу, что сие их убежище будет и гроб их.

Они прошли в каюту и через полчаса передали на корабли сигнал о блокировании входа в бухту.

Орлов несколько пришел в себя. В первую линию поставили неповрежденные корабли Эльфинстона, которого он наконец-то выругал. Надо было решать, что делать дальше.

Орлов повернулся к Спиридову:

— Ваше превосходительство верно подметили — виктория неполная. Будем блокировать, пока сил хватит. Турок-то сильней нас, — тут Орлов поморщился, — и как бы подмога к нему не подошла...

— Ваше сиятельство должно уловили — подмога. — Спиридов с хитрецой посмотрел на графа: «А ведь ты, братец, дрейфишь». — Потому корабли, — Спиридов кивнул на мачты, надстройки, — беспременно в боевой порядок привести надобно, для того потребны сутки, не менее... — Спиридов отыскал глазами «Три Святителя». — С вашего позволения, ваше сиятельство, поднимаю флаг на «Трех Святителях», он более других пострадал. — Адмирал невольно улыбнулся, увидев поднимающегося по трапу Алексея.

Генерал-аншеф утвердительно кивнул головой, во всем соглашаясь с первым флагманом...

Следующим утром, едва рассвело, два линейных корабля и пакетбот открыли заградительный огонь, блокируя выход из бухты.

Военный совет Орлов собрал на следующий день после полудня в пять часов. Минувший бой на многое открыл глаза графу. В отличие от своего старшего брата, Григория, он прежде, как говорят, не нюхал пороху и в баталиях не участвовал. Умный, но дерзостный и храбрый забияка, Алексей частенько рисковал в схватках гуляк-гвардейцев, но посвиста пуль не слыхал. Вчерашняя битва с турками придала ему уверенности, он впервые увидел своими глазами, на что способны русские моряки — и матросы, и адмиралы.

В салоне флагманы и командиры линейных кораблей живо обсуждали перипетии минувшего боя. Один Эльфинстон напыщенно молчал, постукивая пальцами по краю стола. Собственно, и говорить ему было не о чем. То ли ветер ослаб, то ли другое помешало, но в бою он так и не участвовал. Тем паче верх одержал Спиридов своей неординарной тактикой, и это его коробило.

Главнокомандующий, начиная совет, довольно туманно представлял себе, что же делать дальше.

— Господа совет, турки нашими доблестными кораблями ныне крепко заперты в Чесме. Насчитало семь десятков вымпелов ихних диверсией нашей, береговые батарейные орудия того кроме выявлены. — Орлов озабоченно поднял голову. — Турок в сих местах может отсидеть в спокойствии не один месяц, наших припасов надолго ли хватит? Определить надобно, — Орлов, опершись о стол медленно обвел взглядом сидевших, — ближайшую диспозицию и действо наше.

Продолжая стоять, он кивком пригласил сидевшего справа от него Спиридова. Тот неторопливо поднялся.

— Полагаю, ваше сиятельство, атаковать турок надобно без промедления, — твердый голос Спиридова подчеркивал его решимость.

Орлов махнул рукой, прервал легкий шумок одобрения среди сидевших за столом и проговорил озадаченно:

— Какова атака, коли у них превосходство вдвое и кругом батарейные орудия на берегу?

— Справедливо, ваше сиятельство, токмо знать надобно, сколько их и где. — Спиридов посмотрел на Ганнибала. — Видимо, «Грому» крепостные батареи надобно заставить замолчать.

Орлов согласился сразу.

— Господин бригадир, — повернулся он к сидевшему слева Ганнибалу, — передайте немедля с нарочным на «Гром»: занять место по вашей диспозиции, начать пальбу по береговым батареям, особливо у входа в бухту.

Спиридов неторопливо продолжал:

— Атаковать огнем, ваше сиятельство, и токмо. (Орлов удивленно поднял брови.) Окромя бомб и брандскугелей диверсию учинить потребно брандерами. (Сидевшие одобрительно загомонили.) Гассан-паша нам грозился, ан мы его упредим. — Спиридов сел.

Орлов недоуменно поглядывал на сидевших, силясь понять до конца замысел моряков. Он даже не знал, что такое брандера. По его знаку встал и первым высказался Ганнибал.

— Господа совет, адмирал Спиридов, мыслю, наше общее согласие выразил — флот турок порезвее надобно спалить. И не далее как нынче в ночь.

Только теперь до сознания Орлова дошел смысл сказанного: «спалить, сжечь флот», но что для того надобно? Брандера? Что сие?

Словно читая его мысли, бригадир закончил:

— Под брандера сподобно употребить транспорты числом три-четыре. Начинить их, как положено, порохом, нефтью напитать. Особливо для них отобрать охочих офицеров и служителей.

Весь совет явно сходился на мнении Спиридова. Орлов нутром почуял — дело не без риска, но верное. И он согласился. По предложению Спиридова Ганнибалу поручили образовать отряд из четырех брандеров прорыва, а для поддержки нарядить корабли под командой Грейга — четыре линейных корабля, два фрегата и «Гром». Вначале им надлежало прорваться в бухту, губительным огнем по неприятелю отвлечь его и открыть путь для прохода брандерам. Спиридов отвел Ганнибала в угол каюты.

— Иван Абрамович, командиров брандеров самолично наставьте — атаковать и сцепиться токмо с наикрупнейшими линейными кораблями турок.

Через час перед Ганнибалом стояли четыре офицера-добровольца, вызвавшиеся идти на брандерах. Они тотчас были назначены командирами зажигательных судов, и вместе с ними Ганнибал отобрал из добровольцев лучших матросов.

Итак, вся подготовка к решающему сражению шла полным ходом. Генерал-аншефу осталось подписать приказ, который гласил:

«...Наше же дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге же, не можем мы к дальнейшим победам иметь свободные руки, а для того по общему совету положено и определяется к наступающей ныне ночи приготовиться, а около полуночи и приступить к точному исполнению...»

Время бежало стремительно. Только-только успели снарядить брандера. До атаки оставалось менее часа. Короткие сумерки сменились темнотой непроглядной южной ночи. Легкий ветерок с моря нагонял мелкую рябь вокруг кораблей. Из-за невысоких гор, окаймлявших бухту, медленно выплыла яркая луна и осветила зеркальную гладь бухты, затененную черными контурами затаившихся турецких кораблей.

За час до полуночи 25 июня 1770 года к носу гафеля флагманского «Ростислава» медленно полз зажженный фонарь. Не прошло и минуты, как на всех назначенных к атаке кораблях на флагштоках зажглись ответные огни.

Спиридов сосчитал — все десять. Грейг вполголоса скомандовал:

— Сигнал поднять.

Вслед за фалом на гафеле поднялась гирлянда из трех фонарей, что означало: «Кораблям следовать в бухту и атаковать неприятеля».

Потянулись томительные минуты ожидания. Первым по ордеру должен был идти фрегат «Надежда Благополучия», но минуло полчаса, а фрегат не снимался с якоря. Грейг, смотря в сторону «Надежды», молча жевал губами. Спиридов взял рупор у вахтенного.

— Командир «Европы»! — В ночной тишине стало слышно движение на шканцах «Европы», стоявшей рядом. — Вам начинать не мешкая. Выручайте Перепечина, станьте первым и палите! — Спиридов сделал паузу и закончил: — С Богом!..

Заминки неприятны везде, а в морской службе, да еще в боевой обстановке, недопустимы. Это прекрасно понимал Спиридов и сразу выправил дело. Клокачев враз исполнил команду и, как донес Спиридов Адмиралтейств-коллегии, «в 12 часов оный корабль пришел в поведенное место, в ближайшей дистанции лег на шпринг и начал по турецкому флоту палить беспрерывным огнем из пушек, ядрами, камнями, и брандскугелями, и бомбами...».

«Европа» одновременно с «Громом» прошла в узкий, в три четверти километра, пролив. Загрохотали береговые батареи турок — 44 орудия. Корабли открыли ответный огонь, прорвались в бухту и, став на шпринг, приступили к обстрелу турецкой эскадры.

Чесменское сражение началось...

«Европа» приняла на себя первый удар, но вскоре подошли остальные корабли отряда, и завязалась артиллерийская дуэль. Брандскугель, пущенный с «Грома», попал в середину грот-марселя линейного корабля турок; парус мгновенно вспыхнул, загорелась мачта, и вскоре вся верхняя палуба и корма были в пламени. Не прошло и получаса, как в первой линии неприятеля полыхали три корабля. Турки еще продолжали отстреливаться, но внимание их было уже отвлечено, они бросились тушить пожары.

Настал час брандеров.

— Пускайте с Богом! — Спиридов перекрестился, перешел на правый борт, перегнулся через перила, рукой прикрыл глаза, заслоняясь от света сигнальных фонарей на гафеле, и стал пристально всматриваться в ночную темень за кормой. Вот-вот должны показаться брандера. Непростую задачу поставил им флагман. «В самое пекло косой смертушки пойдут». — Спиридов глубоко вздохнул.

По лунной дорожке проскользнула тень первого брандера. Весь он был начинен смолой в бочках, серой, селитрой в длинных парусиновых мешках, а палуба, рангоут и борта пропитаны скипидаром. За кормой он буксировал катер, на него должна была, если успеет, перебраться команда после того, как подожжет брандер....

На первый брандер Спиридов не питал особых надежд... Так оно и случилось. Эльфинстон настырно предложил посадить на него почти всю команду из англичан во главе с капитан-лейтенантом Дугделем. Не пройдя и половины пути, посреди бухты брандер атаковали две турецкие галеры. Англичане, видимо, струсили и попрыгали за борт. В последний момент Дугдель поджег брандер и покинул его... Посреди бухты взвился столб пламени; пылающие обломки полетели во все стороны, но не достигли турецких кораблей... Второй брандер лейтенанта Мекензи, не дойдя до турецких кораблей, сел на мель и был подожжен. Третий — мичмана князя Гагарина — тоже не достиг цели, его зажгли раньше времени... Четвертый брандер стоял под бортом «Грома», ожидая командира. Лейтенант Ильин с размаху прыгнул на корму — только что он отошел от раскаленных стволов единорогов своей батареи на «Громе».

— Отдать носовой и кормовой! — Брандер нехотя отвалил нос. — Оттолкнись! Грот на правую! Весла разобрать!

Медленно набирал ход брандер, уходя от «Грома» , справа длинной тенью мелькал флагман.

— Пока не сцепитесь, ни в коем разе не зажигайте, — прогремело оттуда в рупор. «Грейг, что ли, паникует?» — Ильин внимательно всматривался вперед, по носу...

Благополучно миновали невысокий мыс справа.

Турки, до того примолкшие, будто наверстывая упущенное, открыли бешеную стрельбу из пушек. Русский флагман поднял сигнал: «Возобновить огонь по турецкой эскадре». Брандер оказался меж двух огней, в обе стороны проносились над ним раскаленные ядра.

«Оно так и веселей, пожалуй, — подумал Ильин, присматриваясь к первой линии турецких кораблей, — погибать, так с музыкой». Прямо перед ним чернела надвигающаяся громада линейного корабля.

— Братцы, товсь, подходим под выстрел, с крючьями стоять по носу и корме, — негромко скомандовал Ильин в наступившей вдруг тишине.

Турки на кораблях непонятно почему не стреляли, словно выжидали: может быть, это корабль-перебежчик сдается в плен? Матросы действовали молча, сноровисто, ловко, а главное, без суеты.

«Молодцы, ай молодцы!» — Ильин закинул голову на темнеющую громаду борта линейного корабля. Далеко наверху из открытого порта высунулся турок. Ильин помахал ему рукой, турок скрылся; крючья намертво сцепили брандер, посланный на корму матрос подтянул катер.

— Братцы, мигом все в катер! — Ильин пробежал на нос, осматривая по пути надежность креплений, поджег первый фитиль...

Спустя несколько мгновений катер, двигаясь вдоль турецкого корабля скользнул в его тени к корме...

— Навалились, братцы, — шепотом скомандовал Ильин.

Через несколько гребков катер вышел на середину бухты.

— Суши весла! — Ильин привстал и обернулся. Матросы весело переглядывались. Загребной, рослый белобрысый детина, снявши рубаху, не таясь улыбнулся:

— Без отваги нет и браги.

Матросы дружно захохотали. У борта турецкого корабля гигантским костром полыхал брандер; огонь уже успел перекинуться на палубу, по которой в панике метались фигуры турок. Когда катер ошвартовался у «Грома», в самой середине турецкой эскадры взметнулся, намного выше мачт, огненный столб, громовой раскат потряс все вокруг. Турецкий корабль на мгновение приподнялся вверх и, развалившись, разлетелся на тысячи обломков пылающими факелами фантастического фейерверка...

В четыре часа утра Спиридов отдал приказ прекратить обстрел турецких кораблей, спустить шлюпки и спасать тонущих турецких матросов.

Стоя на юте у перил, адмирал молча смотрел на догорающие остатки боевой славы турок. Он не замечал первых лучей солнца, еще прятавшегося за складками гор, потому что они смешались с заревом гигантского костра.

«Вот он, венец моей службы, а большего желать грешно». Спиридов оглядел рейд, корабли эскадры. Освещенные пламенем и лучами восходящего солнца, выстроились они, будто былинные ратники.

«Да, — Спиридов задумчиво глядел вдаль, — лишь русские богатыри на подобное способны. Чем не герой Дмитрий Ильин, отважный командир „Европы“ Федот Клокачев, не уступающие ему в отваге и выучке командиры: „Трех Святителей“ — Хметевский, „Ростислава“ — Лупандин, „Не тронь меня“ — Бешенцов, а лихой командир „Грома“ Перепечин...» Все они прошли многотрудную школу, в нелегкие времена были рядом с ним, лишь на разных ступенях. В суровых походах на Балтике, при штурме Кольберга, в ротах Морского корпуса, и, наконец в последнем многомесячном плавании вокруг Европы и кампании в Средиземноморье. Везде взращивал он у подчиненных инициативу и стойкость, отвагу и способность побеждать не числом, а умением... Ему было чем гордиться. «А те безвестные тысячи матросов на парусах и батарейных палубах... Когда же поймут там, — Спиридов непроизвольно посмотрел вверх, — что без оных все пресно и мертво...»

Быстрые шаги адъютанта вернули адмирала к действительности.

— Ваше превосходительство, наши трофеи... — Лицо Спиридова озарилось улыбкой. — Линейный корабль «Родос», пять галер, предположительные потери турок шестьдесят кораблей, тыщ около десяти людьми... — Адъютант взглянул на листок бумаги. — Наши потери — одиннадцать служителей, — улыбнулся, развел руками.

Спиридов радостно-удивленно посмотрел на него.

— Идите в мою каюту, надобно реляцию сочинять в Адмиралтейств-коллегию...

Стоя спиной к ловившему каждое слово адъютанту, флагман размеренно диктовал:

«Слава Господу Богу и честь Российскому флоту!

В ночь с 25-го на 26-е флот турецкий атаковали, разбили, разгромили, подожгли, в небо пустили и в пепел обратили. Ныне на Архипелаге в сем пребываем силой господствующей...»

Адмирал смотрел в распахнутую на балкон дверь. «Наконец-то заветы Петра становятся... К славе Отечества...»

Первым после Петра I из русских флотоводцев заслуженно превознес и по праву отдал честь морской мощи державы Григорий Спиридов. Он был первым флагманом Российского флота, кто повел в неведомый путь за пределы России, превозмогая все напасти стихии, которому было все нипочем «хоть волн зияй утроба», как скажет Гавриил Державин. Он был на острие первой победной атаки русского флота в море Медитеранском, как называли тогда Средиземноморье.

После него не звучало подобного клича русским морякам. Только спустя три десятилетия Александр Суворов воздаст подобную похвалу русскому флоту за победу при Корфу.

Чесменская победа открыла прямую дорогу к Константинополю. Туда, и только туда, немедля идти соединенной эскадрой и принудить турок к капитуляции, так рассуждал Спиридов.

При этом он не знал, что по какому-то предзнаменованию совпали Чесменская победа и разгром турок генерал-аншефом Румянцевым под Рябой Могилой, у Ларги и Кагула.

Еще на рейде Чесмы, приводя в порядок эскадры, Орлов созвал флагманов на совет.

— Далее, господа флагмана, что предпримем?

Первым заговорил Спиридов:

— Видимо, наши войска тревожат турок изрядно на Дунае, как нам вестимо, Азов и Таганрог взяты прошлым годом под нашу руку, и там вице-адмирал Сенявин готовит флотилию для Черного моря. Нынче сей расклад нам на руку, надобно без промедления идти в Дарданеллы и сокрушать турка у Царьграда.

Орлов в душе соглашался со старшим флагманом, он тоже был готов отправиться к Константинополю, но младший флагман Эльфинстон отмалчивался или делал вид, как часто бывало в прошлом, что не понимает сказанного и ждет перевода.

— По моему рассуждению, господин адмирал, диверсия на Царьград нам пригожа, но мы не ведаем, сколь батарей по берегам узкостей в Дарданеллах и велик ли там флот?

— Волков бояться — в лес не ходить, ваше сиятельство, — пробурчал недовольно Спиридов, — токмо предугадываю я, нынче турки в панике после Чесмы, а после очухаются, нам будет не с руки.

Видимо, не хотелось Орлову после победы у Чесмы терять лавры в рискованном деле. Он решил послать к Дарданеллам отряд Эльфинстона для блокады и разведки, второй эскадрой Спиридову овладеть крепостью на острове Лемнос у входа в Дарданеллы и потом определиться. Не решился Орлов подчинить все морские силы Спиридову и промахнулся.

Эльфинстон с отрядом ушел к Дарданеллам, а Спиридов, командуя эскадрой, высадил десант на Лемнос, и войска начали штурм крепости.

Блокированная с моря крепость, без поддержки войск, запасов продовольствия, через полтора месяца подняла белый флаг, готовая капитулировать...

В ту пору корабли Эльфинстона начали обстрел входа в Дарданеллы и, несмотря на то, что «европейский берег был усеян войсками, наши залпы имели действие поразительное, неприятельский огонь сразу же ослабел, и войска стали поспешно отступать в глубь полуострова». В Константинополе поднялась паника и беспорядки и, казалось, самое время начинать диверсию в Дарданеллах, но Эльфинстон спутал все карты. Однажды перед проливом ветер стих и корабли подхватило и закрутило течением. Эльфинстон нашел повод, на «Святославе» пошел к эскадре и доложил Орлову, что прорваться через Дарданеллы невозможно из-за сильного течения. Но графа провести было нелегко.

— А как же турки плавают проливом? Их-то тоже крутит и вертит? Мы-то чем хуже? Ступайте, днями мы крепость сию покорим и двинемся на Царьград.

Эльфинстон растерянно пожал плечами и отправился восвояси на корабль «Святослав», который вскоре снялся с якоря. За несколько дней до этого на корабле откуда-то появился новый лоцман, англичанин Гордон, знакомый Эльфинстона. Никто из офицеров не знал, кто он, но стало понятно из разговоров с ним, что акваторий плавания ему незнаком. Офицеры доложили об этом Эльфинстону и командиру Роксбургу, но те отмалчивались. А после этого случилось странное. На полном ходу, под всеми парусами, 80-пушечный «Святослав» лоцман загнал на рифы. Эльфинстон снял блокаду, вызвал весь свой отряд на помощь и несколько дней пытался стащить корабль с рифов. Но безуспешно. Турки увидев, что русские ушли, на легких судах перебросили в крепость на Лемнос две тысячи войск и припасы. Крепость спустила белый флаг и открыла огонь. Диверсия не удалась, «Святослав», чтобы не отдавать врагу, сожгли.

Орлов отстранил Эльфинстона и отправил его под арестом в Петербург, приказал задержать лоцмана, но тот в ту же ночь таинственно исчез.

Наконец-то уразумел граф Орлов, что на море без единого начальника — разброд и шатания, а потому подчинил все морские силы, «в точную команду его высокопревосходительства господина адмирала и кавалера Григория Андреевича Спиридова».

— Что дальше, господин адмирал, предпринимать станем?

Флагман давно все продумал.

— Наперво, ваше сиятельство, оставим у Дарданелл дозор пару кораблей. Остальную эскадру в бухту Аузу на острове Парос. Войско на берег в лагеря, для больных госпиталь оборудуем, суда начнем ремонтировать. Экипажам пора роздых дать. Без малого полтора года на берегу не бывали. Пожалуй еще не одна кампания здесь предстоит ...

В Аузе эскадру ожидала почта из столицы. Как-то в буднях забот не думали моряки о царских милостях.

Орлова императрица пожаловала орденом Святого Георгия I степени, Спиридова высшей наградой — орденом Андрея Первозванного и прислала ему именной рескрипт.

«Нашему адмиралу Спиридову, — писала собственноручно Екатерина, — нам крайне приятно уведомится, сколь Вы похвально и ревностно поступали во время одержанной над неприятельским флотом знаменитой победы...»

Чего греха таить, слаба была государыня, как женщина, «при случае» с приглянувшимися ей кавалерами и жаловала их бессчетно за счет казны. Но не скупилась на похвалы тем, кто на деле, бескорыстно, служил отечеству и, естественно, престолу российскому.

Тем паче, что Екатерина чесменскую победу считала одним из славнейших событий, «частью блеска моего царствования». И потому Спиридову повелела «в вечное и потомственное владение отдать назначенные от нас деревни».

Но самой приятной наградой для Григория Спиридова было послание «Из государственной Адмиралтейств-коллегии его высокопревосходительству господину адмиралу и обоих российских орденов кавалеру Григорию Андреевичу Спиридову».

Не без волнения вчитывался флагман в приветственные строки своих собратьев:

«Победа и совершенное истребление морских оттоманских сил, дарованные от Бога российскому флоту, Адмиралтейств-коллегию приводит в истинную радость, ибо видит она своего питомца прославителем Российского флота...»

Ни прежде после Петра I, ни впоследствии ни один флагман русского флота не удостаивался подобного признания заслуг от своих коллег.

Не успела эскадра обустроиться в удобной гавани Аузе, как прибыло подкрепление из Кронштадта, еще один отряд под флагом контр-адмирала Арфа.

«Опять иноземца прислала государыня, — недовольно морщился Орлов, слушая переводчика, — не успели от одного избавиться, шлют ему на замену».

Датчанин Арф оказался еще более задиристым — не захотел подчиняться Орлову. И вскоре граф отбавил его обратно в Петербург. Вдогонку Орлов слезно просил Екатерину:

«Если вашему императорскому величеству благоугодно будет направить сюда из России новую эскадру, приемлю смелость просить, дабы такая эскадра состояла из российских матросов и офицеров и не иностранцам, но российским была поручена командирам; ибо от своих единоземцев не только с лучшею надеждою всего того ожидать можно, чего от них долг усердия и любви к отечеству требует, но еще и в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей, довольно уже усмотрено между российскими людьми и иностранцами великое различие».

Слава Богу, прозрел наконец один из царедворцев. А скоро он, видимо устав от флотских дел, собрался отъехать в Петербург. Главное, Орлов был спокоен — в Средиземноморье властвует надежно флагман Спиридов. Вместе с графом в Ливорно и дальше в столицу следовал и его адъютант Алексей Спиридов.

Прощаясь с сыном, адмирал напутствовал коротко:

— Служи, но не прислуживай. Матушку за меня расцелуй. И Гришутку...

Отправив графа в Ливорно, Спиридов поднял свой флаг на «Европе», у Федота Клокачева. Жил он на корабле, но почти каждый день съезжал на берег. Забот хватало. Только-только разбили три лагеря армейцы, гвардия, шлиссельбургский полк и остальные батальоны. В лощине заложили фундамент госпиталя для матросов и солдат, начали сооружать у воды стапель для ремонта кораблей, заработала кузница и пекарня. Всех надо было накормить, а хлеба едва хватало, посылал Спиридов гонцов на все острова в округе и даже в Венецию. Да и денег не хватало, приходилось иногда ссуживать свое, адмиральское жалованье.

Все эти хлопоты не заслоняли главное — шла война, от Ливорно до Дарданелл крейсировали корабли под Андреевским флагом, и за все он, флагман, в ответе.

Вечером, в редкие свободные часы, частенько вспоминал Спиридов вице-адмирала Алексея Сенявина: «Как-то дела у них в Азове?» Послал ему весточку... Последнее письмо получил от него весной.

Уезжая на Дон, Алексей Сенявин еще не знал о назначении Спиридова, а когда узнал, позавидовал ему от чистого сердца. И ни от кого не скрывал, что и ему хотелось быть в такой роли.

«О вступающих в морскую службу и об отправляющихся в средиземные места, — писал он графу Чернышеву, — весьма радуюсь, признаться могу, смотрю с величайшей на них завистью; сказал вам наперед, что я с природы не завистлив был, даже до сего случая ни к чему; а теперь, под старость, черт дал зависть; рассудите: они все ведут службу прямо по своему званию по морю и на кораблях, а я, как гусар, пешком».

Как только узнал о прибытии эскадры на Минорку, сразу же поделился радостью с Чернышевым за друга: «Не могу не утерпеть, не изъяснить совершенную мою радость о прибытии адмирала Спиридова с флотом в желаемое место, и что Эльфинстон не мог в Средиземное море войти прежде его, о чем мне стоило много труда уверять прошлую зиму господ придворных».

Узнав о победе эскадры Спиридова при Чесме, Сенявин восторженно поздравил товарища. Сразу же запросил графа Чернышева прислать ему обстоятельное описание этого боя. Сенявина интересовала суть приемов Спиридова в бою, подробности: он готовился ввести созданную им Азовскую флотилию в море.

В один из весенних вечеров 1771 года командующий Азовской флотилией вице-адмирал Сенявин получил из Адмиралтейств-коллегии долгожданный пакет. Всю ночь просидел он над полученными планами и схемами, которые прислали ему из Петербурга. Только поздней осенью прошлого года получил весточку от Григория Андреевича с кратким уведомлением о Чесме и настоятельно просил Адмиралтейств-коллегию прислать подробное описание хода сражения. Ведь у него на рейде уже стояли 10 боевых кораблей, в Новохоперске заканчивали постройку двух 32-пушечных фрегатов. Впервые русской эскадре предстояло войти в Черное море...

Рано утром на флагманском корабле «Хотин» Сенявин собрал всех корабельных офицеров. Они с любопытством смотрели на разложенную схему.

— Господа офицеры, в предстоящей кампании флотилии нашей неминуемо в баталиях бывать с турками, а Бог даст, — Сенявин обвел всех глазами, — и в Черное море войти навеки. — Он взял указку, подошел к схеме. — Сей план указывает мысли и распоряжения достойного адмирала нашего Спиридова Григория Андреевича при Чесме.

Сидевший у двери рослый, голубоглазый, с высоким лбом лейтенант от волнения привстал. Только второго дня привел Федор Ушаков с верховьев Дона четыре транспорта. Нынче откомандировали его в помощники капитан-лейтенанту Кузьмищеву на фрегат «Первый».

— Надлежит обратить внимание ваше на новоизобретение в бою... — Вице-адмирал продолжал подробно пояснять замысел Спиридова, смело отступившего от догматов линейной тактики, что принесло успех в бою с превосходящими силами неприятеля.

В середине мая Алексей Сенявин поднял флаг на 16-пушечном «Хотине» и вывел в море первую русскую эскадру со времен Петра I. К осени корабли под Андреевским флагом, изгнав турок, прочно обосновались в Керченской бухте, у морских ворот в Черное море...

Несколько забегая вперед, заметим, что уже в последние одну-две кампании эскадра Алексея Сенявина прочно овладела ситуацией на северо-востоке Черноморья. Сенявин давно и твердо уяснил роль флота в овладении Крымом. Вскоре после чесменской победы понял значимость флота на Черном море и генерал Петр Румянцев.

«Операции вашей флотилии, — сообщал он Сенявину, — весьма бы споспешествовали военным действиям нашим, если вы пройдете со своими судами в Черное море и отрежете всю помощь к крепостям неприятельским, что лежат при берегах морских в Крыму, которые потому и были уже в руках наших».

Оценив первые боевые успехи на южных морских рубежах, императрица не замедлила выразить свой восторг графу Чернышеву.

— С большим удовольствием усмотрела я, что российский флаг веял на Азовском море после семидесятилетней перемешки; дай боже вице-адмиралу Сенявину счастливый путь и добрый успех.

Вице-адмирал Сенявин не терял головы от похвал, а усердно готовил эскадру к новым схваткам с неприятелем.

— Турки не оставят нас в покое, — внушал он своему первому помощнику, капитану 1-го ранга Якову Сухотину, — только и ждут, когда мы в море выйдем, чтобы расколошматить нас по частям. Так что ты не жди их, а первый атакуй, вспоминай, как Спиридов при Чесме неустрашимо против превосходного неприятеля сражался.

В самом деле, турки, потерпев поражение в Средиземном море, лелеяли замыслы взять реванш на Черном море. Как обычно, они надеялись одержать верх превосходством в силах над русскими и намеревались высадить десант в Крыму.

Сенявин же разделил флотилию на три эскадры. Первая эскадра под командованием капитана 2-го ранга Кинсбергена в составе одного фрегата, двух «новоизобретенных» кораблей и палубного бота была отправлена для крейсерства в район Кафа (Феодосия) — Балаклава. Вторая эскадра под командованием контр-адмирала Баранова в составе одного фрегата, четырех «новоизобретенных» кораблей и двух палубных ботов крейсировала от Кафы до турецкого Суджук-Кале в Цемесской бухте, расположенного на Черноморском побережье, где, по данным разведки, находилась база турецкого флота.

В случае обнаружения в Суджук-Кале турецкой эскадры Сенявин предполагал атаковать ее соединенными силами эскадр Баранова и Кинсбергена.

Эскадра из четырех «новоизобретенных» кораблей под командованием капитана 1-го ранга Сухотина находилась в самом узком месте Керченского пролива и имела задачей охранять вход в Азовское море.

Остальные силы флота в составе четырех фрегатов под командой самого Сенявина находились тоже в Керченском проливе и были готовы в любой момент оказать помощь эскадрам Баранова, Кинсбергена и Сухотина.

В мае внезапно скончался контр-адмирал Баранов. Сенявин сам принял командование второй эскадрой, но занедужил и назначил командиром этой эскадры капитана 1-го ранга Сухотина, а сам остался в Керченском проливе.

Сухотин, крейсируя в Черном море, обнаружил в устье Кубани турецкие корабли. Отправившись в разведку на боте «Темерник», он убедился, что турки имеют явное превосходство, но решил атаковать неприятеля.

В конце мая Сухотин главными силами подошел к устью Кубани. Оставив глубоко сидящий фрегат в море, он направил против турок «новоизобретенные» корабли «Новопавловск», «Азов» и бот «Темерник» под командованием капитан-лейтенанта Ивана Баскакова.

Заняв выход из бухты, корабли отряда открыли артиллерийский огонь по турецким судам и с первых же выстрелов подожгли одно из них. Враги, не ожидавшие нападения русских, растерялись и, бросив подбитые корабли, начали в панике отходить на малых судах вверх по Кубани. Немедленно с русских кораблей спустили шлюпки, и отряд добровольцев под командой лейтенанта Александра Макарова бросился в погоню. Только ночь спасла бежавших от гибели или плена.

На следующий день Сухотин перехватил два неприятельских корабля и взял их в плен вместе с командой. Всего турки потеряли 8 кораблей.

Это была первая победа русского флота на Черном море.

Продолжая крейсерские операции, 8 июня Сухотин обнаружил турецкое судно, направлявшееся к Казылташской пристани. По приказу Сухотина 16-пушечный «Модон» поставил паруса и бросился в погоню. Войдя в бухту, Сухотин обнаружил здесь два больших и пять средних вражеских кораблей, окруженных тринадцатью мелкими судами. Сделав несколько выстрелов, не причинивших «Модону» никакого вреда, турки подняли паруса и вошли в устье Кубани. Однако два судна сели на мель. Артиллерийский и ружейный огонь с «Модона» не позволил снять их с мели, и вскоре на неприятельских судах возник пожар. Покинув свои корабли, турки на шлюпках трусливо бежали вверх по Кубани. Спустя час на месте, где стояли большие корабли, плавали обгоревшие обломки.

Активные действия русского флота на Черном море привели в замешательство противника и опрокинули их надежды на выступление крымских татар против России.

22 июня эскадра Кинсбергена, состоявшая из «новоизобретенных» кораблей «Таганрог» и «Корон», стояла на Балаклавском рейде. В середине дня к берегу на взмыленной лошади прискакал казак и сообщил, что казачьи форпосты, расположенные на побережье, заметили паруса вражеского корабля. Несмотря на шторм и противный ветер, эскадра снялась с якоря и двинулась навстречу врагу. Рано утром следующего дня вахтенный офицер заметил вдали неприятельское судно.

Русские корабли пошли на сближение с ним. Через небольшой промежуток времени были замечены еще три вражеских корабля, идущих прямо на маленькие суденышки русских. Оказалось, что турки имели три фрегата, вооруженных 52 пушками, и одну 24-пушечную шебеку. Таким образом, против 180 турецких орудий русские могли выставить всего 32 пушки небольшого калибра. Однако наши не отступили и направили корабль «Таганрог» на флагманский корабль противника. Завязался бой. Подошедший через некоторое время 16-пушечный «Корон» тоже принял участие в сражении.

Снаряды русских кораблей, падавшие на палубы турецких судов, заполненных десантными войсками, посеяли среди них панику. Огонь, открытый противником, на первых порах был малодейственным. Однако потом они оправились и яростно сопротивлялись.

С замечательной храбростью сражались русские матросы и офицеры. Когда на «Таганроге» из строя выбыли 20 матросов и 1 офицер, пришлось поставить к пушкам солдат из числа тех, которые предназначались для отражения абордажа. Всего пять человек вооруженных ручными гранатами, расположились на юте. И вот горстка храбрецов, находясь на палубе под ураганным неприятельским огнем, была готова нанести смертельный удар врагу в случае, если бы он попытался овладеть русским кораблем.

«Итак честь этого боя, — доносил командир Чернышеву, — следует приписать храбрости войск, с такими молодцами я выгнал бы черта из ада». Шесть часов продолжалось сражение. Наконец турецкие корабли не выдержали меткого огня русской артиллерии и со сбитыми стеньгами, разрушенными бортами и подбитыми пушками поставили паруса и стали уходить. За блестяще проведенное сражение Кинсберген был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени.

«От 19 июня сего года, — доносил Сенявин в Петербург об успешном начале кампании, — оной коллегии я имел честь доносить о сожжении при Казылташской пристани 29-го мая 5-ти неприятельских судов, а 8-го июня командир той же крейсирующей эскадры флота капитан 1-го ранга Сухотин, усмотрев идущее с противной стороны к Казылташу судно, командировал за ним корабль „Модон“, который по приходе нашел там стоящих на якорях 2 больших, 5 средственной величины, 13 малых, а всего 20 судов, с коих в сближение корабля хотя чинено было сопротивление, но с тем, однако ж, вскоре средственные и малые суда, распустив свои паруса, побежали в реку Кубань, оставив большие 2 без людей и на мели, где они сожжены, и потом корабль „Модон“ 12-го июня возвратился в эскадру благополучно.

Из второй крейсирующей на Черном же море между Кафы и Балаклавы эскадры командир оной Флота капитан 2 ранга Кинсберген мне рапортовал, что во время бытия его в Балаклавской бухте с кораблями «Таганрогом» и «Короном» 29-го июня ж уведомлен он от г. генерал-майора Кохиуса о показавшемся на море судне, посему он того ж дня, с обоими кораблями из той бухты вышел, и 23-го числа поутру в 6 часов, увидели одно, за ним другое, а потом третье и всего 3 военные судна, из коих 3 была каждый о 52-х, а 4-й шебек о 25-ти пушках, и из первых на одном на фор-стеньге командирский флаг. В полдни сошедшись в настоящую к действию дистанцию, легли в линию и начали бой, который продолжался по 6 часов; на судах их сбиты с 2 крюйс-стеньги, а у шебеки бушприт, и на одном за повреждением борта видно было, что пушки с своих мест выпали, и так неприятель, имея хотя и превосходную силу, но не снеся более жестокости от наших огня, принужден был уступить и, поворотясь, распустя все паруса, пустился в бег; капитан Кинсберген хотя и гнался за ним со обоими кораблями несколько времени, но, за повреждением от стрельбы их парусов, мачты и за перебитием стеньги, рея и вант, преследовать не мог, и так, остановясь в дрейфе, в чаянии, что не возвратится ль паки, пробыл в том месте всю ночь, и назавтра, не видав уже никого, к вечеру возвратился к Балаклавской бухте, а 25-го числа июня ж вошел во оную бухту с обоими кораблями для исправления поврежденного. Неприятельского в людях числом урону точно знать хотя и не можно, но только видно было во время, что с их судов мертвых тел бросаемо было в воду много; наш же урон состоит на корабле «Таганрог», убитых мичман Рейниен и 2 матроса, раненных тяжело 8, легко 12, разбито пушек 1 в мелкие части да две отбитием винградов; на корабле «Корон» убит из нижних чинов 1, ранено тяжело 3, легко 3. И он же, Кинсберген, свидетельствует о командующих кораблями «Корон» капитан-лейтенанте Басове, «Таганрога» лейтенанте Колычеве и о всех их офицерах, что они долг службы исправляли, как надлежит храбрым людям и примером своего мужества возбуждали в подчиненных тож усердие и ревность, несмотря на превосходную неприятельскую силу».

Вскоре Сенявин, находившийся в Еникале, получил сведения о том, что турки готовятся с помощью всего своего флота, состоявшего из 110 различных судов, высадить крупный десант в районе расположения русских войск. Адмирал принял смелое решение — перехватить в море турецкий флот и не дать ему возможности высадить десант. Передав командование керченским и еникальским гарнизонами генерал-майору Дельвигу, он, подняв свой флаг на фрегате «Первый», во главе эскадры, состоявшей из «новоизобретенных» кораблей «Хотин», «Корон», малого бомбардирского и трех палубных ботов, вышел на соединение с эскадрой Кинсбергена, который, держа свой флаг на фрегате «Второй» во главе «новоизобретенных» кораблей «Журжа», «Модон» и «Азов», палубного борта и брандера, крейсировал в районе Суджук-Кале. Эскадра Сенявина, задержанная противным ветром, стояла при выходе из пролива в Черном море, а тем временем Кинсберген снова встретился с большими турецкими силами. 23 августа произошел бой между кораблями Кинсбергена и турецкой эскадрой, состоявшей из 18 судов. Огромное превосходство неприятеля в силах не устрашило храброго и талантливого русского офицера. Используя невыгодное расположение турецких судов, он решительно пошел в атаку. Турецкая эскадра была разделена на два отряда. Впереди находился авангард, состоявший из трех линейных кораблей, четырех фрегатов и трех шебек. Транспорты под охраной мелких военных судов следовали сзади. Одно из своих судов Кинсберген направил в промежуток между двумя турецкими отрядами, стремясь разъединить их, а сам с остальными пятью судами атаковал передовые силы турок, и они оказались между двух огней. Корабли Кинсбергена сблизились с турками на дистанцию ружейного выстрела и открыли сильный огонь. Смелый маневр оригинальный по своему замыслу, сразу дал преимущество Кинсбергену. На вражеских судах началась паника. Один за другим выходили из строя горящие турецкие корабли.

Переменившийся ветер не позволил Кинсбергену довершить разгром врага. Неприятельские корабли стремительно уходили под защиту береговых батарей Суджук-Кале...

Сенявин искренне радовался успехам своего подчиненного. Он с торжеством рапортовал: «Государственной Адмиралтейской коллегии имел честь 29 числа сего месяца рапортом моим донесть об отправленной мною 14 числа сего ж месяца с капитаном 2 ранга Кинсбергеном эскадре к Суджуку, который 23-го числа, имея в своей эскадре фрегат „Второй“, корабли „Журжу“, „Модон“ и „Азов“ да бот палубный и брандер; не доходя в 11/2 мили немецкой Суджукской бухты, усмотрел с моря идущих неприятельских 4 корабля, к коим обратив он свой путь, напоследок обозрел все 18 судов и из них ближними к нему 3-мя кораблями, 4-мя фрегатами и 3-мя шебеками был атакован, и 2 часа имели пушечный и ружейный бой, с которого неприятель, не стерпя больше жестокого от наших огня и почувствовав знатное повреждение, с обыкновенной своей робостью и беспорядком обратился в бег к Суджук-Кале, куда и прочие 8 судов, не вступившие за отдаленностью в бой, бежали вслед своего начальника под защиту ж крепости».

Эту блестящую победу одержал флот, созданный им, Сенявиным, в который вложил адмирал свои опыт и организаторский талант.

Приняв команду над соединенными силами, Сенявин двинулся вдоль черноморского побережья к Казылташской пристани, надеясь там встретить турецкий флот. Однако в бухте, кроме нескольких неприятельских военных лодок, которые при появлении русского флота стали быстро уходить вверх по Кубани, никого не оказалось. Продолжая крейсировать вдоль побережья, Сенявин 5 сентября у Суджук-Кале обнаружил наконец турецкий флот в составе пяти линейных кораблей, двух фрегатов, двух шебек, двух галер и одного транспортного судна. Превосходство турок в силах было очевидным, но это не смутило русского флотоводца, и он, повернув на параллельный с турками курс, начал сближение.

Враг, который всего несколько дней назад понес поражение, не решился принять сражение и полным ходом стал уходить к анатолийским берегам. Русская эскадра преследовала неприятеля до наступления темноты.

Спустя несколько дней керченский гарнизон приветствовал возвратившихся победителей. Под гром орудийного салюта корабли Азовской флотилии бродили якоря на Керченском рейде. Над Черным и Азовским морем победно реял Андреевский флаг.

Минувшая кампания на деле была последней с боевыми схватками противников. Султан давно понял, что и на суше и на море с Россией тягаться не под силу. Но вице-адмирал Сенявин, несмотря на сильное недомогание, дождался-таки заключения мира с турками и только после этого сдал эскадру контр-адмиралу Клокачеву и отбыл в Петербург.

В отличие от замерзающих зимой Балтики и Азовского моря, где базировались теперь русские эскадры, акватория Средиземного моря позволяла не прекращать навигацию круглый год, и очередная кампания начиналась 1 января и заканчивалась по календарю — 31 декабря.

Начиная очередную, 1771 года, кампанию Спиридов, кроме чувства ответственности за состояние подчиненных эскадр, впервые ощутил себя в какой-то мере хозяином Восточного Средиземноморья.

Действительно, после чесменской победы турецкий флот, единственный противник России в этом регионе, потерял свое боевое ядро, и русская эскадра стала здесь на время на деле полновластным хозяином.

Осматривая ближние и дальние крепости на островах Архипелага, еще занятые турками, Спиридов сразу оценил доминирующее положение русской эскадры в Восточном Средиземноморье и, главное, по-хозяйски, стратегическим взором смотрел в перспективу.

Во-первых, еще раз убедился в своей правоте выбора места базирования флота, о чем донес графу Алексею Орлову: «Сие место порт Ауза с островом своим Паросом столь важно и нужно, что я признаваю лучше всех в Архипелаге островов, где есть порты и всех лучший залив, где есть рейды, потому нигде так укрепится и малою силою обороняться нельзя как в порте Аузе».

Но русский адмирал смотрит вперед, в перспективу, заботится о пользе для державы. «И когда б Бог дал, чтоб сей остров Парос с пустыми около него островами ж или большими наружными каменьями при мире выговорен был остаться и с их жителями на оных в вечном владении России, а хорошо когда бы при оном острове, за ними ж острова и с их жителями Наксия, Микона и Тино, однако буде нельзя, то всех боле и нужнее, как и выше донесено надобно, чтоб остался за нами остров Парос и с пустыми островами.

Я только сие скажу, ежели бы англичанам или французам сей остров с портом Аузою продать, то б, хотя и имеют они у себя в Мидитерании свои порты, не один миллион червонных с радостию дали».

Видимо, в Петербурге лихой рубака, туповатый от природы граф Алексей Орлов скользнул равнодушным взглядом по бумаге, не приметил высказанной весьма дельной мысли смотрящего далеко за горизонт русского адмирала и сдал бумагу в архив. Где было ему, вчерашнему сержанту, вознесенному внезапно к подножию российского трона, болеть за нужды отечества, мелко плавал...

Прозорливо подходил к делу Григорий Андреевич. Знал цену крови, пролитой русскими людьми в Архипелаге, а главное, понимал значение флотской базы в Средиземноморье. Все учитывал — и наше превосходство над турками на море, то, что два десятка островов приняты им в подданство России, и занятость англичан и французов распрями в Америке и Ост-Индии. Еще не раз напоминал он об этом недалекому графу Орлову, а тот отмалчивался, не желал, видимо, общаться по этому делу с ненавистным Никитой Паниным, Екатерине же не хотел досаждать. Да и не нужно это было ей теперь. Чесма озарила славой ее корону, о ней заговорили во всех столицах, остальное императрицу не интересовало.

А в Петербурге Орлову скоро приелось, и роль главного лица в Архипелаге ему понравилась. В конце лета он объявился в Аузе. До этого Спиридов с эскадрой блокировал Дарданеллы и прекратил снабжение Константинополя. Приняв на борт Орлова, эскадра опять успешно блокировала анатолийское побережье, захватывая и уничтожая караваны турецких судов с хлебом, направлявшиеся из Сирии и Египта в Константинополь.

В турецкой столице начался голод, и султан запросил перемирия. Несколько месяцев длились переговоры, и, воспользовавшись передышкой, турки решили, как обычно коварно, напасть на русскую эскадру и взять реванш за Чесму. Но замыслы турок упредил Спиридов.

В бухте Мителина его эскадра бомбардировала крепость, высадила десант, который уничтожил на стапелях 2 линкора и галеру, захватил два десятка судов. Не обошлось без потерь. Успешно завершив операцию, при выходе из незнакомой бухты два фрегата сели на мель. Один из них сдрейфовало к берегу и разбило штормом о камни. Часть экипажа попала в плен.

Перемирие не закончилось, а турки начали подумывать, как бы уничтожить флот русских в Аузе. Но и здесь их замыслы были разгаданы. В Хиосском проливе отряд Грейга высадил десант, который захватил и сжег крепость Чесму, а корабли турок успели ускользнуть.

На севере, под крепостью Патрас, отряд капитана 1-го ранга Коняева лихо атаковал турецкую эскадру и уничтожил 7 фрегатов.

Не обошлось и здесь без потерь. В следующую кампанию у берегов Анатолии во время сильного шторма в отряде Грейга случилась беда. Линейный корабль «Азия» под командой опытного капитана 1-го ранга Толбузина разлучился в непогоду с отрядом и пропал без вести на пути от острова Миконос к острову Имбрис со всем экипажем 439 человек. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Море навсегда схоронило в своих недрах тайну его гибели...

В завершение кампании посланный Спиридовым летом отряд капитана 2-го ранга Кожухова, после долгой осады и блокады, принял капитуляцию сильной крепости Бейрут на побережье Сирии. Турки уплатили контрибуцию 300 000 пиастров...

Подходила к концу четвертая кампания Спиридова в Архипелаге. Война с турками явно шла на убыль, уже проводились предварительные встречи о начале мирных переговоров. За это время Орлов то уезжал в Ливорно, то в Санкт-Петербург на полгодика, а Спиридов в его седьмой десяток сполна тянул лямку службы, хотя здоровье начало серьезно сдавать.

...Григорий Спиридов, тяжело ступая, поднялся по трапу «Европы». Только что он вернулся от Орлова. Солнце сегодня пекло нещадно, ветер стих совершенно, и корабли эскадры в послеобеденный час застыли в немом молчании на рейде между островами Парос и Наксия. Постоял на шкафуте под тентом, отпустил адъютанта и направился в каюту. Вестовой приветливо распахнул дверь.

— Вот што, Степаша, кваску мне попрохладней да в каюту никого не впускай до вечерни...

Снял камзол, парик, расстегнул рубашку. Долго сидел на диване в полудремоте... Подошел к конторке, достал бумагу и чернила.

«Всеподданнейшее прошение, — твердо вывел первые буквы. — Вашего императорского величества в корабельный флот я, из российских дворян всеподданнейший раб, вступил в 1723 году и был при флоте на море пять кампаний для морской практики, и в те же годы на берегу обучался навигацким наукам...» Спиридов отпил квасу, обмакнул перо, не спеша стал писать дальше. «И от того времени продолжал мою службу на Каспийском, Балтийском, Азовском, Северном, Атлантическом и Средиземном морях, и ныне продолжаю в Архипелажском море, быв прежде под командами и сам командиром, а потом флагманом, командуя эскадрами и флотом вашего императорского величества, в мирные и военные времена, и неоднократно на берегу и на море в действительных и военных действиях».

Адмирал отложил перо. Почему-то вдруг вспомнились покойные брат Василий и сын Андрей, к горлу подкатился комок. Он перевел дыхание и продолжал с новой строки:

«От молодых моих лет и поныне по усердной моей рабской должности и ревности понесенные мною многие труды, а к старости и здешний климат архипелажский изнурили мое здоровье даже до того, что я, желая еще службу продолжать, ласкал себя ливорнским климатом, куда, во время с турками перемирия был и отпущен, что не могу ли тамо пооправиться, и казалось в Ливорне здоровье мое поправилось, то ко исполнению должности в то же еще с турками перемирие паки возвратился обратно ко флоту в Архипелаг, где и поныне нахожусь.

Но при старости лет моих, донесенные в службе труды и здешний архипелажский климат паки меня до того ж ныне довело, что я совсем в моем здоровье одряхлел и к болезненным от головы и глаз припадкам стал быть мало памятен и от того сам предвижу, во исполнении медлителен и по всему тому больше ко исполнению положенной на меня должности не так уже как прежде могу быть способен, от чего опасаюсь дабы по столь долговременной моей безпорочной службе ныне не подпасть бы в каком неисполнении под ответы.

И дабы высочайшим В. И. В. указом поведено было мне рабу Вашему, по дряхлости и болезням моим, отсюда возвратиться в С.-Петербург и за мою долговременную и безпорочную службу с милосердным В. И. В. высочайшим благоволением от военной и статской службы отставить, для продолжения в моей жизни последняго времени, вечно.

Июня 5 дня 1773 года. Сие челобитье писано в Архипелаге на военном корабле «Европа», стоящем на якоре между Пароса и Наксии, в канале, со флотом. К сей челобитной Григорий Андреев сын Спиридов руку приложил».

Отсылая рапорт, Спиридов был твердо уверен, что война идет к концу, об этом говорили офицеры пришедшей недавно эскадры контр-адмирала Василия Чичагова, перешептывались гонцы из Петербурга, намекал в своих письмах сын Алексей.

Не все отголоски о положении дел в столице достигали далекого Архипелага. Внешне все выглядело благополучно, на самом же деле ситуация во «Всея Руси» была непростой.

Война — это «деньги, деньги и деньги», а казна российская истощалась до предела и все тяготы легли на плечи простого люда.

Кроме противоборства с османами, который год шла необъявленная война с польскими конфедератами. Два с лишним года гонялся за ними в Речи Посполитой генерал Александр Суворов. А тут еще подлила масла в огонь Екатерина: полюбовно разодрала Польшу на части со своими соотчичами, Пруссией и Австрией, и на века создала головную боль для России. Прав был Григорий Орлов, сказав, что составители этого договора заслуживают смертной казни. И тут же был отставлен от двора Екатериной, которая давно ждала предлога.

Но роптали не только придворные. После казни Мировича не раз проявляли недовольство низы, даже в гвардии. Слухи об этом достигали и европейских столиц. Из Лондона запрашивал своего посла в Петербурге герцог Суффолк: «Что касается до важного известия о намерении свергнуть с престола русскую императрицу, то я узнал, что мнение это основано на недовольстве народа, которое, как полагают, достигло крайних размеров».

Своему министру обстоятельно отвечал из Петербурга весьма проницательный посол Альберт Гуннинг: «Что бы ни говорили в доказательство противного, императрица здесь далеко не популярна и даже не стремится к тому; она нисколько не любит своего народа и не приобрела его любви, чувство, которое у нее пополняет недостаток этих побуждений, есть безграничное желание славы, а что достижение этой славы служит для нее целью гораздо выше истинною благосостояния страны, ею управляемой, это, по моему мнению, можно основательно заключить из того состояния, в котором, в беспристрастном рассмотрении, оказываются дела этой страны. Она предпринимает огромные общественные работы, основывает коллегии, академии в широких размерах и ценой крупных расходов, а между тем не доводит ни одного из этих учреждений до некоторой степени совершенства и даже не оканчивает постройку зданий, предназначенных для них. Несомненно, что таким образом растрачиваются громадные суммы, принося стране лишь весьма малую долю истинной выгоды, но, с другой стороны, несомненно и то, что этого достаточно для распространения славы этих учреждений между иностранцами, которые не следят и не имеют случая следить за дальнейшим их развитием и результатом».

Видимо, верна старая истина: со стороны виднее, — но морякам в Архипелаге, на рейде Аузы, виднелись только бескрайние горизонты Средиземноморья...

Скромно и кратко повествует шканечный журнал Архипелагской эскадры о последних днях, проведенных ее флагманом в порту Ауза.

«В 8 число февраля пришел из Ливорны в порт Аузу фрегат „Минерва“, на котором привезено известие, что адмирал Спиридов отставлен с полным адмиральским жалованьем...»

«В 25 число февраля адмирал Спиридов отдал команду вице-адмиралу Елманову, флаг свой спустил ночью».

На следующий день на том же фрегате Григорий Андреевич отбыл в последний морской вояж к порту Ливорно, откуда направился уже сухим путем, через всю Европу, в Петербург.

Как-то так получилось, что завершение многолетнего водно-земного путешествия Спиридова вокруг Европы совпало с двумя знаковыми событиями внутри и вне державы.

В эти дни неподалеку от турецкой крепости Силисстрии, в деревне Кючук-Кайнарджа, в палатке генерала Румянцева, турки подписали мирный договор с Россией. Они проиграли ей начисто и на суше и на море, причем имея превосходство в силах в обоих случаях.

Всего за две недели де этого, неподалеку от Керчи, имея двойное превосходство в кораблях, турецкий капудан-паша атаковал отряд вице-адмирала Сенявина, стремясь прорваться в Азовское море, и с позором ретировался.

Россия наконец-то «отворила ворота» в свое, когда-то родное Черное море. А в море Средиземном начала готовиться к переходу в Кронштадт Архипелагская эскадра. Слезно молили греки, майониты, албанцы двадцати островов не покидать их, не оставлять опять на произвол османов. Не раз Спиридов, принимавший их в российское подданство, обещал не оставлять без защиты местных жителей, надеясь, что в Петербурге услышат его голос. Но Екатерине было не до этого, она спешила заключить мир с турками и развязать себе руки.

Только что из Казани пришли плохие вести. Город осажден армией самозванца Пугачева, бунтовщики уже ворвались на улицы и штурмуют Кремль. Год назад императрица скептически отнеслась к бунтарю, бывшему казацкому хорунжему Емельке Пугачеву, бежавшему из армии Румянцева.

Прочитав его манифесты от имени Петра III, Екатерина занервничала, опять встала из небытия тень покойного супруга. Потом оказалось, что у мужицкого царя армия в 100 тысяч и добрая сотня пушек.

Из Парижа пришли вести, что там с надеждой смотрят на «маркиза Пугачева», надеясь с его помощью свергнуть в России «ученицу Вольтера, узурпировавшую престол».

Французы не только обстреливали Екатерину злыми выпадами на страницах газет, но посылали «Маркизу» деньги и своих агентов.

В секретной инструкции своему посланнику в Петербурге король Людовик XV откровенничал: «Вы конечно, знаете, и я повторяю это предельно ясно что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел... Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно...»

В дни, когда Спиридов представлялся о прибытии Адмиралтейств-коллегии, в далеком Париже «Газет да Франс» оповещала своих читателей: «Полковник Анжели, француз на русской службе, был в оковах отправлен в Сибирь. Обнаружили, что он имел связи с мятежниками и тайно подстрекал многие русские полки к восстанию. Утверждают даже, что если бы его не обезвредили, то вся армия перешла бы под знамена мятежников».

Потому-то Екатерина спешно, теряя выгоду, помирилась с султаном и срочно послала усмирять повстанцев 20 пехотных и кавалерийских полков на Урал и в Заволжье. Одним из первых Румянцев отправил для поимки главаря мятежников генерала Александра Суворова. Он настиг Пугачева в тот день, когда его выдали властям именитые друзья-товарищи...

Единственным утешением Суворову было его присутствие при первом допросе мнимого «Петра III»...

В январе 1775 года на плахе отсекли голову Пугачеву, а летом первопрестольная пышно праздновала победу над Османской империей...

Богат был на чрезвычайные происшествия этот год, коснулся он «бортом» и кораблей под Андреевским флагом.

Не терпела императрица ни явных, ни сомнительных соперников. Итальянский посол как-то намекнул Панину о появлении в Адриатике княжны Таракановой, претендующей на русский престол. Слыхала о ней раньше Екатерина, но руки не доходили. А тут оказались там неподалеку к месту русская эскадра и прожженный авантюрист граф Орлов. Первым покидал с кораблями Средиземноморье контр-адмирал Самуил Грейг, опять же услужливый человек.

Опытный интриган Алексей Орлов, не без помощи нанятого за деньги ловкого пройдохи де Рибаса, завлек в любовные тенеты Тараканову, заманил ее на флагманский корабль. Там ее заперли в трюм, и Грейг доставил таинственную пленницу в Кронштадт.

В каземате Петропавловской крепости принялся допрашивать княжну царский дознаватель князь Голицын. Но Тараканова не промолвила ни слова, даже на исповеди перед кончиной, через полгода, не раскрыла свою тайну. А незадолго до этого разрешилась от бремени от графа Орлова...

В те дни, когда Голицын начал допрашивать Тараканову, в Грановитой палате Кремля императрица жаловала отличившихся в минувшей войне.

Главный герой Румянцев получил немало почестей, царскую грамоту и именование Задунайского, булаву с бриллиантами, шпагу с золотым эфесом, лавровый венец, алмазные знаки ордена Андрея Первозванного, золотую медаль, 5 тысяч душ, 100 тысяч деньгами и прочее.

Другим награды были поскромнее. Алексей Орлов удостоился ордена Андрея Первозванного, золотой шпаги, денег, а главное, стал именоваться Чесменским.

Вслед за Григорием Потемкиным вызвали Александра Суворова. Ему вручила императрица золотую шпагу с бриллиантами.

В длинном реестре награжденных значились десятки фамилий. Напрасно вслушивался в читаемую роспись и стоявший вдалеке Алексей Обресков, бывший посол и узник Семибашенного замка. Кроме него, не было в этом списке и Григория Спиридова, главного, по сути, героя Чесмы. Но он не печалился, так как еще находился на берегах Невы. Отчитывался за четыре кампании, на которые в общей сложности казна потратила четыре с половиной миллиона рублей прямых расходов.

Отчитываясь, Григорий Андреевич помаленьку готовился к отъезду из столицы. После долгих советов с супругой и детьми было решено переехать в Москву.

Ближе к белокаменной находилась родовая деревенька, неподалеку, во Владимирской губернии, пожалованное сельцо Нагорье, и в тех же местах обитали родители жены.

Первостатейным же резоном для себя седовласый адмирал считал то, что нельзя ему оставаться на закате жизни здесь, на берегу, и ежечасно, с тоской всматриваясь в морские дали, прощался с белоснежными парусами, уже ставшими недосягаемыми.