"Утро — еще не день" - читать интересную книгу автора (Райнов Богомил)

10

— Довольно о вашем Сеймуре, — говорю я с преувеличенным возмущением. — Он просто авантюрист. — И с жадностью набрасываюсь на гусиный паштет.

— Вы неблагодарный тип, — возражает Мод и, в свою очередь, налегает на паштет. — Судя по тому, что вы рассказали, Сеймур вытащил вас из могилы.

— Да. После того как сперва толкнул туда.

— Но с вами же ничего не случилось! Что вам еще надо?

Говоря это, она откусывает большой кусок бутерброда и с осуждением смотрит на меня.

— Вы могли бы знать о том, что Мур ходит к Дейзи.

Мод прожевывает кусок, затем говорит:

— Возможно, мы об этом и знали.

— Надо было знать также, что Мур придет к Дейзи именно сегодня.

— Возможно, знали и это.

— Следовательно, Сеймур сознательно подтолкнул меня в руки Мура, чтобы я дал нужные показания и помог Томасу в единоборстве с Райеном.

Дама не торопится с ответом — она берет еще один бутерброд и старательно жует.

— Думаю, ваши подозрения неосновательны. Мур явился в двенадцать часов, а вы пришли к Дейзи в десять. Никто не принуждал вас превращать служебный визит в оргию.

— Если бы Сеймур не хотел, чтобы я попал в руки Мура, он начал бы свою спасательную операцию немного раньше, а именно — когда я только вышел из дома Дейзи.

— Это было невозможно, Альбер!

— Вы же обещали быть «совсем рядом»!

— Я и была совсем рядом. В ста метра от вас, в том же сером «мерседесе». Только если вы думаете, что шеф сидел рядом…

— Где же был он?

— Он был в своей машине на соседней улице. Мы с ним поддерживали связь… Вы знаете как.

— Понятно, — киваю я. — Вам обоим я обязан тем, что родился во второй раз.

— Неужели вы родились во второй раз? — удивляется Мод, отпивая из чашки молоко.

— Что вы хотите этим сказать?

— Думаю, что вы рождались по крайней мере раз десять.

— Возможно, вы правы. Торговля оружием — опасная профессия.

— Вы не торговец оружием, Альбер, — возражает женщина, глядя на меня спокойными темными глазами.

— Конечно. Официально я торгую стеклянными изделиями.

— Вы вообще не торговец, Альбер. Разве что информацией.

— Еще немного — и вы сделаете из меня агента Москвы.

— Этого я не говорю. Но думаю, что вы все-таки чей-то агент.

Жарища длится два месяца, столбик термометра прыгает за цифру 30, и газеты пишут, что такого жаркого лета не было уже сто лет.

Моя спальня находится с северной стороны, а садовая клумба под окном, которую старательно поливает Мод, наполняет комнату влажными запахами цветов. Поэтому люблю уединяться тут в обществе газет и своих маленьких проблем.

Итак, Сеймур прав, по крайней мере, в одном: меня в самом деле разыскивают и собираются ликвидировать. А отсюда выходит, что американец прав и в другом: главное условие для успеха побега — устранить с моего пути Томаса и Райена.

Хорошо, что Уильям так рьяно занялся этим делом, но плохо, что он, как всегда, действует не собственными руками, а использует меня или Мод — пешек, которых он держит, пока они ему нужны, и которыми легко пожертвует.

Иногда мне кажется, что вся эта история для него не больше чем игра. Опасная и бессмысленная игра.

А возможно, и что-то другое. Скажем, стремление к самовыражению. Отголосок давно забытого, похороненного чувства морали в аморальном мире. Неожиданная вспышка возмущения у циника, неспособного на нормальные эмоции.

В конце концов это его дело. Плохо только, что комбинации придумывает он, а выполнять приходится мне. Приносит фальшивые доллары, а сбываю их я. Бьет Мура, а в случае чего за это снова-таки отвечать буду я. Сводит счеты с Томасом и Райеном, а они и их друзья охотятся за мной. И, если Сеймур не одолеет этих двух мошенников, вся их банда набросится на меня. Если же одолеет…

Если одолеет, то я не удивлюсь, если он заявит: «Очень сожалею, очень, но канал до сих пор закрыт. Трогайтесь сами с двумя вашими паспортами, ни один из которых не годен». И бросит меня. Или выдвинет последнее предложение, которое уже выдвигал в Копенгагене: не хотите погибнуть — переходите ко мне. В моем учреждении найдется место и для вас.

Очень опасно забывать, что Сеймур — противник. Противник, не похожий на других. Другие, все те, кого я встречал на своем пути на протяжении последних лет, намного проще. С ними легче: устраняешь противника из игры, если он тебя не устранил. При этом рискуешь только получить пулю — и не больше; все по правилам игры.

Противник… С годами их насобиралось у меня порядочно. Полковник Дуглас и его человек, который прибыл ликвидировать меня в Париже; Эвен, Уорнер и Райман из той длинной запутанной истории в Амстердаме; Дрей и Нортон, которые, каждый по своей линии, готовили мне некролог в Лондоне; Ральф Бетон, что обещал рассчитаться со мной в Берне… Я не вспоминаю про других, тех, с которыми я не встречался с глазу на глаз, но они, склонившись над моим досье, мудрили в своих кабинетах над тем, где и как меня похоронить.

Пестрая галерея типов, некоторые совсем не стандартные, некоторые придерживаются определенных убеждений о чести и морали, но все они небезразличны к шелесту банкнотов. Трусливые бюрократы или авантюристы, интеллектуалы или снайперы, они были страшно банальны в своих побуждениях и реакциях. В случае опасности сберечь собственную шкуру, потому что она у тебя одна. На случай катастроф спасти свое служебное реноме, ибо на нем основывается твое жалованье и положение в обществе. А при удобном случае положить себе что-то в карман — ведь надо думать и о старости.

А этому типу, оказывается, несвойственны тривиальные стремления. Он рискует собственной шкурой, ставит на карту свою карьеру и, словно глухарь, совсем не реагирует на шелест банкнотов. Не стоит допытываться, в чем состоит его движущая сила — ведь он уже давно дал мне понять, что ее нет. Но разве можно находиться в постоянном движении без мотора? Это просто какая-то аномалия по имени Уильям Сеймур.

«Аномалия» появляется лишь на третий вечер после моей встречи с Дейзи.

Он усаживается в кресле напротив меня, небрежно отодвигает поднос с рюмками достает из кармана уже знакомый мне портативный магнитофончик.

— Маленький дуэт?

— А почему бы и нет? Говорят, музыка облагораживает.

— Конечно, — подтверждает Сеймур. — Особенно такая. Он нажимает кнопку:

Райен. В тот день вы не сказали мне, что, кроме фактуры для формы, имеете и окончательную фактуру.

Томас. Не считал нужным класть ее в карман, идя к вам в дом.

Райен. Ибо у вас был только один-единственный экземпляр…

Томас. Да.

Райен. Могу ли я все-таки посмотреть на ваш экземпляр?

Томас. Прошу! Именно для этого я вас и пригласил. (Пауза.)

Райен. Гм. Так. Это в самом деле кое-что меняет.

Томас. Кое-что?

Райен. Не забывайте, что того бельгийца прислали ко мне вы.

Томас. Не будем спорить о том, чего нельзя доказать.

Райен. То, что не доказано сегодня, завтра может быть доказано и подтверждено документами. Я говорил вам, что мои люди активно занимаются этим вопросом. Между прочим, уже установлено, что соглашение вашего Каре и той африканской республики — это блеф. Оружие было предназначено для других, есть все основания полагать, что этот инцидент может перерасти в политический скандал.

Томас. Искренне вам сочувствую.

Райен. Благодарю. Но не забывайте посочувствовать и себе. Инициатива шла от вас, Томас. И это очень скоро также будет установлено.

Томас. Я думал, что вы пришли с серьезными намерениями.

Райен. Мои намерения вполне серьезны. Но, как я вам уже говорил, каждый разговор с вами связан с обременительными и совсем лишними проволочками только потому, что вы не хотите видеть очевидное.

Томас. Очевидное — это фактура, которую я вам показал. Единственный неоспоримый факт во всей этой путанице.

Райен. Вы забыли про запись, что хранится в моем сейфе.

Томас. О, если говорить о записи, то у меня есть значительно интереснее.

Райен. Какие именно?

Томас. Это уже другая тема. Сейчас речь идет о фактуре. Если мы достигнем какого-то согласия, сможем поговорить и про запись.

Райен. Хотите сказать, что после этого шантажа вы преподнесете мне еще и другой?

Томас. Я не шантажист. Я честный делец. И могу наперед заверить вас, что, если мы заключаем соглашение, я подарю вам эту запись. Впечатляющая запись, мистер. Только не угрожайте мне политическим скандалом. Я человек военный, и политика меня не интересует.

Райен. Верю вам. Но не знаю, поверят ли другие.

Томас. Еще бы, другие поверят только вам.

Райен. Признаюсь, что я тоже оказываюсь в неприятном положении. Однако думаю, вам известно, что в силу определенных обстоятельств я могу рассчитывать на поддержку в высоких сферах.

Томас. Скажу вам по большому секрету, что я тоже имею влиятельных друзей. А поскольку разговор не по моей вине перешел в иное русло, предлагаю остановить его.

Райен. Я бы хотел все-таки услыхать ваши условия.

Томас. Наконец. Мои условия, мистер, более приемлемы, чем ваши. Из обозначенной в этом документе суммы, которую вы положили себе в карман, считаю нормальным получить половину.

Райен. Половину? Но это же очень много!

Томас. Именно так: для одного человека много, поэтому я предлагаю вам разделить ее.

Райен. Это же настоящий грабеж!

Томас. Что-то похоже. Вы грабите «Интерармко», я граблю вас… Но что поделаешь. Так ведется.

Райен. Как деловой человек, я согласен заплатить вам за документ, только в границах разумного.

Томас. То есть?

Райен. Сто тысяч!

Томас. Оставьте их себе. И на этом поставим точку. Боюсь, что вы совсем не деловой человек.

Райен. Наоборот. Я даже соглашаюсь на некоторое уточнение, только при одном условии: сперва я хочу услыхать вашу запись, если такая вообще существует.

Томас. О, то исключительная запись, я уже вам сказал. Каре свидетельствует против Райена: как было заключено соглашение, сколько денег он выплатил ему наличными, вообще все подробности.

Райен. Какая нелепость!

Томас. С вами в самом деле трудно разговаривать. Запись хранится у меня в сейфе, в пяти шагах отсюда.

Райен. Вы хотите сказать, что нашли Каре?

Томас. Именно.

Райен. Где именно?

Томас. Там, где и надеялись, — в Кельне, где его постоянное убежище.

Райен. И теперь он в ваших руках?

Томас. Я не обязан перед вами отчитываться. Могу только сказать, что Каре уже вне вашей сферы действия.

Райен. Вы его убрали…

Томас. Не будем вдаваться в лишние детали. (Короткая пауза.)

Райен. Хорошо. Предложите разумную сумму и принесите запись.

Томас. Сумма уже назначена, мистер. И снижения не будет — можете мне поверить. (Пауза, на этот раз более длительная.)

Райен. Хорошо. Я вам выплачу эту сумму, вы даете мне фактуру и запись. Но и фактура, и запись — это же копии, следовательно, вам ничего не стоит завтра снова прийти ко мне и требовать что-то еще. Короче говоря, обычная механика цепного шантажа.

Томас. Повторяю, я не шантажист. Я занимаюсь честными соглашениями.

Райен. Ваше представление о честности мне известно еще со времен той нигерийской аферы. Помните?

Томас. Не знаю, как вас убедить, что у меня нет других копий.

Райен. Не надо меня убеждать. Все равно я вам не поверю. Поэтому предлагаю очень простой выход: я вам даю деньги, а вы мне — расписку. Таким образом, мы с вами будем связаны до самой могилы, как сиамские близнецы.

Томас. Для меня большая честь быть связанным с таким человеком, как вы… Но только чтоб до могилы…

Райен. Иного выхода нет, Томас. Никто на моем месте не поступил бы иначе. Сознаюсь, что такое решение неудобно для нас обоих и в то же время одинаково устраивает нас. (Короткая пауза.)

Томас. Хорошо, я согласен. Пойдем за деньгами.

Райен. В такое время? Деньги у меня в служебном сейфе. Придете завтра, принесете документы, напишете расписку и получите деньги. Такую фантастическую сумму!..

Томас. Я согласен и на это. Завтра в одиннадцать вас устраивает?

Райен. Всегда к вашим услугам…

Еще несколько незначительных фраз, и пленка кончается.

— Хочу услышать ваше мнение, — говорит Сеймур, пряча магнитофончик и закуривая очередную сигарету.

— Думаю, что Райен очень легко согласился на такую сумму.

— Вы правы.

— Это наталкивает меня на мысль, что выплата вряд ли состоится.

— А почему? У него два чемодана долларов, и, наверное, он уже имел возможность убедиться, что банкноты фальшивые.

— Расписка Томаса тоже недорого стоит, — замечаю я. — Еще меньше будет стоить она, когда Томас обнаружит, что получил чемодан фальшивых долларов.

— Правильно. Томас понимает, что Райен вряд ли воспользуется распиской, которая разоблачает его самого. И, когда Томас увидит, что его обманули, шантаж начнется снова.

— Хотите сказать, что для Райена история с платежом — это лишь способ выиграть врем?

— Нет. Райен в самом деле заплатит ему. Интересно только, когда и как?

Сеймур пытливо смотрит на меня.

— Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?

— Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.

— Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью только в том случае, если видите в этом смысл.

— А как же иначе?

— Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею можно рисковать. Но что поделаешь — человек часто ценит что-то лишь тогда, когда существует опасность потерять это «что-то».

— Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?

— А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух выродков. Боремся со злом.

— Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.

— Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени не удосужилась объяснить, что такое зло и что — добро?

— Не надо усложнять. Существует еще и мораль.

— Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали я не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, — выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: «Не укради!» — можете быть уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот вопрос его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: «Не прелюбодействуй!» — знайте, что он имеет красивую жену и боится стать рогоносцем. А что касается заповеди: «Чти отца своего и мать свою» — то ее провозгласили родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.

— Но существуют же еще и другие нормы.

— Например?

— Скажем, «Люби ближнего своего».

— Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И почему я обязательно должен его любить? Вы, например, меня любите?

— Ваш вопрос довольно бестактен.

— А какой же он может быть, когда речь идет о добре и зле, о категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как день и ночь?

— С вами когда-то что-то случилось, Уильям. Я не верю, что вы родились с такими идеями в голове.

— Конечно, я, как и все, пережил в юности пору иллюзий. Наверное, стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого мира и для этих людей, кто знает, может, даже посвятить свою жизнь этому миру и этим людям. Потом настало разочарование, и я возненавидел их. Нет трезвее чувства, чем разочарование. Мои выводы, дорогой мой, базируются не на одной-двух травмах, а на всем том, что тебя окружает, что ты мимоходом познаешь настолько, что тебя начинает тошнить. Это грязный, неприятный запах жизни… Неужели вы не чувствуете его, Майкл?

— Я чувствую иное. В вас живет какое-то приглушенное чувство справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.

— Чувство справедливости? Снова громкие слова… Проработав столько времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный замысел! Совсем мелкий замысел, просто чтоб ощутить иллюзорное самочувствие свободного человека. Закончив эту исповедь, он бросает окурок в пепельницу.

«Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?»

Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как риторический вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения соглашения между Райеном и Томасом, если они оба только и ждут моего появления, чтоб расквитаться со мной?!

Но это был не риторический вопрос. Я понял это только на следующий день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:

— Нет ли у вас желания прогуляться?

— Вы же сами приказали: никаких прогулок!

— На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.

— Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.

— Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет просто приятно, если вы…

— Речь идет о приятном или полезном? — прерываю ее.

— Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.

— Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое оружие вы мне дадите?

— Оружие не предусмотрено. И битва тоже. Когда что-то случится, я смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.

— Знаю я это ваше «совсем рядом».

Несмотря на возражение, через полчаса мы уже едем в «мерседесе» во Франкфурт. Жара не спала, а автомобильное движение на шоссе вряд ли когда-нибудь останавливается, и поэтому вентилятор наполняет машину теплым воздухом бензиновых паров. Мод снова прибегла к элементарной маскировке: простая, немножко взлохмаченная прическа, ярко-красные губы и темные очки — не те, обычные, а другие, закрывающие половину лица.

Не буду скрывать: я тоже внешне немного изменился. Проведено две операции: вымыл голову в какой-то бесцветной жидкости, и волосы приобрели свой былой темно-каштановый цвет, а очки в золотой оправе придали мне глуповатый вид тех субъектов, которые ради университетских дипломов частично теряют зрение в результате чрезмерной зубрежки. Очки я нацепил еще на вилле, чтоб привыкнуть к ним. Привыкать, собственно, пришлось переносице, а не глазам, ибо стеклышки в очках без диоптрий, такие же, как были когда-то у бедной Грейс.

— Не решили ли вы отвезти меня к Райену? — спрашиваю я, когда мы добираемся до Франкфурта и Мод, выбравшись из заторов на центральных магистралях, сворачивает на знакомую улочку.

— Почти, — отвечает дама, углубившись, как всегда, в сложную механику парковки автомобиля.

На открытой стоянке есть порядочно свободных мест, но женщина минует ее и останавливается на углу, как раз напротив входа в кафе.

Хоть на первом этаже свободных мест больше чем достаточно, поднимаемся на второй — с видом на площадку, на упомянутую уже автостоянку и на вход в фирму «Самсон — запасные части». Садимся за столик у окна и заказываем, как всегда, большую порцию мороженого для Мод и маленькую порцию кофе для меня.

Заметив, что я оглядываюсь вокруг, дама обращается ко мне:

— Вы не туда смотрите, Альбер, у вас достаточно объектов для наблюдения на улице. Помещение оставьте для меня, тем более что важнейшее тут — лестница, а она у вас за спиной.

Официантка приносит заказ и уходит, а Мод добавляет:

— Если появятся нежелательные посетители, я наступаю вам под столом на ногу.

— Только не очень сильно, — торопливо предупреждаю ее.

Часы показывают без пяти одиннадцать, когда на стоянке наконец паркуется машина, которая привлекает мое внимание: из нее выходит Томас. Он старательно запирает свой «опель» и с чемоданом в руке направляется к двери «Самсона», где и исчезает.

Минуты через три из «форда», остановившегося напротив кафе, выходит незнакомый мужчина. Он тоже направляется к фирме «Самсон» и исчезает за дверью.

Еще через две минуты из этого же «форда» выходит второй господин и непринужденно двигается к стоянке. Поравнявшись с «опелем» Томаса, он отпирает дверцу и так же непринужденно садится в автомобиль. Можно допустить, что господин обнаружил какие неполадки, и это вынуждает его выйти и поднять капот. Покопавшись в моторе, мужчина опускает капот, садится в «опель» и, видимо, собирается ехать. Но, наверное, неполадки в двигателе не устранены или же незнакомец изменил свое решение, ибо он вдруг выходит из автомобиля, запирает его и возвращается к своему «форду». Через минуту в дверях «Самсона» появляется первый господин и также садится в «форд».

Мод заметила мой возросший интерес к событиям внешнего мира, но не спрашивает, что там происходит, она продолжает делать свое дело: наблюдает за помещением.

В одиннадцать часов пятнадцать минут Томас выходит из дома и, держа в руке чемодан, направляется к своему автомобилю. Отпирает дверцу, садится за руль, видимо, пробует включить мотор, и в этот момент передняя часть «опеля» исчезает в пламени и дыму, раздается глухой взрыв. Господа в «форде» скрываются за углом.

После общего оцепенения, как всегда, начинается суматоха. Толпа зевак, которая издали смотрит на пылающий «опель», густеет. Откуда-то взялся и полицейский. Вскоре слышно завывание сирен служебных автомобилей.

Мод сохраняет присущее ей спокойствие, хотя и повернулась лицом к окну — иногда чрезмерное безразличие может вызвать подозрение. Но до нас нет никому дела. Посетители и официантки припали к окнам и наблюдают то, что происходит на улице.

— Снова террористы! — авторитетно заявляет пожилая женщина в огромной фиолетовой шляпе.

— Может, даже есть жертвы… — почти восторженно выкрикивает другая женщина.

После вмешательства пожарников и появления санитаров выясняется, что единственной жертвой стал какой-то мужчина, но никто из присутствующих дам не может высказать более или менее убедительного предположения о личности потерпевшего. Определенную информацию по этому поводу им могла бы дать Мод, но она воздерживается.

Когда общее возбуждение утихает и официантки наконец вспоминают о своих служебных обязанностях, я заказываю еще одно мороженое и еще один кофе. На улице уже нет ничего интересного, но нам и торопиться некуда. При такой ситуации торопиться ни к чему.

Поднимаемся, когда в кафе начинается обеденный наплыв людей. Пожарники, санитары, полицейские и следственный фотограф уже давно закончили свое дело.

— Проверьте, не подложили ли и вам бомбу, — советую я даме, когда мы садимся в «мерседес».

— Если подложили, то она предназначена для вас, — отвечает Мод. — Я очень мелкая личность, чтоб мне подкладывать бомбу, Альбер.

Проходят три долгих дня, заполненных дремотой, чтением и вялыми раздумьями, прежде чем осуществляется путешествие, которое было обещано. Вопреки моим надеждам, это поездка не в Австрию и не в Швейцарию, а только в Штутгарт.

Трогаемся рано утром, пока не так жарко, после легкого завтрака и незначительного изменения внешности, о котором уже рассказывалось. Проезжаем заполненную транспортом пригородную зону — тут движение преимущественно встречное — и добираемся до просторной автострады.

— Вы такая загадочная в этих темных очках, — говорю я. — И молчаливая, словно сфинкс…

— Мы с вами наговорились за эти два месяца, — говорит Мод мелодичным голосом диктора детских радиопередач.

— За два с половиной месяца, — поправляю ее я. — И если кто-то наговорился за это время, то не вы, а я. Вы только и знаете, что молчите, боясь нарушить инструкции Сеймура.

— Шеф не давал мне инструкций молчать.

— Тогда говорите!

— Что вас интересует, Альбер?

— Думаю, я имею право знать, чем закончится вся эта историю?

— Не верю, что это так уж вас волнует.

— Не «так уж», но в какой-то мере…

Мод не отвечает, уставив глаза в грузовую машину, едущую впереди, — алюминиевую громаду с зелеными буквами фирмы «Саламандра». Она давно уже могла бы обогнать ее, но боится, чтобы какой-нибудь автомобиль сзади не стукнул нас в самый ответственный момент. Наконец обгон завершен. С облегчением вздыхаю и закуриваю сигарету.

— Если вы волнуетесь за своих подруг, то могу вас заверить, что с ними все порядке.

— Но тех подруг вы же навязали мне.

— Только по службе, Альбер. Интимные отношения — исключительно ваша инициатива.

Она снова замолкает, потому что впереди еще одна грузовая машина. Однако едет она довольно быстро, и дама, подумав, решает не обгонять ее.

— Да, ваши подруги живы и здоровы. Мне даже кажется, что теперь они помирятся — им уже некого делить.

— Почему же! А Мур? А Добс?..

— Таких, как Мур и Добс, они могут иметь десяток. Речь идет о женихе, Альбер. Вечная мечта дурех.

— Знаю, знаю. Ваш взгляд на это мне известен. Не морочьте мне голову женскими историями.

— Женские истории — это составная часть человеческих историй, друг. Томас, прежде чем сделать свой фатальный визит к «Самсону», оставил у Дейзи письмо для нашего посольства и копию фактуры. Узнав о гибели своего возможного мужа, Дейзи передала документ Муру, а тот отнес их куда надо. Короче говоря, Райен задержан, и проводится следствие.

— Это еще ничего не значит.

— Райен, наверное, не разделяет вашего мнения. Обвинение против него довольно весомое и подтверждается по всем линиям.

— Вы думаете, что доклад Сеймура извлекли из архива?

— Я ничего не знаю про его доклад.

— Извините, вы никогда ничего не знаете.

— Неблагодарный!

— И все-таки Райен как-нибудь выпутается. Америка — страна неограниченных возможностей, в частности, для таких, как Райен-отец.

— В Америке, как и везде, у сильных людей есть и сильные недруги. Не думаю, чтоб противники Райенов не воспользовались такой чудесной возможностью свести с ними давние счеты.

— Буду рад, если окажется, что вы не ошиблись. Ведь приятно сознавать, что столько усилий было затрачено недаром. Имею в виду прежде всего усилия Сеймура, а также и ваши.

— Какие усилия, Альбер? Я просто выполняю распоряжения.

— Вы когда-нибудь обгоните эту машину или нет?

— Зачем, Альбер? Потом появится другая. Неужели вы не заметили, что самое разумное — двигаться в своем ряду с умеренной скоростью?

— О, поэтому Сеймур никогда вам и не улыбается: вы хотите двигаться в своем ряду, да еще и с умеренной скоростью!

Прибываем в Штутгарт, а точнее, под Штутгарт, после обеда. Мод сворачивает с шоссе на какой-то холмик и останавливается перед маленькой гостиницей, что прячется среди деревьев.

— Зачем мозолить людям глаза? — объясняет она. — Тут чистенько и хорошая кухня.

— К чему эти оправдания? — спрашиваю. — Разве мы тут будем зимовать?

— Я ничего не знаю, — отвечает дама и идет оформлять документы.

Точно так же она ничего не знает и во время обеда, и потом, когда я прихожу к ней в комнату, чтоб добиться каких-то сведений о предстоящих планах.

— Уже время просыпаться, — доносится до меня ее мелодичный голос.

Она еще дважды повторяет это, прежде чем я решаюсь открыть глаза.

— Что случилось?

— Вы спите уже два часа.

— Ну и что?

— К нам могут заглянуть гости, — объясняет женщина, которая никогда ничего не знает.

Гости прибывают под вечер и в одиночестве. Это, конечно же, Сеймур. Он даже не позволит выйти из серо-стального «мерседеса», такого же, как и у Мод, — ждет, пока мы приблизимся к нему.

— Садитесь, дорогой мой…

— Мои вещи наверху…

— Пусть лежат. Мод уберет их.

Сажусь спереди и бросаю взгляд на даму; она в ответ легонько кивает, улыбаясь неуловимой полуулыбкой, словно говорит мне: «Прощайте, счастливого пути!»

«Мерседес» срывается с места и стремительно набирает скорость — давно знакомый мне шоферский стиль американца. Когда мы выезжаем на автостраду, Сеймур увеличивает скорость до двухсот километров. Такое я тоже уже видел: так летел он когда-то по улицам Копенгагена.

— Если все будет хорошо, в эту ночь вы перейдете границу, — наконец сообщает мне Уильям.

— Вы так отчаянно гоните, что я могу и не перейти ее.

— Вижу, вы уже совсем под влиянием Мод, — замечает он. — Не бойтесь, я езжу довольно осторожно.

— Следовательно, занавес опущен, — решаю я изменить тему разговора.

— Наверное, Мод проинформировала вас.

— Из Мод не вытянешь больше одной фразы.

Сеймур молчит, потому что готовится обогнать «порше». Такая задача вообще непосильна для «мерседеса», но только не для этого.

— Ваш автомобиль, видимо, не такой, как у Мод, — говорю я.

— Откуда вы взяли? — спрашивает Сеймур, прижимаясь к обочине, чтоб дать дорогу «порше», который снова вырывается вперед.

«Мерседес» летит и дальше так же стремительно: пейзаж вокруг нас размазан бешеной скоростью и сумерками, которые уже заметно сгущаются. «Порше» остается далеко позади. Американец немного сбавляет скорость и включает фары ближнего освещения.

— Слушая ваше теоретизирование, я прихожу к выводу, что вы довольны эпилогом, — замечаю я.

— Я всегда теоретизирую, дорогой мой. Хотя и не всегда вслух. Неприятная привычка, но что поделаешь! Кое-кто грызет ногти, а я теоретизирую.

— И все-таки этот эпилог…

— Лучший, чем можно было надеяться, — признает Уильям. — Мы думали, что Райен удалится, как и Томас, а возможно, и раньше, чем Томас. Сами знаете, что в таких случаях может быть много вариантов. Теория вероятностей не предусматривает осложнений, и так далее.

— Выходит, вы не желали ему самого худшего?

— Наоборот. Смерть — это одна из форм помилования, Майкл. Лучше умереть, чем мучиться. Однако позвольте спросить: а почему бы ему и не помучиться? Почему не пройти через увольнение с поста, следствие, процессы, травлю прессы, а уже потом отдохнуть в тюрьме? Почему он должен умереть? Пусть поживет в постоянном напряжении сам, а с ним и тот старый подонок, его отец.

Он снова притормаживает, и я вижу на краю шоссе знакомый стандартный знак: вилка, нож и соответствующая цифра. Это означает, что вблизи ресторан.

— Вы не проголодались?

— Ничуть.

— Я тоже, однако надо остановиться и подождать.

Сеймур резко сбавляет скорость и немного погодя сворачивает на второстепенную дорогу, минует бензозаправочную станцию и останавливается на противоположной стороне перед освещенным фасадом бара. Останавливается и сразу же трогается дальше:

— Нет, тут многовато света и, наверное, очень людно.

— Считаете, что до сего времени есть опасность?

— Наоборот. Но человек никогда не знает…

Снова выезжаем на автостраду, и через несколько километров снова сворачиваем, чтобы остановиться перед маленьким буфетом-клеткой из алюминия и стекла. Тут почти безлюдно, что гарантирует нам хороший наблюдательный пункт.

— Лучше было бы вообще не заходить сюда, — позволяю себе заметить я.

— Почему? Если что-то не в порядке, пусть мы это увидим сейчас, а не на границе.

Заходим в бар и берем по чашке кофе и тоник — тут самообслуживание. Становимся к столику за большой декоративной пальмой у окна. Пальма частично прикрывает нас, не мешая наблюдать за входными дверями.

— Жаль, что нельзя поставить ближе «мерседес», — ворчит Сеймур. — Чтоб он был у нас перед глазами.

— Боитесь, что с вашим автомобилем сделают то же самое, что и с автомобилем Томаса?

— Не боюсь. Но человек никогда не знает…

На улице подъезжают и подъезжают автомобили, направляясь к соседней бензозаправочной станции. А тут почти пусто — двое шоферов невдалеке от нас пьют пиво, дальше — молодая пара с маленькой девочкой в тирольском костюме, возле бара — двое работников бензостанции в ярко-желтых комбинезонах.

— По-моему, вы чем-то подавлены, — констатирует Сеймур, выдыхая на меня густую струйку дыма.

— Это вам кажется. Просто интересно: есть ли у вас, кроме оружия, мысли, что-то реальное из оружия?

— Дорогой мой, не путайте меня с Муром.

— Но Мура же вы свалили не мыслью.

— Трудно свалить мыслью такую тварь, особенно сзади.

— Почему? Франк, например, считает…

— Мне известно, что считает Франк. Я прослушал ваш разговор. Один невежда пытается что-то вытянуть из другого невежды — вот каково содержание вашего разговора.

— Вы же знаете, что я не специалист в военных делах, Уильям.

— Я тоже. Но можно хоть иногда просматривать газеты.

Сеймур машинально качает на пальце брелок с ключом, большой брелок в форме серебряного всадника в золотом кольце, и не видит, что уже стал объектом пристального внимания. Девочка в тирольском наряде подошла к нашему столу и с интересом смотрит на блестящего всадника, что качается на пальце Уильяма.

Наконец американец замечает ребенка, чуть заметно улыбается и подносит брелок к блестящим темным глазкам.

— Тебе нравится?

Девочка стесняется, глотает слюну, потом шепчет:

— Нравится!

Сеймур снимает брелок с кольца и подает ей:

— Тогда возьми…

Девочка какое-то мгновение колеблется, словно боится, что это шутка, потом хватает игрушку и бежит к родителям.

— Вы, наверное, любите детей?

— Кто же их не любит.

— А я думал…

— Да, да, знаю: думаете, что если я аномалия… А разве вы не любите маленьких медвежат? Они просто фантастические, словно пушистые мячики. Но только пока маленькие, пока еще не стали хищниками. Дети — это еще не хищники, Майкл, пока что нет. Когда смотришь на них, кажется, у них есть все основания вырасти лучшими, чем мы, но этого не будет. Ведь воспитываем их мы, делаем такими же, как сами.

Он допивает кофе, и какое-то время мы молчим, наблюдая за входом и за автомобилями, что проезжают мимо. Муж с женой и ребенком выходят, любезно кивнув нам. Двое шоферов идут к стойке обменять пустые бутылки на полные.

— Задождило, — сообщает Уильям.

— Я это вижу и без него. Тяжелые капли редко падают на асфальт в зеленом свете неоновых букв. Но вот капли стали падать чаще, проходит несколько минут, и дождь уже льет как из ведра, по асфальту бегут длинные зеленые струйки.

— Значит, все идет хорошо, — говорю я себе, чувствуя облегчение. Возможно, это неразумно, но издавна уверовал: если погода изменится, мои дела наладятся. — Не понял вот, почему вы назвали меня невеждой, — интересуюсь я. — Возможно, имели в виду, что разговоры об этой программе «Спирит» лишь пустая болтовня?

— Известно, что не пустая болтовня. Если бы это было так, вы бы не подпаивали Франка и не расспрашивали о ней. К вашему несчастью, Франк не знает об этой программе ничего определенного, как, кстати, и я. Ну а что касается элементарных вещей, то о них сообщалось в прессе, хоть и не упоминалась никакая программа.

— Я не читал. Углубился в финансовую страничку…

— Вам и не надо читать, разве что для самообразования. Информация всегда соответствующим образом фильтруется. Важно, что если мы не уничтожим друг друга атомными бомбами, то непременно постигнем скрытые механизмы мысли. И что бы там ни болтал ваш Франк — это совсем не качественный скачок, а все то же самое: гений разрушения как наивысшее проявление человека! Скорпион, который погибнет от собственного жала.

Он смотрит на часы.

— Кажется, можно трогаться.

Ночь на улице озвучена шумом дождя. «Мерседес» стоит на том же месте, где мы его оставили.

— Будем надеяться, что нам не успели подложить бомбу, — бросаю я, когда мы бежим под дождем к автомобилю.

— Про бомбу не знаю, но этот тип стал так, что мы вряд ли выедем, — замечает Сеймур.

Впритык за «мерседесом» пристроилась грузовая машина с огромным фургоном; нечего и думать продвинуть ее. А тип, про которого упомянул Уильям, стал впереди, прижав свой «фольксваген» почти к бамперу нашего автомобиля, а сам, конечно же, скрылся.

— Он поставил его на ручной тормоз, — констатирует американец, делая попытку оттащить «фольксваген» немного вперед. — Не знаю, как мы выберемся…

— Не выберетесь, мистер, — звучат у нас за спиной чей-то голос. — На этот раз уже не выберетесь.

Оборачиваюсь, чтобы убедиться, что это голос того бесцветного мужчины — Добса. Рядом с ним стоит какой-то незнакомец. В руках у них пистолеты с глушителями.

— Заберите свои утюги, — спокойно говорит Сеймур.

— Сделаем и это, но сперва заберем вас, — отвечает Добс. Юмор специфический, присущий полицейским и мелким гангстерам.

Они упирают нам в спины пистолеты, подсказывая, что надо идти.

Ночной мрак, лепет дождя, безлюдная стоянка и ко всему еще и пистолеты… Оказывать сопротивление бессмысленно. Подходим к огромной машине и, покоряясь коротким приказам, оказываемся в чреве фургона. В кабине шофера не видно, но лишь только закрылась металлическая дверца фургона, как грохот мощного мотора и дрожание пола под ногами свидетельствуют, что мы уже в пути.

Внутри почти пусто, если не принимать во внимание две скамейки, установленные одна против другой вдоль фургона, и несколько ящиков в противоположном от нас углу. Над головой мигает фонарик, вмонтированный в потолок.

— Садитесь вон там, напротив, — хрипит Добс, показывая на скамью пистолетом. — И сидите спокойно, без лишних движений. Я принадлежу к тем людям, которые сперва стреляют, а уже потом думают, стоило ли это делать.

Он устраивается напротив нас и приказывает своему напарнику:

— Обыщи их, Билли!

Сеймур сохраняет невозмутимое спокойствие. Я бы даже сказал, что сейчас он спокойней, чем когда-либо. Только когда тот Билли залезает ему во внутренний карман и вытягивает оттуда кошелек, Уильям замечает:

— Если можно, не душите мне в лицо — не люблю клозетных запахов.

Билли хищно смотрит на него, но в этот миг снова звучит голос Добса:

— Оставь, Билли! Тут руковожу я. Дай-ка мне этот кошелек.

— Советую вам тщательнее просмотреть его содержимое. Там есть служебное удостоверение… — отзывается Уильям.

— Мне не надо изучать ваши служебные удостоверения, мистер Сеймур, — отвечает Добс. — Я прекрасно знаю, кто вы такой и где работаете.

— В таком случае, наверное, знаете, и что вас ждет.

— Даже и не подумал об этом. Сейчас вы в моих руках. И не рассчитывайте на мою интеллигентность. Я полицейский старого закала: стреляю, не раздумывая.

Добс искусно просматривает документы, и Сеймур безразлично смотрит на него.

Закончив проверку, безликий субъект кладет кошелек на скамейку рядом с собой и снова поднимает глаза на нас.

— Итак, мистер, я знал, кто вы такой. Но знаете ли вы, кто я такой?

— Думаю, что знаю, — кивает Уильям. — Вы мелкая сошка из военной разведки.

— Я же вам сказал: я полицейский старой закалки — шпион без образования. Вообще не имею никакого отношения к вашим сферам. Если бы моя воля, я бы таких, как вы, расстреливал только за ваши дипломы. Ну, всех я вряд ли успею расстрелять, но могу начать с вас.

Уильям не возражает. В фургоне наступает молчание. Билли занимается моими карманами.

— А теперь наступила очередь мсье Каре, бельгийца, — ворчит Добс, беря мой кошелек. — О, что я вижу! Бельгиец превратился в австрийца! Нет уже мсье Каре, есть герр Шульц. Здравствуйте, Шульц!

Он очень доволен своим открытием. На его месте я тоже был бы доволен.

— Итак, — начинает Добс, покончив с документами, — не будем повторяться. Я вас расстреляю и выброшу где-то обоих, как собак, а уж местная полиция пусть потом устанавливает, кто вы такие и кто вас убил.

Он меряет нас строгим взглядом, ожидая, какой эффект производят его слова. Эффекта никакого.

— Конечно, есть еще и другой вариант, — будто нехотя говорит безликий тип. — Ответите мне на несколько вопросов и пойдете себе. Пусть потом руководство решает вашу судьбу. Это касается вас, мистер Сеймур. Второй никуда не пойдет, мы его отвезем куда следует.

Снова никакого эффекта.

— Откровенно говоря, — провозглашает после короткой паузы Добс, — лично я избрал бы первый вариант. Поотрывал бы головы просто так, для собственного удовольствия, а потом даже потратил бы один-два часа и хорошо запрятал ваши трупы. Не уверен, что их совсем никогда не найдут, но это произойдет не так скоро. Только ведь я служебное лицо и выполняю задание. Поэтому должен уведомить вас и о другом варианте.

— Хоть вы и без образования, но много болтаете, — замечает Уильям. — Что вам, собственно, надо от нас?

— Вы вроде бы и профессор, а соображаете плохо, — пренебрежительно отвечает Добс. — Мне надо, чтоб вы дали точные ответы на пять-шесть вопросов.

— Так ставьте вопросы, вместо того чтоб болтать глупости.

— Именно это я и хотел услыхать от вас, — с достоинством кивает безликий тип, оставляя без внимания оскорбительную часть реплики. — Садись здесь, Билли, и не спускай пистолета с этого австро-бельгийца. С профессором я сам справлюсь.

Наступает короткая пауза, наверное, необходимая Добсу, чтобы мысленно сформулировать вопросы. Возможно, он не рассчитывал, что Уильям так быстро отступит. Возможно, еще сомневается в его готовности отвечать, потому что через какое-то время замечает:

— Только договоримся сразу: мы освобождаем вас, а не этого австро-бельгийца.

Сеймур не возражает и терпеливо ждет вопросов. Не исключено, что он решил пожертвовать мною. Но что бы он ни решил, сейчас от этого ничего не зависит.

Фургон равномерно покачивается, нас почти не трясет. Видимо, шофер ведет машину по рецепту Мод: едет в своем ряду и не пытается обгонять. Вообще путешествие даже приятное, если не учитывать удушливый воздух.

— Хочу, чтоб вы прежде всего сказали, что вас связывает с этим типом, который сидит рядом с вами, — оглашает Добс, решив, очевидно, начать с легчайшего вопроса.

— Работает ли тут магнитофон? — интересуется Сеймур.

— Это вас не касается.

— Я хочу, чтоб мои ответы были зафиксированы на случай, если потом вам вдруг вздумается переиначивать их, — объясняет Уильям.

— Они будут зафиксированы, не волнуйтесь.

— Отвечаю: с господином Шульцем я познакомился несколько часов тому назад.

— Шульц или Каре?

— Я его знаю как Шульца.

— И где же вы так неожиданно познакомились?

— Его мне отрекомендовала моя знакомая. Попросила подвезти до Страсбурга, так как его автомобиль испортился.

— А вы ехали в Страсбург…

— Именно.

— И кто же та ваша знакомая? Имя, адрес и прочее?

— Мисс Модести Милтон.

На угрюмом лице Добса появляется выражение заинтересованности. Итак, Сеймур выдает и Мод, говорю я себе.

— А! Мисс Милтон! Вот как!

Уильям кивает.

— В каких отношениях были мисс Милтон и мистер Каре?

— Этого я не могу знать.

— Ясно, — подытоживает Добс. — Наверное, вы ничего не знаете. Диплом об образовании, профессорское звание, а знать ничего не знаете!

Он смотрит на Сеймура и сочувствующе качает головой.

— Так мы ни до чего не договоримся, мистер. Я допускаю, что вы стыдитесь, допускаю, что боитесь выдать что-то, чего мы не знаем. Поэтому я помогу вам, хотя это и противоречит служебным правилам. Скажу вам в общих чертах, что нам уже известно. Вам остается самое легкое: подтвердить факты. Хорошо?

— Дело ваше, — пожимает плечами Уильям. — Разговор начали вы, а не я.

— Следовательно, так называемое соглашение между вашим Каре и Райеном было предварительно разработано. Его обмозговали вы, мистер, в содружестве с этим самым Каре и Томасом. Про Томаса все хорошо знают там, где надо. Его досье очень красноречивое. Что же касается вашего Каре, то у нас есть все основания считать, что речь идет о коммунистическом агенте, и это очень скоро будет доказано.

Он делает небольшую паузу, чтоб проверить, какой эффект произвели его слова.

— Итак, мы добрались до существа дела, мистер: вы организовали эту комбинацию с единственной целью — скомпрометировать Райена, подослав к нему коммунистического агента. Тот продает оружие какому-то коммунистическому режиму, что, конечно, не останется в тайне, и ни в чем не виноватый Райен окажется в трудном положении.

— Даже не допускал, что у Райена есть друзья, — бормочет будто сам себе Уильям.

— Вы забыли про его отца, — отвечает Добс. И, опомнившись, выкрикивает: — Итак, вы признаетесь, что знакомы с Райеном?!

— Еще бы! Мы вместе учились в университете.

— Снова вы про ваш университет! — презрительно бормочет безликий тип.

— А кто убил Томаса? — спрашивает Сеймур.

— Конечно же, вы. Чтоб уничтожить не очень надежного соучастника. Вообще вы действуете довольно решительно для человека с высшим образованием. Но в конце выдали себя. Выдали себя покушением на Мура.

— Даже не слыхал про такое!

— Оставьте. Если вы работали с Томасом, то не могли не знать, что Мур был его правой рукой. После того как Томас умер, у Мура не осталось защитника. И, когда мы прижали его, он нам все рассказал. Тогда мы поняли, что в игре принимает участие еще одно лицо. Но ближе к делу. Вы слышали факты. Подтвердите их, и мы высадим вас у ближайшей бензозаправочной станции.

— Я не знал, что вы собрали столько фактов, — признается Уильям.

— Вы, гражданские, если бы не задирали так высоко нос, могли бы многому научиться у нас, военных, — усмехается Добс.

— В самом деле, не знал… — бормочет Сеймур.

Он сидит на скамейке, понурив голову, но вдруг в какую-то долю секунды его тело вытягивается и, оттолкнувшись ногами от пола, в неожиданном прыжке летит на Добса. Рука с револьвером отброшена в сторону. Звучит негромкий выстрел, будто откупорили бутылку шампанского.

Билли машинально наводит пистолет на Сеймура. Очень удобный момент схватить его за руку, и пистолет падает на пол.

— Подержите его секунду, Майкл, — отзывается Уильям.

Не знаю, что он сделал с Добсом, но тот неподвижно лежит на полу фургона. Что Уильям с ним сделал? Наверное, то же самое, что делает и с Билли: маленькую пластиковую ампулку с длинным острием вкалывает в вену и сразу же вынимает.

— Заберите свой кошелек. Надо найти магнитофон, если он есть, — говорит Сеймур и трогается к ящикам в противоположный конец фургона.

Магнитофонов оказалось целых три — они запрограммированы для последовательных действий. Добс, очевидно, предвидел, что допрос будет продолжаться долго. Возможно, он предвидел и определенную реакцию с нашей стороны, но чего же тут было бояться? Двое с пистолетами против беззащитного профессора. Это породило самоуверенность. А когда ты слишком самоуверен…

— Магнитофоны соединены с кабиной шофера, — устанавливает американец, забирая кассеты.

— Возможно, еще что-то соединено с кабиной шофера.

— Какое это имеет значение, если оно пока что не действует, — отвечает Сеймур. — Готовьтесь к приземлению!

Машина едет не очень быстро. Не очень быстро, если ты не прыгаешь, а сидишь внутри. Но тянуть невозможно. Придется рисковать, хотя вывихнуть или сломать ногу сейчас было бы очень некстати.

Сеймур открывает дверь, и машина, как по заказу, еще сбавляет скорость и останавливается. Следовательно, дверь соединена с кабиной!

— Быстрей! Прыгайте! — кричит Уильям и исчезает в темноте.

Прыгаю вслед за ним и, уже стоя на асфальте, вижу, как шофер выходит из кабины и направляется в нашу сторону. Перепрыгиваю металлическую рейку, что отгораживает шоссе, и оглядываюсь. Шофер, видимо, замечает меня и решает посмотреть, что же произошло в фургоне. Это доброе намерение срывает американец, который выскакивает с противоположной стороны машины и ударом сзади сбивает шофера с ног.

— Кажется, мы где-то вблизи Базельбада, — говорит Сеймур, подходя ко мне. — Нас отделяет от города этот лес. Пройдем его пешком. Шофер быстро оправится.

— Неужели не можете и в него воткнуть ампулку?

— Кончились. Но оно без ампулок и лучше. Если фургон долго будет тут стоять, дорожная полиция непременно заинтересуется им. Пусть шофер себе едет.

Продвигаемся наугад в темноте между деревьями, пока выходим на какой-то проселок. Дождь почти утих, совсем тихонько постукивает по листьям.

— Вы когда-нибудь были в Базельбаде? — тихо спрашивает американец.

— Проездом.

— Удобная граница. По одной стороне Базельбад, а по другой — Базель. Это, собственно, один город, граница разделяет улицы, дворы, даже дома. Я собирался переправить вас через один такой дом.

— Но канал закупорился…

— Не закупорился. Боюсь, что он ненадежный. После того как те типы зашевелились, я не могу доверять никому. Это был очень близкий мне человек. Но я уже говорил вам: часто дружба лишь промежуточное звено между двумя предательствами.

Идем медленно, немного покачиваясь. Пахнет влагою и мокрыми листьями, как в моей спальне на той вилле.

— Чувствуете этот острый запах? — спрашивает Сеймур.

— Запах свежести.

— Запах кладбища, — возражает американец.

— Вы никогда не ходили кладбищем?

— Приходилось. Мои сестры вообще не были на могиле матери, ведь надо же хоть мне навещать ее.

Он останавливается перевести дух и добавляет:

— Мать не очень любила меня. Я вам рассказывал, что появился на этот свет нежеланным. Но я хожу на ее могилу. Наверное, человеку все-таки надо кого-то любить. Хоть одного-единственного. Хотя бы свою мать.

Наконец мы взбираемся на взгорье. Тут лес кончается. Противоположный склон холма почти голый. Внизу сквозь пелену мелкого дождя виднеются светлые ленты улиц, обозначенные лимонно-желтыми пунктирами на черной доске ночи.

— Да, Базельбад, — говорил Сеймур. — Там, слева, есть пропускной пункт. С права — второй. Мы перейдем посредине.

Он показывает на какое-то темное место между яркими линиями улиц.

— Там наш частный пропускной пункт, Майкл.

— Разве и вы пойдете со мной?

— Должен. Вы сами не сориентируетесь.

— А как сориентируетесь вы после того, как зашевелятся друзья Райена?

— Их действия — это уже последняя конвульсия. С Райеном покончено раз и навсегда. Его место за решеткой. А с вашим исчезновением дверь его камеры закроется.

Он вынимает из кармана пачку сигарет, смотрит на нее, потом заталкивает назад в карман.

— Мы будем переходить границу на строительной площадке. Котлован, бетонные фундаменты, колонны и балки — вообще впечатляющая обстановка. Линия границы — символическая. Если нас не заметят, придется бежать — вперед или назад в зависимости от обстановки. Граница, какая она ни есть, все-таки граница.

Спускаемся с холма, поросшего густой травой, притормаживаем наш спуск. В трехстах метрах впереди в мокрой темноте белый ореол первого городского фонаря.

Сеймур неслышно шагает вдоль забора. Я иду вслед за ним, чувствую, что мой мокрый пиджак стал тяжелым, а вода стекает струйками за воротник рубашки. Пройдя метров пятьдесят, американец отодвигает на заборе доску и скрывается. Я проскальзываю с ним.

По другую сторону забора совсем темно. Настолько темно, что тебя охватывает ложное чувство, будто ты наконец попал в безопасное место.

— Немного посидим, пока глаза привыкнут к темноте, — шепчет Сеймур. — Вон видите, напротив уже Швейцария.

Не вижу. Ничегошеньки не вижу. Передо мной мрак, словно огромная яма, будто мертвое болото, будто бездонная пустота. Потом постепенно различаю сквозь сетку дождя очертания какого-то огромного здания.

— Вы готовы, Майкл? — чуть слышно спрашивает Сеймур.

— Настолько готов, что дальше некуда.

— Тогда идите за мной. И не надо торопиться. Нас никто не ждет.

Он осторожно продвигается между двумя ямами, шаг за шагом, словно идет по трясине или по тонкому льду. Я шагаю вслед за ним, глядя себе под ноги, насколько это возможно. Так лучше — шаг за шагом. Ни о чем не думаешь, сосредоточен только на следующем шаге.

Не знаю, как там на льду, а тут, на мокрой куче раскопанной земли, очень скользко. Я убеждаюсь в этом уже на десятом шаге, когда неожиданно оказываюсь в яме. Она не очень глубокая, но наполнена водой.

— Что случилось? Где вы? — слышится тихий голос Уильяма.

— Только на метр от поверхности земли. Думаю, что для могилы нужна большая глубина.

— Ошибаетесь, как раз достаточно, — уверяет меня американец.

Как-то выбираюсь, хотя и измазан грязью по уши. Немного погодя наступает очередь Сеймура.

— Моя могила значительно глубже, чем ваша, — слышен его голос.

Шутливое настроение исчезло после третьего инцидента. На этот раз, попав в яму, я чувствую, что нога под водой за что-то зацепилась.

Это проволока. Условная граница не такая уж и условная. Где-то справа ярко вспыхнул прожектор.

Прожектор медленно и неумолимо ощупывает темноту. Внезапно глаза мне ослепляет белое сияние — так бывает в кинозале, когда внезапно обрывается лента. Хорошо, что эта яма глубже могилы. Потом сияние исчезает, наверное, переместилось дальше.

— Где вы, Майкл?

— Снова в яме.

— Немедленно трогайтесь. Вот так прямо и прямо. На той стороне есть два желтых дома. Идите как раз между ними.

— А вы?

Он отвечает не сразу.

— Со мной все…

— Что случилось?

— Сломал ногу, — шепчет Сеймур. — Бегите.

Мрак ночи над нашими головами снова прорезает луч прожектора.

Мне действительно надо бежать. Надо попробовать бежать, пока прожектор не схватил меня своей длинной рукой.

— Очень сожалею, Уильям.

Я и правда сожалею.

Поднимаюсь и снова прячусь, потому что луч, только что промелькнувший над нами, возвращается — видимо, нащупал нас.

— Бегите… — повторяет Сеймур. — Два желтых дома…

«Ты уже бредишь, Уильям, — думаю я. — Какие могут быть желтые дома в этой темноте?»

— Я бы хотел помочь вам, — бормочу я.

— Это лишнее, да и поздно… Бегите.

И правда, чем я ему помогу? Да и зачем помогать? Чтобы он когда-нибудь пристрелил меня?

«Что ж, оставайся, Уильям», — говорю я мысленно. Становлюсь на колени, вдыхаю глоток воздуха, потом беру его тяжелое вялое тело, насилу поднимаюсь и трогаюсь вперед. «Черт бы тебя побрал, Уильям…»

Он, видимо, уже теряет сознание, и я слышу, как он бормочет:

— Оставьте меня… Такой глупец… Хотите, чтоб и вас…

«Не исключено», — думаю я, ступая шаг за шагом по черной скользкой земле. Справа снова вспыхивает прожектор.

Непогода — это мое время, но я не удивлюсь, если и со мной произойдет несчастье. Рано или поздно, всем над дорога в никуда. Я уже, в общем-то, созрел для пенсии.

Делаю шаг, потом второй, рискуя попасть под луч прожектора. Думать надо только про один шаг, следующий шаг, иначе невозможно…

Американец недвижно висит у меня на руках. И хорошо, что недвижно, потому что когда он шевелится, то становится еще тяжелей. От его слабого тела разит мокрой одеждой и табаком. Много куришь, Уильям, следует подумать о своем здоровье.

Вот и здание. Наконец. Захожу под железобетонную плиту и прислоняюсь к колонне. В небе с глухим треском вспыхивает ракета, ночь становится розовой и ясной.

Снова темнота. Значит, надо двигаться. Этот Сеймур ничего не ест, а такой тяжелый, словно из камня. Хорошо, что нам некуда спешить. Нас никто не ждет.

А точно ли никто? Снова вы обманули меня, Уильям. Только я добрался до дерева между двумя домами, как слышу голос Мод:

— Сюда, Альбер!

Она сидит в черном «ситроене» и машет из окошка рукой, но, увидев, что я с багажом, выскакивает помогать мне.

— Он мертвый?

Ее голос немного дрожит.

— Этот вопрос еще не решен… — отвечает вместо меня Уильям и снова закрывает глаза.

…Под действием снотворного Сеймур проспал почти целый день, так что не надоедал мне своей идеей о человеческой истории, которую он трактует как кладбище. Оказалось, что он вывихнул и вторую ногу, но, по мнению врача, найденного и доставленного Мод в ту же ночь, время и покой исцелят его.

И вот наступило время прощания. Мы поцеловались не очень горячо, ибо Мод не принадлежит к пылким натурам.

— Как там Уильям?

— Он хотел бы вас увидеть.

Я застал его с сигаретой в уголке рта. Он полулежал, опершись на кучу подушек, и смотрел в потолок. Когда я зашел, он медленно повернул голову.

— Отправляетесь, Майкл?

— Я отправился почти три месяца тому назад, Уильям, но до сего времени не поехал.

— Понимаю, что устроил вам много неприятностей… Только не знаю, надо ли извиняться, если вся наша жизнь — одни неприятности.

— Не терзайтесь этими проблемами.

— Думаю, что вместо извинения перед вами разумней поблагодарить — вы спасли меня. Мне это очень неприятно, Майкл, что именно вы спасли меня.

— В таком случае забудьте об этом.

— Потому-то мне и неприятно, что я не смогу забыть этого. Буду вспоминать вас. Мало того, что мне надо ходить на могилу матери, так теперь я еще буду вспоминать вас.

…Дверь купе порывисто открывается, но на этот раз на пороге стоит девушка с подносом в руках:

— Не желаете ли чего-нибудь, господин?

— Я бы выпил кофе.

Когда девушка подает мне пластмассовую чашечку, я спрашиваю:

— Сколько еще ехать до Женевы?

— Не больше часа, господин.

Женева. Маленькая крутая улочка — Гран рю. И маленький пожилой человечек с печальными глазами, который служит мне почтовым ящиком. Ведь прежде всего — наладить связь. Все другое как-нибудь наладится.

Трудно даже представить себе: прошло уже два с половиной месяца с тех пор, как я тронулся домой, но и по сей день не добрался. А ведь говорят, век техники сократил расстояния! Возможно, где-то и сократил, только не в нашем деле, где по утру далеко не всегда можно судить, как сложится день.