АНТИП-СТРЕЛОК и ЧУДО-ЮДО

Сидит однажды царевна Марфа – некрасивая, с вытянутым лицом незамужняя девица, – сидит она у окна и скучает. А большое окно распахнуто, просторный двор виден как на ладони, и она отвлеклась от зеркальца в левой руке, в которое до того неохотно смотрелась. По дворцовому подворью бегала поджарая гончая Охапка, утеха и любовь царя Гаврилы, гоняла наглых ворон. Другие две гончие: одна – присев, другая – лёжа на летнем солнцепёке, – лениво рассматривали появившихся во дворе заморских мастеров. Тот из мастеров, что был моложе другого, нёс перед грудью резную, из красного дерева шкатулку.

И надо сказать, длинный нос царевны соответствовал её любопытству. Следом за носом она высунулась в окно, чтобы пронаблюдать сверху, как мастера мимо часовых стрельцов поднялись на золочёное крыльцо, вошли за дубовые двери во дворец. Глянула она после этого в зеркальце и в сердцах бросила его на пол, – да так бросила, что оно разбилось, разлетелось осколками. Каждый день её девичья горница была свидетельницей таким проявлениям неудовольствия: никак не могли изготовить зеркальца, чтобы понравилось ей.

Наконец в дверь тихонько постучали. Она встала с мягкого стула, оправила парчовое платье и гордо задрала нос. Мамка царевны приветливо впустила и представила ей заморских мастеров. Который был постарше, открыл шкатулку в руках помощника и важно вынул из неё зеркальце в золотой оправе. Оно было необычно затейливым: два амура поддерживали крылышками оправу у самой ручки.

– Зеркальце не простое, кривое, – ласково представила работу мастеров мамка.

– Несколько месяцев работал, принцесса, – чопорно поклонился старший мастер, передавая его царевне.

Время меж тем подступило обеденное. В просторной столовой с расписным сводчатым потолком царский стол разве что не гнулся под разными яствами. Посреди стола вытянулся поросёнок жареный под хреном, рядом изогнул шею жареный лебедь на серебряном блюде, в других серебряных посудах теснились яблоки моченные, арбуз, виноград белый и красный сушёный, пироги и пирожные, с мясом, ягодами и грибами. Детина рядом с царским креслом давил в лапищах скорлупу привозных орехов, а круглолицая девица выбирала из уже расколотых орехов ядра и складывала в блюдце с мёдом. Царь Гаврила слегка пополоскал пальцы в золочёной лохани, позволил стольнику вытереть их белым полотенцем и нетерпеливо потянулся за рюмкой из зелёного, словно изумрудного стекла. Дворецкий, он же первый князь и боярин, наполнял рюмку красным вином из дорогого сосуда, одобрительно нахваливая:

– Рейнское, государь.

Полные щёки у царя Гаврилы покраснели от предстоящих удовольствий, лицо засияло добродушием. Хор пяти девушек в светлых сарафанах приготовился запеть: ждали, когда царь отопьёт и даст знак, – как вдруг на вороньей башне соседнего здания раздался выстрел:

– Бах!

И зелёная рюмка в руке царя – вдребезги.

– Бах! – раздалось снова за открытым окном, и пробитый второй пулей сосуд пустил струйку красного вина прямо на царское кресло.

Девушки разом завизжали, схватились за головы, пометались кто куда. Царь, детина и дворецкий бросились под стол и повстречались там лбами, да так, что у каждого будто звёзды рассыпались перед глазами.

А в горнице царевны Марфы как раз перед этим старший из мастеров надулся важным индюком, он был горд и доволен. Позабыв обо всём, царевна смотрелась в кривое зеркальце и не могла наглядеться. Мамка у плеча её нахваливала отражение и приговаривала:

– Ах, какая красавица! Ах, женихи пойдут!

В кривом зеркальце лицо Марфы и вправду оказывалось красоты писанной. Поправит царевна причёску, серёжку, и совсем чудно, глаз не отвести.

Даже один за другим пистолетные выстрелы и шумный переполох во дворце не отвлекли её от самолюбования.

– Бах! – послышалось опять.

И вдруг зеркальце вмиг продырявилось и покрылось густой паутиной трещин внутри оправы из амуров.

Виновника нашли быстро. Безобразничал Антип, лучший стрелок дичи для царского обихода. Стрельцы схватили его на вороньей башне и привели на разбирательство к царю в тронную палату.

Царь Гаврила наспех устроился на позолоченном троне, дворецкий стоял рядом по правую руку, и лбы обоих украшали две одинаковые шишки, словно наглядно подтверждая их единомыслие в данном деле. Антип со скукой в лице уставился в сводчатый потолок, никак не хотел повинно выслушивать, что заговорил царь.

– Сколько раз предупреждал? Прекрати! – Царь кулаком сердито пристукнул по подлокотнику. – Прекрати безобразничать! Не серди меня! Говорил я тебе или нет?

Стрелок потянулся пятернёй к голове, почесал затылок, внеся беспорядок в каштановых вьющихся волосах, и нехотя ответил:

– Так ведь скучно. Попробуй-ка сам ворон распугивать. День за днём палить. – Затем глянул прямо в царские глаза. – Ещё и вино пить запретил. А сам?

– Мне нужно... Для желудка, – нашёлся, чем возразить царь Гаврила, невольно успокаиваясь, чувствуя правоту замечания стрелка. Потом тихонько опять пристукнул кулаком по подлокотнику. – Ты эти воровские речи брось. Думаешь, лучший стрелок, так всю позволю? – И припомнив об ином случае, вновь рассердился. – Думаешь, забыл, как прошлый месяц, на охоте, кабана стрельнул из-под моей руки?

Только высказался, как послышался женский шум. Двустворчатые двери раскрылись от сильного толчка и, распихивая часовых стрельцов, в тронную палату вбежали царевна Марфа и мамка. Обе упали пред ступенями внизу трона на колени.

– Папенька!  – царевна отвела руку, указала на Антипа. – Он! Он разбил самое-самое дорогое, что у меня было!

Царь слегка поморщился.

– Ну-ну. Не преувеличивай.

– Ах, папенька! Он мне всё равно, что сердце разбил!

И она прижала обе белые ладони к левой груди, разрыдалась от потери зеркальца с амурами. Царь понял по своему, аж подскочил в позолоченном кресле, вспылил в нешуточном гневе:

– Ах, ты, такой-рассякой?! С царевной проказничать, бесчестье творить?! Не позволю! Вон со службы!

Тем же часом оказался Антип на площади вне Кремля. Постояв в растерянности, он привычно почесал затылок.

– Как же мне теперь жить? А? – пробормотал он, оглядываясь и в глубине души чуть ли не раскаиваясь за проделку с зеркальцем царевны. – Эх, зря с царевной так подшутил. Не понимает она шуток.

Тут приметил его лихой казак, что толкался среди лоботрясов возле лавок с лубочными картинками. Казак тот был озабочен трезвостью, которая донимала его с самого утра.

– Э-э, денег у него нет. Да есть, что пропить, – произнёс он вполголоса, направляясь к стрелку.

Да так ловко сдружился с Антипом с первого разговора, что вскоре щедро раздавал утешения.

– Плюнь! – Совет был дружеским, и он по-свойски хлопнул Антипа по плечу. – Пошли в харчевню. Там обмозгуем, что тебе делать-то.

В ближайшей харчевне обмозговывалось не так, как просила душа, и, оставив в ней новый кафтан Антипа, они в обнимку, повеселев и пошатываясь, перебрались в узкий переулок.

– Теперь вижу, – на ходу продолжил казак. – Беда у тебя, так беда. Нам… Тебе нужен совет… - он перешёл на заговорщический шепот, – верных людей.

– Да где ж их взять? – возразил Антип.

Казак опять хлопнул его по плечу.

– Есть у меня такие. Э-эх! Для тебя, друг, ничего не жалко.

И они спустились в полуподвал питейного заведения, над входом в которое три размалёванные на вывеске белые лошади залихватски сидели на бочонках, чокались пенными сверху кружками и весело ржали, нагло скаля большущие зубы.

Царь спал плохо. Проснулся рано, когда лучи утреннего солнца проникли в покои. После безрадостного завтрака, надев охотничьи сапожки, долго выбирал подходящее ружьё из разложенных на столе оружейной палаты. Дворецкий уже снял со стены рог, свисток для собак. Сучка Охапка, пользуясь правами царской любимицы, возбуждённо закрутилась у них в ногах, нетерпеливо тявкнула. Наконец отобрал царь Гаврила ружьё с самым большим стволом.

– Расстроился я вчера, – заметил он, как бы ни к кому не обращаясь. – Отвлечься надо, развеяться.

– На медведя пойдём? – строго полюбопытствовал дворецкий.

Царь сощурил левый глаз, правым глянул в дуло.

– Мне щас нужен зверь серьёзней. – И вздохнул. – Да где ж такого найдёшь, без Антипа?

Дворецкий нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Есть один, – наконец признался он. – Не хотел беспокоить, государь. Объявился в окрестностях чудо-юдо: буйвол не буйвол, бык не бык, а может и тур. Безобразничает. А нет на него ни сладу, ни управы.

– Да как же ты смел умалчивать?  – оживился царь Гаврила, затем одобрительно погрозил ему указательным пальцем. – Смотри у меня!

Редкие зеваки провожали взглядами царский выезд за городские ворота. Сам царь был впереди, на белом в яблоках коне, за ним растянулась большая свита охотников. За воротами все понеслись, поскакали в сопровождении своры лающих собак, удаляясь от предместий столицы к густым дубравам окрестного леса.

В лесу охотников поглотили кружева теней от листвы деревьев, и царю на скаку уже представлялось, как подстреленный им чудо-юдо лежит на траве под дубом, а он, оперши приклад ружья о землю, картинно попирает обшитым золотом сапожком его могучую шею.

Чудо-юдо, необычно большой дикий бык с грозными рогами, страшный быстротой движений и ужасающей силой и не помышлял прятаться. Вышел из чащобы леса и остановился посреди проезжей дороги, как хозяин леса, поджидая приближение топота и беспорядочного лая. Наклонил он морду к земле, принялся передним копытом рыть под собой яму, ноздрями гонять вихри пыли.

Первыми внезапно завидели его в просветах меж дубов многочисленные собаки, разом примолкли и, прижав уши, рассыпались в стороны от лошадиных копыт, пропуская вперёд всадников. Но и лошади свиты захрипели, ошалело выпучили глаза, останавливаясь в позорном беспорядке. Чюдо-юдо шагом двинулся к ним, и они, толкаясь при суматошном развороте, заперли обратный путь для царского коня. Конь под царём Гаврилой в испуге присел к дороге, отчаянно взбрыкнул и прыгнул к кустам. Уж не зная как, царь Гаврила всё ж удержался на бестолковом коне, невольно вскинул ружьё и нечаянно нажал курок.

– Бабах! – оглушительно пальнуло ружьё в голову быка.

Крупная пуля расплющилась на могучем лбу, и чудо-юдо взревел от внезапной боли, да так, что листья окрест затрепетали. Осатанело тряхнув головой, вихрем ринулся он за царём, который разом стал ему смертельным врагом. Конь с царём и без понукания понёсся от него напрямую сквозь лес.

– На помощь! – завопил царь Гаврила и вцепился обеими руками в поводья. Вконец растеряв боевой пыл, он не помнил, где и ружьё дорогое выронил.

Ветки деревьев хлестали царя, будто задавали ему крепкую порку. А бык не отставал, пёр следом, только полоса вырванных и вытоптанных кустарников оставалась позади.

Вылетел конь из леса к обрыву в виду городских стен и, не мешкая, сиганул с края в реку, бессчётными брызгами взметнул прозрачную воду. А паскудник бык, загнав их в реку в таком жалком виде, ещё и надругался: задрал победно хвостище, задним копытом принялся рвать с обрыва глину с пучками травы, забрасывать ею царя в реке.

Мокрый, грязный, жалкий поспешал царь от брода к приоткрытым ради него городским воротам. В них стыдливо проскальзывали поджавши хвосты последние собаки и отставшие от других охотники свиты. Только въехал царь в эти ворота, как они закрылись, заперлись перекладинами, будто перед самым грозным неприятелем.

Закутанный в белую простыню, розовощёкий после бани, царь Гаврила расслабленно сидел в дубовом кресле, поставленном под яблоней дворцового сада. Верный стольник поил его из большой кружки липовым чаем. Царь отхлёбывал душистый чай и слабо раздражался нахальством осы, которую стольник отгонял без видимого успеха. Она жужжала над вскрытым бочонком, в обхват удерживаемым детиной в исподнем, и норовила сунуться в ложку, когда красавица девка захватывала из бочонка золотистый мёд и подавала к чаю. Бледный от недавних переживаний в лесу, пред царём предстал, вытянулся дворецкий.

– Чудо-юдо воевать нас хочет. За рану на лбу. Никого по дорогам не выпускает. И в город не пропускает ни одной подводы, – доложил дворецкий. – Не знаю, сколь и выдержим такую осаду, государь.

– Ах, так?! – впал в гордость царь Гаврила. Отстранил ложку с мёдом и смело отмахнулся от осы. – Объявить мою волю!

Не откладывая дела, на Лобном месте протрубили в трубы, сзывая на большую площадь народ, для оглашения ему царёва указа. Скоро зачитанный глашатаем указ заканчивался щедрым обещанием:

– ... А кто победит супостата, тому царевну отдам в жёны и полцарства в придачу!

Мужики на площади собрались все как на подбор крепкие, мордатые. Да только почёсывали затылки и отмалчивались.

– Это хорошо, что полцарства, – наконец громко выразил общее настроение самый бойкий в толпе. –  Так ведь без жизни… без жизни-то ни к чему его не применишь.

Ждали охотников полчаса, час, потом дворецкий доложил царю, отдыхающему в опочивальне:

– Не сыскать добровольцев, государь. Пусть лучше так помрём, говорят. А к окаянному на рога, да под копыта не пойдём.

– Да как так?! – возмутился царь и присел в постели. Затем вздохнул, нахмурился и нехотя потребовал: – Сей же час найти Антипа!

Служба есть служба, бросились дворцовые стрельцы выполнять такой приказ. Отыскали Антипа в непристойном заведении. Пол устилали шкуры, на них в полумраке пьяно возлежали и горланили оставшийся в исподнем Антип-стрелок и четыре казака; на шеях Антипа и его нового друга висли грудастые девки, хохоча и подпевая:

– ... Не болит голова

  У меня от вина,

  А болит у того-о-о,

  Кто не пьёт ничего!!

Встретили стрельцов нелюбезно, буйно. Наконец стрельцы выхватили Антипа, завалили, да понесли к выходу.

– Братцы!  – завопил Антип, пытаясь вырваться. – Не дайте пропасть!

– Держись! – кричали в ответ казаки и девки, загнанные к стене и отбиваясь в меньшинстве. – Сейчас одолеем!

И оказался Антип против воли вновь во дворце и пред царём.

Дверные створки тронной палаты плотно закрыли. На страже тайных переговоров истуканами застыли часовые стрельцы с бердышами на плечах. Как положено, не смея шевелиться, они не желали замечать царевну Марфу, мамку и дворецкого, которые теснились у дверей, прислушивались к происходящему в тронной палате.

– Это что ж за награда?!  – подбоченился, с вызовом шумел бывший лучший стрелок царя.

Царь Гаврила сердился его ответам, елозил на троне.

– Мне и друзьям бочонок вина!  – продолжал требовать Антип. – А царевну мне не надо и даром!  Где чудо-юдо? Да я его одной левой!..

– Подлец!! – царевна за дверями топнула ногой и отвесила пощёчину подвернувшемуся дворецкому. И разревелась. – Папенька! Заставь его! – приговаривала она, растирая слёзы ладонями.

Царь и сам разгневался. Вскочил с трона, громко стукнул в пол жезлом.

– Да как ты посмел царской дочке отказ дать?! Возьмёшь царевну и никаких разговоров! А не то вмиг накажу, попашёшь по велению моему в тюрьму.

Стрелок притопнул босой ногой.

– Да хоть казни! Нет, не возьму её!

– Возьмёшь! – вновь пристукнул в пол жезлом царь.

– А вот не возьму! – в ответ опять притопнул босой ногой Антип.

    Пока они так припирались, не уступая один другому, чудо-юдо показался на лесной опушке. Воинственно приклонив морду к дороге, принялся он яро рыть передним копытом землю, да пускать вихри ноздрями, готовясь ринуться к городу.

На городскую стену полез народ с вилами, топорами, там ощетинился кольями. На мост через ров перед большими воротами шестеро стрельцов в красных кафтанах выкатили пушку, уже заряженную. Другие стрельцы с пищалями выстроились в проходе меж распахнутыми створками ворот. Пушкарь живо нацелил пушку вдоль дороги в сторону леса и подпалил жгут.

Пушка надрывно рявкнула, выплюнула чугунное ядро. Пролетев за дубы опушки, ядро разорвалось там позади чудо-юды. Бык трубно взревел, задрал хвост стягом и помчался на город.

Неукротимым вихрем он налетел, смёл в ров с моста пушку, пушкаря и стрельца при них. Остальные стрельцы успели кинуться к воротам, мешая выпалить из пищалей товарищам. Вмиг сопротивление было сломлено. Побросав ружья, стрельцы и горожане бросились наутёк и врассыпную.

– Братцы!  – завопил в панике один из стрельцов, на бегу снимая и отбрасывая кафтан и шапку. – Он на красное кидается!

Ворвавшись в город, бык захватчиком принялся злобно гоняться за всеми, кто попадался ему на глаза, крушил рогами и копытами препятствия и бесчинствовал хуже татарина. Стрельцы и народ спасались, кто где мог. Один горожанин нырнул в бочку с дождевой водой, другие лезли на деревья и на крыши домов, прятались в подвалы, прихватывая, что удавалось нести при таком бедствии: перину, сковороду, кричащее дитя.

Наконец чудо-юдо оказался на городской площади, а оттуда выбежал к царскому дворцу. Ярость его удесятерилась, когда он загнал в дворцовое подворье ошалелых кур и стал гонять собак, часовых в красных кафтанах. Три курицы, одна за другой, влетели в окно тронной палаты, где препирался Антип с царём.

– Куд-куд-куда?!  – в испуге налетела большая курица на царскую голову и сбила корону.

На звон покатившейся по полу золотой короны распахнулись дверные створки и появились часовые стрельцы.

– В тюрьму его! – отбиваясь рукой от курицы, другой указал царь Гаврила на Антипа.

– Э-э, нет! – возразил Антип и отступил от стрельцов к окну. – Мы ещё не договорились

Часовые кинулись к нему, а он от них сиганул через подоконник.

С лёту стрелок опустился прямо на хребет чудо-юде, спиной к его рогам. От неожиданности бык с красными от ярости глазами приостановился, задрал хвостище, и Антип, не долго думая, ухватился за хвост, намотал хвост на кулак.

Бык рассвирепел пуще прежнего. Запрыгал, забрыкался с явным намерением сбросить и примерно наказать наглеца. Да не тут-то было. Свободной рукой Антип сорвал с пояса ремень и давай охаживать медной пряжкой то, что достал ею под хвостом чудо-юды. Бык осатанел. Что только не вытворял от бессильного неистовства. Воткнул рог в землю и пропахал двор бороздами. Затем ударами лба сотрясал дворец, из которого никто не смел выглянуть от страха. А Антип, знай, стегает его под хвост и по яйцам.

Обессилел чудо-юдо, потерял гонор и бросился вон от дворца на площадь, с площади улицей понёсся к воротам. Из бочек и подвалов, с деревьев и крыш народ, разинув рты, глазел, как Антип задом наперёд проносился верхом на неприятеле, который оставлял город как будто за ним гнались тысяча чертей из преисподней.

Вылетел бык из ворот, копыта гулко простучали по настилу моста, и топот стал удаляться. Из-под моста выбрались пушкарь и седовласый стрелец. Задрав головы над обрывом рва, они долго смотрели в облако пыли, которое растянулось до лесной опушки.

– А, положим, загонит он его за Можай? – обратился рассудительный пушкарь к стрельцу. – Как полагаешь?

Седовласый стрелец озадачено повёл головой, прежде чем ответить.

– Так нрав у Антипа склочный. Может и загнать.

Но бык рухнул на колени среди леса, где разогнал царя с охотниками. Ткнул мордой дорожную пыль, захрипел в полном изнеможении. Антип прекратил охаживать его ремнём, обернулся к рогатой голове.

– Уже? – удивился он. И предложил: – А то, давай, пробежим ещё.

Однако чудо-юдо мотнул грозными рогами, сдаваясь на милость победителя.

В горнице царевны Марфы было невесело. Царевна лежала на постели, слабая и готовая провалиться в обморок после недавних потрясений. Мамка то кружилась возле кровати, то засматривалась в окно. Из окна, вдали, за городской стеной был виден пригорок леса, где исчезли Антип с чудо-юдой.

Царь Гаврила как забрался на трон, так и сидел, и видеть никого не желал, кроме любимой гончей Охапки и своего главного советника – дворецкого. Охапка притихла у него в ногах, отходила от пережитого, а дворецкий беспокойно расхаживал по палате, время от времени приближался к окну и всматривался, прислушивался.

В сторону леса, где скрылись Антип и чудо-юдо, с верха смотровой башни дворца глядел и остроглазый молодой стрелец с горном в руке. Вдруг от полосы опушки вырвался комаром всадник. Лошадь под ним мчалась, словно за ней гналась волчья стая. Всмотревшись в необычный вид всадника, стрелец протрубил успокаивающую весть о приближении гонца, а не изгнанного неприятеля.

Дворецкий перегнулся в окно, чтобы лучше слышать звуки горна, и воскликнул для царя:

– Гонец! Иностранный! Не знает, видать, какая война у нас.

В горнице царевны мамка тоже навалилась на подоконник, разглядывая суматоху во дворе.

– Может жених едет? – высказала она предположение.

Царевна приподнялась с постели, забывая о намерении быть слабой.

– Жених? Иностранец?

Гонца впустили в город, и он помчался улицами к городской площади. Минуя площадь, влетел во двор перед дворцовыми палатами, осадил коня. Он выдохнул, как будто просил о помощи для кого-то, кто следовал за ним: «Там разбойники!» – и свалился с седла без чувств. Но из-за тревожного ожидания вестей об Антипе и чудо-юде никто не слушал, не понял, что он произнёс. Живо спустившись с крыльца к детинам, которые подхватили гонца с земли за руки и за ноги, царь Гаврила торопливо выхватил торчащее из камзола письмо, и детины понесли гонца на конюшенный сеновал. Сургучовая печать с королевской короной отлетела в сторону, царь вслух раздельно прочитал написанное на плотной бумаге:

– Принцесса Люсиана едет повидать дядю и кузину. Её сопровождает отважный рыцарь Альберехт.

Прочитал ещё раз, уже про себя, и прослезился. Опершись о руку услужливого дворецкого, царь Гаврила неуверенно поднялся на крыльцо, приостановился перед распахнутыми дверями.

– Дочка сестры – в гости, – вымолвил он, пальцем смахнул слезу и вздохнул. – Как время летит. А давно ль...

– Кузина? – разочарованно произнесла смотрящая из окна во двор царевна Марфа. Она вспомнила о своей слабости и снова повалилась на мягкие подушки.

– Может она с кавалерами? – утешила царевну мамка.  

Карета принцессы Люсианы катила лесной дорогой, покачиваясь легко и беспечно. Не отставая, верхом на грустной лошади ехал славный рыцарь Альберехт. За спиной у него болталась лютня, своим наличием подтверждала, что он давно и безнадёжно влюблён в принцессу. Невольно соизмеряясь с выстукиванием копыт лошади, он читал ей грустное творение своей влюблённости.

– А глаза твои блеском алмазов,

Поразили до сердца меня...

Слова им растягивались, и чтение получалось очень тоскливым. Толстый кучер в ярком синем камзоле подрёмывал от голоса рыцаря, и пара белых коней в плюмажах бежали не спеша. Принцесса опиралась о раму оконца локтем в белоснежном платье, подпирала подбородок кулачком и томно прислушивалась, представляя, как рыцарь Альберехт с охапкой  красных роз с немой мольбой стоит пред ней на коленях.

Они не замечали, что за каретой из чащи наблюдает широколицый разбойник в лисьей шапке с длинным хвостом. До разбойника донеслось:

– ... И влюблён я принцесса в тебя.

Разбойник нырнул за кустарник и негромко свистнул.

Лесная дорога змеёй извилась по лугу, на котором скошенная трава зажелтела в больших стогах. Нога на ноге, ладонь под затылком – Антип возлежал на ближнем к дороге стоге, во рту лениво шевелил соломку, взглядом со щуром следил за облачком. С двумя пистолетами за поясом, найденными на месте, где чудо-юдо разогнал царскую свиту охотников, сам чёрт ему был не страшен, а вот безделье растомило. Бык чудо-юдо переступил внизу стога, скосил глаза на его босые пятки, вяло пережевал пучок травы. В своём пленённом звании он теперь без позволения Антипа не желал замечать, как за соседней копной на него изумлённо пялились волоокие тёлочки-подружки.

– Скучно, – невнятно вслух подумал Антип и выплюнул соломку. – Иль к царю вернутся? Повинюсь. Прикинусь больным… Мол, помрачение нашло…

Вдруг он присел наверху стога, прислушался.

– Что? Что такое?

Опять с порывом ветерка в отдалении послышалось, как отчаянно мчалась карета, а за нею с гиканьем и разбойными посвистами гнались преследователи. Карета скоро приближалась и вдруг вырвалась из леса на солнечный луг. За нею скакал рыцарь с лютней, а следом вылетели трое разбойников в лисьих шапках степняков.

– Й-а! И-и! – дико визжали степняки, предвкушая добычу.

Первый, главарь, на скаку метнул аркан. Петля настигла рыцаря, схлестнула плечи, и рывок верёвки опрокинул его, выбросил из седла на придорожную щетину травы. Никто из злодеев не остановился возле поверженного рыцаря, их влекло только к добыче в карете.

Антип живо скатился со стога, запрыгнул на спину чудо-юде и стукнул по широким бокам пятками.

– Давай же, чудо-юдо! Вперёд, за ними!

Бык стягом задрал хвостище и с воинственной охотой ринулся за преследователями кареты.

Карета меж тем пронеслась лугом, достигла леса, отчаянно рванулась за деревья. Кучер раз за разом стегал коней, однако преследователи нагоняли и настигали. Главарь уже изготовил аркан, чтобы скинуть кучера с козел.

Вдруг позади разбойников послышался гулкий топот и раздался выстрел. Пулей сорвало шапку с головы последнего степняка. Он оглянулся и завопил:

– Спасайся! Шайтан! За нами сам шайтан гонится!

Грабители нехотя и нестройно остановили лошадей, озадачено развернулись. Бык тоже приостановился, выставил вперёд страшные рога. Он грозно заревел, копытом пнул землю, ноздрями пустил вихри пыли. Лошади степняков присели, затем с испугу забесновались, побросали седоков и кинулись с дороги, чтобы скрыться меж деревьев. Прихрамывая, за ними бросились наутёк и двое разбойников. Лишь главарь выхватил кривую саблю и заорал сообщникам:

– Стойте, отродье лисицы! Где шайтан? Это не шайтан!

Антип пальнул из другого пистолета, и у главаря от шапки отлетел лисий хвост. Он завизжал в дикой ярости от такого унижения, но при виде несущегося к нему огромного рогатого быка подобрал хвост и прыгнул в заросли; только ветки затрещали, когда он устремился прочь от дороги. Вскоре разбойников и след простыл, перестали колыхаться  кустарники, за которыми они скрылись. Исчезла из виду и карета. Только Антип и чудо-юдо остались на месте несостоявшейся схватки.

Гордым победителем разбойников Антип неторопливо возвращался к лугу со стогами. Грустная лошадь пощипывала траву возле рыцаря, который стоял на коленях при дороге, прятал лицо в ладонях и громко жаловался ей на незавидную судьбу:

– О бесчестье! Я не переживу позора! Потерять свою любимую принцессу! О позор мне, позор!

Озадаченный такими необычными словами стрелок остановил чуду-юду рядом. Рыцарь не сразу опустил ладони с лица, затем порывисто протянул Антипу шпагу.

– Доблестный рыцарь на быке!  Убей несчастного, которому больше незачем жить! Мою принцессу похитили разбойники!

Шпаги Антип не взял.

– Да спаслась, спаслась твоя принцесса.

– Нет. Не верю! – воскликнул рыцарь с горьким упрёком. – Не утешай понапрасну!

– А я говорю, спаслась, – для виду рассердился Антип. – Я её спас.

Долго он убеждал рыцаря взглянуть на происшествие иначе. В конце концов рыцарь уступил уговорам и едва не зарыдал снова.

– Если мою несравненную принцессу спас ты, – выставил рыцарь условие. – Я должен убедиться своими глазами. А потом… потом ты выгонишь меня из рыцарей.

– Как же это, выгнать тебя из рыцарей? – удивился Антип.

– Сломаешь над моей несчастной головой шпагу! – Рыцарь протянул ему шпагу. – Дай на ней клятву, что… что твоя рука не дрогнет!

С лёгким сердцем Антип поклялся на шпаге, и немного времени спустя они верхом направились к городу. Лошадь грустно косилась на укрощённого быка, тогда как седоки вели приятельский разговор.

– Чтобы ни спросила, ты знай, повторяй: “Был пьян, ничего не помню”, – учил стрелок рыцаря, как отвечать принцессе. – Запомнил?

Рыцарь с горьким вздохом понуро кивнул.

– А ну-ка повтори, – настаивал Антип.

А карета принцессы в это время уже влетела в городские ворота. Кучер не оправился от испуга, продолжал нахлёстывать хрипящих взмыленных иноходцев, и карета шумно проносилась улицами, оставляя позади беспорядочный лай возбуждённых дворняг. Треволнения войны с чудой-юдой остались позади, и народ отовсюду глазел на необычную карету, гадая, кого и откуда она везёт.

Кучер осадил коней только перед царскими палатами. Прибытия кареты ждали, напротив дверцы выпячивали колесом крутые груди, в знак почётного приветствия вытягивались десять красавцев стрельцов дворцовой стражи. Дверца кареты распахнулась, откинулась ступенька, и на неё ступила туфелька хорошенькой ножки принцессы Люсианы. Подкрутив крашенные усы, принцессе поспешил подать руку разодетый главным вельможей дворецкий.

– Мой доблестный рыцарь спас меня от разбойников, – вытирая батистовым платком слезинку на щеке, с подножки пожаловалась принцесса дворецкому. – А сам погиб.

Быка оставили у дуба в лесу, для виду привязанным за рога верёвкой к дереву, а сами на лошади рыцаря выехали из опушки. Рыцарь сидел за спиной Антипа и повторял с различными выражениями лица и голоса:

– Был пьян, ничего не помню. – Он вздыхал и опять заучивал наизусть: – Был пьян, ничего не помню.

Под его бормотания они въехали в городские ворота, не обращая внимания на толпы потрясённого избытком событий народа, направились прямо к царскому дворцу.

Первым делом их представили самому царю. Царь Гаврила сидел в тронной палате, на радостях, что вновь видит лучшего своего стрелка, был строг, но справедлив.

– Вернулся? Осознал свою неправду?  – с трона первым делом обратился он к Антипу. – Обещай выполнить любой приказ. Тогда мир.

– Что же, все твои приказы выполнять? – возмутился Антип.

– Ну… не все, – согласился с возражением, попросил царь. – Однако самый первый приказ, обязательно!

Антип сморщился лицом, будто надкусил кислое яблоко, поискал что-то в расписном сводчатом потолке. Вспомнил, как ему было скучно в лесу. Наконец выговорил неохотно:

– Ладно. Будь по твоему. Обещаю.

Царь аж с трона привстал. Довольный, потирая руки и произнеся: ”Так-так”, – он спустился к рыцарю, взял его под локоть.

– Твоя принцесса, а моя племянница, в баньке. Парится с дороги, – добродушно объяснил он рыцарю. – А давай-ка я тебя представлю пока дочери. Страсть как ко всему иностранному горяча.

Раскрылись створки дверей, как будто к слову царя Гаврилы впустили царевну Марфу в сопровождении мамки. Рыцарь Альберехт лишь только глянул на царевну, и словно язык проглотил. Затем с обеими ладонями у сердца, вроде безумного, прыгнул ей в ноги, с колен пожирая взором. Куда и грусть подевалась.

– О-о, несравненная красавица, – проговорил он, снова обретая дар речи. После чего с жаром выпалил: – Отныне только ты принцесса моего сердца!

В дверях разинули рты, застыли часовые стрельцы, а мамка, быстро сообразив о причинах и следствиях, вполголоса сделала здравое замечание:

– Оба ж длинноносые. Может в этом ему вся красота.

Царевна Марфа зарделась, щёки у неё зарумянились, она смущённо потупила взор, искоса с явной благосклонностью разглядывала рыцаря Альберехта. Удивлённый и умилённый царь Гаврила хлопнул в ладоши и вымолвил, разом решил дело:

– Благословляю вас, дети мои!

После чего быстренько оставил молодых с их особенными разговорами, и правду сказать, не всем понятными и интересными. Он поспешил в дворцовый сад, где возле бани для принцессы был уже накрыт для чаепития большой стол, благоразумно посчитав полезным до времени ничего не говорить ей о появлении рыцаря.

Солнечная тень от усеянной зреющими плодами яблони падала на дубовый резной стол, украшенный серебряным самоваром и фарфоровыми чашками, всякими фруктами и сладостями, пряниками и печеньем, вареньями на любой вкус. Принцесса раскраснелась после бани томной красавицей, была в лёгком голубом платье, сидела в кресле напротив царя Гаврилы и, утончённо отстранив мизинец, глоточками запивала то, что птичкой откусывала от медового пряника. Царь Гаврила такого отношения к еде не одобрял, однако помалкивал, налегал сам на варенья и орехи в меду. Над столом порхала бабочка, и принцесса томно отгоняла её, не позволяла сесть к сладкому. Она в очередной раз отмахнулась от бабочки, сыто вздохнула и сообщила, как бы между прочим:

– К вечеру мне надо ехать дальше.

У царя Гаврилы от изумления у открытого рта застыла ложка с клубничным вареньем. Бабочка опустилась на ложку, затем вспорхнула, перелетела ему на голову. А принцесса перечисляла, загибая для помощи словам пальчики:

– Ещё предстоит заехать к подруге, царице Грузийской. Потом посетить кузина, принца Швейского. Потом двоюродного дядю, короля Полийского. Потом противную кузину, принцессу Саксойскую. И ещё, и ещё, и ещё дядюшек, тётушек... Затем надо сделать визит политеса к султану Дарданейскому...

В голове у царя Гаврилы все эти перечисляемые имена и лица закружились хороводом, словно некое многорукое и многоголовое страшилище. И когда она смолкла, он с облегчением закивал головой:

– Раз так, конечно, конечно.

К тому же он вспомнил, что ни к чему ей лишний раз встречаться с рыцарем, и не стал отговаривать.

– Проси, чего захочешь, – искренне выказал он намерение исполнить любую просьбу племянницы. – Всё для тебя исполню!

Принцесса подумала, прикинула и горько вздохнула, де, всё у неё есть, кроме самого необходимого.

– Вот только рыцаря у меня теперь нет, – пожаловалась она.

В тронной палате двое дюжих стрельцов вытянулись, истуканами застыли позади Антипа.

– В рыцари? Да ни за что! – возражал царю, упрямился Антип. – Это ж стать… хуже бездомной собаки!

Царь упёр кулаки в бока и гневно топнул.

– Обещание давал? Так вот тебе приказ! С сего же часа приказываю быть рыцарем!

Хотел Антип ответить, да лишь рукой махнул, дескать, делать нечего, обещание и вправду давал.

Часа не прошло, как нарядили его под рыцаря, отыскали среди старья и прицепили к поясу длинную шпагу. После чего вывели во двор, где слуги и поварята закончили нагружать карету в дорогу. Принцесса опёрлась о руку дворецкого, ступила на подножку и глянула на Антипа, который всем своим видом выказывал недовольство, с нарочитой неловкостью приноравливался взобраться на лошадь рыцаря Альберехта.

– Мне нужен влюблённый рыцарь, – заметила она капризно.

Дворецкий пальцем строго погрозил кое-как устраивающемуся в седле Антипу.

– Смотри ж! Покажи ей влюблённые политесы!

Не успела карета тронуться, как из верхнего окна дворца выглянули счастливыми голубками царевна Марфа и рыцарь Альберехт.

– Кузина, – прокричала царевна. – Я тебя не успела познакомить. Это мой жених!

Принцесса Люсиана ещё не закрыла дверцу и опешила от удивления и возмущения. Вдруг не выдержала наплыва чувств и заплакала в батистовый платочек.

– Коварный! Клялся в вечной любви...

Затем она вспыхнула от приступа гнева, высунулась из кареты, потрясла рукой с платочком в сторону неверного Альберехта.

– Никому б не сказала, как ты бросил меня разбойникам! Теперь вся Европа узнает!  Меня спас мой новый  рыцарь, и он лучше тебя! Попомнишь меня ещё!

Не прощаясь с остальными, она захлопнула дверцу, и кучер стегнул коней так, что они помчались вон со двора. Собаки, куры разметались с их пути. Грустная лошадь рыцаря по привычке следовать за каретой рванулась за нею, да Антип натянул поводья. Однако воспользоваться ссорой царственных кузин и отстать от принцессы ему не удалось. Ловко брошенная рыцарем Альберехтом лютня шёлковой верёвкой захлестнула шею стрелка, корпусом звучно хлопнула по спине, а широкополая рыцарская шляпа следом за лютней пролетела от того же окна и опустилась ему на голову, накрыла глаза. Только Антип выпустил поводья, чтобы освободиться от шляпы, как лошадь сорвалась с места и помчалась нагонять карету, оставляющую за собой облачко уличной пыли.

Царь Гаврила проводил взором спину своего лучшего стрелка, пока тот не исчез из виду, и смахнул слезу.

– И как тебе будет на чужбине, Антипушка? – вымолвил он. После чего отвернулся к весело виляющей хвостом гончей Охапке и здраво успокоил себя: – Да она, видать, девка боевая. Не даст тебе пропасть.

Карета, за нею конь с Антипом пронеслись за городские ворота и устремились к лесу.

Шляпа закрывала глаза Антипу, и чтобы не свалиться при лихой скачке, он припал к гриве лошади, крепко обхватил лошадиную шею. Таким его и увидел привязанный к дубу бык чудо-юдо. Верёвка рывком натянулась, хлёстко лопнула, и бык с её обрывком на рогах ринулся следом за каретой и своим победителем.

К  лугу со стогами желтеющего сена карета выкатила из леса прогулочным ходом. За нею брела грустная лошадь, покачивала Антипа на своей спине, а сзади не отставал от них бык чудо-юдо. Принцесса Люсиана опиралась локтем о дверцу, кулачком подпирала щёчку и слушала стихи,  которые вымучивал Антип.

– А глаза твои – спелые вишни,

  Поразили меня и быка...

– Ах, как это пасторально! – прошептала принцесса мечтательно.

Она сама себе представлялась милой пастушкой. Антип-стрелок играл ей на свирели, а вокруг, на усыпанной ромашками лужайке резвились белые козлята, и она клала на рога чуде-юде цветастый венок.

Антип продолжал между тем:

– ... И слагаю весёлые вирши,

Потому что влюбился в тебя.

– Ах, – опять сорвалось с алых губ принцессы, – у  меня никогда не было такого чудесного рыцаря.

И она томно улыбнулась предстоящему долгому путешествию, которое обещало подарить много необыкновенных впечатлений.

1992г.