ПОРУЧЕНЕЦ ЦАРЯ (трилогия)

13. Тайный сговор

Размытый в очертаниях серп месяца бледно просвечивался сквозь ленивые и медлительные облака, колдовски притягивая к себе все обращённые к небу взоры. Возле угловой башни Кремля, поверх тёмной зубчатой стены застыл облик часового стрельца с бердышом в реке, как будто его зачаровал этот серповидный небесный знак, и он так и окаменел на камне. До полуночи оставалось часа полтора, и некоторые окна дворцовых построек ещё янтарно желтели от горящих в комнатах свечей и светильников. Безветренно тихая, сумрачная и одновременно загадочная ночь, казалось, усыпляла бдительность власти и поощряла заговоры, предательства, измены, и чудилось, за теми окнами витал дух дьявола искусителя, который не давал заснуть недовольным, раздувая страстное желание плести коварные сети всевозможных козней.

Вдруг в разных местах огромного кремлёвского двора послышался топот молча бегущих стрельцов, будто проснувшихся от внезапной тревоги и вроде сторожевых псов рыщущих по всем углам и укромным закоулкам. Борис Дракон тихо, но достаточно отчётливо стукнул навесным кольцом по дубовой и видом прочной двери раз, другой и прислушался, надеясь расслышать, что происходило в глубинах помещений больших палат боярина Морозова. Он слегка вздрогнул, когда вдруг против уха приглушённо звякнула щеколда. Дверное оконце приоткрылось, выпустило ему в лицо неровный свет поднятой свечи, за язычком пламени которой ею же высвечивался в полумраке точёный изгиб мужского носа с близко посаженными у переносицы чёрными, сверлящими ночного гостя глазами.

– Я с сообщением от Плосконоса, – встревожено произнёс Борис в самое оконце, укрываясь от слепящего огня ладонью в замызганной кожаной перчатке. – Откройте. Меня ищут люди Матвеева.

За дверью колебались, глухо и невнятно обменялись мнениями. Потом недовольно заворчал выдвигаемый засов, и тяжёлая дверь приоткрылась до щели между нею и толстым косяком. В щель недоверчиво выглянул коренастый опричник, первым делом осмотрел засохшую грязь на сапогах незнакомца, пыльный шерстяной плащ, до колен прикрывающий одеяние мышиного цвета. Затем уставился в измазанное потом и пылью лицо Дракона, как будто оно ему что-то напоминало и он пытался вспомнить, что же именно. Помедлив, скинул цепочку и увеличил щель, чтобы осмотреть его получше. Борис сунул носок сапога в щель, с помощью ноги рванул на себя край двери и толкнул опешившего ночного охранника, ринулся внутрь. Он очутился посредине слабо освещённой передней так быстро, что второй опричник не успел вооружиться, однако сообразил захлопнуть дверь, быстро вдвинуть засов и закрепить его скользнувшим в ушко крючком. Оба охранника решили, что поздний гость попал в ловушку и никуда не уйдёт, схватились за кинжалы, но не знали, как поступить с ним. Из растерянности их вывело появление наверху лестницы высокого мужчины с широкоскулым грубоватым лицом, одетого, как и они, в серую одежду, с серебряным шнурком десятника на суконном полукафтане. Десятник пронзил всех подозрительным взглядом, безмолвно желая узнать, отчего возник необъяснимый шум.

– Никто не видел, как я вошёл, – обратившись к нему, заверил Борис вполголоса.

– Он сказал, что от Плосконоса, – оправдываясь, вмешался охранник у двери.

Десятник наверху присмотрелся в неожиданного гостя внимательнее.

– И где же сейчас Плосконос? – спросил он небрежно, но так, что нельзя было не ответить.

– На самом деле я не знаю, – признался Борис Дракон без тени смущения. – У меня в Кремле свои дела, и мне надо скрыться от людей Матвеева. Я слышал, в этом доме могут помочь выбраться за пределы крепостных стен.

Оба охранника возле него насторожились, они ждали только знака десятника, чтобы наброситься на чужака. Однако десятник такого знака не дал. Неспешно спускаясь книзу, сказал, будто такие происшествия случалось нередко и он привык оказывать помощь всем, кому это было необходимо:

– Есть ход. Под землёй и к реке.

Он завернул в темноту под лестницей и жестом предложил неожиданному гостю следовать за ним. Борис не заставил приглашать себя дважды. Отперев замок, десятник поднял смазанный железный засов, но сразу открывать подогнанную под низкий сводчатый вход и обитую железом дверцу не стал, подождал охранника, пока тот зажёг от горящей свечи другую, принёс и передал ему. Будто невзначай осветив лицо гостя, он потянул на себя дверное кольцо, и дверца провернулась с тихим поскрипыванием, а за ней показался спуск в подземелье.

Мрачный зев, из которого дохнуло сыростью колодца, полого уходил вниз, где царила непроглядная темень и где с каменных ступеней шмыгнула напуганная светом тощая крыса. Чтобы спускаться туда, надо было пригибаться под выложенным старыми, щербатыми кирпичами сводом. Десятник подал пример, нагнулся и ступил на затёртые подошвами камни спуска, на которых, как про себя отметил Борис, не было пыли или налёта мусора и не оставалось каких-либо отпечатков ног. Сделав вывод, что подземельем пользовались довольно часто, возможно по нему приносили в дом воду, Борис с показным доверием последовал за ним. Сойдя несколькими ступенями, можно было распрямиться, а там, где ступени заканчивались, ровный свод позволял идти под землёй в полный рост. Дверца позади гулко закрылась, и слабый сквозняк исчез, перестал играть пламенем свечи. Десятник высвечивал подземный ход впереди и шагал уверенно, оживляя стены своей отбрасываемой на них несуразной тенью.

Словно глухонемые, оба спутника подземелья не произносили ни единого слова. Ход завернул вправо, за округлым углом выводя к небольшой, вытянутой пещере, и пройдя вглубь, они очутились у выложенного камнями, местами измазанного склизкой плесенью обрыва. За обрывом была заполненная водой, некогда вырытая в земле огромная чаша. Поверхность застыла зеркальной гладью, тёмной, словно омут с нечистью, на первый взгляд казалась застоялой и неподвижной. Но присмотревшись, Борис убедился, что вода была прозрачной и чистой, и проточной. Она просачивалась от подземного ручья в выложенное камнями углубление, а в дальней стене поглощалась чёрным мраком. Очевидно, пещера и чаща с запасом свежей воды осталась от времен, когда Кремль служил крепостью и должен был выдерживать длительную осаду.

– Туда, – указал к мраку десятник.

Тёмная гладь зеркально отразила, как он передал Борису свечу, и тот сделал несколько шагов вдоль обрыва, пока не осветил тупик стены и лишь над водой низкий и узкий кирпичный свод. Борис ожидал нападения, но не видел, чтобы десятник обнажил оружие или изготовился ударить и на мгновение отвлёкся на тщательный обзор пещеры, напрасно ища в ней продолжение хода. Накинутый сзади, перед глазами мелькнул шёлковый толстый шнурок и впился бы в горло затягивающейся на шее петлёй, не успей он рывком просунуть под него указательный и средний пальцы. Десятник рванул за концы шнурка, потянул из всей силы, от напряжения горячо дохнув ему в затылок. Локтём руки со свечой Борис ударил его под рёбра, тут же лягнул в голень. Обронённая им свеча упала на землю, но не погасла. Она слабым мерцанием освещала ноги мужчин, которые топтались, вскидывались для ударов, помогали рукам бороться не на жизнь, а насмерть. Наконец две ноги взбрыкнули, под падение капель крови обмякли и подогнулись в коленях. Судорожно опрокидываясь к свече, десятник с сипящим всхлипыванием схватился за кровавое месиво разорванного пальцами горла, толчок противника изменил его падение, и он плюхнулся не на свечу, а в воду.

Борис постоял у тёмной чаши, с дрожью в руках остывая от схватки. Потом опустился на колено, обмыл водой окровавленные пальцы, подобрал свечу, а когда она разгорелась, посветил на водную поверхность. Она последний раз взволновалась судорожным подёргиванием тела десятника и стала успокаиваться. Труп медленно повлекло под нависший над водой каменный свод. Борис растёр пылающую от больших царапин шею, осмотрел место борьбы и, досадуя на собственную небрежность, подобрал шёлковый шнурок. Если бы он заметил у десятника оружие, не позволил бы ему так безнаказанно приблизиться к спине, а вот об удавке не подумал и едва не отправился на вечный отдых.

На всякий случай обследовав всю пещеру, он других выходов не обнаружил и вернулся обратно тем же ходом. Поднявшись ступенями, убедился, что дверь не заперта и задул свечу. Под тягостное поскрипывание дверных петель, он выбрался из темноты, сам прикрыл дверь и опустил засов. Оба охранника сидели на лавке за угловым столиком, один из них закрывал грудью огонь единственной свечи, отчего большая часть прихожей была погружена в полумрак, и они прислушивались к коротким приказам, которые снаружи вполголоса отдавал разводящий стрельцов по дозорным постам строгий полусотник. Борис скинул плащ и сунул его под лестницу. Ростом и телосложением он мало отличался от убитого десятника, а его одежда была такой же, как и у опричников.

– Поплыл, – хрипло, как если бы ещё не отошёл от тяжёлой схватки, произнёс он с мрачным удовлетворением. Сплюнул и, отирая губы, так прикрывая часть лица, появился у лестницы. Ступая на неё, он надеялся, что охранники не станут всматриваться в его спину, однако был готов броситься на них, если обман раскроется.

Его уверенность, с какой он поднимался наверх, притупила их бдительность, и они ни разу его не окликнули и не подняли тревоги. Мягко проходя мимо комнаты, из которой в проход узкой полосой струился бледный свет, он увидал в ней пятерых опричников, увлечённых игрой в кости. Никто не обратил на него внимания, и он бесшумно удалился вглубь прохода. Окна, через которое можно было бы выбраться из этого большого дома, он не обнаружил, но за резной дверью напротив подвешенного к стене золочёного светильника послышался невнятный разговор. Он приник к ней и смог расслышать почти все произносимые слова. Первому голосу возразил другой, и разговор пробудил в нём любопытство. Он вытянул из пришитых по бокам сапог кожаных ножен длинные четырёхгранные ножи и про себя решил, что будет слушать говорящих столько, сколько ему позволят охранники.

За дверью, к которой прислонил ухо Борис Дракон, была просторная рабочая комната Морозова. Сам Морозов по-хозяйски сидел за украшенным резьбой и слоновой костью столом, на котором в золочёном подсвечнике догорали две свечи. А гостями присутствовали отец его молодой жены, старшей сестры царской супруги, Илья Милославский и уволенный царём со службы, лишённый выгодной должности кремлёвского дворецкого князь Львов. Оба устроились в резных дубовых креслах, на мягких, обшитых зелёным бархатом подушках против стола хозяина, но в удалении от него, у стены, где мрак побеждал свет, отчего казались порождениями тьмы, привычно явившимися к нему за советом.

– ...Родовитые и знатные бояре ему больше не нужны, – выговаривался князь Львов, забавляясь с игривой обезьянкой. – Он глуп, как эта обезьяна, не понимает, что мы столпы, опора государства и власти. Подруби нас, и всё опять рухнет в Смуту. – Он небрежно сбросил обезьянку с колен на пол, встал с кресла. Обезьянка тут же вскочила на его место, уселась в нём, посматривая на каждого из людей, словно желая понять, что же их волнует. – Он хочет развалить государство, – продолжил Львов, уже вышагивая по комнате. – И мы обязаны ему помешать. Если понадобится, то любой ценой.

– Он хочет с помощью обязанных ему своим возвышением дворян отстранить нас от власти... и связанных с ней доходов, – спокойно, умно и цинично поправил его Морозов.

Львов остановился, словно ему нечего было добавить и вышагивать стало ни к чему, вернулся к креслу. Подхватив обезьянку, он развязно поправил мягкую подушку и устроился на ней так, как показалось удобнее. С минуту Морозов молчал, не знал с чего начать.

– Я послал верного человека на Волгу, – всё же решился он объяснить им свои намерения, чтобы сплотить надеждой на изменение положения дел в их пользу. – Пусть мутит казаков. – Морозов поднялся из-за стола, и пламя огарков заколыхалось. Он подошёл к окну, выглянул на ночной Кремль, как будто набираясь сил и воли от вида близости средоточия государственной власти. В голосе Морозова послышалась затаённая угроза: – Ты прав князь Алексей. Царь пытается, как Грозный, с помощью дворян укрепить личное самодержавие. Он должен вспомнить, что из этого вышло. Великая Смута. – Он произношением выделил последние два слова. – Отец его был напуган свидетельством той Смуте, был тих, не лез в наши боярские дела, и государство стало крепнуть.

Смолкнув, он ждал замечаний.

– Отец его был основатель династии, не имел наследных прав. Потому боялся ссориться с нами, – возразил Львов. Потом с вызовом, однако и понизив голос, сделал обдуманный заранее вывод: – Да и с царём Алексеем тоже не было забот. Когда он был опекаемым нами ребёнком. С основателями династии и с детьми на троне вся власть у нас, у бояр. – И многозначительно взглянул на Милославского. – У нас уже есть малолетний наследник трона, а если царица разродится сыном, будет и второй. И... отец их матери мог бы стать опекуном...

Он внезапно прервал рассуждения, за которые можно было поплатиться головой, по звериному весь обратился во внимание, насторожился. За дверью без криков затопали, а топот остановил звон стали. Шум схватки за дверью затягивался, ожесточался, и первый раненый опричник разразился бранью. Милославский и Львов переглянулись. Морозов не по возрасту живо подскочил к столу и, пока возле подсвечника ворошил разложенные бумаги, на овале бледно освещённой щеки проступили капли пота. Он нашёл и выхватил маленькую записку, тут же подсунул к огню над огарком. Подрагивая в крупных, подёрнутых тёмными волосками пальцах, записка загорелась, и по мере расползания по ней неровного огня, дрожь пальцев боярина слабела, а к нему возвращалась прежняя вельможная самоуверенность. Огонь на глазах пожирал опасное доказательство его козней, он выпустил, что осталось от записки, и последний уголок её, догорая, падающим с дерева листом плавно опустился к полу. Бледный Милославский облегчённо вздохнул, но не смел оторвать взор от того, что ещё имело вид обугленного письма с какой-то опасной для них тайной. Морозов наступил на сгоревшую бумажку, раздавил в прах. Затем решительно приблизился к двери, властно распахнул на себя.

Борис Дракон с чрезвычайной быстротой и ловкостью вращал ножом и чужой саблей, отбивал клинки противников. Четверо опричников мешали друг другу, и ширина прохода позволяла ему не пропускать их за спину. Острый конец валяющегося в стороне ножа успел лизнуть крови, и пятый, обезоруженный после ранения этим ножом, охранник привалился к стене, стиснув зубы до напряжения в скулах, прикрывал окровавленной ладонью глубокий порез на бедре. Он злобно наблюдал за безуспешными попытками товарищей справиться с тем, кто его ранил. Морозов обеспокоено шагнул назад, и его люди ринулись на врага, чтобы оттеснить того от дверного проёма, не дать возможности прошмыгнуть в комнату.

Дракон мгновенно воспользовался их несогласованностью. Ловко достал носком сапога пах одного, ножом отбил саблю другого и, приняв на свою саблю разящие удары двух сабель остальных, втолкнул их в дверной проём прямо на боярина, чтобы, не мешкая, выскочить из ловушки прохода, живо побежать к лестнице. Держащийся за пах опричник отстал от троих сообщников, которые разъярёнными псами бросились за беглецом, побудив его с грохотом и треском спрыгнуть на лестничный пролёт.

Внизу лестницы Борису уже перекрыли спуск двое охранников парадных дверей; именно они впускали его в дом, а потому особенно желали выслужиться, чтобы уменьшить себе меру наказания. Не теряя ни мгновения, он перепрыгнул через перила, опустился на пол напротив дверцы входа в подземелье. Охранники внизу лестницы тут же кинулись, напали на него. Отбиваясь от яростного мелькания их длинных сабель, он отбросил нож, нащупал за спиной засов дверцы, приподнял из гнезда. С внезапным яростным рыком оттеснив противников к сбегающим вниз сообщникам, он отпрыгнул назад и рывком раскрыл дверцу. Под свист разрубаемого за спиной воздуха, нырнул в темноту зева, растворился в ней, слыша, как позади по ступеням затопали сапоги опричников. Первый оступился, на него налетели товарищи, и они повалились с проклятьями и грубой бранью мужчин, которые поранились о собственное оружие. Прежде чем там показался тревожный свет от свечи, Борис добежал до конца подземного хода, свернул к пещере. В ней была кромешная, хоть выколи глаза, тьма. Раздумывать было некогда, и он вслепую бросился к обрыву, где его запомнил.

Когда преследователи с горящей свечой выбежали следом, только растревоженная водная поверхность водоёма объясняла, куда пропал беглец. Волнение и рябь воды сгущались под низким каменным сводом. Они стаей кинулись туда. Тот, кто удерживал свечу, опустился на колени, наклонился с языком пламенем к самому низу свода. Свод нависал над водой и дальше постепенно понижался, – там вынырнула голова, едва не зацепилась макушкой о каменный выступ.

– Быстро к реке, – внятно распорядился держащий свечу и быстро поднялся, отчего язычок пламени внезапно сорвался с нити, и на опричников накинулась тьма, словно желающая стиснуть в своих объятиях пособница бежавшего лазутчика.

Чтобы не изранить друг друга, они попрятали оружие в ножны и, наталкиваясь один на другого, ощупью направились искать ход обратно в дом.

Борис плыл медленно, в напряжённом ожидании столкновения с препятствиями или неизвестными предметами. В темноте, к которой отказывались привыкать глаза, ему приходилось всё время поднимать руку, проверять, на каком расстоянии от головы мокрая слизь каменного свода. Дно было везде глубже его роста, свод же продолжал понижаться и в одном месте царапнул ему затылок. Вскоре он упёрся в каменный тупик, у которого наткнулся на труп десятника. Обнаружив под водой железную решётку, не раздумывая, погрузился к ней. Прутья были на ощупь очень старыми, ржавчина давно источила и обгрызла бока двух соседних: они с металлическим хрустом сломались от сильного рывка обеими руками, образовав дыру, в какую можно было свободно пролезть всему телу.

Вынырнув, он медленно вдохнул, наполнил лёгкие спёртым воздухом, и погрузился к дыре, пролез за неё, чувствуя, как за ним следом увлекается труп. Что было сил, оттолкнувшись ступнями от ещё целых прутьев, он поплыл под водой, удерживаясь у илистого дна, иногда касаясь его пальцами. Когда стало невозможным терпеть без дыхания, ему ничего не осталось, кроме как понадеяться на судьбу и устремиться вверх. Вырвался к свежему ночному воздуху он на расстоянии четырёх шагов от речного берега, на котором за тёмными очертаниями теряющих листья шапок деревьев, вырисовывалась безлюдная кремлёвская стена. Однако радоваться спасению было рано. Судорожно отдышавшись, он заметил за угловой башней отсвет пламени, затем там появились три факела, которые высветили пятерых мужчин в серых одеждах опричников Морозова. Они гурьбой заспешили к прибрежной дорожке, как будто сворой псов искали преследуемую дичь, следы которой только что потеряли. Они отсекали ему возможность выбраться на берег незамеченным, а от лодочного причала с плавными рывками заскользил по дуге и против течения похожий на светляка зажжённый носовой или кормовой светильник в сопровождении крошечных факельных огоньков. До слуха донёсся плеск вёсел, и светильник вместе с огоньками стал медленно приближаться. Борис Дракон опять вдохнул полной грудью и ушёл под воду, поплыл к противоположному берегу Замоскворечья. Он намеревался таким образом, подныривая и плывя под водой, пересечь реку раньше, чем его заметят из лодки, кто бы в ней ни были.

Высокий опричник стоял в той лодке возле укреплённого на носу светильника, всматривался в освещаемую им водную поверхность, но ничего подозрительного не углядывал. Двое гребцов непрерывно работали длинными вёслами, со скрипом гоняли их в уключинах, а на корме сидели двое их товарищей с факелами, тревожили воду падением смоляных капель, на что река отвечала сердитым шипением. Река была сонной, пустынной и, как будто, недовольной за то, что нарушалось её право на ночной покой.

– Не он ли? – вдруг тихо произнёс сидящий на корме слева.

Гребцы повернули, куда он показал факелом, и лодка устремилась наперехват к странному пятну, увлекаемому медлительным течением. Высокий опричник на носу первым опознал погружённое в воду лицо мужчины. Он перекрестился, зло пнул бок лодки. Все сумрачно молчали, подплывая к трупу с безобразно растерзанным, будто вырванным клыками зверя, горлом. Безмолвно подхватили, втащили труп убитого Борисом десятника, и высокий опричник накрыл его своим плащом.

Ожесточённые находкой, они плавали в напрасных поисках убийцы до трёхчасового отбоя курантов Спасской башни.

Борис успел к тому времени отжать снятую одежду, вновь одеться, слегка обсохнуть при быстрой ходьбе и лодкой перевозчика вернуться к левому берегу. По условному слову, известному десятнику стрелецкого дозора у Боровицких ворот, он был пропущен внутрь Кремля и возле царской пушки встретился с Матвеевым. Вокруг них застыла мёртвая тишина.

– Когда выяснял о тайном подземном ходе, я случайно оказался свидетелем разговора Морозова с Милославским и Львовым, – тревожа её, переходя сразу к делу, тихо проговорил Борис.

– Значит, мне донесли верно, что Милославский и Львов скрытно вошли в его логово, – отозвался Матвеев.

– Да. И у него оказались не пять охранников, как обычно, а восемь.

Удивление Матвеева выразилось без слов, лишь правой рукой, приподнятой для немого вопроса: как же это тебе удалось слышать переговоры и вырваться живым.

– Мне пришлось убить их десятника, – продолжил Борис озабочено. – Теперь на меня устроят настоящую охоту, и не успокоятся, пока не растерзают, как волки.

Полковому голове его тревога была понятной.

– Они уже заявили мне, что на жизнь Морозова покушался шпион. Требовали, чтобы стрельцы помогли им в поиске у реки, – сказал он. Но затем успокоил: – Царь создаёт Приказ Тайных дел. Мы припишем тебя к приказу. Они не посмеют объявить войну тому, кто принят на царскую службу. Во всяком случае, открыто и безнаказанно. – После чего спросил о главном: – Так что ж тебе удалось подслушать?

Борис Дракон не стал дольше тянуть подробный отчёт, пересказал ему всё, что узнал.