ПОРУЧЕНЕЦ ЦАРЯ (трилогия)

7. Важное сообщение из Стокгольма

Непроглядный туман опустился на землю и, как ревнивец, плотно накрыл собой речную гладь, скрыл её от людских глаз по всему течению. В этот ранний час только по тёмным и неясным очертаниям можно было угадывать крепость на острове и суда у городской пристани. Казалось, нет такой нужды, которая способна вынудить решиться плыть в такой туман какое-либо судно. Однако холостой выстрел палубной пушки с низа течения гулко и далеко разнёсся над рекой, извещая о прибытии корабля из Стокгольма. В большой лодке у пристани зажгли смоляной факел, и с самым опытным лоцманом она отплыла ему навстречу, чтобы, вроде проводника в густой чаще, довести до места назначения, до причала.

Когда трёхмачтовый корабль наконец причалил, был закреплён толстой верёвкой, соединён с бревенчатым настилом трапом, и без спешки и суеты началась обыденная работа похожих на призраки моряков по стягиванию парусов к реям, на скрипучий настил стали сходить три десятка путешественников и купцов. Самым неприметным среди них старался быть протестантский пастор в черной широкополой шляпе, надетой почти до бровей и наклонённой чуть вбок и к носу. Ни с кем не обмениваясь знаками внимания или приветствия, он отделился на берегу от недавних спутников по морскому плаванию, большинство из которых удивились бы, что плыли с ним одним кораблём. Будто подгоняемый срочным поручением или вызовом к опасно больному члену своей общины, он торопливо зашагал прочь от пристани и от всего, что на ней происходило. На ходу он смотрел только под ноги, как если бы вдруг стал близоруким и боялся оступиться или споткнуться, и редкие встречные прохожие, которые возникали и исчезали в сырой мгле, видели лишь его шляпу, но никак не лицо под ней.

Город просыпался. На улицах попадались мастеровой люд, бюргеры из торговцев, которые направлялись по своим делам, и пастор стал одним из прохожих, не вызывал ничьего любопытства. Тем более что шёл он уверенно, хорошо зная куда, а в руках у него была небольшая сумка – единственная вещь, с которой он прибыл в Нарву. У парадной двери серого дома с двумя окнами на улочку, похожего на соседние, как капля воды на другие капли, он обернулся, удовлетворённый отсутствием в ближних окнах противоположной стороны улочки любопытных физиономий, выпрямился и предстал каменным домам и белесому туману капитаном Лёвенхауптом. После условного постукивания в дверь, она приоткрылась, и он юркнул за неё, как если бы его за ней давно ждали.

Треть часа спустя из этого дома молодцевато вышел темноволосый и узколицый адъютант коменданта крепости. Уверенная поступь, сопровождаемая на каждом шагу бряцаньем рукояти шпаги о серебряную обивку подвесного ремешка, никак не вязалась с тем, что можно было бы определить, как смущение от пережитой неприятности, которая произошла с ним позапрошлой ночью на главном городском празднике. Спустившись пологим берегом к реке, он окликнул перевозчика и, едва перешагнув в лодку, надменно приказал:

– Пошёл к крепости!

Лодка поплыла в сопровождении звучного хлюпанья вёсел о воду, направляясь к сказочно размытым очертаниям высоких башен. Удаляясь от города, она растворялась туманом, который будто хотел помочь сохранить тайну привезённого Лёвенхауптом важного сообщения коменданту гарнизона.

Туман хоть и был густым, продержался недолго. Постепенно он рассасывался, становился разреженным. И, как только он начал развеиваться, в крепости возобновились военные занятия, усиленные в связи с приготовлениями к Большой войне. Ни для кого не делалось исключений или поблажек, и комендант подавал всем наглядный пример личным усердием. Когда после двух часов таких занятий, разгорячённый, со шпагой в руке, он поднялся к себе в рабочее помещение, через проём напоминающего бойницу окна со двора доносились непрерывно повторяемые команды младших офицеров: "Лечь! Встать! Лечь! Встать! Мушкет к ноге! Вольно! К ноге! Вольно! Коли!" – и слышалась кучная возня тех, кто выполнял эти команды.

Положив шпагу на край стола, комендант подхватил из рук денщика влажное полотенце и принялся стирать пот с раскрасневшихся лица, шеи. Затем тем же полотенцем растёр под расстёгнутой белой рубашкой мужественно волосатую грудь. При этом он вышагивал по комнате, обходил гостя, который по-хозяйски сидел за его столом и с вялой задумчивостью делал неторопливые глотки красного вина, налитого из откупоренной бутылки в серебряную кружку. Между глотками гость отщипывал кусочки жареной курицы, которую принесли на серебряном блюде, и без какого-либо выражения отправлял их в рот. Комендант отдал полотенце денщику, жестом приказал ему удалиться.

– Утром я получил сообщение из Стокгольма, – остановился он против сановника, когда за денщиком плотно закрылась толстая дубовая дверь и они остались вдвоём. – Король, наконец-то, проявил волю к войне. Но почему в Польше, а не здесь? У меня не такой уж большой гарнизон, всего две с половиной тысячи солдат и офицеров, а он требует отправить ему тысячу. Молю бога, чтобы не узнали русские. Мне просто не с кем и не с чем будет защищать город, не говоря уже о наступательных действиях.

– Но, но, полковник, не преувеличивайте! – возразил сановник и вяло указал на оружие, которое он принёс с занятий. – У вас такая славная шпага.

Ганзейские купцы накануне привезли для гарнизона первые огурцы из Восточной Пруссии, с десяток наиболее свежих были в корзине на жёстком стуле. Комендант взял один, с хрустом надкусил. Сановник отметил про себя, что зубы у него крепкие и белые, с такими, действительно, самому хочется наступать и вцепиться в глотку какому-нибудь врагу.

– Русские узнают, – сказал он. Тяжело вздохнул и сыто откинулся на стуле с подлокотниками. На удивлённый взгляд прекратившего жевать коменданта, продолжил: – Я щедро плачу за ценные сведения. И получаю их. Агент царя уже здесь. Весьма ловкий малый. В Риге получил доступ к тайным планам генерал-губернатора графа Делагарди. Поверите ли? Через его жену. И мы даже не знаем, что он вообще успел разузнать.

– Слава богу, моя жена в Стокгольме, – рассеянно пробормотал комендант.

Понял, что сказал глупость, нахмурился и, забыв про огурец в руке, вновь зашагал по комнате.

– Что же мне делать, если русские решат напасть на Нарву?

На этот вопрос сановник ответил позже, когда после обстоятельного обсуждения других тем, комендант провожал его за пределы крепости. Миновав занятых во дворе муштрой офицеров и их подчинённых, они вышли за ворота и спустились к рукаву реки, туда, где сановника поджидала лодка с двумя солдатами. В нескольких шагах от лодки он приостановился, отчего остановился и полковник.

– Моя миссия завершена. Увы, уезжаю, – высказался посланник шведского правительства. – Теперь я могу представить королю доклад о том, что видел, а не услышал. Но не рассчитывайте, что король изменит решение о месте начала кампании и роли в ней вашего гарнизона. Вы спрашивали, что же в связи с этим решением делать вам? Я бы посоветовал оградить утечку сведений об отбытии части нарвский войск. В первую очередь тянуть с оплатой товаров русских купцов. Пусть это их удерживает здесь, как подвешенная на верёвке кость голодных псов. – Он на всякий случай пояснил коменданту, что имел в виду: – Вдруг кто-то из них через ваших поставщиков нечаянно вынюхает, насколько изменились закупки для гарнизона и сделает свои выводы. И захочет продать их русским воеводам. – К полудню от тумана не осталось и росы на траве, из облаков проглянуло тёплое солнце, и сановник как будто на минуту отвлёкся, полюбовался весенними красками природы. Затем продолжил: – Но делать это надо умно, с толком. Впрочем, – он слабо отмахнулся от чего-то невидимого, – какой уж там толк, когда начинается война. Она всё спишет.

Комендант сумрачно кивнул в подтверждение, что совет хорош и он примет его к сведению.

– А как быть с вашей польской подругой? – спросил он.

Сановник ответил не сразу. Он, словно опять забылся, наслаждаясь видом, какой являли ухоженный, всем обликом процветающий город по ту сторону рукава, голубая чистая гладь самой реки с её шаловливой игрой отблесками солнечных лучей, и буйная свежая зелень, которая разрасталась повсюду.

– Пусть отдохнёт в здесь, – распорядился он сухо. – Отъявленная интриганка со связями во многих дворах Европы. И предана своему королю душой и телом. Не знаю уж, чем больше.

Полковник воспринял распоряжение дословно, как приказ, и вспомнил про надкушенный огурец, который всё ещё держал в руке, с досады отбросил его в реку.

– Прощайте, полковник, – сказал переступающий в лодку сановник. – У меня в городе ещё одна важная встреча, и всё, отбываю в столицу.

Большая лодка с солдатами на вёслах быстро и легко поплыла к городскому берегу. Там сановника ожидала карета коменданта, которая не бросалась в глаза внешними излишествами. Поднявшись от берега к этой карете, он залез внутрь, устроился на жёстком заднем сидении, как будто не замечая, что в ней взъерошенным и понуро свесившим клюв вороном уже сидел чёрный пастор с опушенной головой. Не поднимая головы, не показывая укрытого широкополой шляпой лица, пастор закрыл дверцу, защёлкнул её и задёрнул занавеску на оконце. Кучер хлестнул кнутом над парой серых лошадей, и карета покатилась. Только после этого Лёвенхаупт откинулся и взглянул на того, кого воспринимал главным начальником.

– Наблюдаю за всеми местами, где можно узнать о численности отправляемых в Польшу солдат, – без предисловий, вполголоса сделал он краткий доклад знатному собеседнику. – Но пока ничего подозрительного не обнаружил.

Сановник не отвечал, и он тоже почтительно умолк.

– И лошадей, – задумчиво подглядывая в щель за занавеской, подметил сановник, когда они миновали кузнечный двор с весёлым перестуком молотков, точно сами по себе работающих над большим и выгодным военным подрядом.

Лёвенхаупт понял, что он имел в виду, и согласно кивнул, молча удивляясь, отчего сам не догадался об этом. Карета завернула за угол к городским воротам, и кучер в соответствие с полученным ранее распоряжением приостановил лошадей. Капитан Лёвенхаупт сдвинул шляпу на лоб, запахнулся в чёрный плащ и выскользнул из кареты. Она тут же рванулась вперёд, и, казалось, мягким толчком невидимой руки сановника откинуло на неудобном сидении.

– И лошадей, – пробормотал он повторно, размышляя, все ли ловушки приготовлены для поимки царского агента, на которого ему хотелось бы глянуть до своего отплытия.

К кузнечному двору, который привлёк внимание проезжающего в карете шведского сановника, спустя четверть часа после того, как карета миновала его, приблизился озабоченный Удача. Он шагал медленно и часто оглядывался на ведомого за поводья жеребца, тот следовал за ним, заметно прихрамывая. Они свернули с улицы во двор, под жестяную вывеску с отчеканенной мордой лошади, которая весело скалила зубы, сжимая ими подкову и как бы намекая, что вырвать прибитую здесь подкову не удастся ни при каких обстоятельствах.

Часть двора перед кузницей занимала карета польской графини, с её гербом и женскими изысками на сдвинутых, открывающих дверные оконца занавесках. Сама она сидела за оконцами на заднем, обитом синим бархатом сидении и всем видом показывала, что скучала в одиночестве. Но как заподозрил приятно удивлённый Удача, навострив уши, внимательно прислушивалась к разговору двух дородных бюргеров.

– ... А мой зять говорит, – уверенно и громко утверждал бюргер с надёжно прикрывающей лысину коричневой шляпой, – они получили срочный приказ наново подковать именно двести лошадей.

– А я говорю, шестьсот, – раздражаясь его ослиному упрямству, с не меньшей убеждённостью отстаивал своё мнение второй, упираясь в бока красными и волосатыми кулаками скотобойца и колбасника. – Они скрыть хотят, сколько желудком увезут на кораблях, чтобы мы не возмущались. Заказов от гарнизона станет меньше, а налоги повысят.

– Так может, шестьсот солдат, а двести лошадей? – насмешливо встрял в их разговор Удача, когда беспечно остановился возле кареты.

Бюргеры разом смолкли, посмотрели на чужака в их городе. В белой свободной рубашке и с фиалкой в петлице лёгкого камзола он, в их глазах, был похож на влюблённого или прожигателя жизни, не внушая ни доверия, ни уважения. Оба с гордым видом подданных шведского короля, достойных знания самой важной из военных тайн, покинули двор, вышли на улицу.

Графиня выглянула в оконце кареты, чтобы молодой человек её обязательно заметил. Он отпустил поводья жеребца, небрежно облокотился о дверцу, но вместо того, чтобы заговорить с ней, вдохнул запах фиалки.

– Сколько хорошеньких бюргерш останется вскоре без внимания солдат и офицеров, – прервала она молчание, которое становилось многозначительным. – В ухаживании за ними больше жизни, чем в свободе.

Она не скрывала, ей важно, каким будет ответ.

– В свободе меньше лжи, чем в обещаниях женщины, – он окинул её красивое лицо взором, в котором был намёк на скорбный упрёк.

– Не могу подковать лошадь, – вдруг забеспокоилась, стала объяснять женщина. – Бедняжка сбила копыто, а мой кучер ушёл и не возвращается.

Он вынул цветок из петлицы и, обращаясь только к лепесткам, сделал вывод:

– Какова госпожа, таков и слуга. Вчера она ушла в костёл и тоже обещала вернуться. А сама исчезла.

Графиня неожиданно для себя слегка покраснела.

– Но у неё могли быть свои маленькие женские тайны, – возразила она вполголоса. И вдруг забрала у него фиалку. – Так ты согласен служить мне? – И не дожидаясь ответа, как будто вопрос был задан между прочим, глянула в сторону кузницы, где раздавался звонкий стук молотков и молота по железу на наковальне. – Тогда докажи, что я в тебе не ошиблась. Узнай, куда отправляют часть гарнизона?

– В Польшу.

Ответ был небрежным, как если бы он не догадывался, зачем ей это понадобились.

– Вот как? – Ударив молодого человека цветком по носу, она насмешливо предупредила: – С сегодняшнего дня твои представления отменяются. – И тихо пообещала. – Тебе не придётся жалеть об этом.

– Отныне, моя госпожа, вы будете единственной зрительницей моих представлений. Что я должен для вас сделать в первую очередь?

Она засмеялась его шутливому поклону с приседанием и откинулась на подушки.

– Сейчас мне хочется узнать, так кто же был моим спасителем на лесной дороге? – Она из кареты следила за выражением его лица и глаз, надеясь, если не услышать, так обнаружить ответ и на этот вопрос.

Однако Удача не успел изобразить непонимание, обернулся на злобное рычание оскалившей клыки дворовой собаки. Бурая шерсть зашевелилась на спине псины, которая напряглась, уставилась на кучера графини, с кнутом в руке выходящего из полумрака кузницы. Привычный к войне с собаками, тот с угрозой взмахнул кнутом в её сторону, и она отскочила на безопасное расстояние, а злоба её вмиг переросла в полный ненависти захлёбывающийся лай.

– До завтра осматривать подковы не будут, – хмуро сообщил толстозадый кучер своей хозяйке главное из того, что удалось разузнать.

Не желая замечать Удачи, он залез на козлы.

– Не спросил, почему? – строго потребовав более полного отчёта, графиня наклонила голову к оконцу кареты.

– Заказ срочный. Всю ночь будут работать, – В подробности кучер вдавался с откровенной неохотой. – А почему, не говорят, ругаются.

– Видно, и мне не удастся заказать новую подкову, – заключил Удача. Он погладил морду жеребца. – Придётся тебе похромать до завтра.

Он повёл коня со двора, и на улице их шумно обогнала карета графини. Проводив её взглядом до конца улицы, он тихо заметил жеребцу:

– Любопытно. У какой же из лошадей сбита подкова? А?

Затем приподнял ногу, на которую припадал жеребец, выдернул у самого копыта сухую колючку. Неожиданно он почувствовал за спиной неладное. Вполоборота повернул голову и, скосив глаза, увидел капитана Лёвенхаупта в пасторском одеянии. Тот приостановился, внимательно и подозрительно следил за его действиями, затем подбородком указал на него однорукому отставному солдату, который выглядывал из раскрытого окна через улицу. Соглядатай кивнул, как будто подтвердил, что запомнил молодого человека, и отстранился в полутьму за занавеску.

Удача не спеша повёл коня прочь от кузнечного двора, размышляя над задачей, как можно выяснить нужные сведения иным способом.

Поздним вечером хозяин большой кузни сам зашёл в пристроенный к кузнечному дому тесный загон, намереваясь вывести последнюю из тех десяти лошадей, которым перековывались все копыта. В сарайчике с остатками прошлогоднего сена царила темень, и седеющий, крупный телом кузнец вздрогнул. Навстречу ему чёрным привидением выступил мужчина с надетой на голову личиной.

– Я готов хорошо заплатить за одну цифру, – холодно и глухо предупредил он широкоплечего и сильного кузнеца, когда оказался напротив, и их не могли услышать посторонние уши. – Мне нужно знать число лошадей, которые будут подкованы по распоряжению коменданта.

Кузнец отёр тёмным рукавом с красного и круглого лица обильный пот. Странный незнакомец не торопил его, ждал, давая время обдумать своё предложение. Как кот лапой, кузнец ладонью потёр за правым ухом. Затем сквозь зубы тихо назвал сумму.

– Это очень много, – возразил незнакомец, глядя на него в прорези личины светло-карими глазами, давно приученными видеть опасности и убийства, и положил левую ладонь в перчатке на рукоять боевого ножа в простых ножнах.

– Меня повесят без суда, если узнают, что выдаю такие сведения тому, кого следует выдать городским властям, – невольно отступая от незнакомца, начиная его побаиваться, всё же твёрдо настаивал краснолицый хозяин. – На меньшее не согласен.

Удача несколько секунд рассматривал его пристальным, изучающим взглядом.

– Ладно, – согласился он, поняв, что торговаться бесполезно. – Завтра к этому же часу деньги будут. Встретимся в твоей конторке.

Во двор заводили очередной десяток гарнизонных лошадей. Хозяин кузницы быстро вышел, чтобы не пустить солдат в загон, не позволить им заметить его похожего на разбойника гостя. А когда обернулся, с близким к мистическому испугом бросился обратно. Незнакомца не было ни в загоне, ни в сарайчике, как если бы ему являлся сам дьявол искушения. Правда, рама окна сарайчика, вроде как от порыва ветра, открылась и пристукнула о стену, однако он не мог представить себе человека, который был бы столь ловок, чтобы успеть добежать до неё и вылезти наружу в тихий проулок.

Проулок за сараем кузнеца выводил на соседнюю улицу. И на той улицы как раз в это самое время скоро шла простая горожанка, на беглый взгляд ничем не напоминающая польскую графиню. В накинутом на голову капюшоне она уже подходила к двухъярусному каменному дому польского священника, в котором уже была однажды, тогда именно, когда отправляла в Москву гонца с тайным письмом. Темнело, в домах загорались свечи и светильники. Убедившись, что кривая улица безлюдна, она мягко, одним пальцем постучала в окно возле парадной двери. В окно выглянула горничная и исчезла из виду, и дверь тихонько приоткрылась. Она без промедления вошла в мрачную прихожую. Худая, похожая на мышь, горничная юркнула из прихожей в гостиную, и оттуда быстро вышел ксёндз. Он приблизился к графине с плохо скрываемым беспокойством.

– Что произошло? – живо прошептал он, как будто ожидал услышать, что за ней гнались вездесущие недруги святой церкви. – Почему вы пришли?

Графиня глянула под лестницу. Они были одни.

– Это жилище верных католиков, – выглянув в окно и убедившись, что там нет ни души, успокоил её иезуит уже вполголоса.

– Из Нарвы отплывает к берегам Польши не меньше полка. Эти сведения точные, их мне удалось выведать у адъютанта коменданта крепости. Их подтвердил тот, – она на мгновение запнулась, – кому, кажется, можно верить. Адъютант сам не знает в точности, куда именно и начало ли это войны. Но надо срочно предупредить короля. Здесь краткие подробности, – она протянула иезуиту сложенную в полоску бумагу, уже опечатанную на стыке концов её личным перстнем. – Завтра должны прибыть корабли для погрузки солдат. Надеюсь, мне удастся разузнать новые сведения. Если даже мы не сможем увидеться, послезавтра не ждите меня, поезжайте в моей карете. Отправляйтесь с ранним открытием городских ворот. Вас, как слугу римского престола, они пока не посмеют задержать.

Она выражением голоса нарочито сделала упор на замечании, что его "пока не посмеют задержать", и иезуит невольно вспомнил ощущения от резкого дуновения ледяного сквозняка и поёжился. И всё же он ревниво изучал её, как будто засомневался в искренности женщины, смутно заподозрив в желании отделаться от него.

– Такой оборот – подарок царю, – наконец уступил он не столько ей, сколько услышанным от неё доводам. – Польский король должен узнать это неприятное известие как можно раньше. Но вы остаётесь среди еретиков-протестантов! – Он сцепил толстые пальцы перед нагрудным крестом, как будто заклинал её одуматься, взвесить последствия ещё раз. – От них с началом войны можно ждать любого насилия!

– И чем вы мне поможете? – холодно возразила она. – Тем же, чем при нападении разбойников? Поезжайте же. А я постараюсь здесь кое-что предпринять, как следует досадить царю. А потом... мне кажется, я смогу рассчитывать на чью-то настоящую помощь. – Она с удовольствием и хищницей улыбнулась своим мыслям, и снова посоветовала иезуиту: – Поезжайте рано утром. И скорее. Король щедро наградит вас за такую услугу.

Последний довод, казалось, окончательно перевесил чашу сомнений ксендза.

– Вы правы, я должен ехать, – заволновался он, увлекаясь соображениями о необходимости приготовлений к дальней и опасной дороге.