ПОРУЧЕНЕЦ ЦАРЯ (трилогия)

12. Гибель друга

Погоня возбуждала все чувства у преследователей и у преследуемых. Полчаса за Удачей и казаком неотвязной стаей гончих неслись пятеро драгун во главе с младшим офицером. Преследователи, казалось, были уверенны, что обязательно подстрелят или изловят подозрительных всадников, скачущих от них по безлюдной извилистой дороге, которая пролегла среди напоминающего о давнем пожаре редколесья. Но преследуемые стать их добычей никак не соглашались. Будто на крыльях вдохновения, их кони взлетали на холмы и пригорки, затем вместе с наездниками духами исчезали из виду драгун, пока те сами не преодолевали подъёмы дороги и не обнаруживали их вновь. Пистолетные хлопки и облачка белесого дыма, отрываясь от стволов преследователей и оставаясь позади, сопровождали лихую погоню. Однако высушенная полуденным солнцем земля охотно взбивалась копытами скакунов, поднималась лёгкой пылью, которая мешала целиться, и без помощи чуда нельзя было рассчитывать вырвать из седла хотя бы одного гонимого всадника или подстрелить коня.

У клинообразного раздвоения дороги Удача и казак разделились, и каждый потянул за собой часть шведов. За казаком помчались офицер и рядовой, остальные с унтер-офицером погнались за его другом. Те и другие вскоре потерялись за деревьями и пригорком.

Казак стал постепенно замедлять бег кобылы, успокаивая её неровный храп и дрожь. Потом развернул лошадь и пришпорил навстречу противникам, вынимая из ножен тяжёлую саблю и длинный кинжал. С лязгом стали о сталь клинки приняли удар клинков, сабля и кинжал отбили шпаги и проскочили между ними. Вновь повернув кобылу, казак в мгновение ока поменял оружие в руках, метнул кинжал в незащищённый доспехом бок драгуна, который открылся при развороте его лошади. Лезвие вонзилось меж рёбер, и одним готовым сражаться противником стало меньше.

– То дело, – подметил казак и, сощурив глаза, словно приготовившийся к решающему броску удав, добавил: – А теперь поглядим, чья кишка крепче.

Сабля опять очутилось в правой руке, и он стал быстро съезжаться с офицером.

На западе, за нитью зелёного леса по ту сторону озера, осталась видимой только половина от красного светила. Она выстлала к себе прямо по воде красную большую дорогу, как будто пыталась соединить тот, шведский берег, с этим берегом на землях Пскова и царя. Поглядывая на неё, передвигающийся верхом Удача ощущал себя бабочкой, которая наконец вырвалась из куколки. Полный опасностей кочевой образ жизни и размышления научили его разбираться в таких вещах. Переживаемое им настроение было следующей важной ступенью посвящения в новое проявление своей личностной природы. Это было сродни перерождению, а вернее, очередной подготовкой к перерождению после смерти. И желание временно оставить поприще лазутчика, было не спуском на ступень вниз, к прежнему состоянию духа и души, а шагом наверх, на следующую ступень посвящения, к более сложным особенностям мировосприятия и положения в окружающем мире. И этому нельзя противиться, иначе споткнёшься и погибнешь, неумолимо раздавленный судьбоносными обстоятельствами.

После схватки с драгунами при пересечении границы, он объезжал озеро с севера и теперь выезжал между стволами рыжих сосен к условленному месту возле устья хрустально чистой, прозрачной до дна речушки. Близ устья она замедляла течение, а дальше растворялась в заливе вытянутого и, как море, безбрежного на юге озера.

Две лошади стояли в воде, обмахивались хвостами, припадали к глади озера и тревожили её губами. Удача спрыгнул на песчаный берег, отпустил жеребца, и тот зашагал, присоединился к ним. Полька и казак расположились на пологом и зелёном от травы склоне. Присев на корточки, женщина наскоро перевязывала его товарищу предплечье, похожая на волчицу, зализывающую рану матёрому волку стаи. В простой одежде наездницы она вдруг предстала совсем иной, мало похожей на графиню, естественной, как окружающая природа, а потому естественно желанной. При его приближении казак здоровой рукой подобрал с травы серый парусиновый кошель, весело подкинул и поймал в широкую ладонь. В кошеле увесисто брякнуло серебро.

– Звучит казной офицера, – будто с укором насмешливо качнул головой Удача.

– Так сам подарил. Отказывался я, отказывался. Ну, никак! Пришлось взять.

Они засмеялись, переживая недавнюю погоню и схватку с драгунами.

– Ох, Сашка, – Удача присел рядом. – Везёт тебе на добрых дядей в военной одежде.

– Так я ж их перевоспитываю. Как злых псов палкой. – Он подмигнул товарищу, подбородком указал на женщину. – А тебе как удалось перевоспитать такую кралю?

Замечание не оскорбило её тщеславного самомнения, не покоробило панибратским тоном и смыслом. Она похорошела от странной, чувственной улыбки, поглядывала на Удачу с загадочным блеском в глубине синевы глаз. Казалось, она родилась именно для такой жизни и не спешила расстаться с ней.

Она закончила перевязку, и они решили в этом месте не задерживаться. Поднялись на коней, направились вдоль берега к югу, подальше от неспокойного приграничья, в котором рыскали ради грабежа шведские отряды. При попустительстве ливонских властей такие отряды начали нападать на купцов и опустошать в набегах русские селения, чтобы затруднить у границы снабжение войсковых частей вероятного противника. Шведский берег постепенно отдалялся, потом растворился меж вечерней мглой неба и тёмной водой. Псковское озеро стало представляться настоящим пресноводным морем. Солнце напоследок сверкнуло и пропало, и сразу показался бледный месяц. Лошади выказывали усталость: брели неторопливо, намекая своим наездникам, что пора бы уже позаботиться об отдыхе. Но на ночлег остановились, когда встретилась русская деревня, в которой смогли купить еды для ужина, хлеба и вяленой рыбы для предстоящего следующим утром длительного пути.

Ночь млела от тепла и неги. Низкие звёзды ясно мерцали в безоблачном небосводе. Кровь волновалась самим духом земли, бессознательным стремлением к продолжению жизни у травы, листвы деревьев, ощущением растворённых в воздухе любовных тревог птиц и всякой прочей твари, от комара на болоте и муравья в куче сухих веток до бессонно шатающихся лесом томимых тоской медведей и страстно танцующих рыб в воде. Молодёжь деревни развела большой костёр на поляне и устроила полночные языческие игрища. С потрескиванием сушняка в ярком огне костра сливались звонкие песни, тревожный смех девиц, их пронзительные визг и призывные выкрики. Со стороны опушки казалось, что подвижные тени охотно сопровождают участников хороводов и прыжков сквозь языки пламени.

Полька сидела меж корней высокой многолетней сосны. Она привалилась спиной к её толстому стволу, пальцами, ладонями играла волнами мягких волос Удачи, с загадочной улыбкой и блеском в бездонных глазах удерживая его голову на коленях. Трава хранила дневное тепло, и он позабыл, что лежит, рассматривал куклу правдоподобно вырезанного из липы злого старика и пальцами проводил по дереву, как будто ослеп и на ощупь изучал мастерство резьбы. Необычная задумчивость и грусть в его лице пробуждала в женщине почти материнские чувства.

– Мальчишкой я верил, когда-нибудь вырежу из камня самого большого Будду, – произнёс он рассеянно. – И сделаю это лучше, чем мой названный отец.

– Где же это было? – проворковала женщина с желанием узнать о нём возможно больше.

– Далеко-далеко отсюда. – Он откинул голову на её коленях, чтобы увидеть глаза собеседницы. – Там горы подпирают снежными скалами небо, как будто только они и не позволяют ему упасть на землю.

– Я видела такое по пути в Вену.

Он искренне рассмеялся, словно услышал забавную шутку. Но не стал ничего объяснять.

– Какая ведьмочка! – отвлёк их нетвёрдый голос подвыпившего казака. Словно привлечённый к костру и пляскам лесной дух, он появился из-за деревьев в сопровождении полнотелой вдовушки средних лет. – А в своих поместьях поймала бы, так шкуру спустила. А?

Он подмигнул графине. Подхватил сбоку корней сосны бочонок, выдернул затычку и направил струю пива в открытый рот. Под ворчание струи кадык несколько раз подпрыгнул вверх-вниз, после чего он опустил бочонок, шумно выдохнул и утёр губы, будто наконец-то утолил многодневную жажду. Затем присел на корточки против графини. Уставился ей в лицо и, дразня, покачал чубатой головой, таким образом бросал вызов и предлагал всерьёз поспорить:

– Только поймать нас, ой, как ни просто!

– Саша, пошли, – нежно потянула его за рукав вдовушка. – Оставь их.

Он поднялся.

– Крышу вдовицы как, надо починить? – задал он им вопрос. И утвердительно ответил: – Надо! И утром займусь.

Он опять подмигнул товарищу и графине и позволил вдовушке увести себя к костру. Не дойдя до него, они повернули опять в лес. Хоровод остановился, временно распался, от него отделилась и быстро приблизилась юная девчушка. Длинная светлая коса болталась на левом плече, а лоб украшал венок из ромашек.

– Подержали? – живо воскликнула она, протянув руку за куклой злобного старика. – Теперь дохните на него! – А когда Удача дохнул, как она велела, выхватила куклу. – Теперь его надо кинуть в костёр. И ваше несчастье сгорит вместе с ним!

Она так же бойко, как появилась, убежала обратно, и там бросила куклу в огонь. Из пламени вырвался сноп искр, устремился к звёздам.

– Ну вот, – вымолвил Удача. – Теперь моё несчастье сгорело. Должно остаться счастье. Только не понятно, как я его узнаю, если не знаю, что такое несчастье?

Женщина в мягком изгибе спины наклонилась, коснулась его лба жаркими сухими губами. Отыскала губы и впилась в страстном желании. Им было неудобно. Целуясь со страстью нашедших друг друга любовников, они опустились на бархатное ложе из мха. А может и не мха, они уже не помнили этого, им было всё равно.

Приглушённые лесом крики мольбы и отчаяния, мушкетная пальба, раскатистое громыхание пушечного выстрела, за ним свист летящего ядра и близкий взрыв, треск ветвей сосны, напрасно пытающейся ухватиться кроной за соседние деревья и задержаться от падения – казались неожиданным кошмарным сном наяву. Расшвыряв свежескошенную траву, что укрывала его и женщину поверх дорожного плаща, Удача выбрался из стожка, из дурмана пахучего разнотравья, и утренняя прохлада дохнула на нагое тело, согнала остатки сна. Он живо отыскал в стожке одежду, в то же время посматривая на всю опушку небольшого луга и не обнаруживая ничего, что объяснило бы происходящее.

Прикрыв грудь плащом, графиня в сладостной неге утомлённой ласками львицы не без любования наблюдала за торопливым надеванием штанов своим любовником, проявляя завидное хладнокровие в отношении стрельбы и воплей, которые доносились от деревни. На узлах его мускулистой, по-змеиному гибкой спины она различала шрамы. Недавние рубцы отличались розовеющим цветом от давних, а все вместе они составляли своеобразную летопись его опасных приключений, которые будоражили её женское любопытство, тем большее, что он вряд ли рассказал бы о них. Но её отвлекли от этого, не лишённого прелести занятия.

Пронзительно дикий девичий крик раздался совсем близко. В просветах между тёмно-рыжими стволами высоких сосен показался русоволосый парень в наспех одетой белой рубахе, из груди его вырвалось окровавленное остриё дротика. Ноги его подогнулись в коленях, он зашатался, сделал несколько шагов и рухнул лицом в подстилку из сосновых колючек. Обезумев от ужаса и внезапного горя, за ним выбежала та самая девушка, которая ночью так весело отобрала у Удачи злобного резного старика и сожгла, освободив его от несчастья. Рослый шведский пехотинец, как будто оживший викинг в набеге, догнал её, схватил косу в сильный кулак и остановился, рывком прервал бег пленницы; но и с закинутой назад головой она казалось не чувствовала собственной боли, тянулась руками к телу парня, словно не желала верить в его смерть.

Уверенный в своёй безнаказанности пехотинец застыл от недоумения, когда заметил, что к нему бежит и прыгает оголённый по пояс незнакомец. От удара пяткой в колено ему с хрустом вывернуло ногу, и лишь тогда он нехотя выпустил косу девушки. Та как подкошенная упала на неподвижное тело парня, а пехотинец неожиданно быстро выхватив длинную шпагу, со злобным рыком от пронзительной боли в сломанном колене, которая заставила его припадать на ногу при каждом шаге, ринулся к безоружному наглецу. Промахнувшись несколько раз, он сообразил, что натолкнулся на серьёзного противника. Опыт помог ему быстро сменить тактику – не подпуская незнакомца на расстояние нового удара, он выжидал удобного мгновения, чтобы сделать резкий смертельный выпад. Шпага была в умелой руке, и Удача быстро осмотрелся в поисках камня или палки, однако не успел обнаружить подходящих. Внезапный пистолетный выстрел изумил его не меньше, чем солдата. Свободной ладонью швед медленно коснулся тёмной дырочки во лбу, пошатнулся и опустился на здоровое колено. Меж его пальцами просочилась кровь, дыхание его сбилось, и он судорожно засипел. Вырвав из слабеющей руки шпагу, Удача толчком ступни опрокинул его на корни сосны, после чего оглянулся.

Гордой амазонкой, ничуть не смущаясь своей красивой и стройной наготы, графиня выпрямилась у стожка, за облаком порохового дыма. Она опустила пистолет дулом к земле, и восхищение женщиной волной нахлынуло на недавнего любовника. Он тряхнул головой и волосами, как будто отгонял её чары, и бросился к деревне. На услышанный выстрел, на перехват ему волком выскочил из-за толстого дерева шведский солдат, такой же матёрый, как и убитый графиней. Увернувшись от взмаха его шпаги, Удача прыгнул грудь к груди, как клыком, полоснул по горлу наточенным лезвием своей, и солдат вытаращил глаза и захрипел, не успев понять, что произошло. Подхватив и его шпагу, бессознательно содрав с него и надев шведский камзол, Удача обежал высокий кустарник и увидел за деревьями первые горящие избы.

В шведском отряде, который терзал большую прибрежную деревню, на беглый взгляд было около двух с половиной десятков опытных солдат, три унтер-офицера и старший офицер. Четверо солдат охраняли толпу женщин, детей и молодёжи, оттесняли их к корабельным шлюпам, с явным намерением вывезти кораблём для поселения на другой, шведский берег, остальные грабили и поджигали всё, что им подворачивалось. Сам трёхмачтовый корабль, который привёз солдат для разорения и опустошения русского берега, застыл в утреннем безветрии на расстоянии полутысячи шагов от берега, погасив серые паруса и спокойно дожидаясь возвращения отряда с захваченными животными и пленниками.

Почти треть солдат суетилась вокруг избы с краю деревни. Из неё доносились лязг клинков, яростные проклятья. Двое зарубленных саблей шведов были оттащены от сорванных дверей, а возле сидящего на земле с простреленным навылет плечом опустился на колено товарищ, делал скорую перевязку. Трое солдат с горящими пучками соломы в руках бежали туда от соседних пылающих изб. Они подожгли соломенную крышу, и она сразу же запылала. Огонь скоро расползался по ней, охватывал со всех сторон. Лязг в избе прервался, из дверного проёма отступили один за другим двое пехотинцев, задний хромал, держался ладонью за рану на бедре, от которой по штанине расширялось липкое пятно крови. К ним присоединился унтер-офицер, и они стали полукругом в настороженной готовности больше никого не выпустить наружу. Остальные рассредоточились под окнами, у одного в руках был мушкет и тлеющий фитиль. Они будто обложили берлогу и выкуривали огромного медведя.

Чтобы не вызывать подозрений, Удача выбежал из леса молча, с холодным бешенством в глазах устремляясь к этой избе, догадавшись, что именно в ней был его друг. Шведский камзол на нём обманул солдат, они не сразу обратили на него внимания. Двоим у распахнутой двери это стоило жизни, он проткнул из, как цыплят на вертел, разом обеими шпагами. Лишь уже раненый в бедро успел шарахнуться от избы, благодаря чему, отделался рассечённой спиной.

– Сашка?! – закричал Удача в дверной проём, изготовившись отбиваться от нападения сбегающихся от окон противников.

Верх горящей крыши провалился внутрь, и вместе с повалившим оттуда густым дымом, как будто выбираясь из преисподней, на пороге возник казак. Рубаха его была изодранной, иссечённой и окровавленной, пораненные руки сжимали измазанные своей и вражьей кровью саблю и кинжал. Он пошатнулся, когда размахнулся для броска кинжала, и кинжал, мелькнув навстречу пехотинцу с мушкетом, который выскочил из-за угла избы, попал не в грудь, как он рассчитывал, на полклинка впился тому в локоть и распорол предплечье до кости. Солдат взвыл и выронил мушкет. Удача отбивался от четверых, оттягивал их от друга.

– Уходи в лес! – закричал он казаку.

Опираясь об источающие дым брёвна избы, казак послушно заспешил к ближайшим деревьям, и вдруг за углом дома шпага на выпаде пронзила его под ключицу. Он устоял на ногах, попытался развернуться и рубануть унтер-офицера, который подстерёг его, но тот выдернул шпагу и пронзил уже сердце. Туман начал заволакивать рассудок Удачи, когда он это увидел. Неистовая жажда мести и убийства хлынула в голову, оголила и обнажила чувства и ощущения дикого зверя. Он отдался превращению себя в сгусток нервов, прочувствовал себя королевской коброй и бросился на врагов, вмиг отвечая на малейшие движения противников, сам же не совершая ни одного лишнего и бесполезного.

Он превосходил их в ловкости, в сноровке, в невероятной способности избегать, казалось бы, верных ударов. Они терялись от его гортанных выкриков, ударов и ногами и шпагами. Прорвавшись к спешащему на помощь своим подчинённым унтер-офицеру, оставив позади двоих солдат смертельно ранеными, он за секунды распорол ему вены кисти со шпагой, отсёк нос и только после этого проткнул через подбородок в голову. Нечеловеческий вид его был страшен, тяжелораненые в ужасе отползали в стороны. Последний способный стоять на ногах противник выронил оружие, попятился и, развернувшись, кинулся от него к сбегающимся со всей деревни солдатам.

– Дьявол! Это дьявол! Берсеркер! – обезумев, завопил он, слыша, как сзади волчьими прыжками его настегает убийца.

Удача прыгнул на него, обхватив за челюсть, рывком сломал шею и подставил под нестройный треск пистолетной и мушкетной пальбы. Выпустив нашпигованный пулями труп, он ринулся к новым врагам. Одна из его шпаг с броска и короткого лета пронзила горло офицеру, другой он рассёк голову солдату, следующего ударом ступни в живот отбросил внутрь пылающей избы. От жуткого воя из огня своего товарища остальные дрогнули.

– Дьявол! – вновь подхватил кто-то. – Берсеркер!

Найдя столь очевидное объяснение тому, что видели, солдаты кинулись от убийцы врассыпную. Грязный от пота и пыли, измазанный кровью, со сверкающими обещанием смерти глазами, он показался им существом почти сверхъестественным, напоминая привычные изображения хозяина преисподней. Никто больше не думал сопротивляться. Он настигал то одного, то другого из убегающих, как смерть косой, валил их на землю, оставляя позади корчиться в боли и стонах.

Как будто ощутив перелом в сражении, из леса нестройной гурьбой появились угрюмые мужики с кольями, и их становилось всё больше. Преграждая солдатам путь, они набрасывались на них, забивали или поворачивали обратно к пылающим избам, действуя подобно загонщикам разбойных хищников. Они хотели свершить собственную месть, и Удача был им больше не нужен. Точно от сильного удара по щеке, он очнулся от умопомрачения, приостановился. Стал приходить в себя, и несколько волн болезненных судорог пробежали по всему телу. Он больше не вмешивался в происходящее, содрогаясь от бесполезной мольбы добиваемых раненых. Мужики не были воинами, для них не было пленных и чести, они избавлялись от чумы, которая разорила их деревню. И он был бессилен помешать этому.

Убитым сразу повезло в сравнение с теми, кого мужики молча, как глухонемые псы кольями загоняли в ад огня и кипения смолы, густого чёрного дыма пожираемых пламенем изб. Захваченные невольники заволновались у корабельных шлюпов, побежали от охранников, которым было уже не до них. Те забрались в шлюп, но было поздно, мужики ринулись к озеру, перевернули их единственную надежду на спасение, набросились на мечущихся в воде, и их отчаянные, обращённые к кораблю призывы о помощи захлёбывались под водой, пока не стихли.

Расправившись с грабителями, мужики как будто разом позабыли о них. Засуетились у пожаров, принялись спасать утварь, живность. Невесть откуда появлялись старики, женщины с детьми. Им словно и дела больше не было до трупов солдат, до Удачи. Никто не замечал его. Он потерянно присел возле тела друга, в котором не осталось и следа жизни.

– Сашка, Сашка, – проговорил он глухим, срывающимся голосом, и две слезы поползли из углов глаз, оставляя на грязных щеках полоски болотной мути.

Между тем на корабле так и не могли понять, что же случилось на берегу.

– Нарвались на отряд псковской дружины, – вполголоса неуверенно высказал догадку помощник капитана. – А у нас больше нет людей, послать им на помощь.

Мрачный капитан, который один наблюдал в подзорную трубу за избиением доверенных ему солдат и потерей всей добычи, плотно сжимал тонкие губы и, как будто не в силах был их разжать, не ответил на это предположение. Наконец, когда надежда на возвращение хоть одной шлюпки развеялась, как дым на ветру, он обернулся к помощнику и обоим младшим офицерам. Глаза его, казалось, готовы были метать молнии, выискивали, кого ими поразить, и офицеры не посмели попросить у него подзорную трубу, чтобы самим глянуть на берег.

– Мы ничего не могли предпринять, пока там были живые, – проговорил он, процеживая сквозь холодный гнев каждое слово, подразумевая под живыми единственно своих людей. И не терпящим промедления голосом приказал: – Зарядить пушки!

Исполняя приказы младших офицеров, пушкари рассыпались возле бортовых пушек, принялись заряжать их, по настроению капитана ожидая настоящего сражения. Однако он ограничился поочерёдным выстрелом из каждого орудия, как будто желая только огрызнуться и сохранить лицо, а главное наказание откладывая на потом.

Последнее белое облако медленно оторвалось от жерла крайней пушки, последний грохот выстрела пронёсся над озером, и последнее ядро просвистело левее густого чада догорающей деревни, гулким взрывом взметнуло кустарник вместе с обвешенными землёй корнями. В сотне шагов от этого места осёдланная лошадь испуганно дёрнула мордой и, перебирая ногами, рванула накинутые на сучок дерева поводья, но на графиню взрыв в стороне не произвёл серьёзного впечатления. В походном мужском одеянии и плаще, с двумя заряженными пистолетами за поясом, она ступила вперёд, к кромке прибрежного соснового леса, откуда ей было видно, что на корабле начали поднимать якорь и распускать паруса, признавая сражение законченным и проигранным.

– Теперь я знаю, кто ты, всадник с личиной на голове, – прошептала она, на минуту воскрешая в памяти звенья цепи событий за прошедшие две недели. И улыбка удовлетворения от пережитых волнений и от разгадки тайны поблуждала на её красиво очерченных губах.

Вернувшись к своей лошади, она поправила укреплённую у передней луки седла кожаную сумку Удачи, со всем, что в ней обнаружила. Поднялась в седло и удобно выпрямилась, направила охотно зашагавшую лошадь прочь от деревни, как будто перевернув последнюю страницу небольшого романа, с героем которого ей было дальше не по пути. Косые лучи утреннего солнца пронизывали испуганно притихший лес, и она удалялась в этих лучах, оставляя позади слабеющие отзвуки гомона деревни, занятая уже размышлениями, где и как удобнее и быстрее попасть к верным друзьям или союзникам польского короля, а от них и к нему самому.