ПОРУЧЕНЕЦ ЦАРЯ (трилогия)

10. Пленница в крепости

Неприятное утреннее происшествие с кровопролитным и позорным для его драгун освобождением иезуита, казалось, нисколько не испортило ни обеденного настроения командующего гарнизоном коменданта крепости, ни его намерения выглядеть в глазах польской графини гостеприимным хозяином. Войну ещё не объявили, и он не имел права расспрашивать и оскорблять подозрениями эту женщину. Хотя она была очевидным соучастником бегства иезуита, не тайного, а открытого, дерзкого, на глазах бюргеров и в её карете, – и такое случилось во вверенном ему королём городе!

Обеденные блюда, как обычно, приносились в его рабочее помещение в замке, и в этот день за его столом трапезу делили трое. Однако разговор между ними не клеился. Со стороны могло показаться, полковник молчал единственно по той причине, что отдавался поглощению вкусной ему пищи со всей серьёзностью, и не желал, чтобы его отвлекали от этого занятия. Изменение отношения к графине ощущалось только по поведению адъютанта, его помощника. Тот сидел напротив женщины и рассматривал её оценивающе, как вполне военную добычу, впрочем, отдавая должное и обеду. Томно подперев нежный подбородок оголённой до предплечья белой рукой с подчёркивающими женственность тела ямочками в локтевом изгибе, она тонкими сильными пальцами отщипывала кусочки обжаренной курицы и небрежно отправляла их в рот. Всем видом она показывала, еда её не развлекала, потому что ей скучно, надоело смотреть на обоих мужчин за столом и на денщика с белым полотенцем на руке, который стоял за спинкой высокого стула коменданта.

– Итак, я первая пленница в ещё не начатой войне, – прервала она тягостное безмолвие обращением к полковнику, вынуждая его ответить.

– Вы моя гостья, – объедая куриную ногу, нехотя проворчал он, будто раздосадованный необходимостью отвлекаться от сахарной кости пёс.

– Вот как? – она глянула на него внимательнее, и в её голосе прозвучала издёвка. – И я могу отправиться в город?

Комендант сделал вид, что не слышал вопроса. За него ответил адъютант.

– Боюсь, вам там небезопасно, – сказал он с вежливым вызовом. – Горожане очень возбуждены тем, что натворили ваши сообщники.

– Какие у меня там могут быть сообщники, если меня не выпускают отсюда? – возразила она холодно. – А если вы полагаете, я руководила ими через записки, то разберитесь со своими надсмотрщиками, выясните сначала, кого я подкупила. Без оснований же не обвиняйте меня в том, в чём я хотела бы участвовать, однако не участвовала. Раз я в тюрьме, относитесь ко мне, как к узнице, а не как к заговорщице.

– Это не тюрьма, – строго заметил полковник. – Это крепость.

– Ах, для меня теперь всё равно! Даже в тюрьме женщинам разрешаются прогулки по двору. Если это не тюрьма, я хочу прогуляться.

– Но здесь вам гулять ещё опаснее, чем в городе, – сказал адъютант. – У многих тяжело ранены их товарищи…

Можно было подумать, что у полковника сквозь зубы вырвался тихий стон. Будто очередное упоминание о позоре его людей вызвало приступ мучительной боли, которую он больше не в силах был скрывать. Он отбросил ножку в тарелку, вырвал у денщика полотенце.

– Можете приставить ко мне соглядатая, – довольная его нравственными мучениями заявила графиня, гордо вскинув породистую голову. – Вы не имеете права со мной так обращаться, пока наши короли не объявили один другому войны!

– Но ваши сообщники её мне уже объявили, чёрт возьми! – комендант отшвырнул полотенце назад, в руки денщика, и резко встал, побуждая встать и адъютанта. Он взял себя в руки, и холодно распорядился, обращаясь к нему. – Она будет находиться под вашим наблюдением. Пусть в пределах острова делает, что хочет, только не спускайте с неё глаз ни днём, ни ночью! Особенно ночью!

– Спасибо, полковник! – поднялась со стула и она. Голос её был звонким и торжественным, ей объявляли личную войну, и она принимала вызов. – Я не забуду вашей вежливости к знатной подданной польского короля.

Комендант заскрипел зубами, но ничего не ответил, отвернулся к окну, показывая, что она должна выйти.

Адъютант коменданта подал графине руку, чтобы помочь ей пройти между кромкой воды и большим кустарником, который препятствовал размыву течением почвы на косе в нижнем окончании острова. Она не пожелала воспользоваться предложенной им помощью, отвергла очередной знак его внимания, как делала везде во время прогулки снаружи внушительной размерами и представляющейся неприступной крепости. День был солнечным, жарким, однако постепенно набирал силу прохладный северный ветер. Там, вдали, откуда он дул и где синее небо касалось зелёной полоски леса, собирались тёмные грозовые тучи, предвестники скорого приближения смены погоды. Однако величественная крепость, словно бросала надменный вызов природе, обещала укрытие от любого разгула стихии, и вблизи неё предстоящее ухудшение погоды не вызывало чувств беспокойства. Полька и её сторож обошли весь берег острова и тропинкой неторопливо взошли по обрывистому склону к обитым медными листами воротам. У ворот они обождали, пока солдаты разгрузят большую восьмивёсельную лодку, перенесут на берег, а потом в крепость запасы продовольствия – мешки с мукой и сухарями, мясные туши, корзины с рыбой и сырами.

– Не правда ли, вы и я как будто отрезаны от всего грешного мира? – не то серьёзно, не то в шутку доверительно сказал адъютант, прерывая затянувшую игру в молчаливую неприязнь. – Поверьте мне, война опасное занятие, неизбежное зло. Пусть их воюют. А мы здесь как... Да, как Адам и Ева.

Она расхохоталась.

– А это наш Эдем, – отозвалась она с высокомерием и обвела рукой очертания крепостной стены.

– Это место лучше, чем Эдем. Это крепость со многими удобными вещами, каких не было в Эдеме.

– Вы серьёзно? – глянула она на адъютанта с насмешливым любопытством, как будто увидела его в первый раз. – Вы полагаете, господь бог не додумался до строительства крепостей, когда создавал райский сад?

– Совершенно верно, – поддержал он заданный женщиной настрой разговора. – К вечеру начнётся гроза, и вы сами убедитесь, что в непогоду здесь совсем неплохо. Единственное неудобство, в ночную грозу могут явиться привидения. А мне поручено оберегать вас от всех посторонних, в том числе и от них.

– Вы что, опасаетесь, они станут моими сообщниками?

Она откинула красивую голову, чтобы подчеркнуть язвительность насмешки.

– Я опасаюсь за вас, – ответил он с лёгким поклоном.

– Привидений я не боюсь, – холодно ответила полька.

– Но здесь особые привидения. Самые страшные в Европе. Это же замок Ивана Грозного. Иоаннгород! А что может быть ужаснее привидений замков русских царей?

– Только привидения шведских замков, в которых содержат безвинных узниц.

Не позволяя ответить, она отвернулась.

Опустевшая лодка отплыла и направилась по огибающий город реке к видимой части пристани, а солдаты, как крупные двуногие муравьи, прихватили у берега последние корзины и, поднимаясь по тропе крутого склона, понесли их в крепость. Она и адъютант вошли за ними в крепостной двор, и ворота тут же были закрыты и заперты поперечными брусьями. Слева двора у отдельного входа в складские помещения тучный кладовщик озабоченно трогал нос и отмечал в записной книге всё, что заносилось мимо него в утробу тёмного зева. Он оторвался от своего занятия и уставился на красивую женщину, точно рассуждая, а хорошо бы и её записать в перечень доверенных ему крепостных запасов.

– Ждите меня вечером, – сказал ей на ухо адъютант, когда они приблизились в глубине двора к потемневшим от времени сводчатым дверям главной башни замка.

– Вы самонадеянный хам, – отозвалась она с презрением.

Он отстал и с обнажающей зубы плотоядной усмешкой смотрел на неё, пока она не скрылась за массивной дверью.

Она поднялась к себе и до сумерек бродила по комнате, как волчица в ненавистной клетке.

– Провести месяцы, быть может, год! Здесь?! – шептала она в отчаянии. И невольно вспоминая о заманившем её в эту ловушку шведском сановнике и слабохарактерном польском короле, ради которого она решилась довериться лжецу, повторяла с ожесточением в отношении слившихся лицами обоих: – Мерзавец! Мерзавец!

В сумерках, под стать её настроению, разыгралась непогода. Быстро потемнело. Свирепые порывы ветра завыли вокруг башни. Пронзительные вспышки молний синими всполохами раз за разом освещали комнату. Грохот близких громовых раскатов, казалось, раскалывал небо прямо над окном. Потом в кромешной мгле свирепый и косой ливень начал неистово исхлестывать стены башни, как будто наказывал её за ужасные прегрешения. Часовой наверху соседней башни, которая была вровень с её окном, сутулился под кожаным плащом и, казалось, его вот-вот смоет оттуда. Потом он пропал из виду, где-то укрылся от ветра и дождя.

Вдруг графине почудилось, что-то дважды стукнуло в оконное стекло. Она недоверчиво приблизилась, всмотрелась в непроглядную завесу воды и иссиню темень. Из темноты снаружи окоёма необъяснимо появилась рука в мокрой и чёрной кожаной перчатке, снова тихо стукнула по стеклу. Помедлив, женщина скинула щеколду, сделав это слишком решительно, чтобы скрыть испуг от растревоженных мыслей о привидениях. Пальцы снаружи толкнули раму, сами открыли окно. Сырой воздух ворвался в комнату, дохнул на свечу возле оконного проёма и сорвал её язычок пламени, оставив гореть только ту, что стояла возле кровати. Полумрак, как неосязаемое чудище вполз из ночи, а за ним в окно влез мужчина в кожаном укороченном камзоле. Он втянул за собой емкую суму, которая висела через плечо на ремне, и сполз на руки на пол. Когда влез полностью, легко встал и распрямился во весь рост. Сначала вода с его чёрной одежды стекала струями, затем стала капать в лужу между сапогами.

– Мы ведь договорились. Сегодня вечером лишь вам одной я должен устроить какое-нибудь представление, – спокойно и вполголоса проговорил Удача. – И вот я здесь.

Улыбка блеснула в глубине его глаз, когда женщина с опасливым недоверием обошла его, выглянула наружу, где вокруг отвесной стены башни грозно бесновалась неистовая буря. Порыв ветра хлёстко бросил ей в лицо холодную дождевую влагу, а пелена дождя скрыла низ земли, и обращённый туда взор как будто погружался в мрачную пропасть, отчего вдруг замирало сердце. Она качнулась, отпрянула от окна, закрыла его. Наконец принялась серьёзно разглядывать молодого человека, узнавая и не узнавая одновременно. Догадываясь о её состоянии, он без объяснений начал вытряхивать из сумы на сухой пол штаны, рубашку, камзол, всё, как и на нём, чёрного цвета.

– Надевайте, – сказал он без обиняков. – Мне обещали хорошо заплатить, если вытащу вас из этой клетки. К тому же, король без вашей поддержки станет зайцем, а это сейчас ни к чему.

Последнее, что он достал из сумы, был моток длинной и в палец толщиной верёвки.

– Ну же! – настойчиво поторопил он графиню.

– Кому ты служишь? – с нескрываемой подозрительностью сказала она, отступая к кинжалу на кровати. – Кто тебе обещал заплатить?

– После, после... – он хотел шагнуть вперёд, но графиня схватила кинжал. – Ну, хорошо. – Он приподнял обе руки. – Ваш ксёндз. Когда я сегодня помог ему бежать из города.

– Ты лжёшь!

Он внезапно замер, словно был заслышавшим подозрительный звук диким зверем, и поднял указательный палец к губам, показывая, чтобы она замолчала. За дверью явно приближались шаги двух мужчин. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы женщина сообразила, где главная опасность, подтолкнула Удачу к кровати, и он быстро залез под эту кровать. Вспомнив про лужу возле окна, она в мгновение сбросила со стула дорогое атласное платье, затёрла и лужу и следы до кровати, успела сунуть платье в сундук прежде, чем звякнул сдвинутый наружный засов. Внутренний засов у неё убрали, и дверь раскрылась по желанию пришедших. Спальня осветилась из коридора горящими свечами медного светильника и бронзового канделябра.

Удаче были хорошо видны начищенные до блеска сапоги вошедшего офицера и его денщика. В комнате задвигались и заплясали тени, и самыми неспокойными были отбрасываемые двумя язычками пламени, которые колыхались при передвижениях держащего канделябр офицера. Денщик поставил на столик возле кровати поднос, судя по теням, с графином и какой-то едой. Тень офицера на полу жестом распорядилась удалиться, и он вышел, как глухонемой, не произнеся ни слова.

– Запри и меня, – пьяным голосом шутливо попросил адъютант приставленного к польке часового. Когда снаружи лязгнул засов, он обратился к графине: – Почему вы так затемнились, дорогая? Быть может, вы уже ждёте привидений? – Он поставил канделябр на столик рядом с подносом и одну за другой задул обе свечи. – Так и вправду лучше, – прошептал он заговорщически. – Будем ждать их вместе.

Бесшумно, как змея из кожи, высвобождаясь из камзола, чтобы остаться в свободной рубашке, Удача наблюдал, как сапоги офицера приблизились к подолу бархатного платья.

– Не бойтесь. Я не привидение, – произнёс офицер. – И готов доказать это.

– Вы пьяны!

Графиня зашипела от гнева и презрения. Дополнением к словам прозвучала звонкая пощёчина. Однако ей пришлось тут же воспользоваться своим умением становиться кошкой, когда надо сопротивляться объятиям сильного и уверенного в своём праве мужчины. Но странное дело, только адъютант расслышал за спиной подозрительный шорох, как ему уже пришлось вырываться из объятий сильной женщины. Грубо оттолкнув её, он развернулся, но оказалось лишь за тем, чтобы содрогнуться всем телом от удара кулака в живот. У него перехватило дыхание, и вскрик тревоги прилип к губам, а что было выдавлено судорожными усилиями груди и лёгких, стало невнятным шёпотом. Ребро жёсткой, как палка, ладони рубануло его по виску, звёзды ослепили яркой вспышкой глаза, а тело онемело. Он зашатался и упал бы, не будь подхваченным и осторожно опущенным на пол. Графиня вздрогнула от едва слышимого всхлипа смотрового глазка в двери. Как будто имея опыт подобных случаев, она, не теряя ни мгновения, кинулась грудью к груди Удачи, обхватила и прижала его, зашептав на ухо:

– Обними и раздевай!

Стерегущий её дежурный часовой прильнул к глазку, всмотрелся в спальню пленницы, с полумраком в которой неуверенно боролась только одна свеча. Приоткрыв рот, он видел, как женщина в страстном поцелуе раздевала стоящего спиной мужчину, а тот, в свою очередь, оголил её плечи, и платье с шуршанием упало к их ногам. Они переступили через него и опрокинулись на постель. Ухмыляясь, часовой привстал на носки сапог, стараясь разглядеть хоть часть того, что будет происходить дальше.

Удача целовал грудь, шею польки, чувствуя, как она невольно становится податливой, тает в горячем волнении, безотчётно отвечает.

– Я не прочь задержаться на полчаса, – нежно прошептал он, – но у нас нет времени. – И глухо произнёс для часового, рассчитывая, что тот не может хорошо знать голос возбуждённого страстью адъютанта коменданта крепости: – Прости, дорогая, только предупрежу. Забыл про одну важную мелочь.

Увидев, что он встаёт, часовой тихо закрыл дверной глазок. На властный стук отпер дверь, сам распахнул её и вытянулся – плечи расправлены, мушкет в левой руке прижат прикладом к ноге. Он не успел растеряться, удар ступнёй в грудь отбросил его затылком к стене. Крик застрял в его горле, он потерял сознание и сполз на каменные плиты.

Когда Удача втащил его в комнату и закрыл дверь, графиня уже надела чёрные штаны, заправляла в них рубашку. Прежде чем последовать её примеру, он, тихо чертыхаясь от производимого шума, передвинул кровать торцом к двери, перенёс на неё тяжёлый сундук. Такой затор должен был на какое-то время задержать незваных гостей, если бы им во чтобы то ни стало захотелось заглянуть в эту спальню. Завязав верёвку за толстую ножку поставленного у окна дубового столика, другой конец он выбросил наружу. Затем вылез на стену, помог выбраться женщине.

Гроза прекратилась так же быстро, как и началась. Ливень слабел, перешёл в проливной дождь, и внизу под навесом разожгли костёр, к которому подходили обсыхать и греться дозорные текущей смены. Никому из них и в голову не пришло глянуть на отвесную стену главной башни, по которой странными жуками сползали два тёмных пятна. Вскоре беглецы были на земле и укрылись за выступом.

Графиня уняла дрожь в руках, с трудом веря, что спустилась с такой высоты, и они замерли, вслушались в доносящиеся слова негромкого разговора двух младших офицеров, которые остановились у колодца.

– Собачья погода! – произнёс один из них. – Я бы тоже предпочёл греться с этой знатной полькой.

– А если она нажалуется полковнику? – качнул головой его приятель.

– Может, ей понравится. Ей здесь не месяц скучать. Отец написал, война будет долгой.

Недослушав продолжения, графиня следом за Удачей пробралась у подножия замка к тёмному восточному углу крепостной стены, где свисала другая верёвка. Эта верёвка промокла и набухла. Когда они полезли наверх, приходилось крепко сжимать её, с каждым захватом выдавливая ладонями склизкую влагу.

Очнувшийся адъютант будто пробуждался после многосуточной попойки. Он зашевелился, вспомнил, что произошло, и, повинуясь сложному переплетению чувств долга и жажды мщения, с усилиями пополз к окну. Комната ещё хранила запахи женщины и качалась вокруг него, как корабельная палуба при волнении моря. Дубовый столик застрял на распорке у оконного проёма, и он толкнул ножку, до которой дотянулся. Столик освободился, с грохотом упал на пол, легко потащил за собой привязанную к ножке несколькими узлами верёвку, и это по-своему объяснило ему, что беглецы уже спустились. Адъютант невнятно выругался, в опоре на перевёрнутый столик привстал. Однако кричать так, чтобы внизу услышали, не было сил. На глаза попался бронзовый подсвечник с потухшей свечой. Он потянулся, схватил его, затем, как удалось, кинул в окно.

Подсвечник словно нехотя перевернулся в полёте, долетел до колодца и глухо стукнулся о брёвна. Отскочил к ногам стоящих рядом младших офицеров, на полуслове оборвал их ничего не значащий разговор.

– Дьявол! – растерянно отступил от подсвечника тот, кто завидовал теплоте постели графини.

Оба вскинули головы, чтобы понять, откуда этот подсвечник вылетел, и заметили у окна пленницы болтающуюся вдоль каменной кладки верёвку, которую кто-то дергал внутри башни.

– Тревога! – закричал один.

За ним, срывая голос, выкрикнул и другой:

– Тревога!

Шумная суета, растерянные приказы послышались во дворе за крепостной стеной, когда Удача помог женщине соскользнуть с мокрого каната к обрывистому берегу. Они по выступам камней спустились к воде, пробрались к нижней оконечности острова, где оба рукава сходились в единое течение. За большой куст на охвостье косы зацепилась корявыми пальцами корней вырванная бурей и принесённая рекой сосна, которая не могла сама по себе остановиться в этом месте. Она была перехвачена и подогнана намеренно, что подтверждалось тем, как её корни обхватывали ветки куста. Освободив корни, Удача оттолкнул дерево к течению. Полька без лишних слов зашла в реку, по его примеру ухватилась за сук медленно поплывшего ствола.

Дозорный часовой на крайней смотровой площадке обратил внимание на чёрные очертания торчащих веток и корней, которые относились течением прочь от косы острова, заметил между ними две крошечные головы. Прицелился из кремневого ружья, однако мокрое ружьё дало осечку. Головы исчезли, будто их и не было, и, проклиная непрестанный проливной дождь, он плотнее накрылся плащом и отвернулся.

Удача вынырнул, оглянулся и убедился, что опасность миновала. Рядом вынырнула графиня. Она цепко держалась за корни, с шумными судорожными вдохами быстро успокаивала дыхание. Ей ещё не верилось, что крепость отдалялась и уменьшалась, в ночной мгле размывалась дождевой завесой, превращаясь в нечёткое мрачное возвышение. Их уносило всё дальше от неё, и наконец впереди они увидали облик застывшей посреди реки лодки. Лодочник в ней ссутулился под плащом, казался дремлющей необычно крупной и нахохлившейся птицей. Заметив их, он скорыми движениями рук вытащил из воды просмоленную верёвку с лапой железного якоря, выпростал лопатки вёсел и живо подгрёб к плывущему дереву. Очутившись рядом, оказался казаком и протянул женщине руку, помог забраться на корму, куда уже залезал его товарищ. Громыхание выстрела пушки пронеслось над водой от башни крепости, затем ядро, много не долетев до лодки, тяжело шлёпнуло по поверхности, взметнув россыпи брызг. Брызги зашелестели по воде, как будто зашептали вдогонку беглецам слова неодобрения и неохотного прощания.