ВОИН УДАЧА (дилогия)

Повествование второе. ЗОЛОТАЯ РОЗА С КРАСНЫМ РУБИНОМ

10. Пропажа шкатулки

На обширном ровном участке горного склона, лишь с одним пригодным для проезда телег и повозок спуском к бескрайней степи, шла тяжёлая работа по возведению крепости. Почти сотня пленных вырубали на каменоломне необходимые камни, обтёсывали их и отвозили к постройкам, где другие рабы производили кладку. Их всех обрекали на изнурительный подневольный труд щедрые на наказания плетьми вооружённые охранники-надсмотрщики. Надсмотрщиков было около трёх десятков. Одни из самых верных людей Карахана, уже извещённые о событиях в котловине, они со злой подозрительностью следили за поведением работающих невольников и ожидали самого хана, без него не смели принять решение, что им делать в таких обстоятельствах.

Было безветренно и душно. В небесной сини не заблудилось ни одного барашка облачка. А яркое солнце поднялось высоко, уставилось на северо-восточные уклоны Чёрных гор, на бескрайнюю примыкающую к ним степь. Мучимый жаждой от одного вида безводной степной равнины Гусейн был среди тех, кто возводили стены. Передёрнувшись от очередного удара кнута, он поторопился схватить камень, понёс его к месту непосредственной кладки. Всё тело гудело от непривычного труда, израненные и опухшие пальцы и ладони ныли от боли. Глаза опять защипало из-за пота, а он не мог позволить себе опустить камень даже на мгновение и смахнуть капли, которые скатывались со лба на брови, с них на веки. С неприязнью и завистливым ожесточением он поглядывал на каменоломни. Там, по его убеждению, многие пользовались возможностями работать медленнее, делая вид, что отламываемые и обтёсываемые камни было слишком прочными. Тогда как ему приходилось мучиться, не разгибая спины, носить их с рассвета и до темноты, и иссыхать от скудной и отвратительной пищи, не восполняющей растрачиваемые силы.

Он первым увидел в небольшой щели справа каменоломни бронзового от загара молодого человека, появление которого было подобно выходу воинственного духа из недр земли. Но молодой человек не был духом, его рука быстро размахнулась и что-то метнула. Нож ярко сверкнул на лету, и заметивший молодого человека надсмотрщик зашатался как горький пьяница. Охранник, что был рядом, встрепенулся, вскинул и поспешно швырнул в ответ свой дротик. До слуха Гусейна донёсся стук наконечника о скалу, а странный молодой человек, который смог ловко увернуться от дротика, не дал тому упасть, перехватил, метнул обратно, и пронзённый насквозь своим же оружием головорез повалился за валун. Под выкрики тревоги других надсмотрщиков в той же щели возник седовласый мужчина, в котором Гусейн неожиданно узнал Белого князя. Большая сабля в руках князя после короткой схватки рассекла кожаные с железными наклёпками доспехи третьего охранника, последнего из троих, что сторожили подступы к каменоломне со стороны горного выступа.

– Отец! Я здесь! – бросаясь навстречу князю, вдруг закричал один из работающих там пленных, худой и высокий, почти ещё юноша с прядями вьющихся светлых волос.

После краткого замешательства остальных надсмотрщиков, послышались гортанные приказы десятников. Забеспокоились и охранники в крепости. Один грубо оттолкнул Гусейна, побежал к воротному проёму в стене, от которого было шагов полтораста до каменоломни.

Сын Белого князя подхватил увесистый камень, присоединился к отцу и Удаче, и они стали отступать к щели, намереваясь скрыться там, откуда появились. Однако некоторые из пленных тоже схватились за камни, четверо кинулись к оружию убитых надсмотрщиков. Как будто судорога пробежала по прекратившей работать рассеянной толпе измождённых людей. Им не хватало только клича вождя, и Удача бросил такой клич.

– Вперёд! – зычно выдохнул он всей грудью. – Чёрный хан мёртв!

И побежал навстречу сбегающимся, чтобы выстроиться в единый отряд, надсмотрщикам. За ним устремились князь с сыном, потом одни, затем другие пленённые разбойниками мужчины.

– А-а-а! – набирал силу отчаянный многоголосый вой большинства рабов, которые осмеливались бросить вызов своим мучителям, и тех, кто поверил, и тех, кто не верил, словам о смерти хана.

Волнение перекинулось за недостроенные стены крепости, где охранников было меньше. Крупный камень, брошенный с верха стены, размозжил голову одному их них, и камни полетели отовсюду, иногда сшибаясь с встречным полётом дротиков надсмотрщиков. Сначала убитых или раненых среди восставших было больше, но их озлобление росло, и численное превосходство решило исход сражения. Четверть часа спустя от крепости с победными воплями вооружённая толпа ринулась к каменоломням, но там тоже добивали последних врагов. Уже убитых разрывали, терзали, затаптывали, не в силах утолить вспыхнувшую пламенем ненависти жажду мести.

Выход из подземелья в щели скалы дочери Карахана привлёк внимание озверевшей, измазанной кровью толпы, и она завыла от радости.

– Бей и эту суку! – изрыгала она призывы. – Дави отродье хана!

Факел догорал в руке Чёрной Розы, как и её жизнь. В отличие от языка пламени, который боролся за продление каждой секунды своего огненного бытия, она казалась равнодушной к тому, что её ожидало. Жемчужный плащ обречённо свисал с её опущенных плеч, она уронила факел и бессознательно поправила скрепляющую его серебряную запонку. Толпа со звериным рёвом хлынула к ней, как огромная волна неистовой бури к утлому судёнышку. Но когда до неё оставалось не больше двух десятков шагов, передних обогнал тот, кого дочь хана считала виновником обрушившихся на неё несчастий.

Удача резко обернулся, закрыл её грудью, раскинув в стороны руки с окровавленным ножом и саблей.

– Она моя!! – крикнул он так грозно и решительно, что первые из бегущих словно налетели на стену, приостановились, задерживая собой остальных.

Они столпились, ещё пылая слепой яростью, и он снова сквозь зубы грозно повторил так, чтобы слышали все:

– Она моя!

С минуту все стояли на месте. Толпа постепенно остывала, разделялась отдельными настроениями и выражениями лиц. Кто-то сзади развернулся и устало побрёл обратно к недостроенным крепостным воротам. За ним последовали другой, третий, затем сразу несколько мужчин откололись от прочих, на ходу роняя или выбрасывая камни и булыжники. Вскоре Удача и дочь хана видели перед собой только удаляющиеся спины освобождённых пленников, уже озадаченных тем, что ж делать им дальше. Они разбредались, однако в большинстве своём собирались в тенях ставшей никому не нужной крепости для обсуждения своего нового положения.

– Пошли, – негромко сказал Удача молодой женщине.

Он направился от крепости к спуску с горы, туда, где в её подоле успел заметить в тени скалы табунок стреноженных и осёдланных коней надсмотрщиков, явно подготовленных для поспешного бегства на случай появления Карахана либо захвативших котловину врагов. Она пошла за ним, но так же равнодушно, как и ожидала страшную смерть. Он обогнул скалу, и вскоре уже был возле обеспокоенных его приближением лошадей.

Развязав ноги двум из них, самым крепким и выносливыми, он услышал шорох сухой травы, без настороженности подминаемой торопливыми шагами. В тень скалы как будто нырнул посланник бухарских купцов, которого по разорванным штанам и без дорогой верхней одежды можно было самого принять за оказавшегося в полосе неудач разбойника.

– Ты хочешь отпустить её? – без обиняков и обычных восточных приветствий полюбопытствовал он у Удачи, имея в виду дочь Карахана.

Удача проверил подпруги, затянул их, потом только отозвался.

– Тебе что за дело?

Купец не обиделся и примирительно вступился в объяснения.

– Ты меня считаешь трусом за неучастие в схватке с охранниками. Но Карахан меня не сегодня, так завтра отпустил бы. Понял бы, что сделал ошибку, и отпустил бы. Зачем же мне было драться с его людьми и, может быть, погибнуть?

Удача распрямился перед ним, похлопал буланую лошадь по крупу, успокоил животное. После чего сообщил ему новость, как человек, знающий о ней не понаслышке

– Вам, купцам, больше нечего бояться Чёрного хана. Он мёртв, и разбойники его истреблены или рассеяны.

– Вот оно что. – Бухарца новость не обрадовала. Он подозрительно осмотрел собеседника с ног до головы, понял, что тот не врёт. – Отчего ты решил, что я купец? Я не купец, меня наняли для сношения с ханом.

Удача не проявлял никакого желания верить его вранью. И бухарец перестал выдавать себя не за того, кем был.

– Плохо, плохо, – заметил он, помолчав и мрачнея. – Ты считаешь, раз хан мёртв, это хорошо. А я боюсь, купцы не обрадуются, как не радуюсь я сам. Мы платили ему одному, знали его слабости. А теперь объявятся ненасытные шайки, и главарь каждой захочет требовать такой же платы, какую брал Карахан. – Он присел, чтобы развязывать ноги пегой лошади, которая ему приглянулась. – Надо не откладывая предупредить купцов.

Удача не скрывал, что его удивили рассуждения бухарца. Когда глянул на Чёрную Розу, углы её губ тронула насмешка над озадаченным выражением его лица, но ему показался в этой насмешке и волнующий призыв, которому он не мог дать названия. Он подставил колено и подал девушке руку. Наступив сапожком на его колено, она не отвергла помощь, легко поднялась в седло.

– Я провожу тебя до Хивы, – предложил он.

– Ненавижу тебя, – последовал холодный ответ сверху лошади.

– Я сам провожу её, – пообещал бухарец. – Можешь не тревожиться. Дочь Карахана никто не посмеет тронуть. Многие пожелают видеть её союзницей.

Она вдруг стегнула Удачу по лицу плетью, тут же стегнула лошадь, и та взвилась, поскакала прочь от гряды. За нею запоздало погнался купец. Но пока Удача видел их, нагнать гордую наездницу купцу не удавалось. Он проследил, как она удаляется, заворачивая к югу, к мареву, потрогал жгучую полосу ожога на лбу и щеке. Кожа не была содрана, и это показалось странным, вряд ли девушку подвела опытная рука.

– Догнать, – пробормотал он, отзываясь призыву, застучавшему в голове. – Догнать.

Но он знал, что не сделает этого, никогда не сможет быть рабом женщины. Поглощённый волной противоречивых чувств и порождаемых ими мыслей, он вздрогнул от неожиданного вкрадчивого голоса за спиной.

– Чёрный хан, правда, мёртв?

Нехотя обернувшись, он узнал Гусейна. Тот тоже смотрел вслед достигшим предела видения точкам всадников, одновременно выбирая коня из тех, что остались в табунке.

– Этих трёх я забираю, – Удача указал на нужных ему самому. Для себя, для Белого князя и его сына.

– Хорошо, – охотно согласился Гусейн, отступая к другим. – Они все хороши.

Удача смотрел, как он готовится отъехать и не испытывал к нему тех чувств, которые нужны для наказания убийцы. С того времени, когда порочный красивый перс умер на его глазах на берегу моря, он стал свидетелем таких преступлений, стольких, и им вызванных, смертей, пережил такие впечатления, что то событие поблекло и почти исчезло в его памяти. Даже слова о золотой розе с рубином не возбуждали прежнего любопытства после увиденного в подземной сокровищнице. Он отвернулся от отъезжающего Гусейна, но за маревой далью заросшей полынью и ковылём степи не было уже никаких признаков движения.

– Так ты мёртв, Карахан, – прошептал себе под нос Гусейн и хохотнул. – Это замечательная новость.

Каменоломни, недостроенная крепость и плен остались позади. Он направлял кобылу вдоль хребта, высматривая путь, каким могли проходить на его другую сторону конные разбойники. Гусейна переполняла уверенность, что такой путь должен быть. Вскоре он, действительно, увидел затоптанный отпечатками лошадиных копыт пологий и сужаемый горами подъём к седловине перевала. Торопя кобылу, поднялся наверх и с удовлетворением оглядел всю открывающуюся взору картину. Далеко впереди за рыже-зелёной полосой степи серой волной вздыбилась из земли гряда Белых гор, она казалась бесконечной, протянулась, как влево, так и вправо до пределов видимости. Та гряда притягивала его, порождала беспокойство и нетерпение. Он напряг зрение, выискивая глазами, куда продвигаться, чтобы скорее пересечь равнину и очутиться перед расщелиной, у которой его позапрошлым днём заарканили и увезли в плен кочевники. Пожелав участникам его пленения мучительной смерти, он как будто различил горловину подъёма к той самой расщелине, и настроение у него стало приподнятым. Он стегнул круп и заставил кобылу поскакать книзу перевала, словно направлялся на свидание с обворожительной красоткой. Но ожидала его не красотка, а то, чем он мог купить десятки страстных красоток.

Как увлекаемая течением к устью впадающей в море реки лодка, он скоро выезжал расширением спуска к широкой равнине, и внезапно, в том обзоре равнины, какой позволяли ему рассматривать склоны гор, с испугом углядел рассеянные стаи кочевников. Как побитые шакалы, они держались в удалении, высматривали в Чёрных горах опасность, которую не хотели терять из виду. Он заметил укрытие близ горного подножия, безжалостным понуканием заставил кобылу устремиться к скалистому выступу. Укрывшись там, он ждал и ждал, не смея высунуться, с содроганием вслушиваясь в разные шорохи, пока не уверовал, что кочевники не увидели его, как он их, и не приближаются, чтобы устроить на него охоту. Спешившись, оставив кобылу, он забрался на верх горного склона, с которого открывался достаточно удобный обзор степных окрестностей. Степняки не изменяли своего странного поведения. Теперь стало ясно, что оно никак не относилось к нему, и это утешало. Но то, что ему придётся задерживаться неопределённое время, гадая о причинах беспокойства хищных степных разбойников, раздражало и озлобляло.

Тени заметно удлинились к востоку, когда кочевники пришли к какому-то решению, начали собираться в орду, перемещаться к северу. Убедившись, что они удалились и не помешают ему пересечь равнину, он спустился и быстро покинул убежище, погнал кобылу кратчайшим расстоянием к Белым горам. Ему повезло. Когда преодолевал опасное открытое пространство, ни одной душе не было до него дела. К исходу дня оказавшись по ту сторону межгорной степи, он вскоре выехал к ведущей к расщелине горловине, которую узнал без труда по ряду примет, какие запомнил лучше, чем своё имя, и опять повеселел.

Он спустился на траву, наспех завязал поводья кобылы на ветке кустарника и торопливо преодолел сужающийся кверху склон, где был пойман степняками. Затем углубился в расщелину, чтобы успеть в сумерках отыскать накрывающий его тайник обвал каменного щебня. Но когда нашёл обвал и расшвырял щебень, сунул руку в щелевидное углубление, внутри у него похолодело, сердце будто остановилось, холодная испарина выступила по всему телу. Тайник был пуст. Стоя на коленях, он, как безумный, раскидал весь завал, но от этого шкатулка не появилась. Бранясь и посылая проклятия судьбе, кочевникам и Чёрному хану, он вдруг замер, как молнией поражённый очевидной мыслью! Он ясно вспомнил лицо, которое смотрело на его пленение сверху обрыва, и оно совпадало с лицом Белого князя, который вызвал на поединок Карахана, а затем участвовал в его освобождении у недостроенной крепости.

Было прохладно и серо. Утро только зарождалось всплесками зарниц за далёкой полосой Чёрных гор, пробивалось на востоке к ещё засеянному тусклыми звёздами небосклону, когда Гусейн после бессонной ночи понуро отвязал поводья лошади от ветки кустарника, поднялся в седло. Всё в нём ожесточалось в ненависти к седовласому князю, и он не удивился, когда на выезде к степному простору заметил предмет своих проклятий. Мышастый конь и видимый со спины мужчина в сером плаще были приблизительно шагах в пятистах, возле корявого дерева, выросшего у самого подножия напоминающего горб карлика откола скалы. Гусейн заставил лошадь отступить назад, спешился и с перебежки живо прилёг за уклон, чтобы высматривать из-за него, какая причина заставила седовласого в такую рань прискакать к тому дереву.

Седовласый бегло осмотрел степь, и Гусейн различил его лицо и серебристый доспех под плащом, удостоверился, что мужчина, за которым он наблюдал, именно Белый князь. Белый князь опустился на колено, без излишней спешки разрыл яму у корней дерева. Сначала достал из неё тряпку, перчаткой сбил с неё сухую землю и отложил в сторону. Затем вытянул кожаную дорожную сумку. Отряхнул сумку от песка, проверил содержимое, вынул и сразу вернул обратно какую-то вещь из красного дерева. В тряпке, которую он после этого развернул, были отделанные серебром налучье и колчан. Он встал, прицепил сумку к передней луке седла, укрепил налучье и колчан под правую руку и поднялся на коня.

У Гусейна исчезли последние сомнения – в сумке была шкатулка из его тайника. Как ни хотелось ему напасть на князя, но без лука или огнестрельного оружия рассчитывать справиться с опытным воином, было наивно. Надо было выждать более удобного случая. Волей-неволей пришлось смириться с таким выводом. Князь был слишком горд, чтобы оглядываться, когда направился равниной к Чёрным горам. Всё же Гусейн позволил ему отдалиться на значительное расстояние и тогда только двинулся следом. Как летящий за предполагаемой добычей стервятник, он уставился взором в точечный облик всадника, не упуская его из виду ни на мгновение. Постепенно светлело. Над горами показался овал солнца. Князь сблизился с огнями догорающих сторожевых костров у подола хребта, пропал среди большого привала военного отряда. За привалом укрывался от предположительного нападения со степи какой-то многочисленный сброд, из-за чего вся стоянка напоминала огромный цыганский табор. Там же отдыхали много лошадей, застыли повозки. Гусейн сообразил наконец, кого накануне высматривали рассеянные по равнине кочевники.

Табор просыпался, стал похож на растревоженный муравейник. Неряшливые женщины завозились возле заполненных барахлом и награбленными ценностями повозок. Часовые казаки убедились, что Гусейн не степняк, подпустили ближе. Недоверие у них совсем рассеялось, когда его признал освобождённый на каменоломне их сородич, зрелый казак, уже обвешанный походным оружием.