"ТЕНЬ ТИБЕТА" - читать интересную книгу автора (Сергей ГОРОДНИКОВ)

ВОИН УДАЧА (дилогия)

ТЕНЬ ТИБЕТА

4. Сражение с манчжурами

Неприглядные листья низких степных кустарников поникли под зноем середины лета. Распалённая скачкой лошадь растревожила ногами их чахлые заросли, и Джуча осадил её за ними. Вороная кобыла хрипела, закидывая голову, прокружилась на месте, когда всадник натянул поводья. Джуча резко повернулся в седле в одну, в другую сторону. Со степным прищуром раскосых глаз бегло высматривая добычу, он был похож на хищника на охоте. Увидев на пожухлой бурой траве каплю крови, вдруг радостно взвизгнул. Стегнул круп лошади, и она скакнула, помчалась, куда он её направил.

Большой самец антилопы оранго пошатывался при каждом шаге. Он споткнулся о сгнившую ветку и рухнул мозолистыми коленями на жёсткую щетину лесостепного разнотравья. Из шеи самца торчала стрела. Животное собралось с остатками сил, попыталось опять привстать и упало на бок. Оно задёргалось, всем существом желая бежать прочь от приближающегося конского топота. Издали увидав беспомощность самца, Джуча распрямился в седле и, когда подъехал, остановил лошадь напротив. Он соскочил на землю, опустился на колено, из ножен неспешно вынул длинный охотничий нож. Чёрные глаза его сияли возбуждением, на губах блуждала улыбка. Самец дико косил на него большой глаз, забил ногами, и Джуча полоснул его по брюху, сунул руку внутрь, пальцами и ладонью сжал сердце. Самец последний раз трепетно дёрнулся и притих. Туша его стала обмякать, расслабляться.

Джуча был так увлечён удачным завершением охоты, что услышал приближение всадника, когда тот был шагах в пятнадцати за его спиной. Он обернулся, и улыбка исчезла с его лица, будто её сорвало порывом ветра. Вынув из брюха животного по локоть измазанную кровью руку, он медленно отёр её о шкуру антилопы.

– Я задам единственный вопрос. И тебе лучше на него ответить, – с коня, сверху вниз холодно сказал Удача, недвусмысленно удерживая правую руку на рукояти короткого меча в ножнах. – Куда ты меня возил?

Они были одни на всём пространстве, которое только охватывали глаза обоих. Джуча вскользь бросил взгляд на свою лошадь. Она навострила уши, тревожилась, словно знала об их непримиримой вражде. Оставив вопрос без ответа, Джуча невозмутимо, как если бы никого не было рядом, принялся вытаскивать стрелу из шеи мёртвого самца и тихо присвистнул. Удача не мог напасть на противника со спины и не мог помешать умной кобыле шагнуть на свист к хозяину. Вдруг Джуча кинулся под её брюхо, оказался укрытым ею и вмиг запрыгнул в седло. Его правая ладонь тут же легла на рукоять прикреплённого к седлу меча.

– Не расслышал. – Нагловатая уверенность сразу же вернулась к нему, отразилась в ухмылке. – Что ты спросил?

Ему доставляло нескрываемое удовлетворение видеть смущение Удачи, когда тот с трудом вымолвил просьбу.

– Я помню индийский храм. Где он?

Джуча сплюнул и с издёвкой заметил.

– Хочешь стать монахом?

Он внимательно подмечал малейшие движения противника, и тронул острыми стременами бока молодой кобылы. Оба всадника затанцевали на лошадях по кругу, готовые ринуться в беспощадную драку. Удача сухо сглотнул и, делая над собой видимое усилие, сдержал себя.

– Отдам всё, – предложил он. – Что попросишь.

– Ладно. Скажи перед всеми. Боишься быть воином и уходишь в ученики к брахманам, – в словах Джучи сквозило презрение. – Скажешь?

– Нет. – Удача гордо вскинул голову. – Я думал, ты умнее. Мог бы подвести меня под наказание...

Он не договорил, испугавшись собственной мысли о готовности броситься своей честью охранника Далай-ламы ради розысков Дэви. Но Джуча уже догадался и, казалось, стал прикидывать выгоду.

– Йа-а-а!! – издалека донёсся призывный выкрик.

– Я должен был говорить, что ты бредил, – наконец сказал Джуча. – Я обещал, дал слово. Ты, как свинья, накурился опия и бредил. Но я сообщу тебе часть правды. Храм в Индии. Остальное… Нет. Я забыл.

Он откровенно издевался, сознавая, что при появлении свидетеля Удача вряд ли продолжит расспросы.

– Йа-а-а! – второй выкрик послышался ближе, и они оглянулись, каждый не теряя из виду противника.

Степняк наёмник скакал к ним, будто за ним гнались злобные демоны. Не доверяя один другому, оба заставили лошадей отступить по разные стороны кустарника, стараясь оказаться вне пределов внезапного нападения.

– Манчжуры! – прокричал им воин степняк и стал по дуге заворачивать коня обратно.

Его крик прозвучал как призыв к оружию против общей опасности, заставил их временно отложить выяснение отношений. Они натянули удила и пришпорили лошадей. Джуча без сожаления оставил позади на земле тушу антилопы, хотя знал, что она теперь достанется стервятникам и шакалам. Они помчались следом за степняком, постепенно нагоняя, подтягиваясь, направляясь к горе, над пологой вершиной которой показался край серой тучи.

Приграничные нагорья северного Тибета местами заросли густыми сосновыми лесами, которые были удобными для засад, укрывая даже сотни воинов.

Двое верховых манчжур, по поведению несомненные разведчики, как сытые шакалы, всматривались и вслушивались в окрестности, но больше по привычке, чем ожидая, что кто-то осмелится устроить им ловушку. Они продвигались по седловине перевала у восточного сужения протяжённой долины, на выходе из неё, где склоны холмов по обе стороны были густо облеплены деревьями, среди которых преобладали сосны с их бурой и рыжей корой на прямых стволах. Они приостановили коней, и один рукой указал другому на лежащего возле кустарников опушки степняка. Из спины его торчала стрела, но он ещё не был раздет грабителями. Они насторожились, однако уверенно двинулись к лежащему, вглядываясь в просветы между деревьями, и не сразу увидели, как из леса противоположного склона легко и молча вылетели три всадника ойрата. Двое ринулись на манчжур, а третий заворачивал лошадь, отрезая им путь к отступлению. Манчжуры выхватили из ножен мечи, однако были ловко вырваны арканами из сёдел, сброшены на траву и волоком затащены в кустарник. Претворявшийся убитым степняк вскочил и убежал туда же. Третий всадник ойрат нагнал оставшихся без седоков коней, подхватил их поводья и, увлекая за собой, скрылся за первыми рядами деревьев. Это произошло так быстро, что происшествие завершилось прежде неторопливого появления головы сотника основного отряда манчжур, который поднимался на перевал следом за разведчиками.

Конники за конниками, повозки за повозками выезжали манчжуры к ложбине перевала. За ними понурой толпой семенили подгоняемые надсмотрщиками и обречённые на рабство пленники: женщины, дети и мужчины. Замыкали отряд пешие воины в стёганых халатах.

С вершины холма, скрытого кронами сосен, они были видны как на ладони, представлялись огромной змеёй, которая вползала в горловину из долины, оставляя позади дым пожаров разграбленного большого стойбища. Прибыв из столицы с частью своих людей, лама-тысячник охраны дворца Потала, сам убедился в верности донесений, что манчжуры хозяйничают в приграничье открыто, уверенные в безнаказанности. Усиления приграничных войсковых подразделений и военные столкновения могли вызвать войну, а войны Далай-лама стремился избежать. И тысячник дворцовой охраны по его поручению должен был воспользоваться особой подготовкой своих воинов, чтобы пошатнуть самоуверенность манчжур, приучить к большей осторожности и осмотрительности. Иначе приграничье могло обезлюдеть или заволноваться намерениями перейти под власть манчжурского царя. Ниже на склоне выступал горб пригорка, к нему и спустились с холма и укрылись тысячник, его телохранители и два сотника наёмников.

Отряд манчжур между тем приблизился к самому опасному для них, самому узкому и обхваченному с двух сторон лесными зарослями участку перевала. Было видно, что их сотники удивлены и встревожены бесследным исчезновением разведчиков. Слуха ламы-тысячника достигали их отрывистые выкрики приказов, и две с половиной сотни их воинов стали грубыми окриками и ударами плетей нещадно подгонять запряжённых в повозки с награбленным яков и идущих пленных, с явным намерением как можно скорее преодолеть удобное для засады место.

Тысячник приподнял левую руку и тихо, властно отдал распоряжения сотникам наёмных степняков. Неприметно для противника, они перебежками и пригибаясь на открытых проплешинах склона живо спустились к лесной роще и скрылись за деревьями. Тысячник махнул рукой, и обе небольшие бронзовые пушки были вынесены на верх пригорка, укреплены в дубовых ложах. Одна за другой они сразу же выстрелили в сторону манчжурских конников. Каменные снаряды взлетели над склоном, и первый со свистом угодил в колесо повозки – она с треском завалилась, из неё покатилась на траву награбленная добыча. Только второй снаряд достиг главной цели, проломил грудь всадника, свалил его к конским копытам следующего ряда воинов. Замешательство разрушило порядок в рядах конных манчжур, и из лесу высыпали степняки на своих быстрых и, как ветер, легконогих лошадях. Двумя сотнями глоток они заулюлюкали, завизжали и завыли, потрясли окрестности воинственным кличем монгольской орды:

– Урр-а-кхт!

Единственная, медная пушка манчжур была снята с повозки и выстрелила им навстречу, попала снарядом в морду лошади в первом ряду несущейся лавины. Полсотни конников манчжур, все, сколько их было, бросились вперёд за опытными десятниками, намереваясь клином отрезать левое крыло нападающих, чтобы ослабить их удар на остальной отряд, дать ему возможность для бокового встречного нападения. Но им пришлось набирать скорость кверху склона, они не успели этого сделать и были смяты, расстроены, рассеяны и завязли в рубке на мечах. На каждого из них приходилось двое-трое противников, и с ними вскоре расправились. Лишь четверо пробились сквозь лавину степняков, оказались в их тылу.

В порыве яростного устремления на врага первые из степняков налетели на повозки, за которыми укрылись большинство пеших манчжурских воинов. Там, где конница манчжур сдержала напор орды ойрат, у части повозок успели разрубить постромки, их освободили от тяглых яков и из них живо устроили плотное кольцо, непреодолимое для всадников. Волна нападающих разбилась о такую преграду из повозок и обезумевших домашних животных, потеряла достигнутое вначале преимущество внезапности. Из-за повозок на степняков полетели стрелы, дротики, калеча и убивая лошадей и наездников. Однако первые успехи засадного нападения были решающими, делали исход сражения предрешённым. Ойраты почувствовали это, каждый выискивал, где раньше остальных захватить законную добычу победителей, одни спрыгивали с раненых лошадей на повозки, бросались на манчжур в рукопашные схватки, другие использовали превосходное умение на скаку стрелять из луков в оказывающиеся незащищёнными цели.

Лама-тысячник открыто взошёл на верх пригорка. Ладонью прикрывая глаза от солнца, он внимательно наблюдал за происходящим на перевале. Теперь главной задачей стало – ни одного из манчжур не выпустить живым. Этот отряд должен был бесследно исчезнуть, – такой приказ он отдал накануне своим людям, им возлагалось в обязанность завершить полную зачистку места сражения. Вдруг он заметил краем глаза, что в обход холма к месту боя мчались со стороны невидимой степи вестовой, за ним Удача и Джуча. Опоздав к началу сражения, они словно боялись, что оно закончится без их участия.

– Назад! – вырвался у тысячника строгий окрик, как будто они могли услышать, а услышав, подчиниться. Обернувшись к зрелым и опытным телохранителям, он резко приказал: – Вернуть! Без них управятся. – Цепко следуя взором за Удачей, сам себе, но чтобы слышали и они, пробормотал: – Тайный советник будет недоволен, если Тень Тибета погибнет без нужды.

Трое телохранителей отделились от десятка, и вскоре их свежие кони пробрались через полосу леса, вырвались из него, устремляясь наперехват Удаче. Они нагнали его. Двое сжали с боков усталого долгой скачкой жеребца, начали заворачивать в сторону от визга радости или боли, звона и лязга мечей, упругого пения каждой тетивы, криков и стонов сражения. Третий же ринулся к скачущим и приближающимся четверым манчжурам, которые оказались в тылу лавины ойрат. Он на скаку столкнулся с матёрым, как старый волк, десятником, пронзил его под рёбра мечом, но и сам был сражён мечом опытного врага, проколот насквозь, так что окровавленное остриё меча высунулось у него под лопаткой. Трое других манчжур растеряно приостановились и, решив, что всё проиграно, бросились прочь от побоища. Они погнали лошадей от хищного улюлюканья преследователей, надеясь раньше домчать до спуска с перевала, скрыться там в густых зарослях кустарников и леса. Но их надежде не суждено было осуществиться, одного за другим их сбили с сёдел ловко бросаемыми дротиками.

Зажатого в коробочку Удачу безмолвные телохранители уводили по склону, к выезжающим из теней деревьев тысячнику и его свите сопровождения. А позади у кольца повозок продолжалось отчаянное сопротивление пеших манчжур, которые поняли, что пощады им не будет. В живых их оставалось меньше и меньше. Свист летящих стрел и лязг мечей затихали. Наконец последний манчжур был убит ударом ножа под сердце, после чего были безжалостно добиты и раненые враги. Победители, как будто стая воронья, принялись рыскать среди мёртвых, раздевать поверженных и бездыханных побеждённых, забирать у них оружие и всё, что представляло какую-нибудь ценность.

Свинцово-серая туча давно уже подбиралась к солнцу, и наконец кровавое зрелище сражения и место недавнего кипения смертоносных страстей помрачнело под её плотной тенью. Она будто приоткрыла для покидающих тела душ проход в предназначенный им иной мир. Удача позади свиты тысячника ехал мимо бездыханных тел людей и животных, мимо заляпанных подсыхающей кровью опрокинутых и разбитых повозок, и неожиданно увидел Джучу. Рана на его левом плече ещё кровоточила, а он сидел на земле, придерживал морду свой кобылы и нежно гладил чёлку между вытаращенными глазами животного. Передние ноги у кобылы были перебиты, неестественно вывернуты.

Джуча что-то бормотал ей на ухо, словно делал признания и успокаивал. В правой руке у него была до синевы в пальцах сжата рукоять ножа. Он полоснул лошадь по горлу, прервал её мучительное ржание. Приподняв голову, он уставился на проезжающих рядом затуманенным и бессмысленным взором, по смуглому лицу его текли грязные слёзы. Удача не выдержал этого не узнающего его взгляда и отвернулся.

Темнота, которая окутала землю к полуночи, растворила в себе дневные переживания, страсти, наполнила жизнь иными заботами, мыслями, желаниями. Редкие звёзды и серпик нарождающегося месяца неуверенно проглядывали сквозь белесые облака на землю. В такую ночь после сражения по особенному тянуло к теплу и таинству огня. Оставив в невозвратном прошлом события дня, вокруг большого костра, безмолвствуя, сидели и лежали, устало спали воины из свиты ламы тысячника дворцовой охраны. Поблизости фыркали и вздыхали лошади, иногда от света внезапно усиливающегося пламени показывались части их тел и опять пропадали.

Удача сидел на разостланной поверх травы шкуре яка, для удобства поджав по-восточному обе ноги, и неотрывно смотрел в пляску языков огня на красных углях, на разгорающиеся и горящие сухие ветки. Ему чудилось, что эта пляска похожа на танец Дэви. Разбуженная мыслями о ней память охотно помогала оживлять желанные образы. То она завораживает его глубокой синевой широко раскрытых глаз, наваливается обнажённой белизной плеч, грудью, подставляя их для поцелуев, то по девичьи беззаботно смеётся, когда он тянется к её устам, и, вдруг, обрывает тревожно грудной смех, сама припадает к нему устами, горячими, словно угли.

От мучительной страсти до боли сжало сердце, как он ни стиснул зубы, а они не удержали стон. Это привлекло внимание тех, кто, как и он, не могли заснуть. Не в силах больше вынести терзания видениями, он поднялся. Постояв, направился к юрте тысячника, из которой полоской у низа полога вырывался бледный свет горящего светильника. Он расслышал, как за его спиной низкий и бесцветный голос молодого, как он сам, человека дремотно произнёс с непонятными намерениями:

– Ему-то позволяется, за что нас наказывают.

Никто у костра не поддержал такого разговора.

Телохранитель у входа юрты без вопросов пропустил его внутрь, как если бы его там уже ждали. Тысячник был один. Сидел на коврике против чаши с раскалёнными углями и на устроенной поверх колен дощечке при свете подвешенного золотого светильника заканчивал писать краткое донесение о происшедшем сражении и своих предложениях. Он перечитал написанное, подписался и свернул бумагу в свиток.

– У тебя есть причины, чтобы проситься отправить тебя гонцом? – задал он вопрос и посмотрел на Удачу долгим испытующим взглядом.

Тот опустился на колени, положил на бёдра ладони. Тайна сердечной привязанности сделала его осторожным и лицемерным в высказываниях.

– Учитель, – он обратился к тысячнику негромко и искренне. – У меня нет иных причин, кроме желания служить Далай-ламе и Вам.

Лама сунул письмо в кожаный мешочек, завязал шёлковые тесёмки. В небольшом медном ковше с деревянной ручкой растопил смолу, залил концы тесёмок и, подождав затвердения смолы, прижал к ней личную печать. Он колебался. Удача видел это, выдержал повторный, очень серьёзный проницательный взгляд и твёрдо заверил:

– Я буду мчаться в Лхасу без перерыва.

– Хорошо, – наконец сдержанно кивнул головой, согласился тысячник. – Отправляйся сейчас же.

Он решительно протянул Удаче кожаный мешочек с донесением. Внимательно пронаблюдал, как тот спрятал письмо под рубаху на груди и поклонился, вышел из юрты.