8

Ночь лепилась к окнам купе международного вагона. При неярком свете ночника, обхватив колени, Анна с вечера так и сидела на постели. Она вжалась в угол и под отчётливый перестук колес о стыки рельс неподвижно смотрела и смотрела перед собою. Снаружи негромко постучали, и она вздрогнула; будто ей стало холодно, плотнее запахнула на груди японский халатик. Дверь мягко отошла в сторону, в купе из коридора вошел Арбенин. Он был тоже в халате, но в темном, длинном. Присел на край постели, положил ладонь на ее щиколотку.

– Аннетт, – со всей возможной нежностью произнес он, и ладонь его скользнула на ее голень, стала подниматься по ноге под край халатика.

– Нет, – сказала она, не меняя позы, не поднимая головы, не сделав ни единого движения. – Я вам сказала: люблю другого.

Арбенин поднялся, глаза его блеснули в свете ночника.

– Ты мне не сможешь отказывать всегда, – сдерживая себя, проговорил он. – Я твой муж.

Не дожидаясь ответа, он вышел. Рывком раскрыл дверь соседнего купе, с треском задвинул ее за собою. Там за рабочими бумагами сидел его личный секретарь. Арбенин заметил скользнувшую по бледному лицу усмешку и, внезапно наградил его за проверенную преданность хлёсткой пощечиной. Но тут же взял себя в руки.

– Она, она вынудила меня отправиться с инспекцией в эту глушь, – сквозь зубы вымолвил он в ночь за окном. – Хочет быть ближе… Пусть. Она увидит его жалким каторжником. Ему уже не подняться наверх, к ней. – Он вымученно, криво улыбнулся, и секретарь опустил глаза в бумаги. – Или ей придется спуститься к нему... – Но все вновь в Арбенине ожесточилось. – Нет! Она моя! – Он наклонился к секретарю, опёрся рукою о столик и тихо, но страшно сказал: – Если это не поможет... Наверняка на каторге найдётся головорез, наемный... тот, кто сможет убрать его совсем.

Секретарь не удивился; кивнув с лёгким наклоном головы, так же тихо заверил:

– Найдется.

Откуда им было знать, что в это самое время Шуйцев и Истоватов за тысячу километров от них быстро шли, иногда бежали по тайге, держась в стороне от прорубленных лесных просек.

Никто их не преследовал, но они торопились. Снег был глубоким, плотным, хрустел промерзшей коркой после внезапной недавней оттепели, и они взмокли, густой пар вырывался вместе с неровным дыханием. Попадались места с поваленными ураганами деревьями – их не обходили, проходили по стволам, спрыгивали и опять бежали по снегу. Полнолуние им помогало двигаться в нужном направлении и беречь силы, и раньше, чем прикидывали, они выбрались к реке. Отдышались, осмотрелись.

– Туда, – на выдохе произнес Шуйцев, показав рукой вниз, в противоположную горам сторону.

Идти по заснеженному льду реки было много легче, и вскоре они расслышали недовольное урчание работающего двигателя самодвижущейся повозки. Наконец увидели зимнюю дорогу и темные очертания самого автомобиля. Возле него, спиной к кабине, стоял коренастый мужчина. Он курил. Когда они выбрались к дороге, мужчина отбросил недокуренную сигарету, показал на задние сидения.

– Там одежда, – сказал он молодым голосом, направляясь к месту водителя.

Ехали скоро; Шуйцев и Истоватов обветренными, заросшими щетиной лицами и впрямь чем-то походили на приказчиков, под стать одеждам, в которые переоделись. Грубые одеяния каторжников они по распоряжению водителя запихнули в серый холщовый мешок.

Возле озера самодвижущаяся повозка остановилась. Водитель обернулся, молча взял серый мешок, засунул в него лежавший в ногах камень. Затем вышел из автомобиля, спустился на лед и отошел от берега. В том месте, где подготовленная заранее лунка уже затягивалась льдом, он разбил каблуком сапога тонкую корочку и пропихнул мешок с одеждой под лед. Мешок ушел вниз, вода в лунке побулькала воздушными пузырями и затихла.

Ещё затемно были в пригороде Владивостока и в начале широкой улицы въехали во двор к дому и строениям купца Ражина. Дом был двухъярусным и новым: первый ярус из красно-коричневого кирпича, второй из пахучих темнеющих бревен.

К одиннадцати часам того же утра Истоватов сидел на стуле перед настольным зеркальцем, наносил на лицо мыльную пену. Намылясь, он положил помазок на медное блюдо и принялся осторожно, получая удовольствие от самого действия, дочиста сбривать щетину. Он и Шуйцев были в белоснежных новых рубашках, которые надели после домашней бани. Шуйцев, уже с гладко выбритыми подбородком и розовыми щеками, с не скрываемым удовольствием неспешно протирал лицо одеколоном. Обшитая кружевами занавеска была плотно задернута и, растирая одеколоном шею, он выглянул в окно поверх нее. Небольшая опрятная спальня для гостей окном выходила во внутренний двор. Во дворе было безлюдно, лишь крупный пёс бродил возле автомобиля.

На краю стола лежали пачкой газеты. Отойдя к столу, Шуйцев опустился на мягкий стул, вольно откинулся, закинул ногу на ногу и взял самую верхнюю из газет. Его внимание привлекла заметка на первой полосе. Он негромко перечитал ее вслух, точно при звучании слов ему проще было искать в ней особый смысл, невидимый при беглом прочтении: "Некто господин Арбенин, близкий ко двору и правительству, прибывает в четверг с полуофициальной миссией. Мы задаёмся вопросом. Везет ли он в своем портфеле программы освоения нашего края? Или это путешествие за счет налогоплательщиков, какие так любят наши высшие чиновники и прочие близкие к власти деятели?" Шуйцев сделал паузу, закончил медленнее: "С ним прибывает его супруга".

– Тоже заинтересовало?

Шуйцев вздрогнул, взглянул на подтянутого Ражина, который переступал через порог, заходил к ним в спальню.

– Кажется, правительство начинает понимать, что за огромные возможности у этого края, – продолжил купец. – Нужно всерьез привлекать сюда европейский капитал. Льготы нужны, гарантии.

Слушая его в пол-уха, Шуйцев привстал, когда увидел в руке второго вошедшего – того молодого человека, что был водителем автомобиля, – свой плоский, изготовленный по заказу чемодан из свиной кожи. Молодой человек положил чемодан на стол, открыл замки, распахнул.

– Посмотрите, все ли на месте? – предложил Ражин.

Бинокль императора и ружье Великого князя К. были в том виде, в каком их оставил когда-то сам Шуйцев. Он не смог сдержать крайнего удивления, более чем вопросительно обернулся к купцу. Истоватов присвистнул от увиденного, полотенцем стер с лица остатки пены, невольно поднялся, с интересом вынимая, рассматривая ружье.

– Я веду дела с семейством вашего друга, – объяснился Ражин. – Мой дед был их крепостным. – Затем он своим видом дал понять, что он человек деловой и крайне ограниченный во времени. – Мои предложения. – Он протянул Шуйцеву и Истоватову по контракту. – Два года вы поставляете мне указанные меха и шкуры на этих условиях. Затем я вас переправляю в Америку. У меня там деловые связи.

– А если мы решим остаться в России? – спросил Истоватов.

– Есть много хороших имен, – одними глазами улыбнулся Ражин.

– Вы на меня вышли через Охлопина? – вдруг поинтересовался Шуйцев.

– Рисковать я предпочитаю по рекомендациям, – уклончиво ответил купец.

Шуйцев взял паркеровскую ручку, что ему протянул Ражин, склонился над контрактом. Бегло ознакомился с условиями и кивнул на заметку в газете.

– Через час по прибытии поезда я ваш наёмник на указанные здесь два года.

И он быстро расписался.