"АЛМАЗ ЧИНГИЗ-ХАНА" - читать интересную книгу автора (Сергей ГОРОДНИКОВ)

6. "Проклятье на тебе в этих местах!"

Ранним утром с пригорка, на котором накануне побывали лазутчики, Бату и джунгары наблюдали за семерыми всадниками. Те удалялись от места привала, но не в степь, а вдоль предгорий, и последний, в яркой красной одежде стрельца, уводил за собою лошадь без седока, поводья ее были привязаны к его седлу. Взгляды джунгар были угрюмыми, они толпились в нескольких шагах позади Бату, и их настроение ему не нравилось.

– Дальше не пойдем, – за спинами других вдруг проговорил разбойник с безобразно широким носом, когда Бату направился к своему коню.

– Нам добыча нужна, – с мрачным вызовом поддержал его рослый джунгар, недвусмысленно кладя большую ладонь на рукоять длинной сабли.

Бату сузил глаза в щелочки, отвернулся, чтобы они не увидели его исказившегося от презрения лица, – их было одиннадцать сабель, и на этот раз они, казалось, заранее сговорились действовать сообща.

– Те, кого мы преследуем, ищут клад с сокровищами. Клад, какой всем вам, шакалам, и не снился, – грубо попытался вразумить он разбойников, но рука его понемногу тянулась к ножу на поясе.

Рослый джунгар, словно уже выбранный на тайной сходке главарём взамен чужака, выступил на шаг вперед, заметно вынул часть длинной кривой сабли из ножен.

– Я тебе не верю, – раздельно сказал он. – Ты мстишь за кого-то из своих. А расплачиваешься нашими головами...

Он не договорил, захрипел. Стараясь выдернуть из горла нож, который остриём пробил шейный позвонок, он в предсмертном бессилии опустился на колени и повалился на щетину травы. Остальные схватились за оружие; клич – и они бы ринулись на монгола. Но клича не последовало, сказанное Бату зародило в большинстве джунгар сомнение.

– Они ищут золото. Много золота, – все же вынужден был вступиться в объяснения Бату, как огонь в тлеющей от искры сухой коре, раздувая в них это сомнение. – И мы убьем всех, кроме одного. Только он знает, где клад. Запомните, половина сокровищ ваша!

Вислоухий коротышка раньше других джунгар поймался на крючок и убрал ладонь с рукояти сабли.

– Золото? Много сокровищ? – недоверчиво заулыбался он, ощериваясь и обнажая кривые зубы, где они были не выбитыми.

Он шагнул к распростёртому на земле без признаков жизни соплеменнику, выдернул из горла нож. Затем вытер его об одежду убитого и с выражением покорности осторожно поднес вскочившему в седло надменному Бату. Другие разбойники, избегая смотреть монголу в лицо, разошлись к своим лошадям.

Вместе с Бату их осталось только одиннадцать человек. В таком числе нападать на семерых, вооруженных ружьями и пистолетами мужчин было слишком легкомысленно, исход открытого столкновения представлялся неопределённым. Рассчитывать можно было только на удачную засаду. Чтобы устроить подобную засаду, Бату хотел выяснить, какое направление изберет Мещерин. Он решил держаться его следа и не беспокоить понапрасну, создать у того впечатление, будто что-то заставило джунгар прекратить дальнейшее преследование.

Отряду Мещерина повезло. Задолго до полудня встретилось киргизское стойбище, которое расположилось возле небольшого водоёма, питаемого рукавом горной речушки. За ружье, саблю и седло умершего накануне от ранения стрельца они получили необходимое продовольствие солониной, засушенными лепёшками и недавно пойманными рыбинами. Завтрака у них не было, и они устроились на отдых внизу пологого склона пригорка, зажарили рыбины и сытно поели.

Пока остальные предались ленивому отдыху, Мещерин вернулся в стойбище. Мысленно восстанавливая рисунок плашки, он выяснил у старого тайши, какими путями удобнее выйти к нужной ему горной речке, которую никогда не видел, но знал, де, по словесному описанию некоторые из ее особенностей. В обмен за полученные сведения предупредил о разбойных джунгарах, которые рыскали поблизости.

Возле каждой из пяти больших юрт стойбища не прекращали работать женщины, мельтешили голые дети, собаки. Без какой-либо определённой цели наблюдая за ними, развалившись на прогретой солнечным теплом траве, Петька и казачок лениво жевали по кусочку солонины. Рядом дремал Румянцев; ладони у него были сложены под затылком, во рту подрагивала травинка. Неожиданно он выплюнул травинку за голову и громко вздохнул.

– Давно мне не икается. Сдаётся, жену кто-то хорошо утешает, – произнес он серьёзным голосом. Однако по виду нельзя было сказать, чтобы эта мысль очень уж его расстраивала. – А придется, как вернусь, примерно наказать чертовку.

– Правда, что ль? – лениво работая челюстями, глянул на него Петька. – Или врёшь?

Румянцев повеселел и приподнялся на локте, хлопнул его по плечу.

– Тебе разве о наших мелких заботах надо спрашивать? Ты же герой! А?! Нас... Что нас? Мещерина, царского посланника, от бесславной погибели спас!

– Как это?

Петька нехотя прекратил жевать, посмотрел на него с откровенным недоверием. Он старался понять, шутит Румянцев или говорит серьезно, и если серьезно, что подразумевает.

– Так выстрелом своим ты же прямо в глаз попал главарю разбойников?! – искренне удивился его скромности Румянцев. – Тот с седла вылетел, как дубиной по башке получил! Если бы не это, не вырваться нам из западни. Эх, завидую тебе! Да царь тебя, Петька, за такое дело с собственных рук одарит. Шубу со своего плеча, не меньше. А от девок-то отбою не будет.

Казачок прислушивался, глаза его заискрились едва сдерживаемым смехом.

– Правда, что ль? – не зная, верить этому рассказу или нет, переспросил Петька. Он повернулся к подьячему, будто именно от него ожидал услышать окончательный приговор сказанному Румянцевым.

Подьячий не слушал их, сосредоточенно делал записи в свиток. От ближней юрты отделился Мещерин. Он возвращался в сопровождении жилистого, одетого в лёгкий халат калмыка среднего возраста, лицо которого было озабоченным сообщением о джунгарах. Атаман привстал и распрямился. Начали подниматься и остальные. Надо было готовить лошадей отправляться дальше.

– Плюнь на девок, Петька, – затягивая подпругу коня, вкрадчиво посоветовал Румянцев, продолжая разговор. – Пошли в кабак. Заложим царский подарок, да так погуляем! А и пропьем, всю жизнь помнить будем.

Петька, казалось, поверил в его рассказ и предполагаемому царскому подарку задумывал иное применение.

– Ты же непьющий, – ответил он уклончиво.

– За твое-то геройство, Петька? Ты прояви щедрость, не забудь меня, обязательно напьюсь!

Румянцев весело поднялся в седло, подмигнул задохнувшемуся смехом казачку. Казачок закашлялся, нежно покраснел и отъехал к атаману.

Отдохнувшие лошади быстро удалялись от стойбища, и вскоре оно осталось далеко позади, затем пропало за холмами и пригорками. Мещерин следовал пути, о котором узнал от старого киргиза, уверенно направлял своего коня на северо-восток. Вдруг с порывом ветерка их догнал отзвук выстрела из пищали. Отряд нестройно остановился. Все прислушивались, но других выстрелов не было.

– Джунгары? – тихо выразил общую тревогу подьячий. – Два ружья у них ...

Он не договорил, но все поняли недосказанное: разбойникам достались ружья погибших в расщелине стрельцов.

– Может, в стойбище пристреливают ту пищаль, которую им оставили? – предположил Румянцев.

Невозмутимый беркут плавно делал круги, парил в воздухе, осматривая землю высоко над их головами.

– Вот он-то видит, – раздельно произнес Борис, наблюдая за птицей, как будто надеясь по её поведению угадать, что же произошло на самом деле.

– Да не скажет, – сузив глаза, точно боялся, что они выдадут скрываемые от спутников мысли, отозвался атаман. Однако в голосе его проскользнуло беспокойство, связанное с чем-то другим.

Борис внимательно посмотрел на него, как будто хотел угадать его тайные замыслы, развернул коня и поскакал обратно. Мещерин заторопился в другую сторону, и отряд нестройно потянулся за ним. Лишь атаман нахмурился, еще с минуту нерешительно постоял на месте, озабоченно глядя вслед Борису, но потом все же последовал за большинством, за Мещериным.

Борис так и не догнал их. Из-за растущей тревоги никто не просил у Мещерина объяснить причину, по которой тот повернул к отрогам гор. Он держался нового направления уверенно, будто узнал в стойбище о каком-то проходе, который был удобнее и безопаснее, чем путь в обход предгорий. Скоро продвигаясь запущенной тропой меж невысокими пока отрогами скалистых гор, они расслышали впереди говорливый шум горной речки. Сбегала она оттуда, где виднелись предвестники горных хребтов западных подступов к Памиру. Им потребовалось около часа, чтобы еще при солнечном свете приблизиться к ней. Окружающая природа ограждала их стенами крутых откосов и скатов, заставляла следовать туда и так, куда и как она позволяла, словно показывая, что здесь человек всего лишь непрошенный гость. Она меняла их настроение, все посерьёзнели и произносили слова только при острой необходимости.

Тропа завела их в постепенно сужающееся глухое ущелье, которое закончилось обрывом к неширокой речке. Над обрывом до противоположного его края провисал хлипкий мостик, натянутый на старых верёвках, не вызывающих доверия к их прочности. И даже беглый взгляд позволял сделать вывод, что прогнивший настил мостика был недавно поврежден и на лошадях непроходим. Все спешились у отвесного, изрезанного трещинами утёса, который ограждал тропу слева и давал пусть не прохладную, но всё же тень. Оставили Петьку с лошадьми, остальные нестройно приблизились к самому обрыву. Речка внизу шумно пенилась и разбрызгивала прозрачную воду на бесчисленных валунах и камнях, как будто сметённых в неё со всей округи наводившими свой порядок великанами. Она в это время года оказалась мелководной, позволяла и вброд перебраться на другой берег. Но хотя от края обрыва до воды было не больше роста мужчины, спуск к ней в данном месте представлялся рискованным, можно было запросто сломать шею. Люди при взаимной помощи способны были преодолеть возникшие препятствия, но тогда пришлось бы оставить лошадей, для которых такой спуск и подъём на другом берегу были невозможными.

– Придется вернуться, поискать за утёсом низкие берега на этой и на той стороне реки, – умышленно бодрым голосом сделал вывод Мещерин.

Близкий ружейный выстрел прозвучал неожиданно, разорвал покой ущелья и разнесся затихающими повторениями по горным окрестностям. Под отзвуки удаляющегося раската с укрытия на утёсе вывалился и, пролетев несколько метров, замертво свалился на Петьку подстреленный кем-то джунгар, а рядом треснул приклад стрелецкого ружья, который упал вместе с ним.

– А-а-а! – дико завопил Петька, сбитый с ног и придавленный тяжестью грузного тела в стальной кольчуге.

Выстрел, звучный треск приклада и затем испуганный вопль Петьки словно пробудили всех демонов ущелья. Его наполнили пронзительные визг, свист, и из укрытий в утёсе и за ним на тропу посыпались горохом преследовавшие отряд разбойники. Девять отъявленных головорезов перекрыли обратный путь из ущелья и во всеоружии ринулись навстречу Мещерину и его спутникам. Петька старался приподняться, и один из джунгар на бегу полоснул его шею остро заточенным кинжалом. Другой, в чьих руках была вторая из оказавшихся у джунгар пищалей, вскинул ружьё к плечу, но пистолетный выстрел Мещерина опередил разбойника на долю секунды. С пулей во лбу он, будто споткнулся, ружьё дернулось дулом кверху и пальнуло в воздух, когда он судорожно нажал на курок. После стрельбы Румянцева и казачка из своих кремниевых ружей, атамана и Мещерина из трёх пистолетов между ними и нападающими раскрылась завеса густого порохового дыма. Сквозь дым было видно, что ещё двое разбойников, которые были с луками и намеревались воспользоваться ими, точно налетели на преграды и опрокинулись на землю. А бегущий впереди джунгар приостановился от звонкого удара пули по зерцалу на животе; однако зерцало его спасло, на бронзовой пластине осталась только вмятина. После этого их стало шестеро против пятерых: шестеро опытных разбойников, размахивающих саблями, против безоружного подьячего, юного казачка, Мещерина, атамана и Румянцева, которые опешили, нестройно отступали, теснимые к обрыву над речкой и к навесу скалы.

Однако внезапность нападения, на что делали расчет разбойники, не удалась. Кто-то своим выстрелом выдал их засаду, насмерть подстрелив того, кто уже целился из стрелецкого ружья в атамана. Устраивая засаду, джунгары настраивались быстро и легко разделаться со спутниками Мещерина. Теперь же, когда надежда на это испарилась, ими двигала бешеная злоба всё ещё уверенных в своём превосходстве голодных хищников, опьяняемых близостью крупной добычи.

Довольно искусно работая саблями, Мещерин с атаманом хоть и неслаженно, но отбились от первого, самого яростного натиска отъявленных головорезов. При этом атаман успел серьезно ранить в руку джунгара с широким носом, который бросился на него первым, и убрал его из числа опасных противников. Румянцев в стороне от них тоже оказался не подарком для увёртливого вислоухого коротышки. Ему удалось отделить разбойника от сообщников, и он расчетливо пробивался к тому месту, где, истекая кровью, лежал смертельно раненный в спину Петька, возле которого опасно топтались и взбрыкивали испуганные лошади.

– Собаки! – злобно прохрипел Румянцев, внезапным ловким приемом отбивая саблю вислоухого, чтобы в следующее мгновение разрубить плохо защищённое кольчугой бедро врага. Он сбил с головы потерявшего увёртливую подвижность коротышки деревянный шлем, его самого повалил на землю и ударом рукояти сабли проломил ему череп.

Но ни у казачка, ни у подьячего не было опыта и сил, чтобы оказывать серьезную помощь своим товарищам в такой напряженной и яростной рубке. Это давало джунгарам преимущество, они напирали. Подьячий за спинами тех, кто отбивались на саблях, приноровился бросать в разбойников камни и мучился предположениями: уж не Борис ли своим выстрелом предупредил их о западне и, если так, почему не торопится им на выручку?

Борис же в это время привалился спиной к выемке наверху утёса, как мог в его неудобном положении перезаряжал ружье. Он вслушивался в крики, в лязг, звон и скрежет клинков внизу, и холодным взором осматривал возможные укрытия, выискивал Бату, полагая его одного стоящим всех остальных живых разбойников, – выискивал и не находил. А невидимый им Бату, как дикий кот, пробирался узким изломом сбоку утёса. С ножом в зубах монгол осторожно приблизился к заострённому выступу, который разделял его от Бориса, неожидаемый в столь труднодоступном участке. Подавив в себе чувство боли от кровоточащих царапин на босых ступнях, он бесшумно поднялся над выступом и одним движением вынул нож из-за пояса и замахнулся. Он нацеливался пронзить вену под ухом самого искусного воина из спутников Мещерина, который смотрел в другую сторону, в ущелье.

В последнее мгновение Борис расслышал шорох, успел прикрыться ружьем, и нож, жадно чавкнув, впился в дерево приклада. Как обнажающий смертоносное жало скорпион, Бату из привязанных к спине ножен выдернул лезвие сабли, – она кровавым отблеском сверкнула в красном предвечернем солнце, – и страшный зверской гримасой прыгнул на противника. Ружье снова выручило Бориса. Сабля звонко лязгнула о сталь шестигранного ствола, а, отклоняемая движением ружья, скользнула до самого дула, отчего Бату потерял равновесие и невольно выпустил рукоять. Поддетый толчком приклада в живот, он не удержался на выступе, сорвался вниз.

Однако в падении вдоль неровной стены он успел по-кошачьи вывернуться и ухватился за щель в стене откоса. Он живо нащупывал ногой опору висячему положению, слыша, что его сабля звонко стукнулась о камни седловины. Судя по тому, когда она ударилась о камни, до седловины было метра три, не больше. Он знал, что у Бориса ружьё не заряжено, а, глянув вверх, увидел, что тот выдернул торчащий в прикладе нож и отбросил к ущелью. Чего он не ожидал, так это его прыжка. Схватив ружьё обеими руками, Борис с лёта обрушится ему на спину, успевая захватить стволом его горло, чтобы, словно клещ, повиснуть на спине противника.

Шестигранный ствол давил горло и затруднял дыхание, оскалившееся, как у волка, лицо Бату наливалось кровью, он хрипел, задыхался. Пальцы его не выдержали напряжения, и оба врага сиамскими близнецами сорвались с откоса. Они упали и покатились по седловине, до крови царапаясь о камни спинами, грудью, плечами, рыча и чертыхаясь.

На седловине Бату перебросил оглушённого столкновением с валуном Бориса через себя, освободился от захвата. Борис не успел подняться, и удар ноги пришелся ему в лицо. От второго он увернулся, перехватил ступню монгола, не позволив ему дотянуться до валяющейся сабли, и, рывком поднимаясь с колена, погрузил свой кулак ему в пах. Его удар был жестоким и умелым. Монгол схватился ладонями за низ живота, согнулся с открытым ртом, не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. Пошатываясь, Бату отступал к шуму речки под обрывом и вдруг, как бык, ринулся на шагнувшего к ружью врагу. Железной хваткой сковал очень сильными руками его бёдра и рванул Бориса с собою к обрыву.

В падении, вместе со срывающимися камнями они разгорячёнными телами погрузились в обжигающе холодный водоворот, попытались драться и под водой. Однако захлебнулись, отпустили, потеряли один другого. Их подхватило, расшвыряло и понесло бурным течением. Бату раньше своего противника выбрался на большой, скользкий от влаги и мха валун, который перегородил треть речки, а с него на берег к лошадям джунгар, которые в укрытии скал дожидались своих хозяев. Его тёмно-серый жеребец не был привязан или стреножен, держался особняком и неуверенно зашагал навстречу хозяину. У монгола еще хватило сил забраться в седло. Он привалился к шее коня, и умное животное само побежало, унося его прочь от этого места.

Борис выбрался на берег следом. Он дышал тяжело, тяжело поднялся на ноги, мокрыми ладонями провел по волосам и лицу. Стараясь держаться прямо, прошел к лошадям разбойников. Привязанные к корявым деревьям степные тонконогие лошади встревожено ржали, шарахались от него, словно привыкли к разбойной жизни хозяев и чувствовали в нём заклятого врага. Но он не обращал на это внимания, выбрал лучшего скакуна. Бату больше не интересовал его, он вслушивался в приглушённый шум схватки за ребром небольшой горы, которую надо было ещё объехать. Там продолжалось сопротивление последних людей отряда Мещерина.

А им приходилось очень туго, безнадежно туго. Румянцев лежал распростёртым возле тропы и не подавал никаких признаков жизни, под ним медленно расползалась лужа крови, которую не успевала впитывать сухая земля. Подьячий был ранен в ногу и не мог стоять. Мещерин держался за рану на голове, к счастью, легкую, и, насколько удавалось, помогал атаману. Один атаман дрался, словно лев у своего логова, ухитрялся отбиваться от троих джунгар, прикрывая углубление в скале, где втиснулись подьячий и казачок. Но и он начинал сдавать. И все же он дрался как человек, который на что-то надеется. Казачок первым увидел четверых всадников, которые показались за стеной утёса, гнали коней след в след по тропе сужающегося ущелья. Федька Ворон, а это был он, скакал впереди других казаков и пронзительно громко засвистел, давая знать о своём приближении.

– Отец! – кликнул повеселевший вмиг казачок. – Наши!

Казаки появились вовремя. Они верхом отогнали джунгар от тяжело дышащего атамана, не спеша, будто для развлечения, погоняли по ущелью. Разбойники отчаянно метались, напрасно пытаясь скрыться от их лошадей и сабель, и вскоре с ними было покончено.

– Никак боярин?! – подъехав, со своего коня весело заметил Седой подавленному Мещерину, которому казачок полоской разорванной запасной рубашки начал перевязывал рану на голове. И, вытирая кровь с острия сабли, напомнил разговор в Бухаре. – А разбойничьи-то души тебе видишь, жизнь спасли! А?!

Не отвечая ему, Мещерин поднялся с большого камня, на который присел, сорвал повязку. Прошел к смертельно раненому Петьке и опустился возле него на колени. Петька остался единственным ещё живым из стрельцов, что были с ним в Бухаре.

– Матери, сестре... Царский подарок... – вдруг бессвязно забормотал Петька, слабо шевеля синеющими губами. – За мое геройство...

Это были его последние слова. Мещерин поднял ладони к глазам, словно не имел больше сил видеть дневной свет, склонил голову и глухо зарыдал.

В стороне атаман с облегчением в голосе выговаривал лихо выпрямившемуся в седле Федьке Ворону:

– Решил, не успеете, черти!

Федька блеснул черными глазами на казачка, который пригорюнился и присел рядом с еще не остывшим телом Румянцева, и ничего не ответил.

Сильно хромая, к Мещерину подошел подьячий, стал над ним и над бездыханным телом Петьки.

– Не пойду с тобой дальше, – хмуро объявил он о своём решении, как будто знал или догадывался о причине, которая тянула Мещерина в горы. – Проклятие на тебе в этих местах.