"Чингисиана. Свод свидетельств современников" - читать интересную книгу автора (Пер., сост. и коммент. А. Мелехина)


II ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЧИНГИСХАНЕ

________________________________________________________________________
Легенда о вещей птице *

…Повоевав татарские роды Тэмужина и Хорибуха, Есухэй-батор возвратился восвояси, в Дэлун-болдог, что на Ононе. Тем временем Огэлун ужин была на сносях. В год Черной лошади* в шестнадцатый день первого летнего месяца — то был день полнолуния — в час огня явился на свет божий Чингисхан.

Сказывают, будто родился Чингисхан, сжимая в правой руке запекшуюся почерневшую кровь величиной с альчик.

Поелику рождение Владыки совпало с полонением ворога татарского Тэмужина, на пиру в честь его рождества возложили младенца в колыбель железную и нарекли именем Тэмужин.

По прошествии семи дней от рождества Владыки на остров, что лежит посередь моря-океана*, прилетела черная певчая птица; и уселась она на почерневший от времени валун вековечный, и трелила она три дня и три ночи, поворачиваясь вкруг себя вслед за дневным светилом.

«Воистину вам говорю: это — птаха вещая!» — молвил Есухэй-батор. И расколол он надвое тот черный валун, и вознеслась из него прямо на небо золотая печать. И тотчас же стал валун целым и невредимым, как допрежь того, и снова затрелила, сидя на нем, птица вещая.

Вдругорядь расколол надвое Есухэй-батор тот черный валун, и показалась из него печать серебряная, и канула она в пучине морской. Сей же час стал валун целым и невредимым, и снова уселась на нем птаха вещая, и затрелила она старым порядком.

И в третий раз Есухэй-батор расколол надвое черный валун, и предстала взору его печать нефритовая*. И принял он ее в руки с великим почтением, затеплил лампаду, возжег курительные свечи. Тем временем птаха вещая уселась на дымник юрты и прокричала: «Чингис! Чингис!» Засим, вняв в свое время знамению сему, нарекли Владыку Чингисханом.

Воистину все так оно и было.

Сказ о стычке с тайнудами на пиру *

Однажды тайчудский Бэрбух (Бури бух. — А.М.) замыслил злое [дело против монголов]. В своей юрте он вырыл яму и сверху закрыл ее войлочным ковром. Он пригласил Владыку (Чингисхана. — A.M.), говоря: «Мы все родственники. Давайте не будем ссориться». Тогда матушка Огэлун сказала:

«Не думайте про врагов, что их мало. Не думайте про ядовитую змею, что она тонка. Будьте осторожны с теми, кому нет доверия».

Святейший Владыка соизволил приказать: «Брат Хасар, тебе поручаю держать наготове лук со стрелами. Ты, брат Бэлгудэй, прозванный Борцом, смотри за порядком. Хачигун, мой средний брат, ты стереги коней. Брат меньший Отчигин, ты, прозванный Благоразумным, будь при мне. Ведь может всякое случиться!»

Так он распорядился, и они отправились. Когда Чингисхан вошел в юрту к тайчудам и хотел было сесть на середину ковра, то Отчигин потянул его к краю подстилки и посадил там.

В это время какая-то хромая женщина отрезала у [их] коня стремя. Бэлгудэй увидел это, схватил ее и переломил ей левую ногу. Тогда Бури бух мечом ему рассек плечо. Началась драка. Хасар беспрестанно пускал стрелы, а Бэлгудэй, отбиваясь мешком из-под кумыса, левой рукой подсадил Чингисхана на лошадь…

Беседа Хасара и Бэлгудэя со старцем*

После стычки с тайчудами Чингисхан во всеуслышание попрекнул Бэлгудэя, будто он непочтительно — левой рукой — подсадил Владыку на лошадь. На это Хасар и Бэлгудэй молвили меж собой: «Не в обычаях попрекать братьев. Ведь пять цветных и четыре чужих народа* подчинены были мочью нечеловеческой Хасара и силушкой богатырской Бэлгудэя».

Известился Чингисхан об этих речах братьев и порешил сбить спесь с гордецов. И предстал он пред ними сирым и убогим старцем, принесшим на продажу плохонький лук.

И дивились братья явлению его и вопрошали старца с пристрастием: «Какого рода-племени будешь, мил-человек? Таких не видали здесь прежде!»

И ответствовал им старец: «Я беден. Вот луки на продажу мастерю».

«Так ты желаешь сбыть нам этот лук ничтожный», — молвили надменно братья.

«Лук хоть и неказист, а ты попробуй тетиву приладь к нему», — отвечал старик.

Как ни старался Бэлгудэй, тетиву на лук не натянул. А немощный старец враз приладил на лук тетиву и передал его в руки Хасара. Но тот так и не смог натянуть тетиву.

Тем временем старец обратился в седовласого странника, сидящего на сизом муле с белым пятном во лбу. И приложил он златую стрелу к своему длинному желтому луку и выстрелил так, что расколол надвое скалу. И молвил седовласый странник: «Не вы ли братья младшие Его Святейшества, Владыки Чингисхана: Хасар, что мочью нечеловеческой кичится, и Бэлгудэй, что силой богатырскою гордится? Воистину вам говорю: награду принесет услужливость, а не словоблудие и вздорность!» Засим странник удалился.

И устыдились братья Хасар и Бэлгудэй, и поняли они, что пред ними явился гений-хранитель Владыки. С тех самых пор смирили они гордыню свою и речей заносчивых себе не позволяли.

Легенда об избиении трехсот недругов-тайчудов*

Однажды великий Чингисхан вместе с девятью своими мудрыми сайдами* ехал, обозревая окрестности. И прорек Чингисхан:

«Враг всякий со стороны любой на нас, монголов, может ополчиться. Объединитесь, сайды верные мои, по трое и объезжайте отчие пределы».

И, повинуясь воле Владыки, сайды его объединились по трое: Зэлмэ вместе с Чу мэргэном* и Шигихутугом, Борчу с Борохулом и Мухали, сулдуский Сорхон шар с Бэсудом Зэвом и ойрадом Хар Хиру.

Сорхон шар, Зэв и Хар Хиру остались охранять ставку. А остальные шесть сайдов, ведомые Чингисханом, обогнули северный склон горы Чахарай хан, прошли южным склоном горы Жалман хан, и тут прямо перед владыкой

Дикий горный козел Проскакал, сиганул, Бурой шерстью мелькнул. А Чингисхан за ним На пятнистом коне — Ловко лук натянул И пустил по козлу Золотую стрелу. Высоко подскочил И забился козел, Сайды съехались вмиг И хотели козла Приторочить к седлу.

И так сказал тогда Чингисхан:

«Добычу эту освежуйте и изжарьте. А я тем временем взберусь на горную террасу, округу огляжу».

Когда поднялся он на горную террасу, стало его клонить ко сну. И уперся Чингисхан кнутом в гриву своего сивого коня и уснул в седле. И привиделся тогда ему сон. А когда очнулся Чингисхан ото сна и вернулся к сайдам, то поведал им:

«Я спал и видел сон… А в это время «Бум-бум»  — в груди Тревожно билось сердце, «Хруп-хруп» — хрустели ребра, — Не иначе Как враг сюда Пожалует сейчас. Привиделось мне В той степи широкой, Что начинается Там, за горой, — Три сотни чужеземцев Затаились. Три черных знамени Колышутся над ними. И богатырь на рыжем скакуне Три вражеские сотни Возглавляет. На нем блестит Надежная кольчуга, Остроконечные Лежат в колчане стрелы. То он направо зорко поглядит, То грозно вдруг налево обернется. Стремительный, как быстрая игла, Проворен он, Неутомим в движеньях, Путь перед ним — Натянутая нить. О сайды верные, Коль сон мой будет в руку, Скажите, как послужите вы мне?»

Так вопрошал Чингисхан, обратившись к шести сайдам своим. И молвил первым в ответ Шигихутуг:

«Брошу пристальный взгляд — Соплеменники падают духом. На мэргэдов взгляну — В замешательство тут же приходят. А тайчудов мой взор Обращает в мгновенное бегство. Вдаль из-под ладони взгляну — Все увижу на длинном пути, Что за месяц должны мы пройти. Если зрение я напрягу — Все увижу на долгом пути, Что за год мы могли бы пройти. Острым взором тебе помогу, Что пронзает и тьму, и туман. Вот как я пособлю тебе, хан!»

И поклялся Владыке Зэлмэ:

«Телом своим, Жизнью самой поступлюсь, И на убоину, Хан мой, я не поскуплюсь. Если увижу врага — Наскочу, повалю, С кем ни столкнусь — Разнесу, заколю, зарублю. Кто мне дорогу заступит — Башку размозжу, Вырву у недруга Черное знамя из рук, А знаменосца Замертво я уложу, И ни единый из глотки не вырвется звук. Брошу я знамя на землю, Ногой затопчу, Спесь неприятеля В глотку ему вколочу. Как бы он ни был, Недруг наш, горд и силен, Сил он лишится, Вновь не поднимется он».

Затем слово свое сказал Чу мэргэн:

«Пусть не имею я силы с врагами сражаться, Но в завоеванном месте смогу удержаться. Пусть с воином храбрым я стать наравне и не смею, Но то, что порушено, восстановить я сумею, Я, Чу мэргэн, из робкого десятка, Заранее скажу тебе, Чингисхан: Когда доходит дело до сраженья, Могу не устоять, назад податься. Однако, только ханство укрепится, Мои советы могут пригодиться. На пользу охлаждающие речи, Чтоб новый враг не сел тебе на плечи».

И клятвенно Борчу пообещал:

«Враг помериться силой придет — Встану я на его пути. Набежит, налетит, нападет, Но заслон ему не пройти. Куда свои поводья ни направишь, Куда ни занесет твой конь копыто, Везде, везде с тобою буду рядом, Надежна будет и крепка защита».

И поклялся Владыке Борохул:

«Я стану щитом Пред летящей в тебя стрелой. От острого жала Укрою властителя смело. В тебя наша крепкая вера — Я не допущу, Чтоб меч смертоносный Коснулся священного тела».

И пообещал Владыке Мухали:

«Всех врагов размечу, Весь их скарб захвачу, У пришельцев бегущих Клинки затуплю, Всех мечом порублю И к тебе поскачу. Буду ночь я скакать, Все слабея от ран, Над хвостом скакуна Будет виться туман; Восходящее солнце Направит лучи, — Вестник полной победы, Скачи же, скачи! К властелину Копыта коня ты направь, О победе известье Скорее доставь».

Чингисхан выслушал клятвенные речи шестерых сайдов,

И затем Быстро отведал Козлятины жареной он И Шигихутугу Повод коня передал: — Живо проверь, Был ли в руку недавний мой сон. — Вот с наказом каким Сайда зоркого хан отослал. И оседлал Шигихутуг солового коня… По степи его лихо гнал, Тихо крался таежной тропой, А в долинах шел на рысях, Легким шагом пускал средь скал. А на желтое выйдя плато, Не успел оглядеться он — Тут же вражеские мужи Понаехали с трех сторон. Всюду трепет черных флажков. Шигихутуг оторопел, Развернулся и — полетел Сломя голову в ханский стан. «Не успел я, Чингисхан На открытое выбраться место, Тут же был окружен врагами, Было их предо мною триста. Нет, тайчудов в них не признал я, Не увидел, что это мэргэды, И монголов не разглядел в них… Единожды успел я оглянуться; И показались мне они точь-в-точь Как те, что в сновидении привиделись Владыке».

И изготовились шесть сайдов к сраженью с недругами, облачились они в латы железные, прикрывались щитами крепкими. А враги уже тут как тут.

Вдруг оказался перед ними Могучий богатырь — сайд Борчу На лошади своей мышастой, И так он недругов спросил: «Какому роду вы принадлежите? Коль правоверны вы, тогда и нам Поведайте про вашу правоверность! Коль добрые есть имена у вас, Скажите, как вас должно называть!»

И молвили в ответ пришельцы:

«Не для того же мы сюда пришли, Чтоб спрашивали, как нас называть. Явились мы сюда лишь для того, Чтоб вас повоевать».

И сказал тогда Борчу:

«Коли случайно встретились мы здесь, Без стычки нам и разойтись легко, А коль охота порезвиться есть, В бой, в бой, покуда солнце высоко!»

И послышалось тут из вражеского стана:

«Мы имена свои назвать готовы: Все Рыболовы мы, все Сурколовы».

И сказал тогда Шигихутуг:

«О чем еще нам спрашивать у них? Я истину вам говорю: пред нами недруги-тайчуды. Повоюем их!»

И сошел с коня муж храбрый Борохул и, серый щит держа, Владыку заслонил. И врезался во вражеские ряды верный нукер Зэлмэ с мечом наперевес.

Меч вверх вздымался и рубил; Три вражьих знамени rерой у неприятеля отбил; Взбежал на сопку он и там Верхушкой в землю их вонзил.

Тем временем Чу мэргэн попятился было назад, но Борчу, наседавший на врага, заметил это и воскликнул:

«Постой, Чу мэргэн! Вот так-то ты Владыке служишь?! Почто бежишь ты с поля брани, что тот тушканчик, выкуренный из норы?!»

И вернулся Чу мэргэн и, смеясь, молвил в ответ:

«Бесстрашно бился б вместе с вами я, да нечем стало острить стрелы».

И достал Чингисхан из колчана златого наконечники для стрел цвета киновари и отдал Чу мэргэну. И заострил стрелу свою Чу мэргэн, и вставил ее в лук, и натянул тетиву. Поворотился Чу мэргэн лицом к ворогу, и сразил он меткой стрелой вражьего воеводу, а коня его рыжего со звездочкой во лбу поймал и привел к Владыке Чингисхану. И взвился птицей под Владыкой тот скакун, и был стремителен и быстр он, подобно ветру.

И били наши сайды супротивника, повергнув его в отчаяние, и перебили половину ворогов-тайчудов.

Вдруг угодила вражеская стрела прямо в голову Борохула, и пал наземь наш богатырь. Но, опершись на лук, восстал он и стоял так, щитом прикрываясь. И глянул назад наседавший на врага Борчу и крикнул ему:

«Ужели может наповал сразить мужчину одна ничтожная стрела?! Негоже, чтоб у тебя подкашивались ноги, как у побитого осла!»

И вскочил тогда Борохул на коня с правой стороны и, прикрываясь щитом, бесстрашно ринулся на врага.

И побежали вскоре вороги-тайчуды с поля брани, унося с собой трупы сродников своих.

Приступил тогда Чингисхан к сайдам и вопрошал их:

«Что делать нам теперь, когда разгромлен и бежит наш враг?»

И сказал ему в ответ Борчу:

«Герою почившему Почести мы воздаем, Бегущему недругу Стрелы вдогонку пошлем».

И благословил Чингисхан слова нукера Борчу, и бросились они в погоню. И гнали и настигли наши ворогов-тайчудов в Цай-тын цаганской степи. Подобно волку, напавшему на отару овец, погубили наши сайды сотню ворогов. Остальные в панике бежали прочь. И стали добычей нашей в том сражении сотня скакунов и полсотни кольчуг.

И взошел тогда Чингисхан на высокий холм, дабы помолиться Отцу-Небу. И возложил он наземь потник и, сняв пояс, повесил его себе на шею и произнес такую молитву:

«Я стал Владыкой Не доблести благодаря великой. Нет, волею Небесного отца Я стал Владыкой. Талант мой — не племен объединенье, Небесного отца благоволенье Дало мне Справиться со вражьей силой дикой. Вот почему я стал Владыкой. Да, с помощью Небесного отца Враг чужеземный мною был подавлен. Да, волею Небесного отца Владыкой я поставлен».

Когда пришло время на коней садиться, Чингисхан произнес хвалу шести сайдам своим.

И восславил Чингисхан Шигихутуга:

«Взор твой в одно мгновенье Мэргэдов привел в смятенье. Соплеменники духом пали, А тайчуды — в страхе бежали. Бил врагов ты в жестоком бою — Я хвалу тебе воздаю».

И воздал Чингисхан хвалу Зэлмэ:

«Ты дичь подкарауливать умеешь, Ты панику во вражьем стане сеешь. Когда в бою, я потерял коня, Вмиг скакуна нашел ты для меня. Когда страдал, бывало, я от жажды, Ты утолял ее — и не однажды*. Как ум твой изощрен, Как чуток сон! Ты мудростью глубокой наделен. Ты — мой сподвижник. Не жалея сил, Ты власть Владыки своего крепил». Чу мэргэн заслужил такое восхваление Владыки: «Мое распоряженье, мой приказ Ты точно выполнял и в тот же час; Пред вражьим главарем не отступил — Его стрелою меткою сразил И рыжего его забрал коня — Не для себя забрал, а для меня. И в сабельном бою ты храбрым был, С врагами дрался, многих проучил. В сраженье, где стена на стену шла, Твоим заслугам ратным несть числа!»

Достойного мужа Борохула похваляя, Чингисхан изрек:

«Разящие Враги пускали стрелы, Свистящие, Летящие со звоном… Ты на пути их становился смело, Ты на пути их вырастал заслоном. Ты в голову однажды ранен был, Но щит не опустил, Коня — не упустил».

И восславил Чингисхан заслуги Мухали:

«Со всеми вместе ты врагов давил, Их острые клинки в бою тупил, Покуда не пустились на попятный, Оставив гору нам добычи знатной. Пришельцев, что бежали без оглядки, Преследовал ты, «отрубал им пятки». Потом обратно в ставку торопился О радостной победе сообщить — Над крупом скакуна туман клубился, И волос конский на заре светился… Но вот среди своих ты очутился. Из всей добычи как ты ухитрился В пути иглу — и ту не обронить!»

Наконец, верного нукера Борчу восхваляя, Чингисхан молвил:

«С тех дней, как я, совсем еще юнец, Искал восьмерку лошадей соловых, И нас тогда счастливый случай свел, — Ты другом стал — из самых образцовых! Сподвижник верный, Благородный друг! Когда одни лишь сродники вокруг, Ты кроток, Дружелюбен ты, бывало, И ласков, как теленок годовалый. Когда ж заклятый враг перед тобой, Когда вступаешь в беспощадный бой, Тогда тобой Овладевает гнев, И грозен ты, Как дикий барс, как лев. Сердечный друг! С друзьями ты — телок, Но в схватке с неприятелем — жесток, И, яростному ястребу под стать, Жизнь за победу ты готов отдать! Когда пришел ты на веселый пир, В душе твоей спокойствие и мир. Ничем не выделяющийся в стаде Теленок ты, ни с кем ты не в разладе… Но окажись ты вдруг среди врагов, Ты бросишься на них, терзать готов; Не станешь самого себя щадить, Чтоб недругов скорее победить. Когда среди друзей резвишься ты, В тебе и жеребенка есть черты, Но вот непрошеный явился гость — В тебе откуда ярость, лютость, злость! Ты падаешь, как сокол, на врагов, Ты заклевать их, разорвать готов. Ты выбрал путь — всегда за мной идти И не сходил со своего пути».

Воздал Чингисхан хвалу шестерым своим сайдам, и Борчу обратил к Владыке такие хвалебные слова:

«Достойный Есухэй-батора сын, Ты, Чингисхан, Ты, мира властелин, Нам милость оказал — со всех сторон Ты девятью мужами окружен. Ты, мудрой Огэлун достойный сын, В кругу девятерых друзей мужчин Ты милостив, Чингисхан, к сыновьям, И к смертным ты добросердечен — к нам. Ты, о Чингисхан из владык, Иноплеменников иных Заставил преклонить колени, Ты придавил своей стопой Врагов, мечтавших об отмщенье. Пока ты здравствуешь, о хан, Всегда мы будем верх держать Над чужеземцами-врагами. Ничей нам не грозит захват, Нет, нас враги не устрашат, Пока ты с нами. Мы как родня должны бы жить И силы общие крепить, Объединять их в деле ратном; Подобно уткам и гусям, Слетаться вместе надо нам, Собраться стадом необъятным. И — ох, не поздоровится кому-то Из тех, кто сеет между нами смуту, Чье слово прозвучит на слете лживо: Как соколы, их растерзаем живо! Жестокий бой врагу дадим, Самих себя не пощадим Мы в ратоборстве неустанном. Но семя наше — сыновей Мы не погубим, сохраним, Не уподобимся турпанам. Самих себя не пощадим, Но недругам отпор дадим. Мы узы дружбы не порвем, Чувств родственных мы не утратим, В суровый выступим поход Навстречу чужеземным ратям».

Повоевав триста недругов-тайчудов, великий Чингисхан благополучно возвернулся и зажил в мире и благоденствии.

Предание об Аргасуне — верном стрелке *

Великий Чингисхан направил стопы свои в край, где восходит солнце, — в земли солонгов*. Но вышедшие из берегов воды реки Унэгэн преградили путь Владыке и его многочисленному воинству. И отослал Чингисхан посыльного в ставку хана солонгов со словами: «Я — твой Чингисхан! Так кланяйся же мне дарами!»

Выслушав волю Владыки, солонгоский Буха цаган хан усадил в челны свой люд из родов барсгарьд и буха солонго и дочь свою по имени Хулан и кланялся ими Владыке*. Засим Чингисхан призвал солонгоского Буха цаган хана, князей-ноёнов и сподвижников его на берег Унэгэн-реки и молвил указ державный.

И пожелал Чингисхан разделить с Хулан супружеское ложе немедля. «Невместно сочетаться браком прямо в степи!» — отвращали Владыку его вельможи*. Но не внял хан их словам и вступил в брак с Хулан сей же час.

Долго ли, коротко ли, прожил Чингисхан в землях солонгов три года. А наместником в отчине своей Чингисхан посадил Аргасун-хорчи. И вот отправился Аргасун-хорчи к Владыке, дабы справиться о его здравии. И покрыл Аргасун-хорчи на тройке гнедых в три дня путь трехмесячный, и явился в ставку Владыки, и стал разузнавать о здравии его. И молвили вельможи ханские, что Чингисхан в полном здравии. Засим Чингисхан пожелал знать, здравствуют ли его жены и дети, братья и сестры и все его подданные.

И молвил Аргасун-хорчи, ответствуя Владыке:

«Жены твои и твои сыновья живы и здравы, Но не решаюсь о здравье сказать целой державы. Женщины, отроки, кажется, все благополучны, Но за державу за всю говорить мне несподручно. Люди твои набивают живот чем ни попало, Но о державе такое сказать мне не пристало. Пить захотят — под капелью попьют, талой воды не гнушаясь, Но о Великой Монголии это сказать я не решаюсь».

Не уразумел Чингисхан сказанного Аргасун-хорчи и повелел речь продолжить. И молвил Аргасун-хорчи:

«В папоротнике среди деревьев Птаха неразумная гнездо свила. Отложила яйца, Птенцов дождалась. Хищная птица лунь, На беду, гнездо углядела, Разорила, Птенцов поела. Притулила лебедушка гнездо На озере среди камышей. Чуть проклюнулись птенцы из яиц, Птица хищная лунь тут как тут: Лебединой семьи не пожалела — Лебедят у лебедки поела».

Такие слова молвил Аргасун-хорчи Святейшему Владыке. «Уразумели сказанное Аргасун-хорчи?» — вопрошал Чингисхан вельмож своих. «Не уразумели», — ответствовали вельможи. Тогда истолковал Чингисхан речи Аргасун-хорчи:

«Папоротники среди деревьев — То друзья, сподвижники мои. В птахе неразумной мне, конечно, Надо самого себя признать. Здешние солонги, полагаю, Значатся под хищной птицей лунь, А супруги все мои и дети — Это, значит, яйца и птенцы. Камышовым озером, понятно, Иль гнездом, что свито в камышах, Обозначена моя держава, Лебедь же на озере — я сам».

Истолковав речи Аргасун-хорчи, Чингисхан оставил чужбину и направил златые стопы свои в отчину. И молвил тогда Чингисхан покаянно: «С супругой Бортэ судьба свела нас в детстве. И сейчас мне будет стыдно в глаза ей взглянуть. Ведь в отчине нет для меня ее дороже. Да, будет мне неловко, коль не найду я пониманья в ней и коли гнев выказывать начнет она при постороннем человеке. Пожалуй, одному из витязей вестовщиком моим сердечным явиться к ханше надлежит».

И пришел к ханше Бортэ с поклоном ханским Мухали из племени Жалайр. «В здравии ли хан? С чем к нам пожаловал?» — вопрошала его Бортэ.

И отвечал ей Мухали:

«Чингисхан вложил в мои уста слова такие: Было все не по закону державному, Все случилось по моей ханской прихоти. Не советам я внимал моих нукеров, А польстился на добро чужеземное. Так вот браком с Хулан сочетался я, Стал женой звать дочь нашего данника».

И молвила на это Бортэ:

«Ежедневно, еженощно, ежечасно Все монголы ханской прихоти подвластны. Явит волю всеблагой наш и великий — Все склонимся пред велением Владыки. Мало ль статных лебедей на глади водной Для охоты хана, столь ему угодной. Лук сгибая, за стрелой стрелу пуская, Может бить лебедок, удержу не зная. Правду молвить, так в пределах всей державы Много дев, что и стройны, и величавы. Может хан наш брать их в жены сколько хочет Для своей услады ханской и забавы. В камышовом озере Лебедей так много! Сколько хан захочет, Столько и стреляет. А в улусе ханском И красавиц много: Хан берет их в жены  Сколько пожелает. Меткий лучник, говорят, одной стрелой уложить двух уток сразу может, А мужчина, если страстен, говорят, двух сестер на ложе брачное положит. Необъезженный, как говорится, конь словно требует хребтом своим седла; Заимел, как говорится, ты жену — хлопочи, чтоб и еще одна была. Есть излишек — лучшей Не придумать доли; Если недостаток — Это хорошо ли? В дэле на подкладке Не замерзнешь точно, Три в одну веревки Свиты — будет прочно!»

Когда Чингисхан возвратился в отчину с молодой ханшей Хулан, наместник его Аргасун-хорчи, на радостях охмелев от зелена вина, прихватил священные золотые стрелы и отлучился, только его и видели.

Взбешенный этим известием Чингисхан отправил Борчу и Мухали на поиски лиходея и повелел погубить его без лишних слов и пререканий*.

Борчу и Мухали отыскали Аргасун-хорчи и, приступив к нему, молвили: «Охмелел ты от зелена вина и унес с собой золотые стрелы, только тебя и видели. И повелел нам Чингисхан погубить тебя без лишних слов и пререканий».

И взмолился Аргасун-хорчи:

«Должен слово сказать К казни приговоренный, Должен выслушан быть На лютую смерть обреченный. Допустите! Пред ханом предстану, Жажду слово сказать Чингисхану».

И не сгубили вельможи несчастного Аргасун-хорчи, но надоумили его явиться к хану, да не с пустыми руками, а с припасенным для Владыки нектаром.

Когда они втроем явились к Владыке, он почивал. Борчу и Мухали, стоя снаружи ханской юрты, молвили:

«Утренний свет проникает, Чингисхан, В твой многостенный шатер. Отроков, отроковиц пробуди-ка, Что еще спят до сих пор. Подданных грешных прими и послушай Да облегчи их заблудшие души: Каждому милостиво объяви-ка Праведный свой приговор. Медленно рассвет Во дворец проник, Дай увидеть твой Многомудрый лик. Кающихся, хан, Выслушай ты нас И державный свой Объяви указ».

Услышав речи вельмож своих, Чингисхан поднялся с постели. И приступили к нему Борчу и Мухали, подталкивая впереди себя Аргасун-хорчи. И безмолвствовал Чингисхан, глядя на них. Борчу и Мухали тоже не проронили ни слова. Тогда Аргасун-хорчи набрался храбрости и обратился к Владыке с такими словами:

«Только скворец свою песню завел, Тут с неба упал белохвостый орел, И смолкла в ужасе птаха. Так вот и я пред Владыкой предстал — Съежился, сгорбился, затрепетал, Пикнуть не смею от страха. Лет с десяти до вчерашнего дня, Лук твой и стрелы гордо храня, Всем наставленьям твоим я внимал И непотребных привычек не знал. Но, как на радостях выпить пришлось, Пьяный, я помнить себя перестал, Где-то носился, как бешеный пес, Лук твой и стрелы куда-то унес, Только дурного я не замышлял. Лет с двадцати до вчерашнего дня, Лук твой и стрелы, как воин, храня, Только разумным речам я внимал, Шага неверного не допускал. Но, как на радостях выпить пришлось, Пьяный, я помнить себя перестал, Где-то носился, как бешеный пес, Лук твой и стрелы зачем-то унес… Только худого я не замышлял».

И выслушал Чингисхан речи Аргасун-хорчи и, сменив гнев на милость, молвил:

«Что тут сказать? Находчив и речист Хранитель стрел златых, Аргасун-хорчи».

И помиловал Чингисхан неразумного Аргасун-хорчи и объявил об этом в указе своем.

Повесть о мудрых беседах отрока-сироты с девятью витязями Чингисхана*

На честном пиру во главе с девятью верными витязями и пятью любимыми тайши собрались покорствовавшие Владыке все пять цветных и четыре чужих народа. И первым речь держал на этом пиру Сорхан шар из племени Сулдус:

«Коль будет Владыки Верховного мне позволение Изречь про вино и про пир мое дерзкое мнение, Скажу, что не мыслю себе я одно без другого: Вино, безусловно, любого застолья основа. Сидеть на пиру без хмельного, не стану лукавить: Кошму под собою зазря протирать и дырявить».

И возразил на эти слова гуй ван Мухали из племени Жалайр:

«Явилось вино на пиру — начинается пьянство. Достойная речь зазвучит как нелепое чванство. Слова уважительны были и благообразны — Становятся вдруг несуразны, развязны, бессвязны. Дотоле сплоченных вино побуждает к раздорам, Живущих в согласии — к сварам ненужным и ссорам. И лишь воздержанье нам вид возвращает обычный, А речь — вновь пребудет логичной, тактичной, приличной».

Так сказал гуй ван Мухали Его Величеству Чингисхану. Засим зурчидский Чу мэргэн* изрек:

«Когда на пирушке хмельное все льется и льется, Что было у нас на уме, то наружу прорвется. Худое, хорошее — все, что под спудом лежало, Приметным теперь и для всех окружающих стало. Вино, что мы влили в себя, ни за что не слукавит И все благородство и низость всю нашу проявит. Его с незапамятных пор называли недаром Священною влагой, божественным чудо-нектаром, И каждое с ним проведенное ныне мгновенье Великую радость приносит, дает наслажденье. А завтра, как только с лучами рассветными встанем, Пирушку вчерашнюю разве ж добром не помянем? Нет, если вином наслажденья себе не доставить, Не пир пировать, а кошму под собою дырявить».

Такие слова изрек благодетельному Владыке Чу мэргэн. Засим витязь Борчу из племени Арулад молвил:

«Пьем мы — крохотной мошкой вино пощекочет нам горло, А уж если обратно — так мамонтом диким поперло. Пьем и чувствуем: влага парит себе пчелкою плавно, А назад отрыгнется не пчелка, а слон своенравный. И мутится наш разум, шатаются наши устои, От излишка теряешь как будто бы все нажитое… Побеседуем — уразумеем в конце разговора: Можно выпить, да только не знать в питии перебора. У вина есть хорошие стороны, есть и плохие. Мы ценители, да! Но не выпивохи лихие. С удовольствием выпьем, однако же не напьемся, А, прилично беседуя, с миром и разойдемся».

Такие слова молвил Борчу премудрому Владыке. Засим Зэлмэ Урианхайский молвил:

«Пить на пирушках зелено вино Владыкой нашим не запрещено. Испить архи, побыть немного пьяным — Не возбраняется великим ханом. Давайте ж на пиру соединимся, Подобно жеребятам, порезвимся. Содвинем чаши дружно, без тревоги — Пусть в голову ударит нам и в ноги. В веселье беззаботном и бездумном Мы уподобимся турпанам шумным; Не будем ни устойчивы, ни стойки На час во время дружеской попойки».

Так закончил свою речь Зэлмэ Урианхайский. Засим держал слово Зэв из рода Бэсуд:

«Коли не будет на пиру вина, Сердцами ль станем от родни далече? Сойдясь и не напившись допьяна, Не станем разве радоваться встрече? Коль обойдемся без хмельного зелья, Так, значит, не узнаем и веселья? Я думаю, и без вина мы сдюжим, Владыке-хану преданно послужим Советом трезвым в деле управленья, От вражьих козней предостереженьем».

И вступил в беседу тогда ойрадский Хар Хиру:

«Содвинуть чаши разом на пиру — Не это ли восторг и ликованье? Прознавших про такое торжество Охватывают зависть и желанье Не за чертой остаться вдругорядь, Участье в нашем празднике принять. Коль чашею вина не пренебречь, Она нам красноречия прибавит, И если раньше спотыкалась речь, Ее велеречиво течь заставит… Вино способно нам сердца зажечь И на врагов всю нашу мощь направит. Собравшись вкруг Владыки, возгласим Ему хвалу, поднимем дружно чаши И так же дружно их опустошим, Возрадуемся славной встрече нашей».

Засим держал речь Борохул:

«Увы, не хмельное ль бывает досадной причиной Того, что по разным путям разойдутся мужчины? А что в голове у нас бродят недобрые мысли, И в этом одно лишь вино ты виновником числи. Оно разрушает и дружеских чувств постоянство, Оно нам внушает гордыню, заносчивость, чванство. В нем польза? — Сомнительно… Скажем решительно: скверна! Но сила его и губительна и непомерна!»

Наконец молвил слово Шигихутуг:

«Вкусим от щедрот, что пожаловал всем нам светлейший Чингисхан, Пусть здравица наша подобием станет гусиного крика. В табун одномастных куланов сойдемся, собьемся, стеснимся, Друг другу подобны, единоутробны, мы повеселимся. Вкусим от щедрот, что дает благодетель, Чингисхан единый, И здравица наша пусть будет ему воркотней голубиной. Сойдемся, как сходятся одношерстные в стадо маралы, И пусть начинается, пусть не кончается пир разудалый!»

Досель смиренно сидевший у входа в ставку и внимавший речам витязей отрок-сирота поднялся на ноги и, приступив к Владыке, молвил:

«Хотелось бы средь почтенных витязей оказаться, Хотелось бы перед ними посильное слово молвить, Хотелось бы оказаться средь тех, кто мыслит едино, Хотелось бы поделиться своей сокровенной думой».

Услышав эти слова отрока, Чингисхан молвил:

«О чем поведать хочешь нам, юнец безусый?»

И отвечал отрок-сирота:

«Чингисхан, своим величием ты повергаешь в прах! В собрании столь почтенном мне рот раскрывать непросто. Чингисхан, неизъяснима безмерная святость твоя! Для тех, кто пришел на пир, как трудно мне молвить слово! Есть нечто, что вертится, хан, в голове молодой, но думной. Вот только сумею ли я выразить это разумно?»

И тогда Чингисхан изволил сказать:

«Если хочешь сказать, так скажи, про себя не держи. Коль желаешь нас чем-то развлечь — начинай свою речь».

И выслушал повеление Владыки отрок-сирота, возрадовался радостью великою, и поведал он высокому собранию по разумению своему о вине хмельном и бражничестве неразумном:

«Пить до мути в глазах — разве это не хворь, не страх? Лить, как в толстый бурдюк, — разве это не тяжкий недуг? Меру знать питию — разве это не мудрость сама? Напиваться мертвецки — это ль не помраченье ума? Неуемное пьянство — как близким такое терпеть? Воздержаться от зелья не значит ли: разум иметь? Пир по важной причине — не делу ль достойный венец? Пьет и валится с ног разве только пропащий глупец!.. Если в шумное стадо, как лебеди, вы собрались, Если надо — не надо, а все-таки вы напились, Там, где речи нетвердые льются, не зная конца, Не примите за правду лукавое слово лжеца! Опьяненные радостью встречи, куражитесь вы, Не теряйте, однако ж, пред недругами головы. Шумной стайкой, как чайки, вы слетелись — пристало бы вам Чинно, благоговейно внять истинно мудрым словам. Не прислушивайтесь, что вам скажет иной пустослов, К изуверам жестоким не тяните нетрезвых голов. Словно птицы турпаны, тараторите вы вразнобой, Пересмешнику птице не давайте шутить над собой, В поводу у желаний своих не теряйте, однако, ума, Чтоб врагов кровожадных добычей не стать задарма».

Отрок-сиротинушка закончил свою речь, и тогда поднялся Чандага цэцэн Хувшур и молвил такие слова:

«Речи витязей наших — пустяк… Так иль не так? Каждый здесь говоривший — дурак. Так иль не так? Смеешь пред ханом язык развязать! Что же ты путного можешь сказать, глупый сопляк! Думал лететь скакуном, а хромал тощей кобылой… Гадким утенком бы тину клевал — проще бы было. Чем перед всеми являть свою злость в речи погромной, Грыз бы в сторонке паршивую кость, пес ты бездомный!»

И промолвил в ответ отрок-сирота:

«Ах, Чандага цэцэн! Не то вы молвили сейчас!.. А справедливость ваша где? Где доброта у вас? Скажите, ваша милость, чем я мог ваш гнев навлечь? Я разве витязей корил? Я осуждал их речь? Иль мудрость их я отрицал? Как хан мне приказал, Я все, что было на уме, почтительно сказал. Коль вам, почтенным мудрецам, юнца не поддержать, Он и останется юнцом, ему не возмужать. Коль отощавшего коня досыта не кормить, Ему и в тело не войти, и рысаком не быть».

Чандага цэцэн Хувшур вне себя от ярости вскричал:

«Врет — не собьется, и все у него складно-то так. Боек, безусловно, юнец на язык!.. Ах ты, сопляк! Надо б тебя, как мышонка, прибить людям для смеху Или башку, как птенцу, открутить всем на потеху. Глупый мальчишка, язык придержи — будет же худо! Сам себе службу, болван, сослужи, цел ты покуда! Это с тобой Чандага говорит перед самим Чингисханом. Это Хувшур прекословит тебе словом гневливым и бранным. С чего это ты наставления старшим даешь, С чего ты берешь, что знаешь, где правда, где ложь? Чингисхан тебя привечает, речистого… что ж… И ты, что ни слово, теперь мне перечишь! — Хорош! Ни дать ни взять, сыскался повелитель священного моря-океана! Явился перед нами небожитель, осыпанный милостями хана! Любого слова моего хулитель, не слишком ли заносишься ты рано? Не вычерпаешь на своем веку колодезной бадьей Онон-реку; Сыпь, сыпь — не хватит и горы песка, чтоб повернула вспять Идэр-река. Как ни старайся, радугу с небес руками ты не сможешь увести; Коль пред тобою мудрый человек, малец, ты не собьешь его с пути. Послушай праведных речей, вперед благоразумным будь. Тебе же дело говорят, так ты про глупости забудь; Замолкни, старших поучать ты откажись-ка наотрез И остуди раз навсегда пыл необдуманных словес».

Верховный Чингисхан внял речам Чандага цэцэна и изволил дать ему такое наставление:

«Если чистить колодец, избавляться от мути начнем, Драгоценная влага, полагаю, останется в нем. Коль с поверхности грязь осторожно бадьей зачерпнуть, Вылить раз и другой — так уйдет досаждавшая муть. Восстановится уровень в срубе, упавший слегка, Но уже безупречно прозрачной водой родника. Пусть из глуби земной без конца пополняется он, А колодец-то чист. — Пей, кто жаждет! — он незамутнен. Коли ловчим повадкам обучить нам птенца-слабака Да и выпустить, чтоб поохотился на ястребка, Испугается птенчик, пожалуй, на землю падет И в нору от когтей ястребиных забьется, что крот. А коль ястреб обученный взмоет отважно на бой, Пред когтями его дрогнуть может противник любой. Все отважному впору, все будет ему по плечу. Вызов сделает он и ягнятнику-бородачу».

И, молвив такие слова в назидание, Его святость, потомок светлоликих божеств, усадил отрока-сиротинушку подле себя, дал вкусить ему нектара-рашианы страны богов, одарил лучезарным взглядом и призрел и приветил его.

История Тататунги*

Когда же Хасар и Бату-Табунан устроили смотр начальников перешедшего к ним войска найманов, один человек из них обратился в бегство. Хасар велел схватить его живьем. Бату-Табунан догнал, схватил того человека и привел. У того за пазухой оказалась печать.

Хасар спросил у того человека: «Все отряды вашего войска сдались нам полностью, куда же это ты, припрятав печать, хотел убежать в одиночку?»

Тот человек ответил: «Я убежал с намерением блюсти до смертного часа свой служебный долг, доставив и передав эту печать старому своему государю, но, к несчастью, теперь я пойман».

На эти его слова Хасар снова задал вопрос: «Ты какого же рода и в какой был должности?»

Тот ответил: «По происхождению я человек из уйгурской земли, имя мое Тататунга. Мой государь, вручая мне эту печать, поручил все заграничные дела — по засылке от нас и по ввозу к нам [официальных бумаг]».

Когда он так доложил, то Хасар еще спросил: «В каких случаях употребляется эта печать?»

Тататунга ответил: «Ее употребляют при посылке приказов, избрав для того лучших людей. Ею пользуются вообще при всяких казенных делах».

Когда он так сказал, Хасар похвалил того Тататунгу и, как человека честного и преданного, представил Чингисхану. Тататунгу определили в должность и приказали пользоваться той самой печатью при посылке всякого рода официальных документов. Так как человек тот по имени Тататунга был сведущ в писаниях, Хасар взял его в учителя и сейчас же начал у него учиться письменности, законам, военной стратегии и тому подобному. И вскоре хорошо выучился.

Легенда о беседе Владыки с братьями*

И пожаловал Всевышний Хурмаст тэнгри* Его Святейшеству Владыке Чингисхану как воздаяние за былые благодеяния его драгоценную нефритовую пиалу, до краев наполненную божественным животворным нектаром-рашияной*. И принял праведный Чингисхан дар Всевышнего и вкушал его.

И приступили к нему четверо братьев его младших и молвили такие слова: «К светлому разуму твоему, о Чингисхан, взываем. Ибо сказано: «Коли старший брат, тому в стократ, а младшему — малость, что осталось». Облагодетельствуй же нас хотя бы каплей нектара-рашияны».

И ответствовал Святейший Чингисхан братьям своим младшим: «Когда явился я на свет божий, по воле Всевышнего дарована была мне нефритовая печать хана царства лусов*. А теперь Хурмаст тэнгри пожаловал мне нефритовую пиалу, наполненную до краев божественным нектаром-рашияной. Самим Всевышним было предопределено, пожалуй, владычествовать мне над всеми. А коли возжелали вы напиться нектара-рашияны, что ж, извольте».

И испили братья младшие нектара-рашияны. И хоть попало в рот им питие, да в горло не пошло.

И молвили покаянно младшие братья Чингисхана: «Чингисхан, ниспосланный Всевышним, прости неправо умствовавших нас. Неровня мы тебе. Верой и правдой служить тебе готовы. Вкушай и впредь нектар-рашияну, пожалованный тебе Всевышним».

И отведал Чингисхан хмелящего нектара-рашияны и повеление изрек: «Когда явился я на божий свет, в правой руке моей по воле Всевышнего засияла нефритовая печать хана царства лусов. А теперь Всемогущий Хурмаст тэнгри пожаловал мне нефритовую пиалу, наполненную до краев божественным нектаром-рашияной. И посему Всевышним было предопределено владычествовать мне над всеми».

Легенда об установлении Владыкой празднования дня рождения*

Достопочтенный Чингисхан призвал к себе сына Цагадая и спросил у него: «Какое празднество считаешь ты самолучшим на свете?»

И ответил Цагадай Владыке так:

«Когда мы провожаем старый год И новый год сменить его идет, Мы дня такого чувствуем главенство: Верх счастья бытия, предел блаженства».

И выслушал Чингисхан речи Цагадаевы и молвил так: «Неправо умствуешь ты, Цагадай. Доколе ты из чрева матери ниспал на эту землю и не увидел божий свет, какой справлять ты станешь Новый год и о каком блаженстве речь ведешь? Отныне и навеки всем надлежит с почтением справлять свой день рождения из матерней утробы, где в плоть образовались от семени отца. И это будет первым празднеством из празднеств!»

И стали непреложным законом слова его.

Однако Угэдэй забыл о дне своего рождения. Тогда сам Чингисхан повелел: «Приди же поутру ко мне, мой Угэдэй!»

И отправился рано утром Угэдэй к Чингисхану. По пути наехал он на пировавших сородичей, и зазвали они Угэдэя на пир, и подносили чарку за чаркой зелья ханского. И пировал Угэдэй с ними допоздна.

И осерчал Чингисхан на запозднившегося Угэдэя и молвил в сердцах так: «Поди, не вспомнит чадо о родичах своих, кои о нем в заботе и тревоге вечной пребывают».

Под вечер Угэдэй явился-таки в ставку к Владыке.

«Кто к нам пожаловал?» — вопрошал Чингисхан.

«Это я», — отозвался снаружи Угэдэй.

«Входи же!» — дозволил Чингисхан.

Когда Угэдэй вошел в ханские покои, Чингисхан попрекнул его так: «Сын мой Угэдэй! Я повелел тебе явиться поутру ко мне. Зачем же запозднился ты, ответь?»

И Угэдэй ответствовал на это: «Я мог прийти и раньше, хан-отец. Да загостился на хмельной пирушке. Не вы ли говорили нам всегда: «Пренебрегая предложенной едой, вовек вам будет не до жиру!» Вот потому и припозднился».

И сменил тогда Чингисхан гнев на милость и молвил: «Единственный, кто незабвенно следует моим установлениям, — ты, сын мой Угэдэй; и впредь пусть будет так!» И стали законом слова его.

Сказ о том, как Хасар отошел от Чингисхана*

Спустя какое-то время Хасар сбежал, объятый страхом. Владыка улуса Чингисхан высылал вдогонку за ним Субэгэдэй-батора. Отправляя его в погоню поутру, Чингисхан соизволил сказать следующее:

«Вы, словно выступающие впереди ретивые кони, вы, подобные ваджре*, сверкающей на желтой шапке, надетой на лоб, вы, похожие на груду камней, вы, сильные и мужественные друзья, ставшие моей тенью, вы, подобные камышовой ограде, окружающей город, вы, воины и подданные — все слушайте меня!

Будьте в дни мирной жизни такими, как телята, Но если наступит время сражаться, Бейтесь [с врагами], подобно соколам. Объединившись, рубитесь И нападайте [на врага], подобно орлам. В дни счастливой, мирной жизни Ведите себя как глупые телята, Но если придет время сражений, Нападайте, словно соколы. Если будете резвиться, То делайте это так, как годовалый теленок. В сражениях с врагами бросайтесь [на них], Подобно соколам, Бейтесь с ними, как голодные барсы Или злобные беркуты. Будьте как волки в ясный день Или как вороны черной ночью».

Такое Владыка Чингисхан произнес напутственное слово. После этого Субэгэдэй-батор ответил следующим образом: «Приложив все свои усилия, отправимся в погоню. Пойдем так, как силы позволят. А успех пусть зависит от удачи владыки!»

И он отправился в путь. Вскоре он настиг Хасара и сказал ему:

«Тот, кто отделяется от своих родственников, Становится добычей чужака. Тот, кто уходит от своей семьи, Становится добычей [последнего] сироты. Если большой народ разделяется, То он оказывается в подчинении у малого. Можно найти подданных, Но родных обрести трудно. Можно завладеть народом, Но родственников обрести нельзя».

Хасар согласился с этими словами и возвратился назад.

Сказ о том, как Чингисхан повоевал зурчидского Алтан-хана*

Из страны бурят*, с великого Байкала, прибыл бурятский Ор шигус. Он поднес в дар Святейшему Владыке сокола и получил за это в управление бурят.

Спустя какое-то время Владыка охотился со своей птицей между реками Улхой-гол* и Улан-гол. Зурчидский Вангин-хан* узрел охотившегося Владыку, но не изволил приблизиться к нему. Владыка, вернувшись восвояси, собрал свое войско и ополчился на зурчидов.

На реке Улан-гол переправы не оказалось, и тогда племянник Хасара, неукротимый чин тайж* Хаби шир, соединил десять тысяч коней уздечками и с воинственными криками переправился через реку.

Осадив [вражеский] город, монголы потребовали выкуп из десяти тысяч ласточек и тысячи кошек. Получив их, монголы привязали к хвостам ласточек подожженные тряпки, а к хвостам кошек — горящую вату и отпустили их. Ласточки полетели в свои гнезда, а кошки разбежались и взобрались на крыши хозяйских домов. От этого город загорелся и вскоре был взят монголами. А зурчидский Алтан-хан так и не понял: «Что же это все-таки было: привидение или настоящие кошки?»

Легенда о Чингисхане — покровителе буддизма*

После того Чингисхан выступил походом в тибетскую страну. Ноён тибетского войска Чока, а также Цалба-Гундорджи и прочие тибетские вельможи со страху вышли навстречу и поднесли ему замечательные подарки, а также устроили великое пиршество. Все — три аймака верхнего Нгари, четыре племени центральных провинций Уй и Цзана, три долины нижнего Кхама* вошли в подданство к Чингисхану.

Тогда государь Чингисхан, очень радуясь, отправил посла к Саджа-Гунганинбо-ламе* вместе с подарками и письмом следующего содержания: «Лама, ныне я жалую тебя приглашением. Между тем я не приглашал тебя вследствие того, что мои государственные начинания нуждались прежде во многих других мирных и военных делах. Однако я намерен отсюда уповать на тебя, а ты думай обо мне, находясь там. К тому времени, как я закончу свои дела, ты сам, лама, вместе со своими послушниками непременно должны пожаловать в монгольскую страну и поспособствовать распространению там драгоценной веры». Так он повелел.

Саджа-Гунганинбо-лама был чрезвычайно рад [словам] Чингиса. Он доставил и с великими почестями поднес ему три религиозных изображения вместе с прочими благословенными дарами. Хотя Чингисхан лично и не встретился с тем ламою по имени Саджа-Гу нганинбо, но, почитая изображения Будды и его вероучение, он освободил от податей тибетских людей и оказывал почет как уйским и цзанским святыням, так и ламам и хуваракам*. После этого государь Чингис водворил к себе все изображения, пожалованные ламой, и расположился в своем кочевье.

Хотя монгольский народ раньше вовсе не знал о так называемой буддийской вере, прослышав о прибытии тех изображений, стал говорить, что вера Бурхана*, а также ламы и хувараки есть нечто благословенное и благоденственное. Так народ обрел веру и благоговение. Поэтому и говорят, что в монгольской стране вера получила свое начало по причине прибытия тех изображений в Чингисову пору.

Хотя в некоторых историях говорится о почитании учения [Будды] Дамцуг-ханом и Хурца-Мэргэном*, которые являлись потомками Бортэ чоно, жившими еще раньше Бодончара, эти сказания не согласуются совершенно с многочисленными биографиями и чойджунами*.

Легенда о бескорыстии верного нукера Борчу и милости Владыки*

Когда Святейший Чингисхан и верный его витязь Борчу, сын Наху баяна, шли походом по градам и весям Индийским, по стороне Тибетской, явился к Владыке и бил челом ноён по имени Жил.

И пожаловал он Владыке саврасого скакуна с белым пятном во лбу, доху из беличьих шкур и кобылицу с жеребенком.

Чингисхан обошел милостью своею витязя верного Борчу и отдал дары эти Улэ Зандану, прибывшему ему навстречу из ставки.

Тем временем Борчу возвратился восвояси. А Чингисхан послал вслед за ними Учир Сэцэна. Учир Сэцэн тотчас явился к юрте Борчу и приник к щели в войлочной стене.

Как раз в это время супруга Борчу спросила мужа: «Чем вознаградил Чингисхан верного нукера своего, тенью следовавшего за ним в походах?»

И ответил Борчу: «Ноён по имени Жил пожаловал Владыке саврасого скакуна с белым пятном во лбу, доху из беличьих шкур и кобылицу с жеребенком. Но не жаловал меня дарами этими Чингисхан, отдал их Улэ Зандану».

И сказала тогда супруга Борчу:

«Вот теперь, Борчу, и пойми-ка, Как саврасым-то скакуном, Тем, что с белым во лбу пятном, Не тебя наградил Чингисхан. Ты так преданно служишь хану, А награда — Улэ Зандану. Ты защита хану, ты воин, А награды другой удостоен, Пусть изменчив, пусть непостоянен… Хан, угодливыми отуманен, Всех, кто ловко умеет льстить, Может в душу к себе впустить. В толк себе, мой Борчу, возьми-ка, Как же волей своей, не оплошкой Вдруг из беличьих шкурок дошкой Не тебя одарил Чингисхан. Ты так преданно служишь хану, А подарок — Улэ Зандану, Что и дружит-то как придется: Может вовсе от нас отколоться. Этот жест Чингисхана странен: Он, угодливыми отуманен, Тех, кто в душу умеет влезть, Может преданным предпочесть. Сам себе, Борчу, поясни-ка, Как такое могло случиться: Жеребенка и кобылицу Не тебе передал Чингисхан. Ты так преданно служишь хану, Дар же — снова Улэ Зандану, Что тебе побратим вначале, А потом — поминай как звали. Тот ликует, а ты опоганен… Хан, угодливыми отуманен, Тех, кто знает науку лести, Может преданным предпочесть».

Выслушав супругу, Борчу молвил:

«О, женщины! О вас не раз Молва твердит все тот же сказ: Длинен на вас один халат, А разум — тот коротковат! Ну да, изменчив пусть Улэ Зандан, Пусть был ему скакун саврасый дан… Да будет крепкой та златая нить, Что жизнь Владыки здесь должна хранить! Коль буду я за ним и ночь и день Везде и всюду следовать как тень, Уверен я, счастливый день придет: Награда хана и меня найдет. Улэ Зандан все в сторону глядит? От нас он отколоться норовит При том, что получил он в дар доху Богатую, на беличьем меху? — Пусть!.. Лишь была бы только прочной нить, Что жизнь Владыки здесь должна хранить. Я буду тенью хана моего, Я удостоюсь милостей его. Улэ Зандан в доверье хочет влезть, А через день где будет он? — Бог весть… Кобылу с жеребенком дать ему Угодно было хану моему. Пусть целой будет та златая нить, Что жизнь Владыки здесь должна хранить. За ним стремиться — вот мой вечный путь. Хан наградит меня когда-нибудь».

Подслушав этот разговор Борчу с супругой, Учир Сэцэн воротился к Владыке и доложил об услышанном.

С тех пор Чингисхан пуще прежнего возлюбил своего верного нукера Борчу. Тогда же Чингисхан изрек: «Порою глупые слова женщины поучительны для мужчины. Знание правды — вот главная мудрость жизни».

Легенда о волшебном животном и борьбе Хасара с заклинателем-тангудом*

Таким образом, в то время… только лишь одна часть Тибета под названием Миньяг* в лице девятого хана по имени Туби-Шидургу ему (Чингисхану. — А.М.) не подчинилась.

Этот хан был на самом деле существом с превеликой силой, совершенной добродетелью и самыми возвышенными мыслями. Он обладал способностью чудесных воплощений и был для меча и оружия недосягаем.

Из страны того миньягского хана явился на гору Муна какой-то заклинатель-тангуд и стал насылать проклятья [на войско монголов].

Чингис и Хасар с войском выступили в поход на миньягского Туби-Шидругу-хана. Когда они, достигнув железных ворот, встали лагерем, воины рассказали, что увидели чудо. Вот что они в один голос говорили: «Это было существо с туловищем оленя, с конским хвостом, с телом зеленого цвета. Увидев воинов, оно заговорило по-монгольски, мол, поскорей возвращайтесь в ставку хана». Вот так они говорили.

Тогда человек, по имени Алауд-Цуши*, важный чиновник по письменной части, следовавший за Чингисханом, доложил об этом хану: «Это был дивный зверь, говорящий на человеческом языке. Этот зверь называется Шиу-Тува*, а слова его ниспосланы с Неба. Добро будет хану в согласии с волею Неба возвратить войска вспять».

Услыхав это, Хасар сказал: «Ты — чиновник по письменной части, если ты не одобряешь войну, то сам можешь себе вернуться. К чему же так говорить, высказывать пустые слова, тревожить у хана душу и создавать препятствия державному делу? Я уже почти шестьдесят лет прожил и за время путешествия по разным землям не видел ничего невиданного и неслыханного. Откуда же в качестве небесного посланника явился ныне этот так называемый Шиу-Тува? Зачем нам слушать небылицы?» В таких выражениях он сильно накричал на него.

Так как Чингисхан считал Алауд-Цуши большим мудрецом и доверял ему, то он не одобрил поведение Хасара и разбранил его. А великое войско повернул обратно и расположился станом у горы Муна.

Когда он расположился лагерем, какая-то сова заухала в дневное время. Государь испугался и приказал [Хасару] ее застрелить. Когда Хасар стал стрелять, взлетела и попала под его стрелу сорока. Сову он не убил. Тогда Чингис разгневался, велел схватить Хасара, надеть на него кандалы и колодку и стеречь его все время отрядом в восемнадцать человек, посадив в темницу с каменной оградой.

После того Чингисхан, возвратясь во дворец, зазимовал там, а на следующую весну опять выступил в поход и расположился станом в местности Хухэбури, на северном склоне мыса Мона.

Начиная с той ночи сделался туман и холод. Поднялась буря. Ни днем, ни ночью не прекращаясь, мело. От этого погибло великое множество людей и коней. В ту пору некий местный человек пришел и рассказал: «Недавно какой-то тангуд, пришедший сюда к нам, остановился в юрте одной здешней вдовы. Эта пурга, как люди говорят, — от его сглаза».

Когда он так сказал, самые смелые из войска пошли поглядеть, а как поглядели, то и увидели, как из метели появляются всевозможные черти. Как показались эти черти, не в силах идти дальше, они вернулись и доложили хану: «Эти скопища чертей никто, кроме Хасара, победить не сможет».

Когда они так сказали, хан приказал: «Выведите из темницы и доставьте сюда Хасара». Хотя Хасар от роду был болен ревматизмом, а в заключении болезнь усилилась и Хасар очень мучился, все-таки, превозмогая боль, он составил едкое зелье, губительное для сонмов чертей, взял лук и стрелы и пошел.

Под начальством Хасара люди перевалили через гору, и чуть только показались из метели черти, как Хасар начал читать сильные заклинания и подавлять чертей зельем. Так он победил чертей. Затем он разыскал этого вредного оборотня-тангуда и с одного выстрела его свалил. После этого снежная метель тотчас прекратилась. Он разрезал труп заклинателя, вынул у него сердце и принес в жертву горе. А воины поймали бабу, которая приютила заклинателя, разрезали на куски и сожгли.

Хан, очень сожалея о том, что он подверг Хасара наказанию, помирился с ним, и они вместе выступили в поход на племя миньяг.

По возвращении домой Хасар стал лечиться у китайского лекаря из рода Ли. Болезнь ног немного прошла, но не излечилась, он становился все слабее и слабее и вот сделался тэнгри (умер). Люди говорят, что хасаровские останки были погребены на большой горе.

Легенда о Гурбэлджин-Тоа-хатун*

О том, что Святейший Владыка покорил Китайское государство и воссел на трон Алтан-хана*, услынал тангудский Шидургу-хан*. Он испугался и направил к Чингисхану посла Тортонга (Дурдана. — А.М.), сына Баян-Сартагара с [известием]: «Согласен быть твоим правым крылом и платить дань».

Когда посол после доклада Владыке возвращался [домой], он невзначай сказал: «Истинная правда, что Святейший Владыка — сын Неба, но наша ханша красивей их ханши! Она так хороша, что при свете ее красоты не нужно зажигать ночную лампаду».

А Владыка приблизил к себе Мунгэлун-Гоа, жену тайчудского Яабуги. Яабуга услышал слова посла тангудов и сказал Владыке: «Есть более красивая женщина, чем моя жена Мунгэлун-Гоа. Это Дочь китайского Джанджан-Сэцэн-Умидая (Жанганай сэцэн Номидай. — А.М.), жена тангудского Шидургу-хана Гурбэлджин-Гоа-хатун. Она так красива, что ночью затмевает свет лампады. Вот бы вам ее взять!»

Владыка послал к Шидургу-хану посла [с такими словами]: «Я [сейчас] отправляюсь на войну с Сартагульским государством. Так выступай же и ты!»*.

Тому послу Шидургу-хан ответил так: «Что это за хан, который еще не завоевал всех, а уже назвался ханом? Зачем мне такой союзник?»

И он не пошел.

Узнав об этих словах, Владыка поклялся своей золотой жизнью не выпустить [Шидургу-хана] из рук. Он прикончил сартагульского Султун-хана (хорезмшаха. — А.М.) и подчинил его народ своей власти. В тот военный поход он брал с собой Хулан-хатун…

У Шидургу-хана давно была желтая с черной мордой собака-вестник по имени Хубэлэн. Святейший Владыка (Чингисхан. — А.М.) трижды выставлял свое белое знамя с девятью бунчуками и три года собирался в поход [на тангудов], но [каждый раз] останавливался. Эта собака в мирное время, когда не было вокруг врагов, лаяла спокойно, но, как только появлялся враг, она лаяла завывая. Она знала о намерении владыки выступить в поход и потому выла уже три года подряд.

«Состарилась моя собака, потеряла умение предсказывать», — думал [Шидургу] и не обращал внимания [на ее вой].

Спустя какое-то время, в год Собаки (1226) в поход было отправлено войско, а затем, в год Свиньи (1227) Святейший Владыка, взяв с собой жену Йисуй (Есуй. — А.М.), лично выступил, предводительствуя войсками. [По пути следования войск] Святейший Владыка увидел выступающий мыс горы Муна и соизволил сказать:

«Когда держава в расстройстве, Здесь хорошее убежище. Когда держава в покое, Здесь прекрасное место для жизни. Да будут эти места заповедными для маралов! Да станут эти места нашим последним приютом!»

Увидев на дереве сидящую дурноголосую сову, Владыка приказал Хасару ее застрелить. Хасар выстрелил. Сова улетела, и вместо нее у пролетавшей мимо сороки оказалось отстреленным крыло.

Владыка со словами: «Погоди же!» — выхватил меч, но в это время Улуг-ноён (Баргуудай урлуг ноён. — A.M.) сказал: «Говорят же: замышляешь сделать доброе дело, а получается плохое. Государь, рассудите это сами!»

Владыка одобрил эти слова и согласился.

После этого слуга Мэчин сказал Владыке: «Напившись водки, твой младший брат Хасар взял за руку твою жену Хулан-хатун».

Когда он так доложил, то [Владыка] послал слугу Мэчина к Хасару с приказанием добыть орлиные перья.

Хасар сказал: «Хотя он и является Владыкой над всеми, но как понадобились орлиные перья, то и я сгодился» — и отдал орлиные перья. [Мэчин] их не взял, сказав: «Все запачканы в копоти», — и вернулся.

После этого слуга Мэчин был снова послан за птицей лысухой, которую приказано было убить. Когда птица лысуха пролетала, [Хасар] спросил у слуги Мэчина: «В какое место стрелять?»

Мэчин ответил: «Стреляй в промежуток между желтым и черным [пятнами]». Когда же последовал выстрел, то у птицы оказался отбитым клюв. «Для человека ханского достоинства нужны перья орла. Это не то, что перья птицы лысухи. Да они еще и в крови». И он не взял их.

Из-за этого Владыка разгневался и сказал: «Раньше Хасар соединился с семью хонхотанцами*. Потом убил сладкоголосую сороку, когда было приказано убить дурноголосую сову. Теперь не дал мне перья орла». Государь приказал схватить Хасара, и содержать его под стражей из четырех слуг, и кормить мясом дзейранов.

Во время приготовлений к большой облавной охоте в горах Хангай-хана был издан такой указ: «Если в облаву попадут бурый волк и красавица маралиха, то их не убивать!»* Если же попадется кудрявый человек на сизо-серой лошади, то схватить его живым!»

Когда в облавный круг попали серый волк и красавица мара-лиха, то их не убили и отпустили. Черного же человека на сизосерой лошади захватили.

Его спросили: «Ты какого рода-племени?» — но он молчал.

Его доставили к Владыке. Когда его стал спрашивать сам Чингисхан, то он ответил: «Говорили, что Святейший Владыка монголов выступил с войсками в военный поход, вот Шидургу-хан и послал меня в охранение. [Мой конь] прозывался серо-сизым Хусболодом, которого не мог догнать ни один конь быстроногий. Однако стерлись его копыта, и настигли его твои всадники. А звать меня Бодоном. Прежде меня не мог поймать ни один черноволосый человек (здесь — монгол. — AM.). Однако схватили меня твои люди, и пропала теперь моя буйная головушка».

Когда он так сказал, то Владыка спросил его: «Говорят, что твой хан способен на волшебные превращения? Правда ли это?»

На это Бодон ответил: «Рано поутру он становится желто-пестрым ядовитым змеем, и тогда его схватить нельзя. В полдень он перевоплощается в коричнево-пестрого барса, и тогда его тоже схватить нельзя. В вечерние часы он принимает образ красивого светловолосого юноши и сидит, наслаждаясь, со своей ханшей. Вот в это время его схватить можно!»

Этого человека казнили.

Затем стали приближаться к границам Тангудского царства. По дороге им встретилась черная старуха-ведьма, принадлежавшая Шидургу-хану, которая вышла навстречу монгольским войскам и многих мужчин и коней умертвила своими заклинаниями.

Субэгэдэй-батор доложил Чингисхану: «Эта зловредная старуха уничтожила много людей и коней. Соизволь помиловать и освободить Хасара, чтобы он с ней расправился».

Когда он так сказал, то Владыка согласился. Он приказал [Хасару] явиться на его саврасом скакуне и покончить со старухой. Так как Хасар был сильно измучен в неволе, он попал той старухе в коленку. Старуха упала и разразилась проклятиями: «Пусть потомки твои, Хасар, по мужской линии будут умирать от ран! Пусть потомки твои по женской линии будут брошены своими мужьями!» С этими словами проклятия она и умерла.

Затем, когда Шидургу-хан превратился в змея, в тот же час Владыка Чингисхан обернулся птицей Гаруди*. Когда тангудский хан превратился в барса, Владыка обернулся львом. Когда Шу-дургу-хан превратился в юнца, Чингисхан предстал перед ним старцем и поймал его.

После того как Шидургу-хан был пойман, он сказал Чингисхану следующее: «Не убивай меня. Я достану звезду Венеру и сделаю так, что у тебя больше не будет врагов. Достану для тебя звезду из созвездия Плеяды, и у тебя не будет больше бескормицы и падежа скота. Если ты меня убьешь, то тебе самому будет плохо. Если не убьешь, то твоим потомкам будет плохо».

[Владыка] не послушался его. Стал стрелять и рубить [его], но прикончить никак не мог.

Тогда Шидургу-хан сказал: «Меня застрелить и зарубить нельзя. В подошве моего сапога есть пестрый, втрое скрученный шнур. Задуши им».

Когда нашли тот шнур и стали его душить, то Шидургу-хан сказал: «Если меня сейчас удушишь, пусть твои потомки в будущем будут задушены подобно мне. Мою ханшу Гурбэлджин-Гоа обыщи вплоть до ее черных ногтей»*. Сказал так и умер.

Святейший Владыка Гурбэлджин-Гоа-хатун взял себе. Ее красота удивила не только самого Чингисхана, но и весь его великий народ.

Ханша Гурбэлджин-Гоа сказала: «Моя красота померкла под пылью, которую подняли ваши воины. Прежде я была красивей. Если теперь я вымоюсь, то стану еще прекрасней».

[Поверив] этим словам, Святейший Владыка послал ее вымыться в реке. Когда ханша пришла к берегу реки, она изловила жаворонка и к его хвосту прикрепила письмо такого содержания: «Я в этой реке утоплюсь. Тело мое не ищите по течению реки, а ищите в верховье реки», — и послала его своему отцу.

Ее отец стал искать ее в верховье реки, как она написала. Найдя труп, он засыпал его землей. Кургану дали название Тумур Ульгий (Железная Колыбель. — А.М.). Название реки стало Хатны-гол*.

Сказ о кончине Чингисхана*

Покорив тангудский народ, убив Шидургу-хана, разрушив враждебные грады тангудские и взяв в жены Гурбэлджин-Гоа-хатун, [Владыка] заболел, у него начался сильный жар. В свой предсмертный час, страдая от нестерпимой боли, он молвил:

«Подобные быстроходным скакунам, четыре брата мои. Подобные стремительным жеребцам, четыре сына мои. Пять цветных и четыре чужих народа мои, слушайте меня! Когда я собирал свой великий народ так, Что натягивался стремянный ремень И стирались железные стремена, Я не испытывал таких мучений, Какие испытываю теперь. Когда седлал свою яловую, белую кобылицу И шел в поход, Собирая свой великий народ, Таких мук я не ведал. Уж не совершил ли я какого греха В своих прошлых перерождениях?»*

Затем Святейший Владыка сделал такое повеление: «Пусть явятся ко мне и держат речь от жен моих любезная супруга моя Бортэ, а от нукеров верных — Борчу и Мухали!»*

Тогда сунитский Гилугэдэй-батор промолвил:

«Подобная яшме держава твоя ослабнет. Любимая тобой ханша мудрая Бортэгэлджин (Бортэ) скончается. Твои братья Хасар и Бэлгудэй останутся в одиночестве. В трудах собранный тобою народ рассеется. Великой названная держава твоя разрушится. Давними крепкими узами связанная [с тобой] Ханша твоя мудрая Бортэгэлджин умрет. Угэдэй и Толуй — твои сыновья станут сиротами. Народы твои, которые ты так поспешно собирал, Разбредутся и попадут под [управление] других людей. Словно гора, образованная тобой, твоя держава разрушится. Обретенная тобой верная ханша мудрая Бортэгэлджин умрет. Отчигин и Хачигун, братья твои, останутся в одиночестве. Многочисленный покорный народ твой разбредется по лесам и горам. Перекочует с гор Хангай-хана. Жена и дети твои идут с рыданиями. Не соизволишь ли дать им свои наставления? Идут они с гор Ункуя, рыдая и тоскуя. Дочери и сыновья твои идут, скорбя и плача. Не соизволишь ли ты дать им свои добрые наставления? Трудно расколоть рожденное тело. В случае же, если расколется, Встретимся ли в нирване? Здоровое тело трудно разрушить. Но если оно разрушится, Произойдет ли наша встреча в стране блаженства? Не соизволишь ли указать источник воды В пустынной земле вдове твоей Бортэгэлджин-хатун И твоим сыновьям Угэдэю и Толую? Не укажешь ли им путь через горный проход?»

Тогда Чингис дал такое наставление:

«Внемлите мне, жены и нукеры мои! Да будут указаны остающейся в одиночестве мудрой ханше Бортэгэлджин И моим сыновьям Угэдэю и Толую Место для кочевья, воды и долины, проходы и дороги! И еще. На яшмовом камне нет кожи, На твердом железе нет панциря. Рожденное любимое тело не вечно. Живите, не проявляя сомнений. Пусть будут крепкими ваши помыслы. Если начнете сто дел и выполните, вот вершина деяний. Твердыми являются помыслы того человека, Который достиг Истины. Будьте скромны, Живите в согласии с людьми. Всем нам придется умереть. Думайте о последующих, хороших рождениях. Слова мальчика Хубилая особые. Слушайтесь его приказаний»*.

После того, как было произнесено это наставление, он скончался в год Свиньи (1227), в седьмом месяце 2-го числа в возрасте шестидесяти семи лет.

Хвала Гилугэдэй-батора почившему владыке*

И возложили тело златое владыки на большую телегу, запряженную лошадьми, и воздал при этом Гилугэдэй-батор сунудский хвалу владыке почившему:

«О владыка, о хан всех племен! Душа твоя отлетела — ястребиным крылом она стала. Душа отлетела, а тело — только груз на скрипящей повозке. Душа твоя отлетела, став крылом щебечущей птахи. Душа отлетела, а тело — только груз на скрипучей телеге».

Когда процессия достигла горы Муна, ступицы телеги увязли в грязи так, что и пять лошадей не могли ее сдвинуть с места*. И взволновался люд монгольский, и тогда Гилугэдэй-батор сунудский, сотворив поклонение, молвил:

«О, владыка, святой богатырь! Предопределило рожденье твое, Судьбу твою начертало Вечное синее Небо! Ужели покинул страну свою ты навсегда? Как нужен ты, Тэмужин, Земле, на которой родился, И своему государству, Которое созидал ты и долго умиротворял. Ты нужен супругам своим И сыновьям судьбоносным. Вдали поджидают тебя И созданное тобой государство, И верные подданные твои, Любезные жены и сыновья, И ставка — дворец золотой. Вдали поджидают тебя И созданная в сраженьях держава, И близкие — жены и дети твои, Родня многочисленная — монголы, Бессчетные подданные твои И родные места — Дэлун болдог. Вдали поджидают тебя Бунчук твой всесильный, что был сплетен Когда-то из челки гнедого коня; Сигнальные трубы и барабаны твои, И всюду тебя прославляющий люд, И ставка в местности Худо арал, Что на реке Керулен. Вдали поджидают тебя Премудрая хатан Бортэгэлджин, С которою встретился ты молодым, Два нукера — Борчу и Мухали И милость дарующая земля Великой державы твоей. О, как, владыка, тебя заждались Там, вдалеке, Хулан хатан твоя, Возродившаяся для тебя на земле, И хуры твои, и дудки твои, И наигрыши, и песни, Все верные подданные твои, Все земли — твои владенья. Не забыл ли ты, о, владыка, О своей монгольской державе? Ты вдали от нее восхвалял чужбину, Говорил, что тепло, мол, в горах Харун, Что весьма многочислен тангудский народ, Что чужеземные девы прекрасны… Увы, душа твоя отлетела, Последнее ты испустил дыханье, Но драгоценный твой прах, владыка, Мы под охраной домой доставим, Пред очи хатан Бортэгэлджин, Всему народу тебя покажем».

И как только прозвучали эти слова,

Повозка скрипнула, тронулась с места — В том воля была самого владыки. И приободрились тогда все люди И на кладбище Великих предков Доставили прах своего государя. И здесь, наконец, был земле он предан, Воздвигнуты были восемь юрт священных, И с той поры Чингисхан-владыка Стал духом-хранителем всей державы, И стал опорой он и поддержкой Потомкам, правителям государства. По всей монгольской земле возвестили: На месте захоронения праха Возложены, возведены в святыню Юрта владыки, чулки и рубаха. Еще говорят, что на самом-то деле Владыка, мол, в Бурхан халдун погребен. Иные считают, на северном склоне Горы Алтай-хана покоится он. А третьи взоры свои направляют От Хэнтий-хана прямо на юг И очень уверенно припоминают Местность с названием Их утук…