"Чужаки" - читать интересную книгу автора (Евпланов Андрей)

Боги и герои Рассказ

Кто такие Одиссей, Патрокл, Агамемнон?.. Герои древнегреческих мифов, — скажете вы, и, конечно же будете правы. Но для меня это, прежде всего, мои одноклассники Жека Петелин, Глеб, Митяй…

Так уж получилось, что имена никогда не существовавших героев, которые всплыли, как говорится, со дна прошлого, удивительным образом связались в моей памяти с ушастыми, стриженными наголо, как это водилось в пятидесятые годы, пятиклашками из одной московской школы.

А началось все с новогоднего бала. Так пышно именовали наши скакания вокруг елки мамаши из родительского актива, которые задолго до этого мероприятия начинали собираться у нас по вечерам, чтобы клеить из гофрированной бумаги разноцветные шапочки и жабо для тех, у кого не окажется карнавального костюма. У нас было очень удобно собираться, потому что не имелось ни полированной мебели, ни хрусталей в сервантах и вообще ничего такого, что можно было бы сглазить. И в то же время жили мы все-таки не в коммуналке, а в двухкомнатной отдельной квартире. И вообще, как сейчас припоминаю, лучшего места, чем у нас, для того, чтобы перемывать кости всей Марьиной Роще, этим женщинам трудно было сыскать.

В квартире было натоплено, над столом, вокруг которого располагались женщины с ножницами и бумагой, висел огромный розовый абажур, а из кухни доносился запах домашнего печенья к чаю, без которого не обходилась ни одна подобная сходка.

Часто женщины прихватывали с собой детей. Это были мои одноклассники и закадычные дружки Жека и Глеб. Нам отводилась маленькая комната, где мы спокойно занимались своими мальчишечьими делами, то есть ходили на голове, а в перерывах болтали про свои школьные дела. Никуда мы тогда не спешили, ни за чем не гнались. Никто из нас не ходил в музыкальную школу, не занимался фигурным катанием или теннисом, не ездил в метро на другой конец города, чтобы поплавать часок в бассейне. Мы просто сидели в тесной комнате и разговаривали, зная, что и завтра и послезавтра, и через неделю можем в любой момент собраться в этой комнате. Зато каких только разговоров мы не переговорили…

Жека все сводил к научным открытиям. Это был крупный, но болезненный мальчик. Про него моя бабушка говорила «сырой». Болел он подолгу и мало гулял, даже когда бывал здоров. Целыми месяцами просиживая дома, он пристрастился читать энциклопедию и всякое такое, отчего его сверстников сразу же одолевала зевота, и оттого был единственным в классе, кто знал тогда, что астролог и астронавт — это не одно и то же.

Глеб тоже почитывал книжки, но больше про войну. Этот парнишка «деликатного сложения», как говорила моя бабушка, все время норовил выбиться в командиры, хотя никаких оснований, кроме, пожалуй, звонкого голоса, для этого не имел. Мы не возражали, когда Глеб принимал выношенные нами решения, и оттого он, не избалованный успехом в других местах, крепко за нас держался. Вообще мы его любили какого ни на есть, потому что он отдавал нам себя всего, никогда не хаял за глаза и готов был поделиться с друзьями даже стреляными гильзами, которые подарил ему его отец — капитан в отставке.

Жека и Глеб были замечательными мальчишками, хотя и не могли столько, сколько я, отжаться с полу, не говоря уже о подтягивании на турнике. Пожалуй, лишь Митяй никакими особыми талантами не обладал, разве что слушать умел и все наматывать на ус. Он был ничей, этот Митяй. То есть у него, конечно, были родители, а вернее, мать. Но она никогда не приходила к нам, чтобы поработать ножницами, а заодно обсудить новые модели летних платьев для полных женщин. Она вообще никогда не бывала ни у нас, ни у кого из тех дам, что просиживали вечера под абажуром. Зато ее часто можно было видеть во дворах и возле магазинов, где продавали вино. Она ходила с мешком за спиной и собирала пустые бутылки, хотя вообще-то работала уборщицей в молочной. У нее были свои интересы, которые сводились в основном к выпивке, и потому ей было все равно, в каком наряде ее Митяй будет скакать вокруг новогодней елки.

Митяй вообще ходил у нас в «бумажных». Таких «бумажных» у нас в классе было двое или трое. Остальные относились к «суконным».

Мы, пацанята, судили о своих одноклассниках не по материи, из которой были сшиты их школьные формы, но и до нас доходили кое-какие суждения с Олимпа, коим нам казался мир взрослых.

Лично я считал Митяя другом не хуже остальных, а то и лучше, потому что он никогда и ни в чем мне не перечил, как, впрочем, и другим.

Взять хотя бы наши разговоры по поводу карнавальных костюмов, которые вот уже несколько недель, тайком друг от друга, шили нам наши родительницы. Речь шла, конечно, о настоящих костюмах, а не о бумажных поделках.

Когда я расписывал свой костюм Кота в сапогах, Митяй так радовался, как будто костюм предназначался ему, но вот Жека похвалился костюмом Звездочета, и он аж присвистнул от удовольствия, такой же восторг у него вызывал костюм Гусара, который шился для Глеба.

Что касалось самого Митяя, то все мы были уверены в том, что он станет одним из тех, для кого стараются наши матери, кромсая ножницами разноцветные куски бумаги.

Каково же было наше удивление, когда перед самым балом Митяй извлек из хозяйственной сумки, которую использовал вместо портфеля, простыню, завернулся в нее поверх школьного костюма и перепоясался телефонным проводом. Получилось что-то вроде рубахи с напуском. Глядя на него мы позабыли о своих костюмах, в которых не стыдно было даже выйти на театральную сцену, стояли, будто играли с ним в «замри», и смотрели, как он все это проделывает спокойно и деловито, словно занимается обычными вещами, например выбивает коврик во дворе или поливает цветы на подоконнике.

А тем временем Митяй достал английские булавки, заколол простыню так, чтобы на груди образовались косые складки, а на подоле прямые. Покончив со складками, он извлек из той же хозяйственной сумки проволочную ветку с бумажными листиками, из каких делают кладбищенские венки. Не долго думая, согнул ее в виде обруча и напялил на уши.

Митяй был готов, а мы все еще не «отмирали», не зная что нам делать: покатываться со смеху или удивляться изобретательности нашего товарища.

Первым опомнился Жека.

— Ты кто? — спросил он вполне серьезно и этим задал тон всем нам. — Инквизитор, что ли? — Он никогда не упускал случая показать свои знания.

— Это который деньги возит? — переспросил Глеб, который никогда не оставлял попыток перехватить инициативу.

— Нет, — ответил Митяй, поправляя свой головной убор. — Я древний грек.

— Древний? — усомнился Жека.

Но Митяй тут же рассеял его сомнения.

— Древний, древний. Я в книжке на картинке видел.

Никто из нас не встречал древних греков даже на картинках, и потому нам ничего не оставалось, как признать этот довод вполне резонным. Раз древние греки ходили в простынях, значит, все в порядке.

Мало-помалу мы успокоились и стали натягивать свои добротные костюмы, которые стоили нашим матерям, не научившимся тогда еще все делать наспех и кое-как, не только трудов, но и денег.

А когда мы все вместе, взявшись за руки, выходили к елке, то были даже немного горды за своего товарища, который соорудил себе какой никакой, но все-таки настоящий карнавальный костюм и тем самым поддержал честь всей компании.

Да, мы благосклонно приняли Митяя в наше, никем не учрежденное Общество Обладателей Костюмов, но все же каждый из нас не считал его настоящим конкурентом в споре за главный приз карнавала, который должны были вручить обладателю лучшего костюма. И хотя теперь очень хочется думать, что это было не так, справедливости ради надо сказать, что именно потому мы его и приняли в это самое Общество.

Итак, мы скакали вокруг елки, хлопали в ладоши и приседали, когда того требовал от нас Дед Мороз, а сами думали только о том, когда объявят, кто стал счастливцем. И вот, наконец, на сцену вышла старшая пионервожатая, нашла глазами нашу классную руководительницу, получила ободряющий кивок и объявила громко и торжественно, как на линейке:

— А сейчас обладатели лучших костюмов и масок получат призы.

Каждый из нас затаил дыхание. В зале стало слышно, как позвякивает трамвай где-то на Трифоновке.

— Первый приз, — продолжала вожатая, после следующего кивка классной руководительницы, — большой глобус, то есть модель земного шара получает костюм… бойца в маскхалате.

Мы переглянулись. Никакого бойца среди нас не было. Но наш учитель физкультуры с глобусом в руках уверенно подошел к Митяю и вручил приз ему. Все зааплодировали, и мы тоже, хотя далеко не каждый из нас понимал в ту минуту, что справедливее решения и быть не могло.

После этого замечательного случая всю нашу компанию охватила настоящая греческая лихорадка. Но разжег ее не Митяй, а Жека, хотя случай с древнегреческим одеянием, безусловно, толкнул его на это.

Таким уж дотошным человеком был наш Жека. Если где услышит чего-нибудь такое, о чем понятия не имеет, не уснет спокойно до тех пор, пока не вычитает в своих книжках, о чем шла речь и не уяснит себе суть услышанного.

Вот и на сей раз, сразу же после новогоднего бала, бросился он в библиотеку и проторчал там до тех пор, пока не нашел ответа на вопрос: «Кто такие древние греки?»

Таким образом, он открыл для себя существование никогда не существовавших сыновей Эллады и доверчиво вступил в мир фантазии. За один день, а может быть даже и за одну ночь, он прочитал книгу, толщина которой, по нашим понятиям, измерялась месяцами, и стал обладателем сокровища, которое даже мы не могли не оценить. В его руках оказались ключи к новой увлекательной игре, и он не замедлил воспользоваться ими.

В первый же день каникул он, с книгой за пазухой, прибежал ко мне. У меня к тому времени уже сидел Митяй. Собирался прийти и. Глеб, но отец достал ему билет на елку в Центральный дом Советской Армии. Там, говорят, устраивали превосходные елки и подарки давали в жестяных сундучках. От нечего делать мы с Митяем дулись в лото и завидовали Глебу. День был с утра колючий, морозный, и нам как-то не гулялось.

Вот тут и пришел Жека с этой самой книгой, то есть не просто пришел, а явился, как в цирке является иллюзионист, у которого полны карманы чудес. Никто даже не заметил, как он вошел в комнату. Мы увидели его только тогда, когда он молча сдвинул на край стола лотошные бочоночки, и выложил перед нами свое сокровище — книгу Ф. Куна «Легенды и мифы Древней Греции».

— Вот, — сказал он и в паузе шмыгнул носом. — Здесь все про этих греков написано.

Я взял книгу и стал ее листать. В ней было много фотографий статуй и картинок с множеством человечков, совсем голых, полуголых и одетых в простыни, как в бане. Человечки играли на свирелях, боролись, но чаще всего сражались. В руках у воинов короткие мечи и разрисованные, щиты, а на головах шлемы с высокими гребнями. Картинки нам с Митяем понравились, и мы стали рассматривать их внимательнее. Время от времени перекидывались замечаниями вроде «Во, дают» или «Смотри, смотри…»

— Это Ясон, — пояснял Жека таким тоном, как будто речь шла о ком-нибудь из его родственников. Он со своей командой отправился в Колхиду за золотым руном. Вот Кастор, Полидевк… Все из его экипажа. И знаете, кто еще там был?..

Мы смотрели на Жеку, как бараны на пастуха.

— Геракл, — сообщил он нам доверительно. — О нем дальше много будет…

Мы перелистывали страницы, разглядывали картинки, слушали Жеку и все больше понимали, что перед нами не простая книга, а новая игра, которой, может быть, суждено стать интереснее всех тех, о которых мы знали.

И мы даже не заметили, как стали читать про себя главу за главой. Я читал быстрее Митяя и все время его подгонял, а Жека все уже знал, но все равно читал с нами и успевал прочитывать каждую страницу еще два раза, пока я ждал Митяя.

Постепенно картинки стали оживать и мы оказывались то в море среди спутников Ясона, то на пиру у главного бога Зевса, то у стен Трои… И странное дело, вроде бы мы читали сказки со всякими чудовищами и превращениями, но принимали все всерьез, а не понарошку. О самых невероятных событиях здесь рассказывалось как о случаях в метро или, скажем, на Минаевском рынке. Так наши бабушки, когда мы были совсем маленькими, в долгих очередях за молоком или мукой рассказывали о своих соседях. С той лишь разницей, что в книге речь шла не о хулиганах и жуликах, а о благородных героях.

Правда, и герои вели себя иногда не совсем должным образом: лгали, напивались, похищали чужих жен, но при этом как-то ухитрялись оставаться благородными.

А вот боги, в этом смысле, подкачали. Во-первых, богов было слишком много, чтобы принимать их всерьез, во-вторых, они были наделены всеми человеческими пороками, хотя почему-то оставались бессмертными. К тому же они все время не ладили между собой и отыгрывались на людях.

Вообще, Олимп, в нашем представлении, напоминал коммуналку, тесно набитую склочниками, хапугами и алкоголиками. Но книга нам очень нравилась. И мы так зачитались, что бабушке пришлось несколько раз звать всех к обеду.

Даже Митяй, который никогда не ждал дополнительного приглашения к столу, был как-то рассеял.

После обеда мы сразу же ринулись дочитывать историю Троянской войны, и, только когда греки, забравшись в деревянного коня, проникли в Трою и захватили непокорный город, мы немного пришли в себя.

— Ну, что я говорил, — сказал Жека так, как будто это не греки, а он одержал победу.

— Этот Одиссей башковитый, — рассудил Митяй, — здорово он придумал с конем. Но если бы не богинька, им троянцев не одолеть.

— А давайте играть в греков, — предложил, наконец, Жека то, с чем к нам пришел, решив, видимо, что для этого настал самый подходящий момент.

— Мне за простынь влетело от матери, — засомневался Митяй. — Она сказала, что лапы мне отрубит, если я еще буду таскать из дому белье.

— На кой нам сдалась твоя простыня, — чуть ли не кричал Жека. — Мы сделаем себе мечи, луки и дротики как на картинках и станем преследовать троянцев.

Никто против этого не возражал. Оставалось только распределить роли и идти в чулан за дощечками для мечей. Но вот тут-то как раз и возникли трудности.

Жека предлагал мне быть Гераклом, ссылаясь на то, что я выше всех ростом и больше других могу подтянуться на турнике. Но я открещивался от этой роли руками и ногами.

— Ты же у нас самый сильный, — увещевал меня Жека, — и Геракл был самый сильный.

Но я не желал носить имя какого-то дуролома, который только из-за того, что ему медведь на ухо наступил, прибил учителя музыки, почитал за подвиг придушить какое-нибудь животное или выгрести навоз из конюшни. Геракл, наконец, просто не участвовал в Троянской войне, потому что к тому времени успел обзавестись бессмертием и осесть где-то в теплом местечке возле Олимпа.

Этот последний аргумент решил спор в мою пользу, и скрупулезный во всем, что касалось печатного слова, Жека согласился, чтобы я стал Ахиллом. Признаться, и Ахилл был мне мало симпатичен из-за своего капризного, почти девчоночьего характера, который удивительным образом сочетался с кровожадностью, но это все же был герой, который за друга мог подставить врагу даже свою уязвимую пятку. И я решил согласиться на Ахилла. Таким образом, сам собой решался вопрос с Митяем. Кому, как не ему, быть Патроклом, который, правда, прославился только тем, что был другом Ахилла, но зато быстро умер и не успел как-нибудь набедокурить.

Для себя Жека оставил роль Одиссея, мы могли оспорить его выбор, но не стали этого делать. В конце концов, у него, как у автора игры, могли быть какие-то особые права.

Мы уже хотели и Глеба за глаза назначить каким-нибудь Аяксом, но тут он сам заявился.

Глеб думал, что придет к нам и станет рассказывать про елку, а мы развесим уши, но не тут-то было. Мы так рьяно бросились объяснять ему условия новой игры, что он сразу забыл про елку. Но через несколько минут он уже попытался по своему обыкновению захватить инициативу.

— Решено, — сказал он погромче, чтобы было похоже, на приказ. — Играем в греческих героев. Я, чур, буду Манолисом Глезосом.

Глеб был в своем репертуаре, то есть, как говорится, не зная броду, лез в воду. Но уж на сей раз, нам казалось совсем не трудным поставить его на место.

— Такого героя не было, — сказал Жека тоном учителя, разоблачившего ученика, который списал неправильно решенную задачу. — Я прочитал всю книгу и могу спорить на что хочешь, что такого греческого героя не было.

— А вот и был, — не сдавался Глеб. — И даже сейчас живет.

— Этого не может быть, — настаивал Жека.

— На что хочешь спорим, — сказал Глеб. — Я собственными глазами в «Пионерке» читал, что греческого героя Манолиса Глезоса посадили в тюрьму. Он во время войны, когда Грецию захватили фашисты, поднял флаг над греческим Кремлем, а теперь его за это свои капиталисты посадили в тюрьму.

— А разве Греция и теперь есть? — спросил Митяй.

— А разве в Греции есть Кремль? — засомневался Жека.

Он подозревал, что Глеб все напутал, но доказать это тот час же не мог и потому растерялся. А Глеб это почувствовал, и его понесло:

— Вот чудаки, вы что же никогда не слышали про Манолиса Глезоса? Его посадили в самую страшную тюрьму, которая находится глубоко под землей, и не дают ему питания, а тюремщики издеваются над ним. А спит он на голом полу.

— Как же он все это переносит? — спросил Жека, который все еще надеялся, что Глеб запутается в своих рассказах. Но соперник его, видимо, был в ударе.

— На то он и герой, — сказал Глеб как ни в чем не бывало. — Разве в твоей книжке об этом не написано?

— Хорошо, — согласился Жека. — Пусть будет по-твоему, но как мы станем играть? Какое тебе нужно оружие?

— Он правда спит на полу? — спросил ни с того ни с сего Митяй.

Но никто ему не ответил. Все думали о том, как вооружить Глеба.

Наши древние, понятное дело, имели короткие мечи и дротики. А Манолис Глезос? Винтовку? Автомат?..

Мы стали предлагать разные виды оружия и спорить. Только Митяй молчал и думал о чем-то своем. И вдруг он сказал:

— А знаете, на полу спать очень холодно бывает, особенно когда из-под дверей садит. Давайте напишем ему письмо.

Мы сразу же прекратили свои споры и уставились на него выжидающе.

Так, наверно, во времена великих географических открытий моряки с какой-нибудь каравеллы «Нинья» глядели на своего товарища, который высмотрел невидимый пока что всем остальным берег, и крикнул: «Земля!»

— Давайте напишем Манолису, что знаем про него, — продолжал Митяй. — И еще про то, как мы вырастем и пойдем его освобождать, а потом сделаем так, чтобы никто не спал на полу.

Вот ведь задачу задал нам наш Митяй. Было над чем задуматься. Конечно, писание писем занятие куда менее увлекательное, нежели игра в войну, но ведь не каждый же день представлялась нашему брату возможность участвовать в событиях, которым может быть суждено войти в историю. В общем, колебались мы не долго. Первым предложение Митяя подхватил Глеб.

— Решено, — сказал он. — Напишем письмо. Сочинять будем все вместе, а записывает пусть Жека, у него хороший почерк. И ошибок он почти не делает.

— Это по-русски я пишу без ошибок, — возразил Жека, — а за греческий я не отвечаю.

— А разве мы будем писать по-гречески? — удивился Митяй. Мне тоже это показалось страшным. Но Жека рассеял все наши сомнения. Хорошо все-таки иметь ученого друга, что ни говори.

— В задачнике по физике для седьмого класса я видел греческие буквы, — сказал Жека.

Раздобыть этот задачник не составило для меня никакого труда. Сестра моя заканчивала школу, и все ее учебники и задачники хранились в книжном шкафу до той поры, пока они не понадобятся мне.

— Закорючки какие-то, — хихикнул Митяй, когда Жека раскрыл перед нами греческий алфавит.

— Буквы как буквы, — почему-то обиделся Жека. — Сам ты закорючка.

— Буквы нормальные, — подтвердил Глеб. — Только как мы узнаем, какая ихняя вместо какой нашей пишется.

— Все очень просто, — сказал Жека. — Вот здесь написаны названия букв «альфа», «бета», «гамма», «дзета»… Понятно, что это «а», «б», «г», «д»…

— А где тут «в», «ж», «я»? — засомневался Глеб.

— А эту хреновину как перевести на русский язык, — он ткнул пальцем в букву, напоминающую человечка, поднявшего руки над головой.

— Ерунда, — отмахнулся Жека. — Если буквы не найдем, то можно вместо нее нарисовать какую-нибудь штуковину, которая на эту букву начинается. Например, вместо нашего «ж» можно вставить жучка, и Манолис сразу догадается.

— Правильно, — обрадовался Митяй. — Вместо нашего «я» подрисуем яблоко, вместо «ч» — чайник…

Писать по-гречески оказалось необыкновенно просто и весело. Не прошло и часа, как письмо было готово. Оставалось только вложить его в конверт, подписать адрес и бросить в почтовый ящик.

Адрес мы придумали такой: «Греция, тюрьма, герою Манолису Глезосу, лично». Опустить письмо в ящик вызвался Митяй. Каждому из нас хотелось это сделать, но мы понимали, что Митяй достоин этой чести больше, чем кто бы то ни было. К тому же счастливец оказался щедрым, как это свойственно счастливцам вообще, и предложил нам проводить его до ближайшего почтового ящика.

Ясный январский вечер встретил нас морозом, от которого захватывало дух. Снег хрустел под ногами и вспыхивал в свете уличных фонарей синими, зелеными, малиновыми искрами. И нам было хорошо, и даже не очень холодно, оттого что впереди была вся жизнь и каникулы, а главное, у нас в руках было письмо, которое поможет другу перенести все лишения, как подобает герою.

И все-таки мы играли в древних греков. На целые каникулы хватило нам этой игры. Пока стояли холода, все собирались у меня или у Глеба, который тоже жил в старом доме, в Орловском переулке, пилили, строгали, то есть вооружались. А когда морозы сменились оттепелью, и снег стал тяжелым и липким настолько, что из него можно было делать снежки, мы в полном боевом облачении, к удивлению рощинской валеночной и ушаночной братии, обошли ближайшие дворы и осадили снежную крепость в Лесопильном тупике.

Защитники крепости, все эти васьки, мишки, кольки, которых мы между собой называли троянцами, с недоумением смотрели на наши короткие мечи, копья и разрисованные щиты, но, решив, в конце концов, что мы индейцы, приняли бой.

Они сражались до последнего снежка, плевались и лягались, когда мы выволакивали их из крепости. Но судьба их была решена еще тогда, когда Жека принес свою чудесную книгу.

Мы были благородными героями, которые пришли сюда ради того, чтобы восстановить справедливость, а они троянцами, но только для нас. Сами они даже этого не знали, и потому им не было известно, что одолеть их можно только хитростью.

Знай они это, еще неизвестно, как бы сложилась судьба крепости, потому что наш Одиссей не отличался ни хитроумием, ни смелостью. Пока мы вооружались и нам нужны были его познания в греческой мифологии, он еще мог оспаривать у Глеба первенство в игре. Но как только начались «боевые действия», его авторитет сразу же поблек. Глеб так громко орал: «Даешь Трою!» с такой отвагой подставлял свою грудь под снежки противника, что у нас не оставалось ни капли сомнения в его первенстве.

Вот только достойного имени ему не находилось. Он хотел было стать Аяксом, но Жека ткнул его в книгу, где Аякс назывался могучим гигантом, что никак не вязалось с обликом цыпленка, из которого со временем мог вырасти петушок, но никак не вол. Покопавшись в героях, Глеб, наконец, остановился на Агамемноне. Этот грек не отличался ни силой, ни умом, но командовал. Таким образом, честолюбие Глеба было удовлетворено, а истина не пострадала. И хотя мы для удобства тут же прозвали его Агашей, он был вполне доволен своей ролью.

Окрыленные первыми победами, мы все чаще подумывали о том времени, когда отправимся на выручку Манолиса Глезоса. Неутомимый Жека каждый день перечитывал все газеты, которые расклеивались от Сущевского вала до площади Коммуны, чтобы узнать, как там держится наш герой. Глеб каждый день строил новые, порой совершенно невероятные планы спасения Манолиса.

Но пожалуй, больше нас всех переживал за судьбу узника Митяй.

Сам он вроде бы и ничего не делал для исполнения нашей благородной мечты, но так близко к сердцу принимал все фантазии, что нам ничего другого не оставалось, как самим в них верить.

Мы уже совсем было собрались, подобно чеховским мальчикам, податься в далекие края, и даже припасли кое-что из продуктов в дорогу, но тут произошло событие, которое избавило наших родителей от хлопот и волнений, связанных с розыском беглецов.

Это случилось в первый же день после каникул, на уроке пения, когда мы со своей учительницей, у которой были такие пышные волосы, что то и дело выбивались из-под заколок, разучивали песню про березки и рябины, а сами думали о том, надо ли брать с собой в Грецию электрические фонарики, и если надо, то сколько.

Как раз в это время дверь распахнулась настежь, и в класс вошел сам директор школы, сопровождаемый нашей классной руководительницей. Ни дать ни взять громовержец Зевс со своей мудрой дочерью Афиной пожаловали к нам.

Учительница пения как раскрыла рот, чтобы спеть про куст ракиты над рекой, так и осталась сидеть за пианино с открытым ртом, пока Зевс не сказал:

— Прошу прощения, Клара… Семеновна.

Каждое слово он произносил отдельно и так широко расставлял их во времени, что даже простое «Здравствуйте, садитесь!» в его устах звучало, как левитановское «Говорит Москва!».

— Мы пришли, — пояснила Афина, после того как шумок, вызванный неожиданным появлением людей, которые в нашем представлении были вершителями судеб, утих. — Мы пришли сюда, чтобы выяснить обстоятельства одного неприятного дела…

Мы еще не знали, зачем они пришли, но сразу поняли, что их приход ничего доброго не предвещает. Не такой человек был наш директор, чтобы попусту ходить по классам, да еще во время уроков. Мы его вообще редко видели. Появлялся он главным образом тогда, когда в школе случалось какое-нибудь ЧП, и нужно было принять строгие меры, чтобы навести порядок, а потому каждое его появление вызывало тревогу или даже трепет, в зависимости от того, насколько ученик чувствовал себя причастным к этому ЧП. Впрочем, не одних учеников это касалось. Клара Семеновна, например, так растерялась, что никак не могла пришпилить так некстати выбившуюся прядь волос.

— Дело в том, — сказал Зевс, предварительно взглянув на Афину и удостоверившись в ее полной солидарности, — что один из наших учеников обвиняется в краже.

Тут он сделал паузу такую глубокую, что в нее мог провалиться весь его престиж, если бы Афина не сочла нужным заговорить собственным голосом.

— Дело в том, — сказала она, соблюдая все интонации своего начальника, — что в нашу школу поступило заявление от гражданки Копненковой Т. А., в котором она утверждает, что один из учеников нашего класса украл у нее пододеяльник, две наволочки и простыню, которые она повесила во дворе сушиться.

Сначала в классе установилась полная тишина. Потом послышалось какое-то движение, как будто ветер вспугнул листья дерева. Это самые слабонервные заерзали на своих местах. В нашей школе, которая находилась в самом сердце Марьиной Рощи, района, за которым с давних времен закрепилась репутация чуть ли не воровской малины, чего греха таить, мелкие кражи случались не так редко. Однако и не настолько часто, чтобы не быть происшествием чрезвычайным. К тому же в последнее время директор, благодаря решительным действиям и жестким мерам, очистил нашу школу от всякого жулья. С воришками разговор у него был короткий, то есть он их исключал почти без разговора. Как правило, явного протеста со стороны родителей не было, потому что жертвами директорской принципиальности обычно становились «бумажные», которые и без того куда-то исчезали еще в младших классах, и лишь немногие из них по инерции продолжали учиться дальше. Но и тут они не были в безопасности. Беда чаще других навещала их. Это как простуда, которая чаще одолевает тех, кто хуже защищен от холода.

На этот раз беда говорила голосом громовержца с молчаливого одобрения принципиальной Афины:

— Мы сами можем назвать имя того, кто опозорил наш класс и всю школу, но хотели бы, чтобы он сам встал и рассказал нам и вам, как он докатился до такой жизни.

И снова шорох листьев на ветру, а затем эта противная тишина, от которой виски начинает ломить.

— Хорошо, — сказала Афина, то есть наша классная руководительница, тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Значит, украсть белье не побоялся, а ответить за свой поступок перед товарищами духу не хватает. Тогда поговорим отдельно о простыне.

До сих пор беда витала над всем классом, а стало быть, ни над кем в отдельности, но теперь стало ясно, кого она выбрала. Эта противная птица норовила вскочить на плечи моего друга Митяя, того самого Патрокла, который был лучшим из нас.

И самое ужасное, что отогнать ее было не в наших силах. Все зависело от каких-то зевсов, афин или даже афродит, а мы герои, перед которыми не могли устоять ни троянцы, ни греческие тюремщики, превратились вдруг в детей, которых можно таскать за уши, ставить в угол, лишать мороженого, пользуясь тем, что они не в силах постоять за себя.

— Гришенков, — Зевс назвал фамилию Митяя. — Ты сидишь так, как будто в первый раз услышал об этой простыне. А между прочим, все тебя видели на новогоднем утреннике именно в простыне. Что ты на это скажешь?

— Видели, — сказал мой Патрокл так тихо, что даже я, его сосед по парте, не понял, сказал ли он на самом деле, или мне это показалось.

— Что же ты молчишь, Гришенков? — вмешалась Афина. — Соседи видели, как твоя мать пыталась сбыть белье на рынке.

Я ждал, что сейчас-то Митяй встанет и найдет слова, чтобы защитить себя, но он по-прежнему сидел, уставившись в парту, и молчал. Мне на минуту даже показалось, будто Митяй и в самом деле провинился. Я больно пхнул его ногой и заглянул ему в лицо. В ответ он зашевелил скулами и едва покачал головой. «Нет, это не он», — понял я, и мне стало стыдно за то, что я позволил себе сомневаться в честности друга.

— Ну, что ж, Гришенков, продолжим наш разговор в другом месте, — сказал Зевс и строгим взглядом обвел класс.

Неожиданно взгляд его остановился на учительнице пения, которая все еще не могла укротить свои буйные волосы. В ответ она покраснела и отвернулась к стене. Эта Афродита, конечно, тоже зависела от воли громовержца, но конечно же не так, как Митяй. Она могла сделать вид, что не замечает недовольства громовержца, пожаловаться на него, в крайнем случае подать заявление «по собственному желанию» и перейти на другую работу.

Мы, «суконные», хоть и не были хозяевами самим себе, но все-таки имели там, на Олимпе, покровителей — отцов, матерей, бабушек и дедушек, которые могли заступиться за нас и выручить в трудную минуту. Митяй же и этого был лишен. В самом деле, трудно себе представить, чтобы его мать пришла в школу защищать сына. И потому он должен был идти туда, куда его вели.

Все во мне протестовало против этого. А Митяй… Еще минута, и он уйдет из класса и, может быть, больше никогда сюда не вернется. Впервые в жизни я увидел, как выглядит несправедливость. Митяй поднялся, даже не хлопнув крышкой парты, и, шаркая ногами совсем как маленький старичок, пошел между рядами.

И тут во мне как будто что лопнуло. Уходил не просто мой одноклассник, не просто, приятель, а лучший из нас, настоящий друг Манолиса Глезоса. Этого нельзя было допустить. Я сам сейчас не помню, как встал тогда и сказал, что Митяй не виноват, потому что это я стащил простыню и все остальное, как потом собирал портфель и уходил из класса, как стоял в кабинете директора. Помню только, что ни Зевс, ни Афина, как ни старались, не могли заставить меня отказаться от моего признания. Я больше не боялся их гнева. Пришло, наконец, и мое время почувствовать себя хоть самую малость героем.