"Пой, Изабель!" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)ГЛАВА 1Вот уже месяц, как я перешел на службу в Региональный Отдел уголовной полиции[1] города Лиона и получил звание комиссара. Своим новым местом службы я доволен: поступив в полицию, я мечтал однажды получить назначение домой и там завершить свою карьеру полицейского. Правда, я не лионец. Но в Сент-Этьене, моем родном городе, к сожалению, нет подразделения РОУП, и потому мне пришлось согласиться на Лион. В свои тридцать два года я наконец-то стал настоящим комиссаром полиции. Для этого мне вначале пришлось пройти вступительный конкурс, прослужить десять лет в звании инспектора и пройти двухгодичную стажировку в РОУП города Бордо. Теперь, как мне казалось, меня ждали неплохие перспективы. Я сохранил глубокую привязанность к Сент-Этьену, но ни разу не возвращался в родной город с тех пор, как моя мать почила рядом со своими родителями на кладбище Крэ-де-Рош. Мне тогда было пятнадцать лет. Мой опекун, которого я почти не знал, переводил меня из колледжа в колледж, где я попусту тратил время. Так продолжалось до совершеннолетия. Из денег, завещанных мне покойной матерью, практически ничего не осталось. В армии мне не хватало денег на то, чтобы приятно проводить свободное время, и поэтому я всерьез занялся учебой, готовясь к экзаменам в школу полиции. Чтобы стать своим человеком на улице Вобан[2], мне понадобился месяц. После этого я почувствовал себя таким уставшим, что несколько дней отдыха мне были совершенно необходимы. Кроме того, я начал испытывать внутреннюю необходимость съездить наконец-то в Сент-Этьен. Мне хотелось понять, признаем ли мы друг друга,– мой родной город и я. О своем желании я доложил непосредственному начальнику, старшему комиссару, который передал мою просьбу по инстанции – дивизионному комиссару. Пожалуй, было бы трудно подыскать двух столь малопохожих друг на друга людей, как дивизионный комиссар Жозеф Агрийи и его заместитель, старший комиссар Этьен Ретонваль. Дивизионный комиссар Агрийи имел вид человека, полные щеки и круглый живот которого, казалось, внушали доверие к их, с виду, сонному обладателю. Но это была всего лишь маска, о которой были хорошо осведомлены и вынуждены были считаться все его подчиненные. Сквозь полуприкрытые веки дивизионный комиссар отлично видел и запоминал все, что ему было необходимо. В противоположность ему старший комиссар Ретонваль держался всегда несколько натянуто. Будучи намного старше Агрийи, он был высокого роста, худощав, с лицом несколько желчного цвета, придававшим ему выражение постоянно удрученного человека. Он оканчивал службу в полиции в звании старшего комиссара. Ретонваль был по натуре формалистом и в совершенстве знал все, что только можно знать о полицейской технике. Инстинктивно он был противником всего нового и придерживался техники скрупулезного расследования мельчайших фактов. По правде, старший комиссар, которого я подозревал в антипатиях к амбициозным подчиненным, мне не очень нравился. Между тем, он меня очень хорошо принял и, казалось, был доволен новым сотрудником. Ретонваль считал, что в нашей профессии основное – это постичь умонастроение людей, с которыми предстоит жить и работать. Итак, я получил восьмидневный отпуск. К тому моменту это было предметом моих мечтаний, и в тот же день, около двух часов дня, направляясь по пути к местам, где прошла моя юность, я пересек мост Мюлатьер в направлении Виенны. Очень скоро я оказался в этом древнем галло-римском городе и сразу же сбавил скорость: здесь каждый поворот дороги, каждая ямка напоминали мне о детстве и оживляли, казалось, давно поблекшие воспоминания. Кондрие, Шаване, Сен-Пьер-де-Беф – все это были названия мест, некогда выбранных моими дедушкой и бабушкой для каникул их любимого Шарля. В Серрьер, свернув направо, я выехал на долгий подъем, ведущий в Анноне. Чуть позже, сидя за стаканом вина на площади Кордилье, я пытался восстановить в памяти облик этого ардешского городка, за которым для нас когда-то начиналась граница Юга Франции. Что поделаешь, из-за нехватки географических знаний детству присуще богатое воображение. Я не сразу заметил женщину, которая присела за соседний столик. Ее ответ на вопрос гарсона о том, что бы она хотела заказать: "Я не знаю… о… Боже мой!… я не знаю",– заставил меня обернуться. Это была блондинка лет сорока, внешне еще достаточно привлекательная. Было очевидно, что совсем недавно она пережила какое-то потрясение. Гарсона начали раздражать столь неопределенные манеры его клиентки, и я поспешил на помощь женщине: – Простите, мадам, не случилось ли чего-нибудь с вами? Она посмотрела на меня, и я вспомнил, что однажды видел такой же взгляд у утопающего человека, вытащенного из Жиронды, когда он уже почти пошел ко дну. – Случилось?… Почему случилось?… Нет, но… я только что опоздала на автобус до Сент-Этьена, на последний… Муж будет очень переживать… у нас нет телефона… Я не знаю, как его предупредить… Она была настолько потрясена случившимся, что я, позабыв о приятной прогулке по набережной Пилата, которую хотел совершить до приезда в родной город, предложил: – Мадам, я тоже еду в Сент-Этьен, и в моей машине есть свободное место. – Правда, месье?… Вы так любезны… О, я не знаю, что сказать… А… вы туда скоро едете? – Мы сможем выехать, когда вы пожелаете, мадам. Мое предложение, казалось, пробудило отблеск молодости на ее усталом лице. – Какая удача, что я выбрала именно этот столик и именно на этой террасе! Без вас, месье, я не знаю, что бы со мной было… Подобное отчаяние начинало мне казаться чрезмерным. Я подумал, что причиной ее столь подавленного состояния стал вовсе не пропущенный до Сент-Этьена автобус. Чисто профессионально я всегда присматриваюсь к тому, что происходит внутри человека,– вот почему эта незнакомка показалась мне любопытной. Выезжая из Анноне, мы обогнали нежно обнявшуюся пару. Когда мы поравнялись с ними, моя спутница сказала: – Они… они в это верят… Они не догадываются, что любовь – это в конечном счете слезы… заботы и сожаления. – Вы разочарованы жизнью, мадам? Она натянуто улыбнулась: – Разочарована? Нет! Наоборот, я очень счастлива… многого ожидаю от будущего… А вы, месье, чего вы ждете от будущего? – У меня, мадам, есть правило: никогда не думать о завтрашнем дне. Мне вполне достаточно сегодняшнего. Ее руки нервно теребили платочек, который она время от времени подносила ко рту. Около Сен-Марселя-лез-Анноне незнакомка спросила: – Месье, вы живете в Сент-Этьене? – Нет, мадам. Больше ее ничего не интересовало. Незаметно поглядывая в ее сторону, я заметил, что она без видимой причины постоянно покусывала губы и дергала вверх-вниз золотой браслет, который украшал ее левую руку. Я тихо посоветовал: – Вам необходимо успокоиться, мадам… – Да, да, конечно… да, успокоиться… Нет причин… Когда мы уже въезжали в Бург-Аржантель, она неожиданно произнесла: – У меня есть подруга, ее зовут Изабель… Правда, Изабель – красивое имя? – Действительно, очень красивое имя. – У Изабель очень серьезные проблемы, и я боюсь за нее. – Всегда очень сложно решать чужие проблемы. – Знаю… знаю… Но я очень люблю Изабель и боюсь, как бы она не натворила глупостей… – Каких глупостей? – Которые нельзя повторить дважды. Она должна принять очень важное решение, и я думаю, она его уже приняла. Ничего не ответив, я углубился в пейзаж, встреча с которым доставляла мне большое удовольствие. Мне даже казалось, что ветерок из открытого окна машины начинал омолаживать мое лицо. А на перевале Республики я испытал что-то вроде головокружения, которое усилилось на длинном спуске к Сент-Этьену. Прервав молчание, моя спутница начала говорить. Казалось, будто разговор помогал ей не думать о чем-то угнетающем ее с того самого момента, как мы встретились: – Мы с мужем живем на очень красивой вилле возле Рон-Пуэн. Муж несколько старше и балует меня, как ребенка. Знаете, в последний раз на день рождения он подарил мне машину с откидным верхом. Какое безумие! У нас уже есть две машины. Правда, муж занимает очень хорошее положение. Его считают одним из самых богатых людей в Сент-Этьене. Она повернулась ко мне, и ее лицо было лицом человека, видящего галлюцинации: – Разве деньги приносят счастье? Изабель, кажется, так не думает… – А вы? – Я? У меня нет своего мнения… у меня никогда нет своего мнения… Мы проехали Планфуа. – Заходите к нам, месье. Мне бы очень хотелось, чтобы муж смог поблагодарить вас за помощь. – С удовольствием, мадам. Она, очевидно, забыла, что не назвала своего имени и не дала адреса. Когда мы въехали в Сент-Этьен, незнакомка попросила остановиться на площади Бельвю. Я притворился удивленным: – Может быть, довезти вас до дома? – Нет, нет, лучше я выйду здесь. У меня назначена одна встреча, которую я не могу и не имею права пропустить. От нее зависит очень многое… Я не удержался, чтобы не съязвить: – А вы не боитесь, мадам, что ваш муж станет беспокоиться? – Муж? Я ему сейчас же позвоню. – Да? Но ведь вы говорили, что у вас нет телефона? До свидания, мадам! Я остановил машину, открыл ей дверцу, попрощался и снова сел за руль. Не двигаясь с места, женщина продолжала стоять на тротуаре. Казалось, она не могла на что-то решиться. Наклонившись ко мне, она произнесла: – Я, наверное, неточно объяснила насчет телефона… – Это совершенно не имеет значения, мадам. До свидания. И я включил скорость. Проезжая по улице Пасмонтье, я думал об этой странной попутчице: что же все-таки в ее словах было правдой, а что ложью. Но чтобы определить это, нужен был психиатр. И Изабель, о которой она так беспокоилась, существует ли она на самом деле, или она тоже из басни, как, возможно, крупное состояние, красивая вилла и машины, которыми якобы забит придуманный гараж. Я ехал по Сент-Этьену автоматически, словно никогда и не уезжал отсюда. Когда это дошло до моего сознания, меня наполнило некоторое чувство гордости. Я проехал улицу Вальбенаут, двор Жорж-Надо, двор Созеа, проспект Освобождения и выехал на улицу Франсуа-Жийе, где заказал номер в гостинице "Черная лошадь". Припарковав машину и оставив багаж в гостинице, я сразу же пошел в мужской лицей, находящийся неподалеку. В нем я когда-то учился, точней начинал свою учебу. Здесь ничего не изменилось. Консьерж, которому я объяснил сентиментальные причины, натолкнувшие меня вспомнить прежние шумные перемены, к моему удивлению, несмотря на время, пропустил меня посмотреть дворики и коридоры лицея. Мне показалось, что декорации моего детства почти не изменились. Старые стены пробуждали в памяти лица мальчиков, ставших мужчинами, которых я скорей всего уже не узнал бы при встрече. Остановившись посреди "двора почета", я пытался возобновить в своих ощущениях вкус того воздуха, который некогда наполнял нас воинственным духом. Из лицея я вышел с сознанием встречи с детством. Поднявшись до площади Фурнейрон, я внезапно понял, что стою на границе квартала Крэ-де-Рош, где я вырос. Пройдя несколько десятков метров по улице Братьев-Шапп, я свернул направо, по улице Филипп-Блан, до площади Поль-Панлеве. Мной овладело неясное волнение. Казалось, что сейчас, именно сейчас, я оказался у себя дома. С площади Поль-Панлеве я пошел по улице Вечности. За улицей Вечности – Моя улица. Здесь я родился. Здесь умерла моя мать, и ее родители умерли тоже здесь. Я шел медленно, внимательно рассматривая все и не замечая прохожих. Мой взгляд был как-бы устремлен в другое время, и не знаю, каким чудом, но я явно услышал стук от работы басонных[3] станков,– давно пришедшего в упадок труда. Мне показалось, что я вновь стал мальчишкой. Углубленный в воспоминания, я как бы погрузился в серый шелк предвечерья, и понемногу город возрождался во мне, все больше мною овладевая. Словно лунатик, я шел, равняя шаг по шуму работающих станков. Остановившись перед "нашим домом" и всматриваясь в окна второго этажа, я приготовился крикнуть, как делал это раньше, возвращаясь домой после выполненного поручения. Но ставни моего дома закрывали прошлое, которому никогда не суждено было ожить. Продолжая прогулку, на перекрестке улиц Вечности и Карон я почти столкнулся с пожилой женщиной. Чтобы она не упала, я придержал ее за руку. Мы стояли под окном какой-то кухни, ставни которой позабыли закрыть, и пока я извинялся, старуха со сморщенным лицом, на котором по-молодому ясно блестели глаза, не переставала разглядывать меня. Я уже был готов продолжить свой путь, когда она удержала меня за руку: – Боже мой! Вы, случайно, не Шарль Лавердин? Поначалу я был настолько удивлен, что ничего не смог ответить. Она заполнила возникшую паузу новым вопросом: – Внук Лавердинов, которые держали позументную мастерскую по улице Вечности? Я скорей пробормотал, чем ответил: – Но… кто же вы? – Так это действительно ты! Черт побери, как ты изменился! А ты помнишь Леони Шатиняк? Конечно же, я помнил Леони Шатиняк! Она была самой старшей среди работниц моего деда. – Леони… Я обнял старушку за плечи и расцеловал в обе щеки. У нее заблестели слезы на глазах. – Мой маленький Шарль… Боже мой, не может быть, чтобы это был ты?… Я уже не надеялась когда-нибудь тебя увидеть… Ведь я уже не первой молодости… Какими мы были и какими стали! Посмотри, как я осунулась и высохла. – Ты живешь по-прежнему там же, Леони? – Ниже на несколько метров. Я собственно вышла на вечернюю прогулку… и вот,– натолкнулась на тебя… А ты, малыш, где сейчас ты? – Меня перевели в Лион, но я предпочел бы маленькую хибарку "у себя", в Сент-Этьене, в этом районе. – Ты не женат? – Нет. – Тогда, мне кажется, я смогу помочь тебе найти то, что нужно. Позавчера, после мессы, Сюзанна Онесс говорила, что ищет постояльца в свою меблированную комнату. Это тебе, случайно, не подойдет? – Где это? – В самом начале улицы Вечности, почти на площади Панлеве. – А что, если сходить туда прямо сейчас? И мы пошли, рука об руку. Я с удовольствием слушал болтовню Леони, слова которой зажигали в моей памяти огоньки детства. – Не обращай внимания на Сюзанну,– быстро говорила Леони,– она настоящая старушенция и не может без болтовни. Любопытней ее нет никого на свете. Тебе просто нужно будет сразу же поставить ее на место, и тогда она оставит тебя в покое. Я не очень тебя разглядела, Шарль, но, кажется, ты – вылитая мать… Благодарение Бога, ты не похож на отца, не хочу даже говорить об этом человеке… Сидя на маленькой чистой кухне, я припоминал позабытые вкусы и запахи. А поев "дерунов", я окончательно почувствовал себя стефанцем. Пока Леони заваривала кофе, я рассматривал эту более чем скромную обстановку, думая о том, что мне тоже было бы приятно так жить. Как и полагалось, центральное место занимала чугунная печь, на горелке которой стояла горячая кофейница. – Ты по-прежнему пьешь так же много кофе, Леони? Она обернула ко мне улыбающееся лицо: – Я никогда не расстаюсь с кофеваркой. Это моя лучшая подруга. Не знаю, как бы я жила без кофе. Ты был очень маленьким, и не помнишь как мы страдали в войну: сколько я выпила всякой гадости под видом кофе! Думаю, никто не умеет готовить свиные потроха лучше. Она положила мне в тарелку вторую порцию, и пока я с усердием работал вилкой, она рассказывала о своей жизни, отмеченной праздниками, траурами, рождениями, редко – свадьбами. Почти все ее сверстницы уже умерли, их дочери, ставшие в свою очередь бабушками, даже не знали, кто такая Леони Шатиняк. С горечью она подытожила: – Понимаешь, Шарль, не стоит переживать людей, из которых состоит твой мир. Ну, а что же было с тобой за это время? Я рассказал о себе. Около одиннадцати часов покинув свою старую знакомую, я пообещал заглянуть к ней при первой же возможности. На улице царила ласковая ночь, освежаемая ветерком, который, казалось, долетал сюда прямо с гор. Я спустился по улице Карон и повернул налево, на улицу Руайе.Мое внимание сразу же привлекла толпа людей. Перед одним из домов стояли машины, среди которых я сразу же узнал машину полиции. Отодвинув в сторону нескольких зевак, стоявших перед домом, я спросил у жандарма, преграждающего вход: – Что там случилось? Он проворчал: – Вас это не касается! Шли бы лучше спать! – Комиссар Лавердин из Национальной Безопасности. Он сразу изменил тон: – О, извините, месье комиссар, я не мог знать… право же… Это супруги… – А что с ними? – Они покончили с собой. Не знаю, почему я вмешался в эту историю, которая меня никак не касалась, и почему я не ушел спать, оставив ворчливого жандарма вместе с его постом. Нужно признать, что иногда судьба ведет нас по жизни, крепко держа за руку. – Где это? – На первом этаже. На лестничной площадке соседи в ночной одежде живо обсуждали происшествие. Мое появление на какой-то миг прервало их бесконечную болтовню. Предъявив удостоверение, я прошел вовнутрь мимо еще одного жандарма. Здесь ожидали доктора. Вначале меня приняли за него, но мой коллега из первого округа, занятый этим делом, обнаружив ошибку, не счел нужным скрывать свое неудовольствие: – Я думал, что это… а вы, собственно, кто, месье? – Комиссар Лавердин из лионского ЮУП. Я рассказал о своей поездке в Сент-Этьен и о прогулке по родному городу… Мой собеседник в свою очередь представился: – Комиссар Жан Претен, а это – мой секретарь, Альбер Ладонзель,– и он указал мне на молодого человека в очках, который, казалось, был немного возбужден. – Я очень рад знакомству с вами, но, честно говоря, не очень понимаю цель вашего присутствия здесь. – Признаю, это чистое любопытство. Я увидел толпу, и… Кроме того, я рад случаю познакомиться с вашей службой. – Вы очень любезны, но, боюсь,– будете разочарованы, если надеетесь на нечто сенсационное. Здесь обычное убийство с последующим самоубийством. Такое бывает на каждом шагу. Он убивает ее, потом – себя. Занавес. Остается понять, почему это произошло? Пока я не знаю. В этот момент дверь открылась, и поспешно вошел маленький человечек. – Что у вас произошло, если вы вызвали меня в такое время, Претен? Мой сон не дает вам покоя? – Вам, доктор, наверное кажется, что мне больше нравится быть здесь, чем у себя дома… Комиссар Лавердин из лионского РОУП. Оказался здесь из любопытства… Доктор Камбрай,– сейчас он здесь в качестве эксперта. После обычных в таких случаях приветствий доктор, который казалось куда-то спешил, наконец поинтересовался: – Итак, в чем дело? – Убийство и самоубийство, как мне кажется. – Где они? – Рядом, в кабинете. – Пошли. Сначала я увидел тело мужа. Сидя в кресле, он навалился на рабочий стол. С моего места была видна большая лужа крови, которая вытекла из его виска и почти скрыла лицо. Доктор склонился над трупом и почти сразу же выпрямился: – На первый взгляд, все в порядке: следы пороха вокруг раны, отек в месте, где он прижал ствол, а вот и само оружие. Я вскрою его только из принципа. Я получил разрешение осмотреть оружие, которое покойный уронил на стол. Это был малораспространенный пистолет, в котором я признал девятизарядный "Токарев", калибра 7,62. Окончив осмотр мужа, доктор перешел к жене, лежавшей на ковре возле дивана. Видна была спина сжавшегося в комок тела. Взявшись за плечо, доктор перевернул тело и опустился на колени для осмотра, закрыв собой женщину. – Попадание в грудь. Без сомнения, две пули. На первый взгляд, смерть наступила пару часов назад, примерно в полдевятого – девять часов. Он встал. – Извините меня, господа, но я тороплюсь вернуться в свою постель. Распорядитесь, чтобы перевезли тела, Претэн. Завтра с утра я ими займусь. Прощайте. Отойдя в сторону, доктор, наконец, дал мне возможность увидеть погибшую. – … соседи снизу совершенно ничего не слышали, потому что по телевизору показывали вестерн со множеством выстрелов. Драму обнаружила соседка по лестничной площадке, вдова Бельвез, менее получаса назад… она зачем-то зашла к Ардекурам… Ландозель, наложите печати. Дорогой коллега, сожалею, что дело столь банально. Ведь так, господин комиссар? Я едва вышел из состояния прострации и рассеянно ответил: – Да, да… конечно, коллега… конечно… Комиссар Претэн как-то странно посмотрел на меня. Должно быть он пытался понять, что со мной происходит, но не решался задать мне вопрос, который так и вертелся у него на языке. И правильно делал: все равно, я бы ему не ответил. Мне не хотелось ставить его в известность о том, что в убитой я опознал красивую и немного увядшую блондинку, которую я подвозил из Анноне в Сент-Этьен. Я снова шел по улице Руайе, такой тихой в этот час. Случившееся стояло у меня перед глазами. Эта несчастная женщина, которая так беспокоилась о своей подруге Изабель, принимавшей какие-то важные решения… Сейчас я упрекал себя за то, что не прислушался к ее рассказу. Внезапно я вспомнил, что она говорила о какой-то срочной встрече, когда просила остановиться на Бельвю. Стала ли эта встреча причиной ее смерти? И если покойная просто так встречалась с кем-то на Бельвю, то к кому она ездила в Анноне? К Изабель? Я как раз проходил по лестнице, поднимавшейся к Крэ-де-Рош, когда мне на ум пришла одна странная деталь, которой на месте преступления я не придал особого значения. Ведь, если придерживаться версии комиссара, муж выстрелил в жену, когда она входила. Почему же он сам был одет, словно собирался уходить? Я вновь увидел на столе его фетровую шляпу с загнутыми полями. Женщина была в шляпе и перчатках, и это выглядело совершенно естественно. Но редко кто одевает шляпу, чтобы застрелиться. Я повернул назад. Подсознательно мне казалось, что я не имел права просто так бросить эту женщину, которая, конечно, лгала мне, но которая мне все же доверилась. Это, как казалось, к чему-то обязывало. Мне предстояло действовать неофициально, но я успокаивал совесть офицера тем, что был кем-то вроде друга погибшей. Дом, в котором произошла драма, казалось, совершенно уснул, и я не сразу нашел кнопку включения реле света. Напротив двери Ардекуров,– а именно так звали несчастных,– я прочел надпись на медной табличке: "Вдова А.Бельвез" и как можно тише постучал. Очевидно, взвинченная происшедшим мадам Бельвез не спала, так как сразу же открыла дверь, представ предо мной в халате цвета сливы. – В чем дело? – Полиция… – А…! Она заметно обрадовалась моему визиту. – Проходите… Я вошел за ней в небольшую приемную. Вдова Бельвез, маленькая полная женщина с круглыми щеками, несмотря на свои шестьдесят лет, казалось, сохранила привычки маленькой девочки. – Комиссар Лавердин. – Господин комиссар, я ведь уже рассказала все то немногое, что об этом знаю…! Казалось, что она сожалеет о том, что так поступила. Я принял меры предосторожности. – Мадам, я здесь не по службе. Просто случай свел меня с мадам Ардекур несколько часов тому назад, и, признаюсь, ее внезапная смерть меня поразила… – О, господин комиссар, меня тоже! – Вы давно знаете Ардекуров? – Еще бы! Лет десять, по крайней мере… – Не могли бы вы рассказать мне немного о них? – Ничего особенного и не скажешь… Господина Анри в городе очень уважали. Клиенты были верны конторе Ардекуров из поколения в поколение. – Клиенты? – У него была контора по купле-продаже недвижимости. Но знаете, он вовсе не из тех, кто любит пускать пыль в глаза. Ардекур занимался делами среднего оборота, солидными и честными. – Вам не приходилось слышать о его финансовых затруднениях? – Конечно никогда не знаешь, что у кого в карманах. Но, честно говоря, нет. Наоборот, Ардекуры были весьма обеспеченными. Вряд ли они смогли бы так содержать свою дочь, будь у них затруднения с деньгами,– многозначительно сказала она. – У них есть дочь? – Да, Мишель – красивая высокая девушка, двадцати четырех – двадцати шести лет. Она не захотела продолжать дело отца, и учится на фармацевта в Лионе. Для нее, бедняжки, это будет тяжелый удар. – А мадам Ардекур? – Она жила только добрыми делами. Не было души чище, чем у нее. Как только она узнавала о каком-нибудь несчастном в нашем квартале, сразу же спешила ему на помощь. Я начал сомневаться в том, что вдова Бельвез знала Ардекуров настолько хорошо, как это себе воображала. – При встрече мадам Ардекур показалась мне очень жизнелюбивой и элегантной, не правда ли? Моя собеседница по-заговорщицки усмехнулась. – Действительно, мадам Элен много занималась собой. Она хотела быть достойной мужа. Разве можно ее в этом упрекнуть? – Конечно, нет! Интересно, как бы вы объяснили это двойное самоубийство, или, вернее, убийство с последующим самоубийством? Она развела руки в стороны, выражая непонимание. – Я не могу в это поверить! Господин Ардекур обожал свою жену. О, я знаю, что мужчины иногда любят ломать комедию. Но никогда, вы слышите, никогда бы мне не пришло в голову, что он смог бы убить свою жену! Никогда! Это невозможно. – Однако… – Есть одна деталь, которую я не могу понять. Если бы они ссорились, то я, живя по-соседству, это обязательно бы услышала? Так вот, они никогда не ссорились, и я никогда не слышала, чтобы они разговаривали на высоких тонах! Как же можно говорить, что он стрелял в свою жену, а после застрелился сам? Я вам еще раз повторяю: это невозможно! Подумайте! Люди, которые ходили в церковь каждое воскресенье, а при случае, и в будние дни! Этого решительно не может быть! Я мягко возразил. – Тем не менее, мадам Бельвез, они оба мертвы? – Черт возьми, конечно они мертвы. Но как они умерли,– вот что непонятно, если вам интересно мое мнение. Увы, это было и моим мнением. – В этот вечер не было ли хоть какого-нибудь намека на драму у ваших соседей? – Нет, конечно. Я уже рассказывала другому комиссару, что смотрела фильм по телевизору. Вестерн. Там стреляли на каждом шагу. Может быть, я даже и слышала выстрелы у Ардекуров, но не придала этому значения. Кроме того, я должна вам сказать, господин комиссар, что когда я сижу в своем кресле, то иногда, так сказать, отсутствую… и немного теряю нить… Вы понимаете? Это не сон, нет… ну как вам объяснить? Короче, я отсутствую! И после мне иногда бывает сложно включиться в события… – Почему вы зашли к Ардекурам так поздно, мадам Бельвез? – Потому, что я ела паштет. – …?! – Паштет, господин комиссар, я его перевариваю с трудом, но очень люблю, ну и иду иногда на риск… Когда вестерн закончился, и я собралась было спать, то почувствовала боль в желудке. Обычно, я принимаю мелисовые капли с сахаром,– это приносит мне облегчение. Но в этот вечер я обнаружила, что их не осталось. Ардекуры были хорошими соседями, они всегда помогали мне. Кроме того, у них повсюду горел свет,– и я подумала, что не помешаю. Я позвонила. Мне не ответили. Тогда я постучала в дверь. Мне опять не ответили. Все это показалось странным, и я решила повернуть ручку. Дверь открылась сама. Я вошла. В первой комнате – никого. Тогда я решилась пройти в кабинет. Еще раз постучала, и поскольку мне опять не ответили, открыла дверь. Какой же ужас я увидела! Хорошо еще, что у меня неплохое здоровье, господин комиссар, иначе вы нашли бы еще один труп! Сколько крови! Естественно,– о лекарстве я больше не думала, и от паштета не осталось и воспоминаний! Я выбежала оттуда, как сумасшедшая, начала кричать и звать на помощь. – Почему вы были уверены, что Ардекуры мертвы? – Я это сразу почувствовала, господин комиссар. А полицию вызвал господин Гранше, служащий мерии. У него есть телефон. О, если бы не мои лекарства, никто бы ничего не знал, и завтра утром господин Жан увидел бы всю эту картину. Каким бы это было для него ударом! Ведь он очень чувствителен, и, говорят, у него слабое сердце. – Кто это, господин Жан? – Служащий господина Ардекура,– Жан Понсе. Старый холостяк, всю жизнь проработавший здесь. – Он ладил с господином Ардекуром? – О, господин комиссар! Он был частью их обстановки, вы понимаете меня? К господину Жану все так привыкли, что никто даже не обращал на него внимания. Он был тенью господина Анри. Клиенты не делали различия между ним и патроном. – Каковы были его отношения с мадам Ардекур? – Он особо не интересуется женщинами. Мадам Элен была его хозяйкой. Что с ним, беднягой, теперь будет? Он ведь не накопил миллионов. – Мадам Бельвез, где живет этот господин Понсе? – Мне, кажется, в 147 доме по улице Тавернье. – Где находится эта улица? – Вы должны спуститься по улице Вечности в направлении площади Панлеве, повернуть налево по улице Репо, и тогда вы выйдете точно на улицу Тавернье. Разговор со вдовой наводил меня на мысль, что в драме Ардекуров не было убийства с последующим самоубийством. Нужно признать, что с самого начала я думал о чем угодно, только не о самоубийстве. Почему так, а не иначе, я и сам не смог бы ответить. Смутное предположение о том, что Элен Ардекур рассчитывала на меня, чтобы объяснить другим, как она умерла, не покидало меня. Из этой мысли логически вытекала и следующая: она рассчитывала на меня, чтобы отомстить. Мои размышления привели к тому, что, несмотря на позднее время, я решил разбудить Жана Понсе. Жилище Жана Понсе, которое я нашел, следуя указаниям мадам Бельвез, представляло собой маленький домик, поддерживаемый стенами двух больших зданий. На первом этаже находился гараж с мастерской. Второй этаж, придавленный косой крышей, казался намного больше первого. Жилище Понсе идеально подходило старому холостяку, портрет которого набросала мне вдова. Оно должно было очень нравиться человеку, желавшему жить незаметно. Похоже, Понсе был единственным жильцом этой хибары, которая безусловно вскоре должна была пойти на слом, и поэтому я, отбросив все понятия о приличиях, постучал в дверь. Я был вынужден сделать это еще несколько раз, прежде чем услышал в ночной тишине дома стук шлепанцев по полу. За дверью послышалось астматическое дыхание, затем недовольный голос спросил: – Кто там? – Полиция. – Полиция!? Вслед за этим восклицанием донеслось неразборчивое ворчание. Наконец, Понсе решился отпереть. Взгляд, которым он удостоил меня сквозь очки, был отнюдь не самым располагающим. – Что нужно от меня полиции? – Вы – Жан Понсе, служащий господина Ардекура? – Да, ну и что? – Я хотел бы с вами переговорить. – В такое время? – Именно. Он почесал бока и после паузы проговорил: – Хорошо, проходите… Понсе проводил меня в кабинет. Эта претенциозно названная комнатушка была маленькой и загроможденной неописуемой рухлядью. Я сел в кресло, давно потерявшее свою упругость. – Итак, я вас слушаю. – Вы знаете, что произошло сегодня вечером? – Где произошло? – У Ардекуров, ваших хозяев? Его лицо изменилось, и тон стал более озабоченным: – У Ардекуров? – Я только что от мадам Бельвез, которая, собственно, и посвятила меня в то, что вы – правая рука господина Ардекура. Он проворчал: – И когда она перестанет соваться в дела других!? – Во всяком случае, именно благодаря ей я пришел вас предупредить. – О чем предупредить? – О смерти господина Ардекура. – О смер… Это правда? – Да. Он умер этим вечером, примерно в 9-10 часов. – Не может быть! Жан Понсе совсем потерял самообладание. Упав на стул, он представлял собой картину полного паралича. – Я не понимаю… не понимаю… Когда я уходил, он был полностью здоров… Вообще, у него было прекрасное здоровье… Он никогда на него не жаловался… Вдруг он забеспокоился: – Но почему приходит комиссар полиции… – Потому, что господин Ардекур покончил с собой. – Что? – Он выстрелил себе в голову из пистолета. Мы нашли это оружие. Им оказался русский пистолет Токарева. – Но это невозможно! – Вы знали, что у него был пистолет? – Конечно… Память со времен Сопротивления… Извините, я что-нибудь выпью, иначе упаду… Он с трудом поднялся, подошел к некогда окрашенному шкафу, достал оттуда бутылку и быстро поднес ее ко рту. – Простите меня, хорошо? Ну вот, уже лучше… но до меня не доходит… господин Анри… Мне нужно туда пойти, ведь мадам, должно быть, не находит себе места…? – Она тоже мертва. Прежде, чем покончить с собой, господин Ардекур застрелил свою жену двумя выстрелами в грудь из пистолета. – Нет, это же невозможно! Вы сошли с ума! Вы все сошли с ума! С трудом взяв себя в руки, он извинился и спросил: – Итак, они оба мертвы? – Оба. Вдруг случилось непредвиденное: Жан Понсе расплакался. Он плакал настоящими слезами, теми, которые невозможно подделать. Всхлипывая, он шептал: – Господин Анри… Мадам Элен… И бедная Мишель… и я… Куда мне теперь идти… Бедный господин Анри… они оба… Я поднялся и слегка хлопнул его по плечу: – Ну же, старина, возьмите себя в руки – будьте мужчиной. Он нервно ударил себя по лбу: – Это непостижимо! Вы слышите? Это непостижимо! Я знаю, что вы говорите мне правду, но не могу в это поверить! Я не могу в это поверить потому, что это не-ве-ро-ят-но! Господин Анри обожал свою жену. Вы слышите? Он ее обожал! А вы мне говорите, что он ее убил? Почему он это сделал? – Я хотел спросить об этом вас. – У меня? – Вы знаете Ардекуров лучше всех и дольше всех. – Правда… Я работаю с господином Анри уже двадцать два года… – Понсе, вы убеждали меня, что господин Ардекур обожал жену. Но любила ли она своего мужа? – Трудно сказать, ведь я ничего не смыслю в женщинах. Если бы я их понимал, то давно уже бы был женат. – Но вы же сказали, что двадцать два года знали Элен Ардекур? – Не двадцать два, а только пятнадцать. – Вот как… в таком случае, ее дочь Мишель… – Она от первого брака господина Анри. Когда он женился во второй раз, Мишель было уже около десяти лет. – Она ладила с мачехой? – Вполне. – Значит, Ардекуры жили хорошо? – Если вы хотите знать ссорились ли они, я вам отвечу отрицательно. У них царило полное согласие. Мадам Элен всегда помогала своему мужу. А он, со своей стороны, ее баловал. – Мадам Ардекур всегда была рядом с ним? – Всегда, кроме вторников, когда она ездила в Анноне. – Зачем она туда ездила? – В Анноне находится монастырь Сент-Кристин. Это нечто вроде дома для престарелых. Мадам очень любила ухаживать за несчастными, посвящая им свои заботы. – Мишель Ардекур часто навещала родителей? – Каждую неделю. Обычно, она приезжает в пятницу вечером и уезжает вечером в воскресенье, чтобы в понедельник успеть на лекции. – Вы знаете, где она живет в Лионе? – Да. Площадь Валлон, у мадмуазель Лезортер. – Господин Понсе, я здесь не в качестве официального лица. Мне хотелось бы побольше узнать об Ардекурах из личных соображений. – Разве вы их знали? Второй раз за день я рассказал о своей встрече с Элен Ардекур. – Господин Понсе, вы, случайно, не знаете, с кем она должна была встретиться около Бельвю? – Думаете, она меня посвящала в свои дела?… И потом, меня это не интересовало. – Мне кажется, вы не очень любили мадам Ардекур? – Я вообще не очень люблю женщин, господин комиссар. Он проводил меня до двери. Уже выходя, я решил задать ему еще один, неожиданный вопрос: – Кстати, вы знаете Изабель? С секундной паузой он ответил: – Какую Изабель? – Не знаю. Родственницу или подругу мадам Ардекур. – Нет, я никогда не слышал о ней,– сказал он и закрыл за мной дверь. Трудно объяснить, но во мне родилась уверенность в том, что он солгал. Итак, Жан Понсе, как и вдова Бельвез, аргументировано отрицал гипотезу самоубийства. Но мой опыт полицейского советовал мне не забывать, сколь мало мы знаем о том, что происходит в душах других людей. Поскольку Леони Шатиняк заверила меня, что она мало спит, я безо всяких сомнений направился к ней. Пройдя вдоль всей улицы Вечности и встретив лишь нескольких котов, ищущих, что бы поесть, я свернул на улицу Карон и осторожно поднялся по маленьким каменным ступенькам к моей старой знакомой. Постучав, я почти сразу услышал: – Кто там? – Это я, Шарль. Она открыла. – Ты? Я не думала увидеть тебя так скоро. Ты не включал свет у входа? – Я не нашел реле. – Черт возьми! Ты же мог сломать шею, поднимаясь на ощупь. Входи скорей! Устроившись на кухне, я рассказал Леони о смерти Элен Ардекур и самоубийстве ее мужа. Она тоже не могла поверить в эту трагедию. – Разве ты знала Ардекуров, Леони? – Конечно, и довольно хорошо. Во-первых, они живут недалеко отсюда, а во-вторых,– это заметные люди. Одно время я даже работала у них: стирала, шила. Молодая мадам Ардекур не очень-то умела все это делать. – Сколько лет было Элен Ардекур? – Около сорока, сорока двух лет. Она вышла замуж пятнадцать лет назад. Я была на ее свадьбе. Тогда ей было примерно двадцать восемь или двадцать девять лет. Кстати, это очень просто сосчитать, ведь в то время маленькой Мишель было около десяти. Сейчас ей двадцать пять лет. – Что ты думаешь об Ардекурах? – Это люди с хорошей репутацией, можешь мне поверить, Шарль. – Господин Ардекур был вдовцом? – Да. Его первая жена, Жизель, умерла, кажется, от туберкулеза. – А что представляет его дочь, Мишель? – Красивая высокая девушка. И, к тому же, умная. Мишель – бакалавр. Сейчас она в Лионе учится на фармацевта. Хорошая профессия для женщины, не правда ли? И потом, это приносит хорошие доходы. Только вот учеба, очевидно, наложила отпечаток на ее жизнь. Иначе Мишель давно бы вышла замуж: она ведь красавица и дочь обеспеченных родителей. Трудно говорить, но наконец-то она сама станет обеспеченной. Господину Ардекуру никогда не нравилось то, что его дочь решила стать фармацевтом. Он хотел, чтобы Мишель унаследовала его дело, и она бы с этим справилась, будь уверен! Теперь, очевидно, зять сумеет повести дела конторы. Тем более, его отец работает в этой же сфере. – Чей отец? – Ну конечно же, отец жениха Мишель! – Так она помолвлена? – Уже давно. – Ты уверена, Леони? – Я сейчас тебе все объясню. Когда твои родители, Шарль, умерли, я не знала, что делать, а мне ведь нужно было как-то жить, правда? Что за работу можно делать в моем возрасте? Не забывай, мне было уже за семьдесят. И тогда я нашла себе место у Ардекуров и поступила туда как раз тогда, когда господин Анри собирался жениться. У них я оставалась два или три года, точно не помню. Так вот, господин Анри был тесно связан с семьей Вальеров. Жюль Вальер был младше господина Ардекура, но они очень дружили, потому что работали в одной области. Только господин Вальер занимался более значительными делами, чем господин Ардекур. Их пути всегда пересекались. Мадам Жермен Вальер когда-то работала у твоих родителей. Это была высокая худощавая девушка, которая хорошо знала, чего хотела. Когда я ее увидела, то была немало удивлена ее новой фамилией. Отец Жермен был простым каменщиком, и она провернула неплохое дело с таким выгодным замужеством, ведь у нее почти не было сбережений. Господин Вальер – человек безвольный. Мне кажется, он поначалу навещал Жермен, чтобы немного поразвлечься, но она не упустила свою добычу, и он был вынужден предстать перед господином мером и господином кюре. Теперь у Вальеров есть сын Пьер, старше Мишель на четыре или пять лет. Красавец парень. Настоящий киноактер. Когда они были детьми, то играли всегда вместе. Сразу было понятно, что у них все кончится свадьбой. Вот только мадмуазель Мишель нелегко вскружить голову. Да и Пьер не способен на решительный поступок. В этом он весь в отца. Итак, Мишель решила, что имея такого мужа, неплохо бы запастись хорошей профессией. Для этого она и уехала изучать фармакологию. Вальеры хотели, чтобы свадьба была как можно скорей, но мадмуазель Мишель была непреклонной. Она заявила: "Если Пьер любит меня по-настоящему, он меня дождется. Если нет,– значит это не любовь". Заметь, ее очень поддерживал отец, которому хотелось, чтобы дочь удачно вышла замуж. – Как ты думаешь, в чем причина безволия Пьера? – В этом виновата его мать. Жермен настолько властная, что никто перед ней не может устоять. Муж, сын,– все должны ей подчиняться. Она неплохая женщина, но терпеть не может, чтобы кто-то, кроме нее, командовал в доме. – Чем занимается Пьер? – Он помогает своему отцу, собирая фонд для продажи. – Спасибо тебе, Леони, тебе нужно отдохнуть. Мне тоже хочется хоть немного поспать, и поэтому я сейчас пойду в гостиницу. – После всего, что ты мне рассказал, малыш, не думаю, чтобы я смогла уснуть. Бедные Ардекуры… Ты до сих пор уверен, что господин Анри убил свою жену? – Похоже на то. – А я никак не могу в это поверить. Возвращаясь в "Черную лошадь", я не переставал думать о людях, с которыми я сегодня встретился, людях, хорошо знающих несчастное семейство и все-таки, казалось мне, ошибающихся в своих оценках. |
||
|