"Музыка, вперед!" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)

ГЛАВА I

Подняв дирижерскую палочку, карабинер Джузеппе Гарджулло смотрел на два враждующих блока, собиравшихся, однако, объединить свои усилия, чтобы сыграть «Фуникули-Фуникула», которую они разучивали с его помощью уже несколько месяцев.

По правде говоря, музыканты думали больше о политике, чем о музыке, и каждая сторона старалась заглушить другую, дабы доказать превосходство своих убеждений над убеждениями противника. Справа места занимал бывший фашистский муниципалитет, который после ареста Дуче был вынужден уступить власть правым антифашистам. Этот клан подчинялся экс-мэру Марио Веничьо, каменщику по профессии. Сейчас он яростно размахивал барабанными палочками. Его поддерживала труба бакалейщика Витторио Бергасси и мощные раскаты раздвижного тромбона мясника Бенито Венацца, а сапожник Сандрино Виргилий использовал любые паузы для нахальных трелей своего кларнета. Сторона напротив не уступала им, и мэр Аттилио Капелляро с ожесточением играл на корнете-а-пистон. Труба его сына Джанни, столяра, как и он сам, ни в чем не уступала трубе бакалейщика, а флейта булочника Этторе де Бсллиса звучала так же насмешливо, как и кларнет сапожника. Но пальма первенства принадлежала трактирщику Анджело Бонакки, чей большой барабан перекрывал весь шум, производимый соперниками. Рядом с Джузеппе Гарджулло сидел какой-то очень древний старичок, одетый в рубаху цвета бычьей крови. Его обязанностью было раздавать и собирать партитуры, которые музыканты никак не могли выучить наизусть. Карабинер хорошо относился ко всем этим людям и поздравлял себя с тем, что ему удавалось собирать их вместе один раз в неделю, несмотря на политические разногласия. Увидев на лицах внимание, он решительным жестом взмахнул палочкой и воскликнул:

– Музыка, вперед!

И музыка, как кокетливая девчонка, выпрыгнула в широко распахнутое окно и побежала в теплый сентябрьский вечер, отвлекая людей от эха пушечных выстрелов, гремящих внизу, со стороны Неаполя, откуда американская армия пыталась вытеснить войска Кессельринга. Те, кто находился сейчас дома, и тс, кто возвращался с полей, слушая звуки «Фуникули-Фуникула», забыли о войне, с каждым часом приближающейся к деревне, и на миг вернулись в мирное время. Вдруг Джанни Капелляро сфальшивил, да так, что нельзя было притвориться и не заметить этого. Сторонники Марио Веничьо тут же прекратили играть, радуясь ошибке противника и ожидая нагоняя от Джузеппе Гарджулло. Уж он-то отомстит за все их унижения! Но карабинер испытывал особую нежность к Джанни, который был младше его на 10 лет.

– Скажи, Джанни, и ты это называешь игрой на трубе?

– Прошу прощения, сам не знаю, о чем я задумался.

– Правда? Зато я, кажется, знаю… Следи за тем, что играешь, Джанни, и выбери другое время, чтобы мечтать о своей дорогой Авроре!

Парнишка покраснел до ушей, хотя все в Страмолетто были в курсе его любовной идиллии. Со стороны его друзей послышались добродушные смешки, в то время как напротив насупились. Марио Веничьо спокойно снял лямку барабана, положил его на пол и, приблизившись к Джузеппе, провозгласил:

– Джузеппе, я буду тебе очень признателен, если ты не будешь произносить имени моей дочери рядом с именем человека, отца которого я презираю!

Это был прямой выпад, и Капелляро не мог допустить бесчестья. Передав свой корнет-а-пистон Джанни, мэр встал перед Марио:

– А кто тебе сказал, несчастный, что мне приятно смотреть, как мой сын увивается за дочерью продажного мерзавца?

Дело осложнялось тем, что противники были женаты на двоюродных сестрах – Лауре и Бьянке, а старикан в красной рубахе являлся родным дедом одной и двоюродным дедом другой. Веничьо покраснел от такого оскорбления:

– А сам-то… вор проклятый!

– Я вор? Клянусь Иисусом, Марио, если ты не извинишься, я тебя прикончу собственными руками!

– Ты украл мое место!

– Не я, а народ!

Веничьо усмехнулся:

– Не надо все валить на народ. Ты забыл, что это народ избрал меня мэром?

– Из страха перед полицией!

– Легко теперь говорить! Ничего, еще посмотрим, чье слово будет последним! Подожди, дай только немцам прогнать союзников за море, и ты запоешь по-другому, коммуняка!

– Мне незачем ждать, чтобы набить тебе морду, фашист проклятый!

– Ори – не ори, меня не испугаешь! А что до твоего сыночка, то если я еще раз увижу его рядом с Авророй, – поймаю и изувечу!

Они продолжали ругаться, глядя глаза в глаза, почти соприкасаясь носами…

– Святая Дева, ты слышишь? Бедняга, если ты тронешь Джанни хоть одним пальцем, оглянуться не успеешь, как сам окажешься в могиле!

Сандрино Виргилий посчитал своим долгом прийти на помощь начальнику и тут же был атакован булочником дс Бел-лисом. А бакалейщик Бергасси столкнулся в словесной схватке с трактирщиком Бонакки. Перекрывая весь ансамбль своим громовым голосом, мясник Венацца клялся, что это небо заставляет их платить за слабость, проявленную им и его друзьями в ту пору, когда они были хозяевами Страмолетто. Нельзя было идти на компромисс с этими негодяями, когда была возможность истребить их раз и навсегда. Оба клана были уже на грани рукопашной, как вдруг старик в красной рубашке, который при виде возбуждения других всегда немного терял чувство реальности, затянул надтреснутым голосом старый гимн времен Гарибальди:

Это было все, что он помнил, но пение производило довольно сильное впечатление, особенно когда он рычал: «Да здравствует Гарибальди!». Высказавшись, он рухнул на свой стул, но это неожиданное развлечение разрядило грозовую атмосферу, и Джузеппе хотел возобновить прерванную репетицию, но наткнулся на единодушный отказ.

Сидя рядышком, старик и карабинер молча созерцали окружавший их пейзаж. С того места, где они находились, – что-то вроде скалистого утеса на южной стороне деревни Страмолетто – они могли наблюдать панораму северной части Италии. Горбатые контуры холмов расплывались в наступающих сумерках. В ночной тишине орудийные раскаты звучали отчетливее. Джузеппе посмотрел назад. Отгороженная стеной страха, деревня не подавала признаков жизни. Никто не знал, чья сторона победит – немцы или американцы, и кто первым войдет в Страмолетто. В любом случае все приготовились пережить тяжелые дни. Несмотря на эхо далекой битвы, огромное спокойствие исходило от древней земли. Старик вздохнул:

– Если бы не эта мерзкая война, можно быть почти счастливым.

Карабинер пожал плечами:

– В вашем возрасте, Пепе, вы еще верите в счастье?

– Да, Джузеппе. Счастье есть, только люди сами мешают ему.

Джузеппе Гарджулло искоса взглянул на чудака. В лунном свете он был похож на китайскую статую. Бедняга Пепе, в деревне считали, что он слегка тронулся рассудком. Ему уже перевалило за девятый десяток, и эту красную рубашку он носил с той поры, когда подростком ушел к Гарибальди сражаться за свободу Италии. В деревне его любили. Он был достопримечательностью и даже славой Страмолетто. Уже не осталось почти никого, кто помнил, что его зовут Арнальдо Тоньяти, его всегда называли просто Пепе. Иногда с теми, кого он уважал, он выходил из своих полусонных мечтаний и говорил очень разумные вещи, но над ним по привычке смеялись, даже не дослушав до конца.

– Послушай, Джузеппе, я тебя не понимаю. Я был уже стариком, когда ты появился на свет 29 лет тому назад. Почему ты не общаешься с другими? Почему не женишься? Почему ты довольствуешься тем, что приходишь раз в неделю в мэрию, чтобы дирижировать духовым оркестром?

– Потому что я, как и вы, Пепе, люблю быть один.

– Да, но я-то наполовину сумасшедший. И потом, мое время – не ваше время.

– И не мое. Это их время. Они спорят из-за вещей, которые меня не интересуют. Я не хочу ни говорить, ни слышать об их войне, как и об их политике. Я предпочитаю оставаться в стороне и присоединяться к ним только затем, чтобы научить их играть «Фуникули-Фуникула» в такт и не фальшивя.

– Не очень подходящая музыка для нашего времени!

– Это мой способ смеяться над войной, Пепе!

– Я не слишком тебе верю, Джузеппе… Я думаю, что ты живешь дикарем, потому что не можешь забыть о своем несчастье?

– Это тоже верно, Пепе, но я не хочу об этом говорить.

За обеденным столом в доме Капелляро атмосфера была мрачной. Узнав о том, что случилось на репетиции оркестра, Лаура изо всех сил старалась найти нейтральные темы для разговора, чтобы отвлечь Апилио, своего супруга. Но ей это не удавалось. Глядя на замкнутое лицо своего старшего сына Джанни, она опасалась взрыва и успокаивала себя, занимаясь младшими – Микой и Сальваторе, которые щипали друг друга под столом вместо того, чтобы обедать. Пепе, вернувшись с прогулки с карабинером, дремал над своей тарелкой. Внезапно Аттилио резко оттолкнул миску, и жена поняла, что сейчас разразится буря. Сердце у нее сжалось от тревоги, когда муж заговорил, обращаясь к сыну:

– Джанни, я не желаю больше выносить оскорблений! Этот Марио – настоящая змея. Никогда, ты слышишь? Никогда никто из его семьи не переступит порог этого дома! Так что слушай внимательно, что я тебе скажу – я запрещаю тебе встречаться с Авророй!

– Это невозможно!

Лаура жалобно застонала, Атиллио схватил миску и со всего размаху швырнул ее об пол. Миска разлетелась на мелкие кусочки. Вырванный из объятий сна, Пепе подскочил па месте и заорал:

– Да здравствует Гарибальди!

Взбешенный Капелляро попытался его утихомирить:

– Все нормально, Пепе, успокойся.

– Это была пушка?

– Нет, всего лишь миска.

– А, ну ладно, – и немедля снова заснул.

Аттилио обернулся к сыну:

– Повтори, бесстыдник, что ты сказал, пусть твоя мать и брат с сестрой посмотрят, как ты позволяешь себе разговаривать с отцом!

Бледный, но решительный, Джанни поднялся со стула.

– Папа, прости меня, но, что касается Авроры, тут ничего не поделаешь! Мы любим друг друга и поженимся, нравится тебе это или нет!

Капелляро замахнулся. Лаура запричитала:

– Я умоляю тебя, Аттилио, это же наш первенец!

Муж остановился и мрачно проговорил:

– Может, это и твой сын, Лаура, но больше не мой.

Он с достоинством сел и принялся поглощать сливы, всем своим видом выражая полную безучастность к окружающему миру. Лаура схватила сына за руку:

– Джанни, извинись перед папой! Ты не имеешь права так с ним говорить!

У Джанни стоял комок в горле, но он не мог отступиться от своей любви.

– Мама, попробуй меня понять. Аврора и я, нам нет дела до политики. Мы любим друг друга с детства и хотим пожениться. Что здесь плохого?

Мать капитулировала.

– Да, пожалуй. Она хорошая девушка и к тому же дочь Бьянки.

Аттилио презрительно засмеялся:

– Жаль, что она также дочь Марио Веничьо.

Пепе вынырнул из глубин сна как раз вовремя, чтобы ухватить последнее имя. Он взорвался:

– Все Веничьо подлецы. Если б я был тогда здесь, никогда бы ворюга Томазо не украл у меня Изабеллу! Но вы не беспокойтесь, я его проучу, этого жулика Томазо!

Лаура принялась его успокаивать:

– Ну-ну, Пепе, ты же знаешь, что Томазо уже 20 лет как умер.

– Мне плевать! Это не оправдание! Я ему покажу, где раки зимуют!

Он закрыл глаза и снова заснул, переживая свою старую обиду на деда Марио, который когда-то увел у него невесту, Изабеллу, известную ныне под именем бабушка Белла. Она была бабушкой Марио и прабабкой Авроры. В свои 80 с лишним лет она сохранила твердую поступь, хорошее зрение и здравый ум.

Джанни воспользовался заминкой и выскользнул за дверь, чтобы присоединиться к своей возлюбленной, которая, как обычно, ожидала его около кладбища. Лаура робко спросила:

– Ты хочешь что-нибудь еще, Аттилио?

Тот с горечью, но не теряя достоинства, покачал головой:

– Ты думаешь, мне недостаточно этого? Марио оскорбил меня на виду у всех, мой сын оскорбил меня в моем собственном доме, что я могу пожелать еще?

Сальваторе, который, несмотря на свои 9 лет, обладал хитростью маленькой обезьянки, посчитал момент подходящим, чтобы похвастаться своим подвигом. Ему казалось, что его рассказ для отца будет как бальзам на раны. Отложив ложку в сторону, он с гордостью объявил:

– После уроков мы с Паоло Бонакки побили Карло Бергасси за то, что он фашист, нос ему в кровь разбили, вот!

Атиллио с гордостью посмотрел на своего младшенького.

– Ты вел себя как настоящий мужчина, Сальваторе. Напомни мне, чтоб я дал тебе две лиры в воскресенье.

Уложив детей, Лаура вернулась за Пепе.

– Пора идти спать, дедушка…

Старик с трудом поднялся, но из принципа пробормотал:

– Пойду, если захочу!

Порыв ветра донес отчетливое эхо дальней канонады. Пепе остановился.

– Это войска Франсуа II пошли в наступление! Я должен предупредить Гарибальди!

Усталость затуманила ему рассудок и перенесла его в далекую юность. Внучка Лаура прилагала гигантские усилия, чтобы раздеть его и заставить улечься на матрас. Он во что бы то ни стало хотел присоединиться к Красным Рубашкам…

В тишине погрузившегося в сон дома супруги Капелляро, сидя напротив друг друга, размышляли о грустных вещах. Атиллио вздохнул:

– По правде говоря, Лауретта миа, ничего этого не произошло бы, если бы я действовал энергичнее в июле. Мне надо было расстрелять Веничьо и его банду. Сейчас мы жили бы спокойно!

Лаура икнула от удивления, прежде чем в ужасе вскричать:

– Бог мой, это невозможно, Аттилио, неужели это ты говоришь такие страсти? Убить мужа Бьянки, моей кузины? Я бы никогда тебе этого не простила, Атиллио!

Он в ярости стукнул кулаком по столу.

– А если он меня расстреляет?

– Тебя? Как же он сможет это сделать, ведь он теперь никто?

– Сегодня он никто, а завтра?

– Завтра?

– Если немцы победят и вернутся в Страмолетто?

Как обычно по вечерам, карабинер Джузеппе Гарджулло собирался запереть дверь своего дома и сделать обход деревни, как вдруг застыл на месте, услышав колокольный звон. Его охватил какой-то внутренний холод. Одиночество приучило его разговаривать с самим собой. Слегка дрожащим голосом он прошептал:

– Ну вот, Джузеппе, приехали! Но кто? Немцы или англичане?

Вскоре он услыхал топот мужчин и женщин, бежавших к площади, где возвышались здания церкви и мэрии. Люди спешили узнать о той участи, которая уже была уготована им. Он присоединился к толпе. Но на площади не было видно людей в форме, один только Лючано Криппа, стоя на перевернутой тачке, кричал:

– Идите сюда, люди Страмолетто! Идите узнать великую новость. Ее объявили по радио.

Узнав Криппа, любопытные замедляли свой бег. Этого человека ненавидели, но всем хотелось узнать, что он скажет. От такого человека, как он, нельзя было ждать ничего хорошего.

– Подходите, подходите! Не заставляйте меня кричать.

Карабинер остановился перед Криппа, которого он ненавидел так же, как и остальные, а может быть и больше. В этом маленьком человечке 60 лет, худом, нервном, лысом и беззубом, легко угадывался злобный характер. Он поселился в их местах лет 10 назад со своей молодой женой Сильваной. Она была намного моложе его. Он сразу же запер ее в своем доме, самом красивом доме в деревне, стоящем на отшибе. Сильвана выходила из дома только по воскресеньям, чтобы зайти в церковь в сопровождении своего мужа. Он запрещал ей разговарить с кем бы то ни было. Для помощи в хозяйственных делах Криппа нанял вдову Мариуччу Марини с условием, что она не будет болтать ни о чем, касающемся жизни за дверями этого дома. Лючано Криппа сразу же стал давать деньги в долг, и очень быстро все население Страмолетто оказалось у него в долгах. Не было ни одного двора в деревне, чья судьба не зависела бы от Лючано Криппа, за исключением, естественно, карабинера и кюре.

Кроме Джанни и Авроры, которых даже набат не мог отвлечь от любовных переживаний, ведь народ собрался на площади послушать дона Лучано. Пепе стоял в первом ряду. Полы его красной рубахи, надетой впопыхах, смешно болтались спереди и сзади, но никто и не думал смеяться над ним.

Криппа был единственным обладателем радиоприемника на батарейках в деревне, где не было ни электричества, ни водопровода. Таким образом он знал кучу вещей, о которых остальные и не подозревали. Последним появился кюре.

Лючано ухмыльнулся:

– Только вас и ждем, падре!

Дон Фаусто не испытывал никакой симпатии к этому черствому, бессердечному человеку, погрязшему в грехах, в которых тот никогда не исповедовался.

– Граждане Страмолетто! У меня есть для вас хорошие новости!

У всех сжалось сердце в нехорошем предчувствии – новости, хорошие для Криппа, для остальных могли быть только плохими.

– Наши храбрые союзники-немцы теснят англичан со стороны Бари, в то время как в Неаполе американские захватчики отброшены к морю!

Никто не произнес ни звука. Лючано нехорошо улыбнулся:

– Мы наведем здесь порядок – наш, фашистский порядок. А все те, кто предал Дуче, ответят за свои преступления!

Атиллио Капелляро, Этторе дс Беллису и Анджело Бонак-ки стало вдруг трудно дышать. Зато их соперникам Марио Веничьо, Витторию Бергасси, Бснито Венацца и Сандрино Вир-гилию воздух показался необыкновенно сладким.

– Сегодня утром Бенито Муссолини был освобожден немецкими десантниками из тюрьмы Гран Сассо, куда его заточили враги. Дуче возвращается в Рим, чтобы вновь занять место во главе нашего народа. Он приведет нас к окончательной победе, и горе тем иудам, которые плевали на него, думая, что он навсегда вышел из игры. Да здравствует фашистская Италия! Да здравствует Дуче!

Жители расходились молча, одни – уничтоженные поворотом событий, другие – еще не осознавая до конца, что настал час реванша. Де Беллис и Бонакки провожали Аттилио, Лауру и Пепе домой. В этот момент, когда над их головами нависла угроза, они сплотились вокруг своего шефа. Дома они расселись в полном смятении. Бонакки простонал:

– Что делать?

– Ничего, – ответил Капелляро.

Пепе, который до этого никак себя не проявлял, вышел из своей комнаты, держа в руках мушкет, с давных времен хранившийся в семье. Несмотря на тревогу, они не могли не улыбнуться при виде его, но старик, весь во власти своей идеи, не замечал никого.

– Вставайте, люди! Нет времени на болтовню! Армия Неаполя на подходе! Вы слышите их пушки? Мы должны сражаться за Гарибальди и за свободу!

Растрогавшись, Бонакки заметил:

– Бедный Пепе… Он все еще живет в прошлом…

Де Беллис подтвердил:

– В каком-то смысле это для него лучше, что хорошего в настоящем…

Лаура взяла Пепе за руку:

– Возвращайся в комнату, ты простудишься.

– Кто может спать, когда свобода в опасности?

Аттилио присоединился к мольбам жены, но им понадобилось еще добрых полчаса, чтобы убедить старика в том, что неаполитанцы еще далеко и что его непременно разбудят в нужный момент. Но мушкет у него не смогли отобрать даже силой. Он так и заснул, прижимая к груди оружие.

Карабинер Джузеппе Гарджулло любил слушать эхо своих шагов, шагая по главной и единственной улице Страмолетто. Он знал, что, лежа в своих постелях, жители деревни слышат его шаги и чувствуют себя в безопасности независимо от своих политических убеждений. Хотя вряд ли кто-то спал сейчас, после новостей Криппа. Эти люди в действительности ничего не знали о фашизме, даже если кто-то из них провозглашал себя его адептом. Они слышали только законы, которые в общем оставляли их равнодушными или нагоняли скуку. Они так же трудились в поте лица, так же нуждались при Дуче, как и раньше при короле… Страмолетто находилось в стороне от всего, и политика не могла утвердиться в умах крестьян. И если некоторые из них объявляли себя сторонниками Дуче, то только для того, чтобы воспользоваться ситуацией и приобрести определенную власть и авторитет среди сограждан. Карабинеру хватало ума понимать это. Он питал такие же добрые чувства по отношению к Капелляро, как и к Веничьо, при случае он выпивал то с тем, то с другим без всяких угрызений совести. Издалека, с юго-востока доносился неясный гул, похожий на раскаты грома. Здесь все еще жили в мире, в то время как там убивали… Дрожа от свежего ветра, карабинер закутался в пальто. У кладбищенской стены он различил два слившихся силуэта. Джузеппе был в курсе всего происходящего в деревне, он сразу узнал влюбленных – Аврору и Джанни. Он бросил им издали:

– Доброй ночи, голубки!

Они не ответили, смущенные тем, что их застали вместе, и чувствуя себя виноватыми, хотя и не понимая, в чем конкретно состоит их вина. Обнявшись, они смотрели, как карабинер исчезает в темноте. Аврора прошептала:

– Хороший человек Джузеппе… Жаль, что с ним случилось это несчастье.

– Да, но иначе он не остался бы здесь жить. Кажется, он был очень способным, но после несчастья его ничто не интересует. В какой-то мере я его понимаю, Аврора, потому что я… если со мной случится то же самое, я, наверное, погибну!

Аврора издала какой-то звук, похожий на стон, в котором смешались радость и страх. Еще крепче прижавшись к любимому, она позабыла и о карабинере, и о его несчастье, чтобы насладиться еще одной минутой счастья.

У крыльца церкви Джузеппе повстречал кюре.

– Добрый вечер, падре.

– Добрый вечер, Джузеппе. Все спокойно?

– Пока да.

– Да хранит Бог Страмолетто. Кроме него, теперь некому прийти к нам на помощь. Я буду молить его не лишать нас своей милости.

В доме Веничьо не спали. Из окна гостиной лился свет.

– О, Джузеппе?

Карабинер замедлил шаг. Какая-то тень отделались от стены и направилась к нему. Это был Марио.

– Ты закончил обход?

– Да.

– Ты случайно не встретил Аврору?

– Нет.

– Хотел бы я знать, где она гуляет!

– Наверняка недалеко. Я думаю, она скоро придет.

– И хорошо сделает!

Отойдя от дома Веничьо, Джузеппе заколебался, должен ли он предупредить девушку или нет, но в конце концов решил – чему быть, того не миновать, и если Аврора любит Джанни по-настоящему, она сможет защитить свою любовь.

Аврора старалась идти неслышно. Она надеялась, что все уже заснули. Увидев свет в окне, она застыла с упавшим сердцем, затем собралась с силами. Объяснение произойдет не сегодня – завтра, так почему же не сейчас?

Они сидели в кругу света керосиновой лампы: Марио, лицо которого причудливо изменила игра теней, толстый и молчаливый Бергасси, Венацца, чьи руки, сложенные на коленях, напоминали окорока, тщедушный Виргилий, похожий на горбатого сверчка, Бьянка, находящаяся в лихорадочном возбуждении, и, наконец, бабушка – бабуля Белла, съежившаяся в кресле, неподвижная, как мумия. Отец грузно поднялся.

– Где ты была, отвечай!

– Я гуляла.

– С кем?

– С Джанни Капелляро!

Поднялся страшный гомон. Марио изрыгал все возможные проклятия из своего репертуара. Бьянка взывала к своему ангелу-хранителю, и на две октавы выше остальных Аврора визжала, что она скорее умрет, чем согласится расстаться с Джанни.

– Девочка моя, ты думаешь, завтра спросят твоего разрешения, чтобы убить тебя и других?

Хотя бабушка Белла произнесла эти слова, не повышая голоса, все их услышали и замолчали. Прежде, чем они попросили объяснений, Белла указала им на окно:

– Послушайте.

Гул пушечных выстрелов слышался теперь громко и беспрерывно. Марио напрягся, от страха у него похолодело в животе. Бабушка продолжала:

– И вы считаете, что это подходящий момент для ваших ссор?

Слегка смутившись, Марио признал:

– Нет, конечно, но все же я не могу позволить моей дочери позорить меня. Этот Джанни – бандитское семя, вот он кто!

– Неправда!

Бьянка вмешалась, чтобы предотвратить назревавший скандал:

– Аврора, как ты разговариваешь с отцом? Бог тебя накажет за это!

Веничьо настаивал:

– Капелляро – ничтожество. Он отнял у меня мэрию. Порядочные люди так не поступают. И после того, как он украл мой шарф мэра, я позволю ему украсть мою дочь? Никогда! Запомни хорошенько, Аврора, – как только немцы будут здесь, я выдам Атиллио и его щенка. Их расстреляют на месте, а я повеселюсь!

– Ты повеселишься?

На этот раз возмутилась Бьянка. Пока Аврора, обезумев от перспективы будущего, нарисованного родителем, рыдала, уткнувшись в бабушкины колени, ее мать наклонилась к мужу, крича ему в лицо:

– Ты осмелишься обагрить свои руки кровью родственников?

Не желая упасть в грязь лицом перед гостями, Марио хорохорился:

– Именно так! Кстати, мы являемся родственниками только потому, что Аттилио женат на твоей кузине.

– Марио, я не затем выходила за тебя замуж, чтобы жить с преступником. В тот день, когда ты убьешь Капелляро, я уйду из дома!

Ободренная этой неожиданной поддержкой, Аврора вскочила на ноги:

– Я уйду вместе с мамой!

Повернувшись к своим друзьям, Марио развел руками, показывая свою беспомощность:

– Все меня предают… Как предали Дуче.

Все трос поднялись, и Бергасси за всех сказал:

– Но только не мы, Марио! Если хочешь знать наше мнение, хорошо бы пойти сказать пару слов Аттилио, узнать, что у него на уме. И пусть лучше отдаст нам мэрию, пока мы не рассердились по-настоящему.

Супруга Капелляро достали бутылку вина. Они пили меланхолично и молча, не нуждаясь в словах. Что они могли сказать? Опыт поколений научил их смиренно гнуть спину под ударами судьбы, и они знали, что не смогут избежать того, что им угрожает. К чему спорить об этом? Лауру изводило это молчание:

– Аттилио, ты правду думаешь, что Марио прикажет тебя расстрелять?

– Он способен на все!

– А что будет со мной?

– Станешь вдовой.

Потрясенная несправедливостью уготованной ей судьбы, Лаура взорвалась:

– Это нечестно. Я этого не заслужила!

Капелляро почувствовал себя уязвленным тем, что его жена не желает становиться вдовой, но, однако, находит совершенно нормальным, что ее мужа расстреляют. Он не удержался от замечания:

– А то, что меня убьют, тебе все равно?

Синьора Капелляро не успела ответить, так как в комнату без стука вошли Марио и его друзьям. Они вели себя как победители. На мгновение наступила тишина – оба враждующих клана смотрели друг другу в глаза. Первым заговорил Веничьо, и тон его был очень вызывающим!

– Именем Дуче, Аттилио Капелляро…

Лаура прижала палец к губам и, так как Марио непонимающе уставился на нее, прошептала:

– Говори тише, разбудишь детей и Пепе.

Можно называть себя фашистом, но ничто не истребит человеческие чувства. Веничьо понизил голос:

– Именем Дуче, Аттилио Капелляро…

– Ты знаешь, что я с ним сделаю, с твоим Дуче?

– Ты сам ухудшаешь свое положение!

– Плевать!

– Аттилио, я тебя расстреляю. Возможно, мне будет нелегко это сделать, но не волнуйся, я найду в себе силы.

– Это неудивительно, ты ведь всегда мне завидовал.

– Завидовал, я? Чему же, интересно знать?

– Во-первых, потому, что я богаче тебя, во-вторых, тому, что моя Лаура лучше твоей Бьянки, и, наконец, тому, что мой Джанни завоевал сердце твоей дочери, и ты тут ничего не можешь поделать! А теперь ты зовешь на помощь немцев, чтобы уничтожить меня, но ничего у тебя не выйдет! Даже мертвый, я буду лучше тебя, доходяга!

Веничьо не предвидел, что патетическая сцена, которая по его замыслу должна была повергнуть врага к его ногам, повернется таким боком. Он слегка растерялся.

– Позволь мне сказать, что ты наглый обманщик, Аттилио. Ты никак не можешь быть богаче меня. Если хочешь, можем прямо сейчас посчитать!

Они немедля схватились за бумагу, карандаши и принялись за расчеты. После долгих препирательств, выяснилось, что они одинаковы бедны.

– Но что касается Лауры и Бьянки, я с тобой не согласен!

Перед зардевшейся синьорой Капелляро Аттилио перечислил все прелести своей супруги, расхваливая их чрезмерно поэтично, но с трогательным энтузиазмом. Не желая отставать, Марио детально, расписал физические и моральные достоинства своей половины. Вскоре свидетели поединка узнали все подробности об обеих дамах, но никаких нескромных мыслей это не вызвало, ведь речь шла о том, чья идеология выйдет победительницей из этого спора. И в Этом вопросе сторонам пришлось согласиться на ничью.

– Ты и твой сынок Джанни – вы для меня отбросы, грязь! И когда я увижу вас обоих связанными, стоящими спиной к карательному взводу…

– Что ты тогда сделаешь?

Это спросил Джанни, он только что вошел в комнату. Он устремился к Марио и взял его за грудки:

– Ну, скажи, что ты сделаешь, убийца? Шпион! Ты позор для своей семьи!

– Что ты говоришь, Джанни! И кому – мне, твоему родственнику!'

Марио чуть не плакал. Он обратился к остальным:

– Мальчишка, которого я когда-то учил делать ловушки для птиц, и вот какие слова он мне бросает в лицо!

– А ты сам что сейчас говорил отцу?

– Это разные вещи! С твоим отцом – это политика, а в твоем случае – просто плохое воспитание!

– Ты смеешься над нами?

– Пойми меня, Джанни. Для меня твой отец в политике – ничтожество, антифашист, бездельник! И я говорю с ним так, как должен и имею право говорить. Но между нами, в конце концов… ты следишь за мыслью? Я не сказал, что не уважаю его.

– Ты так его уважаешь, что хочешь убить?

– Только в политическом плане, Джанни, только в политическом!

– Но, черт возьми, когда твои немецкие друзья всадят ему в шкуру дюжину пуль, он умрет как политик или как человек?

Веничьо оказался лицом к лицу с проблемой, о которой он не думал всерьез до сих пор. Он в раздумье потер подбородок.

– Да, очевидно…

– И ты вообразил, что я позволю расстрелять моего отца?

– О, ты понимаешь, я сказал это просто так… Между нами, я не хотел бы никого расстреливать.

Но тут встрял Виргилий Сандрино, маленький сапожник, над которым все смеялись из-за его небольшого горба:

– Может, ты, Марио, и не хотел… Но мы, настоящие, чистые фашисты, мы собираемся очистить страну от всякого сброда, ты слышишь? Они все получат по заслугам! Капелляро, его сын, де Беллис, Бонакки и падре – все заговорщики, которые выгнали нас из мэрии! Они заплатят за это и не позднее, чем завтра!

От возбуждения он начал брызгать слюной. Даже его друзья почувствовали к нему отвращение. Марио перебил оратора:

– Не забывай, что мэр – я, Виргилий, и что ты должен ждать, пока я не разрешу тебе говорить, а я не разрешаю, потому что ты говоришь одни глупости.

– Я не нуждаюсь в твоем разрешении, а если вы все не хотите меня слушать, я знаю, к кому мне обратиться!

И он вышел, оставив их в недоумении. Бергасси поинтересовался общим мнением:

– Как вы думаете, что он сделает?

Аттилио успокоил:

– Ничего особенного. Пойдет к себе в берлогу давиться собственной злобой. Забавные у тебя приятели, Марио.

– Не увиливай от разговора! Теперь, Джанни, поговорим об Авроре. Я заявляю тебе перед всеми – будешь у меня в ногах валяться, а я все равно не отдам за тебя дочь! Она слишком хороша для тебя! И потом, я не хочу иметь внуков, в чьих жилах будет течь кровь твоего отца!

Джанни возразил:

– Не беспокойся! Сам приведешь свою дочь ко мне со всей деревней впридачу, а я скажу – можешь оставить ее себе!

– Может, она недостаточно хороша для тебя?

– Вот именно.

– Шпана! Да ей нет равной во всей округе, и ты от нее отказываешься?

– Это мое право, разве не так? А если ты так спешишь от нее избавиться, на то есть Сандрино, он не станет претендовать на лучшее.

От оплеухи, которую ему залепил Марио, парнишка едва устоял на ногах. Он хотел броситься на обидчика, но отец остановил его.

– Угомонись, иначе я тебе добавлю! Тебе не стыдно так говорить о девушке?

Марио сказал, сохраняя достоинство:

– Спасибо, Аттилио. Но не думай, я благодарю тебя не в политическом смысле, понял? Итак, Джанни, почему ты отказываешься от моей Авроры?

– Потому, что я не хочу, чтобы она родила мне детей, в жилах которых будет течь кровь их деда, фашиста и убийцы!

Атмосфера накалялась, когда опять появился Виргилий в сопровождении Лючано Криппа. На губах сапожника играла зловещая улыбка. Дон Лючано поклонился:

– Здравствуйте, синьора, здравствуйте, друзья мои…

Никто не осмеливался и пикнуть, спрашивая себя, что означает этот визит. Дон Лючано без приглашения развалился в кресле.

– Виргилий сказал мне, что вы собираетесь договориться полюбовно?

Так как он, казалось, обращался непосредственно к Веничьо, тот ответил за всех:

– Да вот, дон Лючано. Мы не такие люди, чтобы причинять друг другу боль. Мы уже почти договорились. Аттилио вернет мне мой шарф мэра, и завтра я вернусь в мэрию вместе с моим муниципальным советом.

Капелляро не мог согласиться с этим:

– Я что-то не понимаю, с чего это вдруг я тебе отдам шарф мэра?

Марио не слишком хотелось затевать спор в присутствии Криппа, и он притворился, что уступает:

– Мы с тобой всегда договоримся, Аттилио.

Дон Лючано засмеялся коротким отрывистым смехом, который заставил всех вздрогнуть:

– Но дело-то касается не только вас двоих.

– О, наши друзья нас послушают!

– Я в этом уверен, дорогой Марио, но есть и другие заинтересованные лица, кроме ваших друзей.

– Кто же?

– Ну, не знаю… Политическая полиция Фоджи, например.

– Как же она может быть в курсе?

– Самым простым образом. Вчера я послал письмо, в котором рассказал все о том, как Капелляро, де Беллис и Бонакки завладели мэрией при молчаливом попустительстве Венацца, Бергасси и вашем, дорогой Веничьо, потому что вы не защищали ее, предатели!

Марио забормотал:

– Они… они вам от…ответили?

– Да, сегодня они меня известили, что приедут завтра. Вам придется отчитаться о своих поступках перед людьми, которые не любят шутить. Кстати, я буду им помогать, указывая на виновных. Эта обязанность претит мне, но как верный и лояльный слуга Дуче я считаю это своим священным долгом.

Он поднялся.

– Извините за беспокойство, синьора. Спокойной ночи, друзья, и до завтра!

Несмотря на поздний час, новость быстро облетела Страмолетто, и в большинстве домов в эту ночь спали плохо.

Де Беллис не давал уснуть своей жене, читая ей последние наставления на случай, если чернорубашечники увезут его в Рим или расстреляют на месте. Августа слушала рассеянно, она не могла поверить, что кто-то может победить ее храброго муженька. У Бонакки все было наоборот – Тоска осыпала мужа упреками:

– Зачем тебе понадобилось вмешиваться в политику, идиот? Если тебя убьют, у меня даже не будет права на пенсию, как я тогда смогу вырастить Паоло и Розанну? Ты нечестный человек, Анджело! Тебе должно быть стыдно!

Но ему было скорее страшно.

Бруна Бергасси с удовлетворением выслушала доклад своего супруга о том, что произошло у Капелляро.

– Я думаю, вам ничего не сделают. Вся вина ляжет на заговорщиков. Ты снова станешь первым помощником мэра, Витторио?

– Возможно. Но бедняга Бонакки…

– Тем хуже для него, надо было сидеть тихо и не высовываться!

– Но все-таки, Бруна, все-таки…

С головой уйдя в мечты о реванше, синьора была глуха к чувству сострадания ближнему.

Несмотря на профессию мясника, Венацца обладал нежной, чувствительной душой. Он изводил себя мыслями о несчастной судьбе его противников. Его жена Альба, вялая инертная особа, не способная интересоваться ничем, кроме своих детей, спала.

В первый раз за долгое время дон Лючано вернулся домой в хорошем расположении духа. Сильвана ждала его, занимаясь вязанием. Лючано был счастлив найти аудиторию, перед которой мог во всем блеске представить сцену, разыгравшуюся в доме Капелляро. Сильвана, красивая молодая женщина с печальными глазами отшельницы, слушала его, не произнося ни слова. Ее молчание вывело Криппа из себя.

– Итак? Это все, что ты можешь сказать?

– Что вы хотите, чтобы я сказала?

– Дурья башка, убирайся к себе в комнату, пока я тебе не врезал!

Сильвана собрала свое вязание и направилась к двери. Когда она выходила, Лючано крикнул:

– Признайся, подлая, ты заодно с ними!

– С кем?

– Со всеми, кто меня ненавидит в этой проклятой деревне!

– Да ведь я никогда не выхожу и никого не вижу. Как же я могу…

Он догнал ее и, схватив за руки, закричал:

– Небось только и мечтаешь, как бы выйти отсюда. Я тебя знаю, шлюха. Я знаю, ты только и делаешь, что кривляешься перед зеркалом, думая о том, какой хорошенькой вдовой ты будешь.

Он грубо встряхнул ее.

– Посмей только сказать, что это неправда! Ну, скажи!

– Да, это правда…

Дон Лючано отпрянул, как от удара в лицо, и, отпустив жену, пробормотал, заикаясь:

– Будь ты проклята! Ты мне заплатишь… слышишь… я заставлю тебя… ты пожалеешь о прошедших годах, когда узнаешь, что тебя ожидает. У тебя будет достаточно времени для страданий, потому что я не собираюсь так скоро умирать!

Она подняла на него безмятежный взор:

– Кто знает, дон Лючано?

Утром Пьетро Массачо, возвращаясь из Бискаро, куда он ходил проведать больную сестру, обнаружил на дороге, ведущей к дому Криппа, тело дона Лючано. Он был одет в домашний халат, череп его быз разможжен страшным ударом. Оправившись от потрясения, Пьетро поспешил к карабинеру.