Шарль Эксбрайя
Ловушка для простака

ГЛАВА I

За те тридцать два года, что он исполнял суровые обязанности главного судьи (предварительно пройдя все ступени чиновничьей карьеры), Арнольд Оскар так и не утратил веры в благородство возложенной на него миссии. Всякий раз, тщательно закрывая за собой дверь красивого особняка на Левен-штрассе, прежде чем отправиться во Дворец правосудия вести судебное заседание, Оскар проникался ощущением, что олицетворяет сам Закон и никто не посмеет нанести последнему ущерб, пока он, Арнольд Оскар, занимает свой пост. В отличие от коллег, вечно жаждавших выставить напоказ свое процветание и возбудить зависть, главный судья всегда шел во Дворец пешком: пусть как можно больше сограждан убедятся, что в лице этого ухоженного, крепкого шестидесятилетнего господина их родной Люцерн имеет надежного защитника, который не потерпит, чтобы кто-то безнаказанно нарушал их покой. Арнольду Оскару нравилось чувствовать всеобщее уважение, по его мнению, вполне заслуженное, но больше всего он любил краткий промежуток между тем моментом, когда он, облаченный в судейскую мантию и предшествуемый стражем, появлялся в зале заседаний, и минутой, когда, опустившись в кресло, небрежным движением руки освобождал присутствующих от напряженного ожидания. Эти мгновения вознаграждали главного судью за долгие годы учения и юность, проведенную за книгами, ибо Оскар с младых ногтей решил посвятить жизнь защите Правосудия. Ненадолго замерев на пороге и вынуждая тем самым ассистентов и присяжных топтаться у него за спиной, Арнольд Оскар озирал привычную обстановку: почтительно поднявшуюся толпу, заместителя прокурора, толстяка Макса Мартина в пурпурной мантии, от цвета которой его лицо казалось еще краснее обычного, адвоката защиты (в данном случае – молодого Леопольда Ремпье, защитника по назначению, – Оскар дружески улыбнулся ему, поскольку Леопольд был сыном Карло Ремпье – одного из богатейших людей Люцерна и его однокашника). Заметил он также старого секретаря суда Эрнста Нубера, уже завершавшего свою карьеру, и несколько завсегдатаев едва ли не всех крупных процессов. И лишь на обвиняемого судья практически не обратил внимания: во-первых, они уже познакомились во время следствия, а во-вторых, ответчики, как правило, очень плохо играют свою роль. Меж тем Арнольд Оскар, воспринимая заседание суда как своего рода ритуальную церемонию, хотел, чтобы обвиняемый всегда держался с достоинством, не уступая партнерам по великой игре с гражданской жизнью и смертью, каждым этапом коей главный судья управлял с мастерством и тщанием балетмейстера. Увы, чаще всего мужчина или женщина, сидевшие на скамье подсудимых в окружении жандармов, вели себя самым жалким образом. Похоже, и на этот раз Оскара ждет разочарование, ибо обвиняемый Людовик Сенталло еще на допросах избрал самую нелепую систему защиты, наиглупейшим образом отрицая очевидные факты и выдумав в свое оправдание такую невероятную историю, что ни один из присяжных в нее не поверит. Арнольд Оскар жалел молодого Ремпье, которому не удастся блеснуть на процессе, ибо результат ясен заранее.

Председательствующий занял кресло с гербом города Люцерна, и зал оживился. Пока вызывали присяжных, записывали тех, кто изъявил согласие принять участие в процессе, и тех, кто взял самоотвод, в зал тихонько проскользнул гражданский обвинитель Эжен Хюг. Как всегда опоздав, он слегка поклонился Арнольду Оскару, но тот сделал вид, будто не замечает мэтра Хюга – недостаток почтения к закону он считал личным оскорблением. Нарочно избегая взгляда гражданского обвинителя, старавшегося привлечь его внимание, Оскар посмотрел на обвиняемого, Людовика Сенталло, приятного на вид парня лет тридцати с небольшим, высокого роста, крепкого сложения и, по слухам, обладавшего невероятной физической силой. Глядя в его по-детски наивные глаза, было трудно поверить, что это опасный преступник. Во время следствия Сенталло выказывал поистине ребяческое упрямство – так малыш, пойманный на какой-нибудь шалости, изо всех сил Отрицает очевидный факт, боясь заслуженного наказания. Сейчас он сидел, опустив голову, словно загодя смирился с приговором. Арнольд Оскар пожал плечами: ничего интересного на заседании явно не произойдет, и он правильно сделал, отсоветовав жене идти в суд.

Как только присяжные расселись по местам, председательствующий открыл заседание, приказав секретарю прочитать обвинительный акт, дабы поставить всех присутствующих в известность (если допустить, что хоть кто-то во всем Люцерне до сих пор оставался в неведении), что Людовику Сенталло предстоит ответить за похищение 368.000 швейцарских франков[1] из банка Линденманн, где обвиняемый работал помощником главного бухгалтера с окладом 502 франка[2] в месяц. Наконец секретарь суда снова сел, и председательствующий сухо приказал:

– Людовик Сенталло, встаньте!

Молодой человек поднялся. Его растерянный и пристыженный вид привлекал общие симпатии, невзирая на тяжесть совершенного преступления.

– Вы признаете эти факты?

– Нет, ваша честь… Прошу прощения, но это неправда… Я не вор…

– Вот это мы и выясним в ходе заседания. Садитесь!

Маховик судебного разбирательства тронулся. Арнольд Оскар, старательно сохраняя нейтральный тон, начал перечислять факты. Кроме того, он описал моральный облик Сенталло. Присяжные слушали с величайшим вниманием.

– Людовик Сенталло, вы родились восемнадцатого июня тысяча девятьсот двадцать седьмого года в Цюрихе. Рано оставшись сиротой, вы воспитывались у бабушки с материнской стороны, фрау Леони Роос, прислуживавшей в богатых семьях своего квартала Швамендинген. Очень скоро выяснилось, что вы, как говорится, «трудный ребенок», неблагодарный и агрессивный. Так, в августе тысяча девятьсот сорокового года, когда детей вашего квартала отправили на каникулы в Аппенцель, в Браолизау…

Сенталло уже не слушал судью. Закрыв глаза, он снова, как девятнадцать лет назад, слышал злобный смех Ады и видел залитое кровью лицо Тео, распростертого у его ног, рядом с камнем, который разбил ему голову. Все это случилось из-за Ады, их темноволосой ровесницы. И Людовик, и Тео хотели быть верными рыцарями девочки, а ей доставляло садистское удовольствие натравливать мальчишек друг на друга. Людовик еще не знал своей силы, унаследованной, несомненно, от деда, известного борца, который не раз обеспечивал кантону победу на соревнованиях. И, увидев, что Тео целует Аду в шею, не смог соразмерить удар. Падая, Тео ударился головой о большой камень. Ада сначала испугалась, но быстро пришла в себя.

– Ты убил его, Людовик… – жестоко заметила она. – Я скажу, что ты это сделал нарочно, и жандармы заберут тебя в тюрьму!

Девочка стала звать на помощь, и Людовик сбежал в горы. И только через три дня жандармы обнаружили там полубезумного от страха мальчишку. Бабушка отказалась снова принять его в дом, а отец раненого поклялся, что, если обидчик его сына попробует сунуться в квартал, никто не помешает ему прикончить парня. Он еще не знал, что сам через полгода погибнет, свалившись со строительных лесов.

Тем временем Людовик, отправленный в исправительную школу, кое-как прозябал, мучаясь угрызениями совести. Мысль о едва не совершенном преступлении настолько не давала ему покоя, что Сенталло не смел защищаться, боясь кого-нибудь убить, а потому стал козлом отпущения для шпаны, среди которой ему теперь приходилось жить. Избавившись от этой каторги, он тут же угодил на другую. На военной службе из-за мягкости, робости и комплекса вины, нарушившего его душевное равновесие, Сенталло считали дурачком, в то время как на самом деле он, напротив, обладал живым умом и редкой сообразительностью. А за то, что Людовик никогда не отвечал на удары, он прослыл трусом.

Сенталло так и не смог забыть о злобе Ады, а потому боялся девушек и всегда их избегал. Сердце Людовика переполняла нежность, но стоило ему встретить благосклонный взгляд – и парень удирал, отчаянно боясь наткнуться на нового Тео, готового затеять драку. Сенталло не хотел возвращаться в тюрьму.

– Отличаясь крайним непостоянством, не в силах долго оставаться на месте, вы сменили множество городов: Шоффхаус, Винтертур, Сен-Галль, Берн, Солер, Фрибург, Тун и перепробовали все профессии, но так ничему и не научились. Приехав в Люцерн к тридцати годам, вы были настоящим отбросом общества, и без помощи одной из тех избранных натур, которые большую часть жизни посвящают служению несчастным…

Он буквально умирал с голоду и дрожал от лихорадки, когда женщины из Армии Спасения подобрали его на лавочке в Курплац, в конце набережной Швейцерхоф, и отвезли в свой приют. Там-то, среди нищих, заполнявших скверно пахнущий дортуар, Людовика заметил Энрико Шмиттер, управляющий персоналом банка Линденманн. Пятидесятилетний Шмиттер слыл в Люцерне почти святым, которому чужие беды мешают чувствовать себя счастливым. Время от времени он посещал ночлежки и пытался вырвать из нищеты тех, кого еще можно спасти. Шмиттер заинтересовался судьбой Людовика и, проявив недюженное терпение, уговорил рассказать свою историю, а потом решил излечить от навязчивой идеи.

Дав молодому человеку сотню франков и приличный костюм, он нашел ему меблированную комнату у вдовы Анны Терднер на Ранкхофштрассе, в отдаленном квартале Обер Майхоф, а потом взял посыльным в банк Линденманн. И Людовик снова обрел вкус к жизни. С величайшим рвением он стал выкарабкиваться из пропасти и при поддержке Энрико Шмиттера работал так старательно, что два года спустя уже получил место младшего бухгалтера. Тем не менее Сенталло все же не удалось избавиться от комплексов. Шмиттер, не слишком склонный доверять новейшим медицинским открытиям, возлагал надежды скорее на хорошо отлаженный образ жизни и тщательное выполнение служебных обязанностей, нежели на исследования психоаналитиков – как человек благочестивый, он чуял в подобных экспериментах запах серы. Однако, похоже, суровые и мудрые советы покровителя нисколько не изменили ментальность Сенталло. Он почти не разговаривал с сослуживцами, а когда все же приходилось на это решиться, бормотал нечто настолько невразумительное, что на лицах собеседников появлялись жалостливые или насмешливые улыбки. Очень скоро все узнали о странностях Людовика и начали придумывать самые разнообразные розыгрыши и шутки. Особенно изощрялись в этой игре барышни банка Линденманн, в глубине души уязвленные тем, что такой красивый молодой человек не обращает на них внимания.

Среди персонала банка признанным остряком считался коммивояжер Ферди Херлеманн. Обычно он колесил по кантонам в поисках рынков сбыта, но, оказавшись в Люцерне между двумя поездами, целыми днями веселил коллег, рассказывая байки, слышанные в разных уголках Конфедерации. Все восхищались внушительным видом и красноречием этого крепкого сорокалетнего мужчины. В банке знали, что Ферди так умеет обращаться с женщинами, что почти не ведает поражений, а потому и жалели, и завидовали мадам Херлеманн, что у нее такой супруг. Разумеется, Ферди не упускал случая подшутить над Людовиком и, к общей радости, всегда одерживал блестящие победы. Каждое утро, в тот ранний час, когда посетителей еще не пускают в банк, он подходил к окошку Сенталло и во всеуслышание спрашивал:

– Послушайте, скрытник вы этакий, говорят, вчера вечером вас видели с какой-то блондинкой. И, похоже, вы отнюдь не скучали вместе. Уж не будущая ли это госпожа Сенталло? В таком случае, надеюсь, вы не забудете пригласить меня на свадьбу?

Хотя шутка не отличалась новизной, все с неизменным удовольствием наблюдали за реакцией Людовика – тот всегда страшно смущался и по-детски лепетал оправдания. Коллеги смеялись, глядя, как краснеет бедняга.

– Уверяю вас, Херлеманн, это неправда… Вчера вечером я сразу вернулся домой.

– Угу… Вы тактичный молодой человек, это хорошо, очень хорошо – честь дамы следует оберегать… Но мне вы можете сказать, кто эта блондинка, поскольку я повидал на своем веку немало светловолосых девиц и могу дать кое-какие советы.

Все эти глупости приводили несчастного Сенталло в столь явное смущение, что служащие банка, от портье Эрни Дюбака и до сурового старшего кассира Гуго Вернера, веселились от души.

– …Истины ради я должен сказать, что в течение двух лет ваша работа вполне удовлетворяла начальство и, казалось, вы совершенно исправились, когда вдруг в сентябре прошлого года вы неожиданно поссорились с одним из своих коллег – Ферди Херлеманном (мы еще выслушаем его показания), причем по самому ничтожному поводу. И вы нанесли Херлеманну такой жестокий удар, что некоторые свидетели сначала опасались за его жизнь. Таким образом, вы снова дали волю необузданной свирепости, которая, судя по всему, является доминирующей чертой вашего характера!…

Людовик вскочил.

– Это из-за Дженни! – воскликнул он.

Если Арнольд Оскар что и ненавидел – так это когда его перебивали. Он воспринимал это как своего рода кощунство. Настроение судьи тут же испортилось.

– Замолчите! – резко бросил он. – И отвечайте, только когда я сам задам вопрос!

Потом, повернувшись к молодому Ремпье и слегка понизив тон, он заявил:

– Я буду вам весьма признателен, мэтр, если вы проследите, чтобы ваш клиент вел себя должным образом.

Адвокат, положив руку на плечо Сенталло, уговорил его сесть и шепнул, что не стоит больше открывать рот, дабы не раздражать судью и не осложнять еще больше положение. Расстроенный Людовик вновь погрузился в воспоминания.

Служащие банка Линденманн, как женатые, так и холостяки, имели обыкновение утром и вечером собираться в маленьком кафе на Фриденштрассе, неподалеку от Левенплатц, где все они работали. Ферди здесь буквально царил. Его окружали почитатели, всегда готовые восторгаться каждой остротой. Женатые мужчины восхищались его умением избежать семейного ига, ибо Ферди неизменно уходил из кафе последним, не спеша вернуться к домашнему очагу, где, по его словам, супруга всегда встречала мужа с распростертыми объятиями, счастливая, что к ней вернулся мужчина, вокруг которого крутится так много женщин. Хотя это и не доставляло ему никакого удовольствия, Людовик принуждал себя следовать примеру коллег и смеяться вместе со всеми над шутками Херлеманна, но старался улучить удобный момент и незаметно ускользнуть. Однако тихонько сбежать удавалось редко, поскольку Ферди, заметив, как Сенталло встает, громко оповещал приятелей, что «наш Людовик» наверняка спешит на свидание с девушкой, которая помогает ему облегчить кошелек.

В тот день Сенталло терпеливо ждал, пока Херлеманн закончит рассказ о своем приключении с барышней из Шаффхауса, надеясь наконец спокойно уйти. Однако, когда Людовик направился к двери, официант Арнэн передал ему письмо, сказав, что какая-то женщина, проходя мимо кафе, просила вручить его господину Сенталло. Официант выполнил поручение настолько бестактно, что все присутствующие его услышали. Поднялся невообразимый шум, и пурпурный от смущения Людовик поспешно сунул письмо в карман, в то время как Ферди называл его лицемерным Дон-Жуаном, соблазнившим и покинувшим девушку. Кровь прилила к голове Сенталло, и, чувствуя, что его охватывает гнев – тот гнев, которого он боялся больше всего на свете, молодой человек бросился бежать под насмешливый хохот.

Сердце у Людовика колотилось, в голове царил полный хаос. Он укрылся под деревьями Национальной набережной, почти пустынной в этот час. Сенталло понимал, что чуть не стукнул Херлеманна, и перед глазами снова возникло лицо маленького Тео. Дрожа от страха, Сенталло думал о том, что могло бы случиться, поддайся он гневу. Опять жандармы, тюрьма, а потом улица и нищета… Людовик, словно задыхаясь, ослабил узелок галстука. Он долго смотрел на озеро Четырех Кантонов, на восхитительный пейзаж и вершины Риджи и Пилата вдали. Страх потихоньку отступал. На скамейке рядом устроилась влюбленная пара. Людовик с горечью подумал о собственном одиночестве и вдруг вспомнил о письме – оно все еще лежало в кармане. Сенталло достал его и прежде, чем вскрыть, внимательно осмотрел. Но конверт был самым обыкновенным – из тех, что можно купить в любом писчебумажном магазине. Дрожащими пальцами Людовик распечатал письмо и, сдерживая нетерпение, стал читать как можно медленнее:

«Дорогой Людовик Сенталло.

Я догадываюсь,, что мой поступок может Вас шокировать, но не вижу другого способа привлечь Ваше внимание. Одна из моих подруг работает вместе с Вами у Линденманна, и она рассказала мне, как над Вами издеваются. Но в отличие от нее у меня нет ни малейшего желания смеяться, ибо я тоже несчастна. Надеясь познакомиться с Вами, несколько раз я подходила к банку после работы и, прячась от подруги, шла за Вами до самого дома, до Ранкхофштрассе. Я знаю, как Вы застенчивы, я тоже (хотя это письмо может показаться доказательством обратного), но ведь когда-нибудь надо покончить с этим безвыходным положением, правда? Все это я пишу у себя в комнате, думая о Вас. Итак, дорогой Людовик Сенталло, если, по-вашему, мы можем встретиться, если Вы готовы мне поверить, я буду ждать Вас сегодня в шесть вечера в Веттштейнпарке, на второй скамье слева у входа со стороны Брамбергштрассе. Вы узнаете меня по белой шляпке и «Черному обелиску» Эриха-Марии Ремарка в руке. Так, возможно, до вечера, дорогой Людовик? Это самое искреннее желание той, что отныне готова подписываться

Ваша Дженни.»

Сенталло пожал плечами. Наверняка записка – от Херлеманна и его банды. Скорее всего ее написала одна из служащих. Неужели они считают его настолько глупым, чтобы угодить в такую грубую ловушку? Людовик ни за что не пошел бы на свидание, не вызови его после обеда Энрико Шмиттер. И, пока судья произносил речь, Сенталло снова переживал сцену, происшедшую в кабинете директора персонала.

– Садись, Людовик.

Шмиттср называл Сенталло на «ты», ибо с тех пор, как нашел его и вытащил из нищеты, относился к молодому человеку почти как к сыну.

– Знаешь, я очень горжусь тем, что сумел наставить тебя на путь истинный. Ты хороший парень, Людовик, и все, кому поручено следить за твоей работой, полностью удовлетворены. Я вызвал тебя, чтобы сообщить, что назначаю первым помощником бухгалтера с окладом пятьсот двадцать франков в месяц. Доволен?

– Я бы очень хотел выразить вам всю свою признательность, господин директор, но как?

– Очень просто. Продолжай работать, как ты это делал до сих пор. А теперь, когда ты начнешь получать приличную зарплату, следовало бы подумать и о семейном очаге. В твоем возрасте уже пора. Что ты об этом скажешь?

Людовик, как всегда, пробормотал нечто неопределенное, и Шмиттер счел нужным добавить:

– Я вижу, в этом отношении ты еще не вылечился, а? Послушай, хочешь, мы с госпожой Шмиттер поищем тебе подходящую спутницу жизни? Моя жена наверняка знает немало девушек, которые будут счастливы выйти замуж за хорошего парня. Обдумай мое предложение, а потом возвращайся с ответом.

Спускаясь по лестнице в холл, Сенталло думал, что ему и впрямь надо прибегнуть к помощи Шмиттеров, поскольку у него самого никогда не хватит смелости познакомиться с девушкой. Только что полученное повышение лишь усугубляло одиночество. С какой радостью Людовик сообщил бы приятную новость ожидающей дома подруге! Тут-то ему и пришло в голову, что, возможно, Дженни – вовсе не плод фантазии Херлеманна, а вполне реальное существо. Остановившись на лестнице и цепляясь за перила, Сенталло пытался размышлять логически, но какой-то незнакомый голос как будто кричал в самое ухо, мешая думать, парализуя разум:

– Дженни будет ждать тебя… Неужели ты упустишь такой случай?

Когда он вернулся в свою стеклянную кабину, слегка ошарашенный, словно спросонок, коллеги подумали, что Людовик только что получил от Шмиттера серьезный нагоняй, и многие смотрели на него с сочувствием, ибо в глубине души симпатизировали этому дурню Сенталло. Кто-то даже поинтересовался:

– Что, нелады, старина?

Сенталло лишь вскинул на любопытного затуманенные мечтой глаза и ничего не ответил. Тот пожал плечами и вернулся на место, покрутив указательным пальцем у виска, дабы показать тем, кто наблюдал за этой сценой, что бедняга Людовик еще глупее, чем он предполагал. Совершенно погрузившись в свои грезы, Сенталло ни на что не обращал внимания. Дженни… мираж это или существо из плоти и крови? Могла ли приличная девушка влюбиться в него до такой степени, чтобы пойти на столь трудный шаг? Людовик не понимал, что она в нем нашла, и снова подумал о розыгрыше… Но ему так хотелось верить в существование Дженни… Быть может, она дурнушка? Но какое это имеет значение? Сенталло всей душой мечтал избавиться от одиночества, встретить женщину, которая полюбит его, поймет и вернет веру в себя. Людовик знал, что, если такая удача ему улыбнется, с помощью Шмиттера он сумеет занять важный пост в банке Линденманн. Да, его с удовольствием продвинут, надо только, чтобы он сам этого захотел. Но зачем Сенталло высокое положение, если он обречен на одиночество?

Отбросив сомнения, Людовик незаметно достал из кармана письмо Дженни и, положив среди страниц открытого досье, окинул подозрительным взглядом коллег. Казалось, никто не обращает на него внимания. Людовик убеждал себя, что, задумай Ферди и его приятели всю эту историю, они не спускали бы с него глаз, ожидая реакции. Сенталло перечитал письмо. Каждое слово трогало его сердце. Должно быть, выслушав насмешливый рассказ подруги, девушка почувствовала все его отчаяние и решила, что обрела родственную душу. Людовика окутала волна нежности. Ему не терпелось встретиться с Дженни. Хорошо бы сейчас же обнять девушку, утешить ее, поблагодарить за храбрость и дать клятву, что теперь они вместе устремятся навстречу будущему.

На миг в памяти мелькнуло воспоминание о коварной Аде, словно желая отнять всякую надежду, но впервые в жизни Людовик отогнал видение и даже не почувствовал привычной боли. Кроме того, раз Дженни написала это письмо, значит, в ее жизни нет никого, кто мог бы оспаривать ее у Людовика, как некогда Тео. Тео и его окровавленная голова… Тео и жандармы… Охваченный прежней паникой, Сенталло вцепился в край стола, прикрыл глаза и стиснул зубы, стараясь избавиться от наваждения. Как водолаз, вынырнув на поверхность, жадно глотает воздух, Людовик, очнувшись от кризиса, глубоко вздохнул. И тут ему показалось, что Херлеманн сделал одному из своих обычных сообщников чуть заметный знак. Так эти негодяи все же задумали повеселиться, сыграв с ним жестокую шутку? Вне себя от ярости, Сенталло привскочил с кресла, намереваясь схватить Ферди за галстук и хорошенько вздуть, но, подумав, какой разразится скандал, сдержался – тут даже Шмиттер ничем не смог бы ему помочь. Самое лучшее – ничего не говорить, никак не реагировать, и пусть шутники лопнут с досады, что он не поддался на их удочку. Сенталло снова погрузился в изучение досье. А чтобы наверстать упущенное время, ему пришлось задержаться после работы.

– Осматривавшие вас психиатры пришли к заключению, что вы полностью отвечаете за свои поступки, но в то же время обнаружили склонность к болезненным фантазиям, тенденцию к мегаломании и тягу к импульсивным действиям…

Судья Арнольд Оскар любил набрасывать психологический портрет обвиняемого. И хотя терпеть не мог медицинских экспертов, которые, на его взгляд, слишком часто давали обвиняемым шанс ускользнуть от заслуженного наказания, чувство справедливости не позволяло ему утаить что бы то ни было, могущее помочь или повредить тому, чью судьбу предстоит решать присяжным. Сенталло почти не слушал судью. Как сквозь туман, до него долетали лишь обрывки фраз и отдельные слова. В том числе слово «импульсивный», и молодой человек снова отрешился от происходящего в зале, чтобы вернуться к тому прошлогоднему весеннему вечеру, когда его ждала Дженни.

Может, как раз «импульсивность» и подтолкнула Людовика Сенталло в тот момент, когда в пустынном холле банка пробило семь часов. Он подумал, что, возможно, в эту минуту Дженни ждет его на скамейке в Веттштейнпарке и плачет из-за того, что он не пришел. А вдруг от страха перед насмешниками он, Людовик, пройдет мимо своего счастья? Даже если всего один шанс из сотни, что Дженни действительно существует, разве его не следует использовать? Не сложив досье и покидав их кое-как в стол, Сенталло схватил шляпу и поспешно вышел из банка. Эрни Дюбак окинул его сочувственным взглядом и, отвлекшись от радио, пожелал спокойной ночи. Потом он запер дверь и вернулся к себе в дежурку, думая, что, решительно, бедняга Сенталло не в своем уме.

Когда Людовик, задыхаясь, примчался в Веттштейнпарк, уже пробило половину восьмого. Молодой человек быстро убедился, что на скамейке, где его, возможно, ждала Дженни, уже никого нет. Как потерянный, Сенталло опустился на скамью. Теперь он уже больше не думал о розыгрыше, слишком несчастный, чтобы анализировать правдоподобие этой истории. Людовик не сомневался, что опечаленная Дженни сейчас возвращается домой. Мысль о том, что женщина, которую он знает лишь по имени, женщина, которая его любит, бредет по Люцерну, плача от разочарования, сводила Людовика с ума. Он бормотал бессвязные слова, клял себя, стучал кулаком по спинке скамьи и выглядел настолько безумным, что какая-то пара поспешила отойти подальше. Где теперь искать Дженни? Отсутствие Херлеманна и его сообщников укрепляло Людовика в уверенности, что его не пытались разыграть.

Сунув руки в карманы, равнодушный ко всему вокруг, Людовик медленно спустился к озеру. Как всегда, созерцание не тронутого бризом водного зеркала успокоило ему нервы. Людовику нужна Дженни, и он ее отыщет. Расспросит всех девушек в банке и выяснит, у кого из них есть подруга по имени Дженни. Так он узнает фамилию и адрес. Людовик даже улыбнулся, представив, как удивится девушка, когда он завтра приедет и скажет:

– Прошу прощения за вчерашний вечер, но меня задержали, а я не знал, как вас предупредить…

На следующий день Сенталло пришел на работу первым, и ему пришлось толкаться на улице, пока Эрни Дюбак не открыл двери. Молодой человек тут же встал у входа и начал поджидать сослуживиц, но эти барышни вовсе не торопились и, влетая в банк всего за несколько минут до начала рабочего дня, не успевали даже выслушать Людовика. Ему удалось расспросить лишь двух-трех, но и тс, с удивлением поглядев на Сенталло, заявили, что среди их подруг нет ни единой Дженни. Немного разочарованный, молодой человек решил возобновить расспросы, когда все отправятся на обеденный перерыв. Он ничуть не желал привлекать внимание Ферди Херлеманна – уж тот не упустил бы случая поиздеваться. Но и в полдень все поиски подруги Дженни оказались тщетными. Смирившись с поражением, Людовик, как всегда, пошел в маленькое кафе на Фриденштрассе, решив, что попросит Арнэна описать женщину, передавшую для него письмо. Однако, едва Сенталло переступил порог, к нему обратился Ферди:

– Ну и как, хорошо вчера вечером провели время в Веттштейнпарке?

За вопросом последовал общий взрыв хохота. Людовик застыл на месте, пораженный неожиданным ударом. Меж тем довольный успехом Ферди продолжал:

– Видали б вы нашего Людовика, как он ждал на скамейке свою Дженни! Клянусь, это доставило бы вам немало удовольствия! И после этого он еще станет нас уверять, будто женщины его не интересуют!

Но Сенталло больше ничего не слышал. Мозг его парализовала одна-единственная мысль: Дженни не существует на свете. От безграничного отчаяния на глаза навернулись слезы. Прощай, так страстно желанная подруга, прощайте, малыши – Людовику не суждено с гордостью и умилением смотреть, как вы растете, прощай, чудесное мирное будущее! Молодой человек не отдавал себе отчета, что именно собирается делать. Он медленно подошел к столику Херлеманна. Общее веселье не проникало сквозь пелену отчаяния, отделявшего Сенталло от мира, где все так грязно, злобно и отвратительно, от мира, в котором всяким Ферди дозволено терзать людей, выдумывая несуществующих Дженни… Людовик подошел еще ближе. Его о чем-то спрашивали, но он не слышал. Неожиданно все поняли, что сейчас произойдет что-то очень серьезное, и им стало страшно. Напряженное выражение лица Сенталло встревожило и Херлеманна, но, дабы поддержать свою репутацию, он еще попытался хорохориться:

– Да вы что, Сенталло, перестали понимать шутки?

Но Людовик уже нанес удар.

– …И вы ударили этого несчастного с такой жестокостью, что, не вмешайся другие посетители кафе, вам бы пришлось отвечать за еще более тяжкое преступление, нежели сейчас… Я полагаю, вы признаете этот факт?

– Да, господин председательствующий.

– Будем надеяться, что в ходе процесса вы проявите такую же откровенность… Однако, прежде чем объявить перерыв до трех часов дня, я настаиваю, чтобы вы объяснили господам присяжным, по каким причинам вы напали на своего коллегу Херлеманна?

– Из-за Дженни…

Председательствующий, не сомневаясь, что его слова произведут должное впечатление, поведал присяжным о придуманной Ферди скверной шутке.

– Разумеется, господа, можно только сожалеть, что человек в возрасте Ферди Херлеманна тратит время на выходки, достойные дурно воспитанного школьника, но все же, какой бы грубой ни была шутка, она никак не заслуживала смерти. Меж тем, повторяю, Сенталло чуть не убил шутника из-за девушки, которой вообще не существует в природе. Это верно, не так ли, Сенталло?

– Да, господин судья.

– Тем, кто хорошо меня знает, известно, что я не стал бы настаивать на этом обстоятельстве без особых причин. А потому я еще раз прошу обвиняемого подтвердить нам, что он едва не превратился в убийцу ради несуществующей девушки.

– Да, ваша честь.

– Превосходно. Я попрошу господ присяжных запомнить это уточнение, оно еще сыграет важную роль в дальнейшем.

– Мы считаем нужным подчеркнуть, господин судья, что этой Дженни не существовало в то время! – вмешался адвокат защиты.

Арнольд Оскар изящно взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.

– Прошу прощения, мэтр, но в моем возрасте и с моим опытом очень трудно поверить во внезапную материализацию призрака.

В зале послышались смешки, и очень довольный собой судья объявил перерыв.