"Византия и Московская Русь" - читать интересную книгу автора (Мейендорф Иоанн)

Глава IV: Митрополия Киевская и всея Руси

Церковный титул «митрополита» был официально установлен в каноническом законодательстве IV века. Он обозначал епископа главного города каждой провинции Римской империи. Никейский собор, созванный императором Константином не только для разрешения богословских споров, но и для оформления нового, официального союза империи и вселенской церкви (325 г.), утвердил систему, при которой любое действие, требующее соборного участия нескольких епископов, — в частности, посвящение нового епископа, — должно было совершаться всеми епископами каждой «провинции» и утверждаться митрополитом. [146] Епископы провинций должны были дважды в год собираться на синод, чтобы разрешать назревшие недоумения и споры. Председательствовал в синоде митрополит. [147] Характернейшей чертой этой системы является параллелизм в структурах церкви и империи: «провинция», государственная административная единица, определяла сферу власти епископского синода, возглавляемого «митрополитом».

Этот параллелизм государственного и церковного правления утверждался и распространялся в последующие века. Халкидонский собор (451 г.) в 28–ом каноне даровал архиепископу Константинополя, получившего статус «Нового Рима», право совершать поставление митрополитов в государственные «диоцезы» Понта, Азии и Фракии; в каждый «диоцез» входило значительное число провинций. [148] Таким образом, возникала база для более крупного административного объединения — «патриархата». Впрочем, тенденция к централизации не имела пока характера всеобщности: император Юстиниан упоминает митрополитов, «поставленных либо своим синодом, либо святейшими патриархами». [149] Этот текст показывает, что в его время поставление митрополитов не стало еще исключительной прерогативой патриарха. Такая неопределенность, по крайней мере в некоторых областях, сохранялась на протяжении всего средневековья, что ниже будет обсуждаться в связи с историей русской церкви. Параллелизм государственной и церковной власти, принятый в пределах империи, был, естественно, неприменим в «варварских странах», где не существовало «провинций» и потому не могло быть митрополита. Поэтому в упоминавшемся выше 28–ом каноне говорится о митрополитах в имперских диоцезах, но в «варварских странах» упоминаются только епископы: эти епископы, если они подчинялись юрисдикции диоцезов Понта, Фракии или Азии, должны были ставиться Константинопольским патриархом. И именно в этом смысле известные византийские канонисты Зонара и Вальсамон прямо относили 28–ой канон к Руси: «Русские, — писали они, — это варвары, подчиненные диоцезу Фракии, поэтому их епископы должны ставиться патриархом Константинопольским». [150]

Неясность, окружающая начальную пору существования русской церкви (до 1037 года нет упоминаний о наличии митрополита на Руси), может быть связана с тем фактом, что первая византийская иерархия в Киеве состояла из епископов–миссионеров, и поставления митрополита надо было дожидаться до тех пор, пока, при Ярославе, византийцы не сочли, что Русь прочно вошла в византийскую ойкумену. [151] Но даже и потом Вальсамон считал, что русские живут в «варварской» стране.

Существует и другой канонический текст, который, видимо, повлиял на статус церкви в славянских странах вообще и в России в частности: в нем об обязанностях митрополита говорится в выражениях, которые скорее имеют отношение к «варварским» странам. 34–й канон «Правил святых апостолов» — фактически отражающих церковные обычаи «восточного» (сирийского) диоцеза IV века — гласит: «Пусть епископы каждого народа выберут из своей среды первого и пусть считают его своим главой и не делают ничего без его ведома, но пусть каждый из них управляет делами своей общины и селений, которые зависят от него. Но он не должен предпринимать что–либо, не узнав общего мнения. Для этого должно быть согласие, дабы Бог прославился через Господа в Духе Святом: Отец, Сын и Святой Дух». [152] Византийские толкователи XII века — Аристин, Зонара и Вальсамон — считали, что этот текст относится к канонической структуре «провинции». С другой стороны, даже современные канонисты удивляются употреблению здесь слова «народ», некоторые из них предполагают, что речь идет о существовании национальных церквей в том виде, как они оформились в XIX веке. [153]

В любом случае, вне зависимости от первоначального значения слова, 34–е правило святых апостолов широко применялось за границами империи, где не существовало римского деления на провинции. В этих областях к имени епископа часто добавляются национальные определения, а не названия городов, как на территории империи. Так же было и в случае с назначенным на Русь греческим митрополитом: в византийских источниках его чаще всего называют митрополитом «России», а не более точно — «митрополитом Киевским». [154] Византийский историк Никифор Григора, писавший во второй половине XIV века, в своем хорошо известном пассаже о «многочисленном народе» Руси отмечает, что этим народом управляет «один первосвященник, который сам подчиняется Константинопольскому патриархату». [155] Сходно, и более казенно, в терминах общественно–политических, очерчивает устроение и функции русской митрополии послание патриарха Антония и его синода (1389 г.).

«Изначала установлено, чтобы вся русская церковь [156] была пасома и управляема одним митрополитом: [так пошло] с того времени, когда русские сподобились получить именование по Христу и подчинились нашей великой Христовой, кафолической и апостольской церкви. Конечно, не просто, как это сказал бы кто, и не случайно божественные оные мужи устроили, дабы многолюдный, тмочисленный, можно сказать, почти бесчисленный тот народ, имел одного предстоятеля и всеобщего учителя. [157] Но так как великая русская земля разделена на многие и различные мирские княжества и на столько гражданских областей, что имеет многих князей, еще более [мелких] владетелей, которые не менее разделены по своим стремлениям, как по делам и местам, так что многие восстают и нападают друг на друга и поощряются к раздорам, войнам и к избиению своих единоплеменников: то божественные оные отцы, провидя сие божественным Духом, как ученики мирного и кроткого Христа,… принимая во внимание, что не на добро и не на пользу им будет, если и церковная область распадется на многие части, что напротив, единый для всех митрополит будет как бы связью, соединяющею их с ним и между собою, установили там одну власть духовную, за невозможностью привести к единству власть мирскую. Прекрасно рассудили они, что подчиненные одному [духовному] предстоятелю и вождю находились бы в мире между собою: ибо все почитали бы одну главу, [158] поставленную по образу истинно и первоединой главы Христа, из которого, говоря словами божественного апостола, все тело церкви составляется и совокупляется и приводится к единству веры». (Еф. 4,15–1 б). [159]

Тексты Григоры и патриаршего синода отражают византийское видение Руси, определившее очень последовательную политику византийского правительства в этой стране, которую считали единым «народом», церковно объединенным одним пастырем. 34–ое апостольское правило расценивалось, естественно, как канонический авторитет, точно соответствующий ситуации и дающий терминологию, необходимую для описания русского церковного устройства. Правда, в XI веке на короткое время еще возникали отдельные митрополии в Переяславле и Чернигове, [160] но это были лишь нестойкие плоды колебаний византийской политики. Аналогичные попытки, предпринимавшиеся на Руси в XII и XIV веках, встречали твердое сопротивление патриархата. В широком смысле, именно Византия была прямым инициатором установления на Руси единой церковной ограничивалась этническими рамками русского народа, а не административными пределами римской «провинции», как в других митрополиях патриархата. «Национальный» характер русской митрополии первоначально призван был облегчать административный контроль над русской церковью и способствовать дипломатическому воздействию на русское государство, но благодаря ему на Руси сложилась также традиция церковной централизации, которая веками существовала в независимой русской церкви после крушения Византии.

1. Положение и власть митрополита

В византийских источниках сохранилось несколько официальных перечней митрополий и подчиненных им епархий (Notitiae episcopatum). Знакомясь с этими перечнями, особенно относящимися к XIV веку, исследователь поражается необычности статуса русской митрополии. Несмотря на огромные размеры и географическую протяженность, она числилась среди традиционных кафедр Малой Азии и Балкан, которые составляли исконную территорию патриархата и все еще считались соответствующими древним римским провинциям. В начале XIV века в юрисдикцию патриарха входило 112 митрополий. При императорах Андронике II (1282–1328), Андронике III (1328–1341) и в первые годы правления Иоанна V (1341–1347) в митрополиты были возведены еще двадцать шесть «автокефальных архиепископов» [161] и восемь епископов. По мере сокращения империи и образования независимых церквей в Болгарии и Сербии, фактическая власть многих митрополитов становилась минимальной: они были митрополитами лишь по званию. Тем не менее, русский митрополит, с его огромной властью, занимал по старшинству лишь шестидесятое место. Более того, во время перетасовки митрополичьих кафедр при Андронике II русская кафедра отодвинулась с шестидесятого на семьдесят второе место. [162] Вряд ли это свидетельствует о нарочитом унижении русского митрополита, поскольку такие же перемещения коснулись и других кафедр, но определенно говорит о сугубо византийской способности настаивать на теоретической неизменности ойкумены, символически возглавляемой императором и патриархом, и при этом не принимать во внимание очевидную историческую реальность. Одновременно этот внешний идеологический консерватизм очень умело и реалистически использовался для поддержания престижа «имперской столицы» и для распространения ее влияния и контроля в областях, которые — как и Русь — иначе давно освободились бы от них. Лишь изредка митрополичье достоинство и русское национальное чувство поощрялись отличиями, полагавшимися им по византийскому протоколу: например, послания патриарха русскому митрополиту запечатывались свинцовыми печатями, тогда как для других была предусмотрена восковая. [163] На Руси число епархий значительно менялось в зависимости от исторических и политических обстоятельств. Греческие перечни XIV века всегда тщательно выделяют епархии, расположенные на территориях, подвластных великому князю Владимирскому. Эти области северо–восточной Руси обычно называли «Великой Русью», а «Малой Русью» обычно называли земли бывшего Галипко–Волынского княжества. [164] «Малороссийскую группу» составляли постоянно шесть епархий — Галич, Владимир–Волынский, Перемышль, Луцк, Туров и Холм; в то же время Чернигов (иногда объединяемый с Брянском), Полоцк и Смоленск по мере экспансии литовских князей перешли из северо–восточной в юго–западную группу. С перерывами существовали Переяславская и Белгородская епархии , а епархия Юрьевская упразднилась в XIV веке. В состав «Великой Руси» постоянно входили епархии Владимира на Клязьме, Новгорода, Ростова, Суздаля, Сарая, Рязани, Твери, Коломны и Перми (последние две были образованы в XIV веке). [165]

Хотя после разорения Киева татарами митрополит больше не жил там, он сохранял свой традиционный титул и продолжал считаться епископом Киевским. Впрочем, фактические пределы его юрисдикции определялись политическими событиями XIII и XIV веков. В 1299 г. греческий митрополит Максим перенес свою постоянную резиденцию во Владимир, столицу северного великого княжения, присоединив этот город к Киевской епархии. [166] Его преемник Петр перенес кафедру в новую столицу, Москву, где построил кафедральный собор, сохранив при этом в своей юрисдикции и Киев, и Владимир. В результате митрополит считал своими кафедральными соборами три храма: Святую Софию в Киеве, Успенский собор во Владимире и новопостроенный Успенский собор в московском Кремле. Кроме того, во время посещений своей паствы в великом княжестве Литовском, митрополит располагал официальной резиденцией в Новогрудке; ему подчинялось православное духовенство в столице Литвы Вильно и в Гродно. [167] Фактически, митрополит возглавлял две епархии, Киевскую и Владимирскую, и, кроме того, ему принадлежала каноническая власть над церквами политических столиц двух «России»: Москвы и Вильно. Исключительность полномочий и престижа митрополита как духовного главы «многочисленного народа» усугублялась необъятностью митрополии и ее символическим значением. Поскольку сам митрополит был, естественно, не в состоянии лично править церковными учреждениями, находящимися в разных, подчас враждующих, княжествах, то в Киеве, Вильно и Москве назначались его постоянные наместники. В отсутствие митрополита наместники распоряжались от его имени, пользуясь большой властью над духовенством и даже над епископами, хотя сами епископами могли и не быть. [168]

В качестве епископа Киевского и Владимирского, митрополит, конечно же, получал большие доходы от веками накопленных имуществ этих епархий. [169] В доход митрополита шли также несколько видов церковных налогов, в том числе судебная пошлина. Ниже мы будем говорить о долгом споре между митрополитом и Новгородом относительно судебных прав митрополита в других епархиях. Глава русской церкви получал также постоянный доход от других епископов, которые при поставлении обещали «исправно выплачивать все пошлины митрополичьему престолу». [170] Поскольку престол митрополита Киевского и всея Руси замешался из Константинополя и поскольку его часто занимали греки, огромные доходы митрополии очень привлекали обнищавшие византийские власти. Кроме того, митрополит легко мог склонить русских князей на дополнительные пожертвования для Константинополя. При поставлении нового митрополита патриархат получал крупные подношения (ниже мы укажем на такие случаи); можно предположить — хотя у нас нет прямых тому свидетельств — что митрополия регулярно платила патриарху налог, подобный тому, какой сама получала от своих епископов. Наконец, известно несколько случаев русской помощи в ответ на экстренные просьбы из Константинополя: в 1346 г., когда обрушилась апсида Святой Софии, из России была прислана значительная сумма денег на ее восстановление, чему, несомненно, способствовал влиятельный митрополит Феогност, грек, друг Никифора Григоры, который и рассказал об этом. [171] В 1398 г. вновь было послано пожертвование в Константинополь, осажденный турками. [172] В 1400 г. патриарх Матфей обратился непосредственно к митрополиту Киприану, прося еще денег на защиту Константинополя. [173] Наконец, во время подготовки Флорентийского собора предполагалось, что русский митрополит внесет около 100.000 гиперпир, в то время как другие «богатые» кафедры, например Грузии и Сербии, не могли внести более 20.000 каждая. [174] Одних этих фактов достаточно, чтобы объяснить упорство политики византийского патриархата, направленной на сохранение его власти над единой русской митрополией.

2. Выборы епископов

Наиболее очевидные и традиционные обязанности митрополита состояли в контроле и утверждении выбора епископов. Эта процедура описывается в источниках того времени. Из рассказов видно, что некоторые предписания древних канонов соблюдались с полной точностью, хотя необычность условий управления русской «провинцией» патриархата — отдаленность от Константинополя, обширность страны, ее политическое разделение — мешала выполнению наиболее существенного и неизменного требования епархиальной жизни: созыву епископских съездов, которые, согласно 5–му канону Никейского собора, должны были посвящать епископов и дважды в год собираться для решения текущих вопросов. Для поставления епископа требовалось присутствие всех епископов «провинции» (Никейский собор, 4–й канон). Однако в России все епископы не собирались никогда. Только однажды, в 1274 г., митрополит Кирилл воспользовался поставлением нового епископа Владимирского, чтобы созвать совещательный собор для решения уставных и литургических вопросов. Но даже на этом соборе присутствовало только четыре епископа, кроме самого митрополита и только что посвященного Серапиона Владимирского. В сущности, не больше, чем на любом другом собрании, которое требовалось для поставления нового епископа, ибо митрополит не мог совершать посвящений один. [175]

Источники детально рассказывают о процедуре поставления при митрополите Феогносте в 1328–1347 гг., [176] и это описание подтверждается текстом сочинения «Устав како достоит избирать епископа» 1423 г. [177] Митрополит всем посылал приглашение участвовать в поставлении, но приезжали только некоторые: пятеро на посвящение Иоанна Брянского и Черниговского (19 ноября 1335 г.); четверо на посвящение Афанасия Владимирского (май 1328 г.), Феодора Галицкого (май 1328 г.), Павла Черниговского (апрель 1332 г.), Афанасия Сарайского (июнь 1334 г.), Василия Новгородского (август 1331 г.); трое на поставление Трифона Луцкого (6 дек. 1331 г.) и Даниила Луцкого (2 марта 1330 г.); и только двое — на рукоположение Антония Ростовского (октябрь 1329 г.), Исаака Сарайского (30 ноября 1343 г.), Евфимия Смоленского (август 1345 г.), На–фанаила Суздальского (7 августа 1347 г.) и Феодора Тверского (март 1330 г.). Чтобы не нарушить канон, все отсутствующие присылали письменное согласие на поставление, которое совершалось без них. [178]

Согласно чину избрания, присутствующие епископы, после обсуждения, которым руководило доверенное лицо митрополита (но не сам митрополит), избрали трех кандидатов на вакантную кафедру. Из них митрополит сам выбирал одного, которого и посвящал. [179] При таком порядке епископы очень мало могли влиять на избрание кандидатов. В домонгольскую эпоху князья часто вмешивались в выборы, но татарское нашествие, зависимость от Орды, частые перемещения с одного княжения на другое, в соответствии с принципом родового старшинства, прихоти татарских ханов ограничили княжескую власть над поставлением епископов. С другой стороны, новые епископы при рукоположении давали обет не подчиняться никакому давлению гражданских властей и повиноваться только митрополиту Киевскому и всея Руси. [180]

Как порядок поставления епископов, так и другие исторические свидетельства говорят о том, что ни епископы, ни князья не могли тягаться с исключительной властью митрополита, которого ставили в Константинополе и который, особенно если он был греком, пользовался статусом иностранного дипломата, признаваемого татарами. В распоряжении митрополита находилось огромное недвижимое имущество в нескольких княжествах. Таким образом, для утверждения влияния и престижа церкви форма поставления митрополита имела большое значенье.

Существовала, однако, одна епархия, которая, будучи частью митрополии, сумела завоевать относительно независимое положение. Речь идет о Новгороде. Новгород вел торговлю с ганзейскими купцами, держал в подчинении огромные территории от Финляндии и Ледовитого океана до Урала. Новгород добился значительной политической независимости; завидное преимущество состояло в том, что это был единственный крупный русский город, избежавший татарских набегов. По внутреннему устройству Новгород был несколько схож с итальянскими городами–государствами, там существовала определенная демократия, наиболее существенным признаком которой было собрание горожан — вече. Было бы ошибкой отождествлять это устройство с современной демократией (право голоса на вече имели только землевладельцы, ведущую роль играла торговая верхушка); Новгород управлялся своеобразной коллегией: князем, чья власть была ограничена военной и судебной областями, двумя выборными чиновниками — посадником и тысяцким, которые представляли горожан и ведали внутренними делами. Четвертое по важности место в городском управлении занимал епископ. С XII века он носил титул «архиепископа». В византийской церкви этот титул обычно принадлежал «автокефальным» иерархам, которые подчинялись не митрополиту, а непосредственно патриарху. [181] Хотя новгородский архиерей никогда не назывался «автокефальным», его избирали совсем иначе, нежели других епископов: отчасти новгородский обычай совпадал с законодательством Юстиниана, согласно которому собрание местного духовенства и знатных горожан должно выбирать трех кандидатов на свободный престол. Однако Юстиниан даровал митрополиту право, если речь шла о подчиненных ему епископах, избирать и рукополагать одного из трех представленных кандидатов, а новгородский епископ избирался по жребию, так что митрополит практически не имел голоса при избрании, если не считать теоретического права отказать в поставлении избранного кандидата. [182] Впрочем, новгородский архиепископ никогда не имел права добиваться поставления от константинопольского патриарха, а следовательно никогда не был истинно «автокефальным» архиереем. В XIV веке между митрополитом и архиепископом часто возникали трения, особенно, когда Новгород мог к своей выгоде использовать угрозу раскола митрополии. Примером такого скрытого конфликта могут служить противоречивые сведения относительно хиротонии Василия Калики (25 авг. 1331 г.), содержащиеся, с одной стороны, в официальном греческом реестре митрополита Феогноста, а с другой — в Новгородской летописи. Согласно реестру, избрание и хиротония совершались так же, как и в других случаях, когда собор епископов избирал трех кандидатов. [183]

Этот источник позволяет предположить, что митрополит не признавал привилегий новгородского архиепископа. Однако Новгородская летопись повествует о том, что после отречения архиепископа Моисея Новгород восемь месяцев оставался без епископа, «и много гадавше новгородцы, и возлюбиша весь Новгород от мала и до велика, игумени и Попове Богом назнаменана Григория Калику, мужа добра, кротка и смирена… и пострижеся в святый ангельский образ, месяца генваря, и наречен был именем Василий, и посадиша и в владычне дворе, дондеже пошлют к митрополиту». Затем летопись говорит о поставлении Василия Феогностом, совершившемся во Владимире–Волынском, где в тот год находился митрополит. [184] Феогност, очевидно, не нарушил обычной процедуры выборов, но реальной возможности посвятить или не посвятить Василия у него не было, так как тот исполнял функции правящего новгородского архиерея. Более того, Феогност подтвердил подчинение Пскова юрисдикции новгородского архиепископа. Он же сделал очень необычный жест, свидетельствующий о том, что русский митрополит пользовался некоторыми правами патриарха, — даровал Василию право носить «полиставрион», «ризы крещатые», [185] т. е. фелонь, украшенную четырьмя крестами, — этой привилегией пользовались только самые высокопоставленные византийские иерархи (1346 г.). [186]

Играя на новгородской гордости, Феогност энергично утверждал свою власть над архиепископством, что вызвало жалобы новгородцев, направленные непосредственно в Константинополь, а также не совсем лояльное поведение архиепископа, когда шла борьба за единство митрополии, — об этом мы будем говорить ниже.

3. Поставление патриархом Константинопольским как источник власти митрополита Киевского

Если в бурную эпоху татарского нашествия и столкновений между разными политическими центрами Восточной Европы митрополит Киевский и всея Руси мог действовать в значительной степени независимо от местных обстоятельств и давлений, продолжая быть средоточием единства русских княжеств и дипломатическим посредником между Византией, Золотой Ордой, великими княжествами Московским и Литовским и королевством Польским, то преимущественно благодаря тому, что в XIII–XIV веках он продолжал оставаться ставленником императора и патриарха Константинопольского. Таким образом, традиционный престиж церкви (в XIV веке скорее возросший, чем уменьшившийся) поднимал политическое, культурное и религиозное влияние Византии в Восточной Европе на такую высоту, которой трудно было ожидать от слабой, обнищавшей и разгромленной империи.

Законодательство Юстиниана очень гибко трактовало вопрос об избрании митрополита. Оно допускало поставление епископов либо синодом, либо патриархами. Однако в позднейший период византийской истории усиление централизации привело к тому, что утвердилась практика поставления митрополитов константинопольским патриархом. [187] В XI и XII веках на Руси эта практика вызывала сомнения, а в XV от нее отказались в пользу более древнего обычая, который разрешал избрание и поставление митрополита совершать собору епископов его «провинции». Однако в течение XIII и XIV веков власть патриарха в этом вопросе была безусловной.

Конечно, сосредоточение церковной власти в Константинополе влекло за собой усиление влияния императора. Канонический запрет применяться духовенству к светской власти [188] в Византии всегда понимался очень формально и не исключал «совета» или «утверждения» императором кандидатов патриаршего синода. Это лицемерие особенно бросалось в глаза в период могущества империи, когда императоры оказывали решающее влияние на все церковные дела, включая выборы патриарха. Но в последующий период дело могло обстоять иначе. Хотя воля императора оставалась решающей при поставлении патриарха (он избирал одного из трех кандидатов синода), в целом в церковных делах контроль его далеко не был абсолютным. Как правило, патриарх и его синод были достаточно сильны, чтобы в нужных случаях противостоять императорскому нажиму. Например, патриархат успешно сопротивлялся планам унии с римской церковью. В актах патриархата об избрании епископов иногда, но далеко не всегда, упоминается формальное одобрение императора. [189] Однако в случае с русским митрополитом, положение которого в политическом отношении далеко не могло равняться с положением обычных «провинциальных» византийских иерархов, «симфония» была настоятельной необходимостью. Это хорошо заметно в актах избрания русских митрополитов XIV века: в 1354 году епископ Владимирский Алексий был поставлен на кафедру митрополита Киевского синодальным декретом, утвержденным императором. [190] Те же формальности были соблюдены при избрании Пимена (1380 г.). [191] Кроме того, пользуясь одним из своих традиционнейших прав (подкрепленных Никейским собором 325 года, который принял идею согласованности управления церковью с государственным управлением), император обычно определял географические пределы церковной юрисдикции патриархов и митрополитов. [192] Иоанн VI Кантакузин использовал это право в хрисовуле 1347 г., запрещавшем выделение самостоятельной Галицкой митрополии; он сам сообщил русскому митрополиту и князьям об этом решении. [193] Синод post factum утвердил императорский хрисовул. [194] Аналогично этому, Иоанн V председательствовал на синоде, который установил границы новой Литовской митрополии (1361 г.). [195] Впрочем, в других подобных случаях о решениях императора не сообщается — например, при восстановлении Галицкой митрополии (1371г. [196] или при окончательном утверждении Киприана на митрополичьей кафедре (1389 г.). [197] Трудно сказать, почему это произошло: то ли императора не было в городе, когда принималось решение, то ли патриархат хотел проявить самостоятельность, то ли просто документы императорской канцелярии, относящиеся к этому событию, не сохранились.

Византийские власти с самого начала христианства на Руси крепко держали бразды правления русской митрополией и ставили митрополитами епископов–греков. Двое русских — Илларион (1051 г.) и Климент (1147–1155 гг.) стали митрополитами вследствие сознательного нарушения традиции, чему, по крайней мере в случае с Климентом, воспротивились не только греки, но и те русские, которые стремились сохранить канонический status quo. Только в XIII веке, когда ослабленное византийское правительство, укрывшееся в Никее, вынуждено было усвоить более гибкую политику относительно православных славян, русским князьям было позволено выдвигать своих кандидатов на митрополичью кафедру, но патриархат сохранял за собой право утверждения. Однако в XIII и XIV веках за власть на Руси боролось несколько политических центров, и каждый стремился поставить своего кандидата митрополитом Киевским, или, со временем, — выделиться в особую митрополию. В течение указанного периода столкновение местных интересов с централизаторскими тенденциями Византии было истинным стержнем исторического процесса в Восточной Европе.

Смягчение церковной политики Византии по отношению к Руси не означало, что от принципа назначения греков на кафедру далекой, но важной митрополии совершенно отказались. Перечень митрополитов XIII и XIV веков поражает этническим разнобоем: Иосиф (грек, 1237–1240 гг.), Кирилл (русский, 1242–1281 гг.), Максим (грек, 1283–1305 гг.), Петр (русский, 1308–1326 гг.), Феогност (грек, 1328–1353 гг.), Алексий (русский, 1354–1378 гг.). Смута, последовавшая за смертью Алексия, привела к усилению византийского контроля при Киприане (из южных славян, 1389–1406 гг.), Фотии (грек, 1408–1431 гг.) и Исидоре (грек, 1436–1441 гг.).

Последовательное чередование русских и греков на кафедре в течение более чем столетия (1237–1378 гг.) можно было бы счесть случайностью. Однако византийский историк Никифор Григора в сочинении «История ромеев» дает пристрастный, но очень подробный обзор русских дел и описывает такое чередование как результат целенаправленной политики византийского правительства. Он пишет: «С тех пор, как этот народ воспринял истинную веру и святое крещение от христиан, было решено раз и навсегда, что им будет править один первосвященник … и что этот иерарх будет подчинен константинопольскому престолу … он будет избираться поочередно из этого (русского) народа и из тех, кто рожден и воспитан здесь (т. е. в Византии), так, чтобы после смерти каждого следующего митрополита происходило чередование в наследовании церковного правления в этой стране; таким образом связь между двумя народами, укрепляясь и утверждаясь, послужит единству веры…». [198]

Предположение Григоры о том, что еще со времен Владимира существовала формальная договоренность о чередовании митрополитов, вряд ли соответствует истине и во всяком случае не подтверждается историческими данными: до XIII века киевскую кафедру постоянно занимали греческие иерархи. [199] Более того, в высшей степени официальный текст XIV века — акт избрания Алексия в 1354 году, утвержденный патриархом Филофеем, — описывает назначение митрополита из русских как исключение и снисхождение со стороны патриархата. Синодальный акт упоминает об особом благоволении к Алексию со стороны его предшественника, грека Феогноста (Феогност неофициально назначил Алексия своим преемником), о рекомендациях, полученных из Москвы от великого князя Ивана Калиты, и характеризует назначение русского как нечто «противное обычаю и крепости церкви», разрешая совершить подобное поставление «только для Алексия и для него одного». На будущее же выносится безапелляционное решение: «Мы никоим образом не разрешаем и не уступаем, чтобы кто–либо назначался митрополитом на Русь, если он пришел оттуда, но только если (он уроженец) этого прославленного Богом, вознесенного Господом и благословенного города Константинополя, если он заслуживает того добродетелью и поведением, хорошо образован и наставлен в учении, проповеди и церковных законах и способен управлять каноническими делами для обшего блага и в соответствии с церковным и каноническим порядком, вести христианский народ России к пастбищам спасения, совершенно независимо и без всякого вмешательства со стороны. И мы советуем патриархам, которые наследуют нам, действовать так же, поскольку это лучше всего и много способствует созиданию церкви Божией». [200]

Нам представляется, что подобный пассаж в официальном документе патриархата исключает возможность существования формального соглашения в XIV веке о чередовании греков и русских на кафедре митрополии. Григора, близко знавший константинопольские высшие круги и митрополита Феогноста, [201] говорил, может быть, о политической практике, неофициально применявшейся в XIII веке и возведенной им—в очень, правда, общих выражениях — к истокам христианства на Руси. Более того, можно утверждать, что к чередованию греков и русских благоприятно относился корреспондент и друг Григоры, влиятельный митрополит Феогност, который сменил русского митрополита Петра и назначил своим преемником русского же Алексия. Возможно, что оговорка, которую делает патриарх Филофей, говоря о поставлении Алексия, объясняется именно тем, что неофициальная линия на время возобладала: сам Филофей не разделял взгляда, излагаемого Григорой и проводимого Феогностом, и был против этой политики. Для правления «исихастских» патриархов, из которых сильнейшим был Филофей, было характерно стремление к централизации. Замешательство, последовавшее за смертью Алексия (1378 г.) и повлекшее за собой наречения и посвящения русских кандидатов на митрополию, в значительной степени помешало исполнению воли Филофея, усилиями которого в 1389 году (уже после его смерти) в качестве законного митрополита утвердился назначенный в Византии Киприан. Можно также сказать, что оба преемника Киприана, Фотий и Исидор, были «рождены и воспитаны» в Константинополе, как того требовало синодальное решение 1354 года, принятое по указу Филофея. Таким образом, между 1389 и 1441 годами преемники Филофея следовали его совету не поставлять митрополитов из кандидатов русских князей.

В любом случае, в XIV веке византийская политика на Руси была направлена на усиление административного контроля над церковью со стороны патриархата. Несмотря на некоторые отклонения, вызванные неблагополучием в самой Византии и противоборствующими усилиями иностранных держав, поставление русского митрополита столицей «византийского содружества» позволяло ему уверенней проводить политику централизации в эпоху, когда значительно усилились центробежные тенденции и разные политические образования стремились овладеть наследием Киевской Руси. Возможно, самым крупным препятствием для патриархата было расстояние, отделявшее Византию от резиденции митрополита (с 1308 года в Москве). Путешествие занимало месяцы, так что с момента смерти митрополита до приезда его преемника проходило очень много времени. Однако патриархат никогда не отказывался от права посвящать нового митрополита в Константинополе, был ли то грек или русский. Пока кафедра пустовала, между представителями разных тенденций и направлений шла борьба за поставление своего кандидата, и это мешало сохранению единства митрополии.

4. Начало разделений

Мы говорили о том, что «митрополит всея Руси» был для русских представителем византийского универсализма. Мы видели также, что митрополит Кирилл (1242–1281 гг.) — ставленник князя Галицкого, — занимая кафедру митрополита Киевского, большую часть времени проводил на подвластном татарам северо–востоке, тем самым предвосхищая тенденции церковной политики следующего века. Его преемник, грек Максим (1283–1305 гг.), окончательно перенес свою резиденцию во Владимирское княжество. Причины этой политики, с самого начала несомненно поддерживавшейся Константинополем, мы обсудим ниже. Но некоторые из них можно выявить на основе тех фактов, о которых уже шла речь: дружественные в целом отношения Византии и Золотой Орды, усиленные торговыми интересами Генуи; угроза со стороны тевтонских рыцарей, а вскоре и Польши, которая с запада угрожала самому существованию «византийского содружества» и православной веры; относительная ненадежность князей «Малой Руси», искушаемых союзом с западом, и литовских князей, все еще язычников, но также подчас склоняющихся к западному христианству. При этих обстоятельствах Монгольская империя, пусть и давившая тяжелым бременем на русский народ (но не на церковь и ее греческих предстоятелей!), казалась более надежной структурой для сохранения византийского наследия.

Однако перенесение митрополичьей кафедры из традиционного Киева и политика союза с северовосточными князьями, татарскими данниками, вызвала сепаратистские тенденции на юго–западе. Эти тенденции, направленные на создание отдельных митрополий в Галиче и Литве, были вызваны не противодействием византийскому православию, а стремлением к самостоятельности тех областей, которые как бы отошли на второй план в церковных делах митрополии и правители которых чувствовали себя обделенными в результате перемещения центра на север. Разве мог митрополит ставить в юго–западных областях епископов и действительно править ими, если помехой служили не только огромные расстояния, но и ревниво оберегаемые политические границы? Разве православная паства Галицко–Волынского княжества и Литвы не становилась беззащитной жертвой западного прозелитизма? Нет сомнения, что для Константинопольского патриархата именно эти аргументы говорили в пользу выделения западных митрополий.

Юрий Галицкий (1301–1308 гг.), внук Даниила, стремился вернуть своему княжеству, разоренному татарами и натиском Польши и Литвы, положение буферного государства между востоком и западом. Есть основания считать, что он, как и дед, принял королевский титул (rex Russiae). [202] Обычно подобный акт предполагал дипломатические сношения с папством, ибо оно было легальным источником королевских привилегий, а значит — разрыв с традиционной принадлежностью Галича к византийской ойкумене. Прямых сведений о том, что Юрий Галицкий всерьез намеревался изменить религиозную ориентацию, у нас нет, но пригрозить этим Византии он мог, требуя довольно скромной уступки — создания независимой митрополии; Юрий как бы повторял дипломатический сценарий, разыгранный в XIII веке болгарами и сербами, получившими от Византии признание независимости их церквей. В любом случае, греческие источники подтверждают, что епископу Галицкому был дарован статус митрополита с подчинением ему епископов Владимиро–Волынского, Холмского, Пермышльского, Луцкого и Туровского. Это произошло при императоре Андронике II, в начале второго правления патриарха Афанасия (1303–1309 гг.). [203] Примечательно, что об этом событии не упоминается ни в русских летописях, ни в недавно опубликованной переписке императора Андроника II и патриарха Афанасия. [204] Однако известно, что Афанасий выдвинул программу церковной реформы, основанную на укреплении власти патриархата, так что создание нескольких новых митрополий, непосредственно зависящих от Константинополя, [205] могло отражать его взгляд на Русь в целом. Итак, митрополит Галицкий, предположительно Нифонт, был назначен в 1303–1305 гг. [206] Но в отношении Галиции взгляды Афанасия быстро изменились. С помощью поистине виртуозной дипломатии, которой владели и последующие византийские патриархи XIV века, Афанасий вскоре восстановил единство русской митрополии.

В 1305 году во Владимире умер митрополит–грек Максим; там же он был и похоронен. По–видимому, о назначении преемника из греков речи не было, что подтверждает выдвинутую выше гипотезу о неписаном соглашении относительно чередования греческих и русских кандидатов. Положение осложнялось существованием на Руси двух великих княжеств. В результате патриарх Афанасий и византийские власти имели дело с двумя кандидатами (о Нифонте, первоначально назначенном на Галицкую кафедру, в связи с событиями 1305–1308 года не упоминается; он либо умер, либо вынужден был отказаться от сана). Галицкий «король» Юрий I выдвинул своим кандидатом монастырского игумена и иконописца Петра, который должен был заменить Нифонта в качестве митрополита Галицкого. Владимирский же князь Михаил Тверской послал в Константинополь другого претендента, Геронтия, с тем чтобы тот поставлен был митрополитом «всея Руси».

Прошло три года, прежде чем решен был этот церковный спор. Столь долгое промедление нельзя объяснить лишь длительностью путешествия в Константинополь: совершенно очевидно, что нажим заинтересованных сторон и обсуждение условий заставляли патриархат долго колебаться. Наконец, в мае–июне 1308 года патриарх Афанасий и его синод утвердили галицкого кандидата Петра митрополитом «Киевским и всея Руси». [207] Этот удивительный дипломатический компромисс, временно положивший конец галицкому сепаратизму, но вместе с тем давший галицкому кандидату власть над всей русской церковью, ясно показывает, что с византийской точки зрения единство митрополии было важнее жалоб «Малой Руси» на церковную заброшенность. Петр приехал во Владимир в 1309 году, посетив по дороге Киев и, возможно, Галич и Волынь. Со временем он выбрал в качестве постоянной резиденции скромную тогда Москву и стал, как мы увидим, одним из первых поборников ее возвышения. Между 1325 и 1347 годами в источниках упоминаются еще два «митрополита Галицких» — Гавриил и Феодор; оба, усилиями преемника Петра, митрополита–грека Феогноста, были со временем либо лишены кафедры, либо понижены до ранга простых епископов. [208] Недолгое возобновление Галицкой митрополии было, несомненно, следствием усилий князей Болеслава–Юрия и Любарта, но ни одному из них не удалось создать прочной государственной власти, которая могла бы подкрепить их притязания. Составитель византийской «Нотиции», смущенный этими событиями, отметил, что «митрополит Галиикий много раз получал эту честь, но властью русского митрополита был вновь сводим до положения епископа». [209]

Источники указывают на существование в течение того же периода Литовской митрополии, возникшей, несомненно, благодаря растущей мощи Гедимина. Она была учреждена императором Андроником II и патриархом Иоанном Гликисом (1315–1319 гг.). [210] Поставленный на эту кафедру митрополит Феофил был в Константинополе на заседаниях синода в 1317, 1327 и 1329 гг. [211] Его резиденция находилась в старой литовской столице Новгородке (Новогрудек, Новогрудок). Ему подчинялись епископы Полоцкий и, возможно, Туровский. [212] Впрочем, в 1330 году Феофил умер, и митрополит феогност добился того, что ему не назначили преемника. [213]

Эти первые попытки нарушить единство митрополии, обусловленные политическими разногласиями Восточной Европы, не изменили общих установок византийской церковной администрации по отношению к Руси. Константинополь проявлял определенную гибкость, но при этом власть и решающая роль патриархата оставались прежними. Ниже мы увидим, что власти этой предстояли гораздо более серьезные потрясения, вызванные не только борьбой разных политических сил на Руси, но и внутренним кризисом в Византии.