"Немезида (перевод Ю. Соколова)" - читать интересную книгу автора (Азимов Айзек)Глава девятнадцатая ОстаемсяМарлена робко улыбнулась Сиверу Генарру. Она уже привыкла попросту входить в его кабинет. — Я не помешала, дядя Сивер? — Нет, дорогая, особых дел у меня нет. Питт затеял все это, чтобы избавиться от меня, а я не возражал — потому что хотел бы избавиться от него. В этом я признаюсь не каждому, но тебе вынужден говорить правду, чтобы ты не уличила меня во лжи. — А вы не боитесь, дядя Сивер? Вот комиссар Питт испугался. И Ауринел испугался бы тоже — если бы я показала ему, на что способна. — Нет, не боюсь, Марлена, потому что я смирился. При тебе я становлюсь прозрачным как стекло. Это даже приятно — успокаивает. Лгать — дело нелегкое, приходится все время делать усилия над собой. Вот потому-то ленивый человек никогда не лжет. Марлена вновь улыбнулась. — Поэтому я нравлюсь вам? Потому что позволяю быть ленивым? — А сама ты как думаешь? — Не знаю. Просто вижу, что нравлюсь, но почему — не понимаю. Вы ведете себя так, что симпатию я ощущаю, а причины ее уловить не могу. Правда, порой я как-будто догадываюсь, но это ускользает. — Она помолчала. — А иногда хотелось бы знать. — Радуйся, что не можешь. Чужой ум — грязное, вонючее и неуютное местечко. — Почему вы так говорите, дядя Сивер? — Знаю, вот и говорю. Твоих способностей у меня нет, однако мне пришлось повидать людей куда больше, чем тебе. Ну а тебе, Марлена, нравится изнанка собственных мыслей? — Не знаю. — Марлена казалась удивленной. — А что в них может быть плохого? — Неужели тебе нравится все, что приходит в голову? Каждая мысль? Всякое побуждение? Только говори, честно. Я этого не смогу заметить, но не криви душой. — Ну конечно, иногда в голову лезут всякие глупости и пустяки. Вот когда я сержусь, в голову приходит такое, чего никогда не сделаю. Но это случается не так уж часто. — Не так уж часто? Не забывай, что ты свыклась со своими мыслями и не ощущаешь их — ну как платье. Ты ведь не замечаешь одежды, потому что привыкла к ней. Твои волосы падают на шею, их ты тоже не замечаешь. А вот если чужой волосок коснется твоей шеи, кожа сразу же чешется. Мысли другого человека могут быть не хуже твоих собственных, но это чужие мысли, и они тебе не понравятся. Ну например, может не понравиться даже то, что я чувствую к тебе симпатию, могут не понравиться причины этого чувства. Так что куда лучше просто принимать мою привязанность как нечто данное, а не рыться в моих мыслях, пытаясь докопаться до истинных причин. — Почему же? — спросила Марлена. — И что это за причины? — Хорошо: ты мне нравишься потому, что когда-то я был тобой. — Как это понимать? — Я не хочу сказать, что был девушкой, одаренной утонченной проницательностью. Просто когда-то я тоже был молодым, считал себя скучным и полагал, что меня не любят за это. Я уже понимал тогда, что далеко не глуп, только не мог еще догадаться, что именно за это меня и не любят. Мне казалось, что нельзя ценить недостаток и пренебрегать достоинством. Марлена, я сердился и расстраивался, а потом решил, что никогда не позволю себе относиться к людям так, как они относились ко мне, — только реализовать это благое намерение в жизни мне практически не удалось. И вот я встретил тебя. Ты не скучная, каким был я, ты умнее меня, и я думаю, что тебе повезет больше, чем мне. — Он широко улыбнулся. — У меня такое чувство, словно мне представился новый шанс, еще более выгодный. Впрочем, ты пришла ко мне не за тем, чтобы выслушивать мои разглагольствования. Уж это я способен понять, хоть и не наделен твоим даром. — Я хотела поговорить о маме. — О? — Генарр нахмурился. — А что с ней? — Вы знаете, она уже заканчивает работу. А если она вернется на Ротор, то захочет взять меня с собой. Нужно ли мне возвращаться? — Думаю, что да. А ты не хочешь? — Не хочу, дядя Сивер. Я чувствую, что должна остаться. Мне бы хотелось, чтобы вы сказали комиссару Питту, что мы задержимся. Ведь вы можете придумать какой-нибудь предлог. А комиссар — не сомневаюсь — охотно согласится, особенно когда вы доложите ему итоги маминой работы: Немезида действительно погубит Землю. — Марлена, она так и сказала? — Нет, но мне и не надо говорить. Можете напомнить комиссару, что теперь мама наверняка не даст ему покоя, она будет требовать, чтобы предупредили Солнечную систему. — А тебе не приходит в голову, что Питт вовсе не склонен оказывать мне любезности? Если он подумает, что мне просто хочется задержать Эугению и тебя на Эритро, то может приказать вам возвращаться, только чтобы досадить мне. — Я абсолютно уверена, — невозмутимо возразила Марлена, — что комиссару Питту доставит большое удовольствие оставить нас здесь, чтобы насолить вам. Кстати, вы и сами хотите, чтобы мама осталась — она вам нравится. — И даже очень. И нравилась всю жизнь. Да только я-то твоей маме не нравлюсь. Недавно ты говорила, что она еще не забыла твоего отца. — Дядя Сивер, вы нравитесь ей все больше и больше. Правда. — Марлена, симпатия — не любовь. Не сомневаюсь, что ты уже понимаешь это. Марлена покраснела. — Я же говорю о старых людях. — Да-да, о таких, как я. — Откинув голову назад, Генарр расхохотался. Потом сказал: — Извини, Марлена. Нам, старикам, вечно кажется, что молодежь не умеет любить, а молодежь вечно считает, что старики уже обо всем позабыли. Почему же ты решила остаться под Куполом? Не ради же нашей с тобой дружбы? — Вы мне нравитесь, дядя Сивер, — серьезно ответила Марлена. — Очень нравитесь. Но я хочу остаться здесь потому, что мне нравится Эритро. — Я же говорил тебе, что этот мир опасен. — Не для меня. — Ты все еще убеждена, что лихоманка к тебе не пристанет? — Конечно. — Но откуда ты знаешь? — Просто знаю. И раньше знала — когда еще не прилетела на Эритро. И нечего сомневаться. — Это было тогда. Но теперь ты знаешь о лихоманке. — Мое решение бесповоротно. Здесь я ощущаю себя в полной безопасности. Большей, чем на Роторе. Генарр медленно покачал головой. — Вынужден признать, что не понимаю тебя. — Он внимательно посмотрел в ее лицо, темные глаза, полуприкрытые великолепными ресницами. — Что же, Марлена, позволь теперь мне прочитать твои мысли. Ты решила добиться своего и во что бы то ни стало остаться на Эритро. — Да, — спокойно сказала Марлена. — И я надеюсь на вашу помощь. Эугения Инсигна просто пылала от гнева. Однако говорила спокойно. — Он не посмеет этого сделать, Сивер. — Посмеет, Эугения, — ответил Генарр ровным тоном. — Он же у нас комиссар. — Но не царь. И, как все роториане, я обладаю правами, — в том числе и на свободу передвижения. — Если комиссар считает необходимым установить чрезвычайное положение в отношении одного гражданина, последний лишается прав. Так это примерно звучит в Акте о полномочиях двадцать четвертого года. — Но это же просто смешно: вопреки всем законам и традициям вспоминать кодекс времен основания Ротора. — Не спорю. — Но я подниму шум; Питту придется… — Эугения, пожалуйста, послушай меня. Пускай себе тешится. А пока — почему бы вам с Марленой не погостить здесь? Я вам очень рад… — Ну что ты говоришь! Мы здесь словно в тюрьме — без обвинения, суда и приговора. И должны торчать на Эритро, повинуясь указу зарвавшегося… — Пожалуйста, не спорь, а подпишись. Так будет лучше. — Лучше? Почему? — спросила Инсигна, едва сдерживая негодование. — Потому что твоя дочь Марлена уже кое-что предприняла. Инсигна недоуменно поглядела на Генарра. — Марлена? — На прошлой неделе она приходила ко мне с целым ворохом предложений, как убедить комиссара оставить вас на Эритро. Инсигна в негодовании вскочила. — И ты это сделал? Генарр энергично качнул головой. — Нет. А теперь послушай меня. Я всего лишь сообщил Питту, что твоя работа окончена. Я не знаю, чего он хочет теперь: чтобы вы вернулись на Ротор или остались здесь. Эугения, я составил абсолютно нейтральное послание. Перед отправкой я показал его Maрлене, она одобрила и сказала следующее — я цитирую: «Если предоставить ему выбор, он оставит нас здесь». И видишь — он так и решил. Эугения осела в кресле. — Сивер, неужели ты действительно послушался совета пятнадцатилетней девочки? — Я не могу считать Марлену обычной пятнадцатилетней девочкой. А теперь объясни мне, что гонит тебя на Ротор? — Работа… — Ее нет и не будет, пока ты вновь не понадобишься Питту. Даже если он позволит тебе вернуться, ты окажешься не у дел. А здесь у тебя есть оборудование, которое тебе необходимо. Ведь ты и прибыла сюда, чтобы сделать то, чего не могла сделать на Роторе. — При чем тут работа? — с явной непоследовательностью воскликнула Инсигна. — Разве ты не понимаешь, что я стремлюсь вернуться именно из-за того, из-за чего он держит нас здесь? Он хочет погубить Марлену! И если бы я только знала об эритрийской лихоманке, мы бы ни за что не приехали. Я не могу рисковать рассудком Марлены. — Ее рассудок — последнее, чем я решился бы рискнуть, — заметил Генарр. — Скорее я рискнул бы собственной жизнью. — Но мы уже рискуем собственной жизнью. — Марлена считает иначе. — Марлена! Марлена! Прямо божок какой-то. Ну что оно знает? — Послушай-ка, Эугения. Давай порассуждаем спокойно. Если бы ей здесь что-то угрожало, я бы сумел найти способ переправить вас на Ротор. Только послушай сперва. Как по-твоему, у Марлены заметны какие-нибудь признаки мании величия? Инсигна вздрогнула. Волнение еще не отпустило ее. — Не понимаю, что ты хочешь сказать? — Не случалось ли ей бывать нелепо претенциозной? — Конечно, нет. Она очень разумная девочка… А почему ты спрашиваешь? Сам же знаешь, что она никогда ничего не попросит без… — Веских на то оснований? Знаю. Она никогда не хвастала своим даром. По сути дела, только обстоятельства заставили ее выдать себя. — Да, но к чему ты клонишь? Генарр невозмутимо продолжал: — Случалось ли ей настаивать на исключительности своей правоты? Случалось ли ей утверждать, что нечто непременно случится — или не случится — лишь потому, что она уверена в этом? — Нет, конечно, нет. Она очень благоразумна. — А вот в одном — только в одном — она проявляет настойчивость. Марлена убеждена, что лихоманка ее не коснется. Она заявляет, что была уверена в этом еще на Роторе и убеждение это только усилилось, когда она оказалась под Куполом. И она без колебаний решила остаться. Инсигна широко раскрыла глаза и прикрыла рукой рот. Выдавив какой-то неразборчивый звук, она проговорила: — В таком случае… — и умолкла. — Что? — спросил Генарр с внезапной тревогой. — Ты не понял? Разве это не начало болезни? Личность ее начала изменяться, уже страдает рассудок. На миг Генарр застыл, погрузившись в раздумье, потом ответил: — Нет, это невозможно. Во всех известных случаях ничего подобного не наблюдалось. Лихоманка здесь ни при чем. — Но у нее же особый ум. Он и реагировать будет по-своему. — Нет, — решительно отрезал Генарр. — Не верю этому и не хочу верить. По-моему, Марлена убеждена, что не заболеет, значит, так и будет. Возможно, она-то и поможет нам решить загадку лихоманки. Инсигна побледнела. — Так вот почему ты хочешь, чтобы она осталась на Эритро! Так, Сивер? Чтобы она подарила тебе оружие против этого врага? — Нет. Я не хочу, чтобы она оставалась ради этого. Но раз уж она решила остаться, пусть поможет нам. — Значит, она решила остаться на Эритро, и у тебя нет никаких возражений? Хочет остаться — и все тут… По какой-то дурацкой прихоти, причин которой даже объяснить на может. А мы оба не способны найти основания подобного сумасбродства. Неужели ты всерьез думаешь, что ей следует разрешить остаться здесь просто потому, что она этого хочет? Как ты смеешь говорить это мне? — Видишь ли, я испытываю известное желание поступить именно так, — с усилием произнес Генарр. — Тебе легко говорить. Она не твоя дочь. Это мой ребенок. Единственный… — Знаю, — сказал Генарр, — единственная память о… Крайле. Не смотри на меня такими глазами. Я прекрасно знаю, что ты так и не смогла забыть его. Я понимаю твои чувства, — мягко закончил он, ощущая желание погладить склоненную голову Инсигны. — Знаешь, Эугения, если Марлена и в самом деле хочет заняться исследованием Эритро, то, по-моему, ничто ее не остановит. И раз она абсолютно убеждена, что не заболеет, — такая убежденность может сыграть здесь решающую роль. Активная уверенность в собственном душевном здоровье может способствовать образованию иммунитета. Инсигна вскинула голову, глаза ее сверкали. — Ты несешь чушь! Нечего поддаваться романтическим настроениям ребенка! Она тебе чужая. Ты не любишь ее. — Она мне не чужая, я полюбил ее. Более того, она восхищает меня. Мы можем рискнуть. Одна только любовь не дала бы мне подобной уверенности, а вот восхищение… Подумай об этом. И они молча посмотрели друг на друга. |
||
|