ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Женни Маркс было около 60 лет. Ее лицо, чуть помеченное рябинками, осталось не менее прекрасным, нежели в молодые годы. Женни и в пожилые годы оставалась хороша собой. Духовный мир ее был столь глубок и обширен, что прорывался наружу и сказывался во взгляде, улыбке, во всем облике. Как и в молодости, величавы были ее осанка, походка и молоды движения

С тех пор как подросли три дочери Женни, она лишь изредка исполняла обязанности секретаря своего мужа. Поль Лафарг, Лаура, а затем Тусси добивались поручений от Маркса, охотно писали под его диктовку, делали выписки из газет и журналов, переписывали статьи или вели деловую корреспонденцию. Но никто не мог заменить Марксу жену как советчика, помощника и друта. По-прежнему Карл делился с Женни каждой мыслью, планом действия, сомнением. Они были неразделимы, как два полушария одного мозга или два предсердия одного сердца. Женни жила в той же атмосфере мышления и труда, что и Карл. У них все было общее: радости и горести. Чем бы ни занимался, где бы ни находился Маркс, его жена была мысленно с ним рядом. Если он выступал с трибуны, ей передавалось каждое испытываемое им волнение, негодование, удовлетворение или усталость У них сложилась одна жизнь, хотя каждый был занят своим делом Было ли когда-нибудь время, когда они не знали друг друга? Трир, детство — все это слилось для них в одно общее воспоминание. Они помнили себя детьми и всегда находились где-то рядом. Оба любили одних и тех же людей: Людвига и Каролину фон Вестфален, юстиции советника Генриха Маркса… Они знали вее друг о друге: детские шалости, привычки, ошибки. Жизнь спаяла их общими горькими потерями; четверых детей они растили и схоронили вместе. Жизнь наградила их высшим и редким счастьем — одной любовью от колыбели до смерти.

Все, чем был занят Маркс, составляло смысл жизни и Женни. Вместе с ним, больным, но поглощенным трудом, перенесла она мужественно 72 трагических дня Коммуны, делилась кровом, пищей, последними деньгами с парижскими коммунарами, помогала Марксу, когда он готовил выступления в Генеральном совете и писал грозный доклад, разоблачавший Бакунина. В зале Конкордия, на хорах для публики и прессы, находилась Женни все дни работы Гаагского конгресса, живо интересуясь всем. В Схевенингене на прощальном обеде, устроенном Марксом и Энгельсом, Женни запомнилась делегатам приветливой простотой, умной беседой и внешним очарованием.

Дочери Женни и Карла подросли, и две из них покинули навсегда родительский дом, создав свои семьи. Нелегко было Женни Маркс, когда она видела их невзгоды. Лаура похоронила троих детей, и у Лонге умер их первый сын.

Подобно своей матери, Женни Лонге делила с мужем трудную судьбу политических изгнанников. Оба они долго оставались безработными и отчаянно боролись за существование. Только в 1874 году Шарль Лонге устроился преподавателем в колледже, а его жена давала в школе и на дому уроки декламации, пения и немецкого языка.

Где бы ни работала Женни Лонге, она везде приобретала всеобщее уважение. Это была выдающаяся женщина, необыкновенно образованная и способная. Круг ее интересов непрерывно разрастался: она изучала математику, поэзию, литературу, в том числе русскую, много времени уделяла истории выдающихся женщин разных стран и веков.

Как и Лаура, она хорошо пела и играла на рояле. Николай Даниельсон переслал Женни из России партитуры опер «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила».

С тех пор среди любимых композиторов старшей дочери Маркса рядом с Бетховеном, Генделем, Моцартом, Вагнером появился и Глинка.

Женни работала, не щадя своего здоровья. Кроме многочисленных уроков, она вела хозяйство и постоянно чему-нибудь училась, хотя с детства ее мучили бронхиты, которые завершились после брака тяжелой и неизлечимой астмой.

С 1873 года и 18-летняя Элеонора начала работать школьной учительницей в приморском городке Брайтоне. Это была стройная, похожая на испанку девушка, пышноволосая брюнетка с прекрасным цветом лица и большими лучистыми черными глазами. Общительная, начитанная, не по летам развитая, с несомненным актерским дарованием, порывистая, жизнерадостная, Элеонора очень нравилась людям и легко находила друзей. Она хорошо разбиралась уже в самом юном возрасте в политической обстановке, сложившейся в разных странах, понимала значение международной солидарности и была пылкой интернационалисткой.

Среди ее друзей был французский эмигрант, потомок обедневшего аристократического рода, видный деятель, литератор и историк Проспер Оливье Лиссагарэ, редактор еженедельного журнала «Красное и черное». Элеонора принимала деятельное участие в издании, предпринятом Лиссагарэ, и всячески старалась найти хороших корреспондентов. С этой целью она написала в Германию Вильгельму Либкнехту, которого знала с раннего детства и называла, как и ее сестры, Лайбрери (Библиотека).

«Для Франции нужно издавать публикации, которые освещали бы социалистическое движение во всех странах, в частности в Германии, — пояснила Элеонора, — Франция должна знать, что она может завоевать симпатии других наций, только сочувствуя им в свою очередь».

Журнал «Красное и черное» существовал очень недолго. Его закрыли из-за отсутствия средств у издателя. Дружеские отношения между Лиссагарэ и Элеонорой, однако, не только продолжались, но и перешли в чувство более сложное. Лиссагарэ просил руки Элеоноры, и она склонялась к тому, чтобы стать его женой. Однако Маркс и его жена были этим весьма опечалены. Не такого мужа хотели они для своей любимицы Тусси. Лиссагарэ был немолодой, изрядно поживший, несимпатичный человек. Политические взгляды его были весьма неопределенны. Он не внушал Марксу достаточного доверия. Брак Лиссагарэ с Элеонорой не состоялся.

В начале августа 1874 года Энгельс с женой поселился в наиболее любимом им морском курорте Истборне. Строгие скалы и поросшая дубравами отлогая возвышенность над самым морем были величественны. В маленькой овальной бухте неровный, уступчатый пляж омывали зеленоватые прозрачные воды. Истборн резко отличался от всех других приморских городков Англии несколько мрачными очертаниями скалистого берега, напоминающего скорее скандинавские приморские ландшафты.

В спортивном полосатом костюме, сапогах, тирольской шляпе, с надежной тростью в руке Энгельс уходил в далекие прогулки вместе с печальной, осиротевшей Женнихен, недавно схоронившей своего младенца. Часто они подолгу молчали. Чуткий Генерал понимал, что словами не залечить страшной материнской раны, и надеялся на верного целителя — время. Как-то он подвел Женнихен к своей любимой скале, похожей на высокий кипарис. Внизу расстилалось суровое море. Гул морского прибоя звучал, как симфония вечности. Энгельс заговорил о своем желании после смерти исчезнуть в водной пучине. Он всегда повторял друзьям, что просит сжечь его тело и затем погрузить прах в море именно возле прекрасного Истборна.

Здоровье Маркса становилось все хуже, и врач настаивал на необходимости полечиться карлсбадскими водами. Энгельс нашел этот совет правильным и, как всегда, щедро снабдил друга деньгами. Однако Марксу нелегко было отправиться в путь. Прошло всего две недели, как умер его единственный внук, маленький первенец Лонге. Карлу не хотелось покидать дочь в дни горя.

«В этом отношении, — писал Маркс Кугельману перед отъездом на воды, — я являюсь менее стойким, чем в других вещах, и семейные несчастья обходятся мне всегда дорого! Чем больше живешь, как живу я, почти совершенно замкнуто от внешнего мира, тем более связывает узкий круг семейных привязанностей». Заменить отца возле горюющей Женнихен взялся Энгельс.

15 августа вместе с Элеонорой Маркс приехал в Карлсбад, прославленный курорт, расположенный неподалеку от древней гостеприимной Праги. Они поселились в отеле «Германия», на улице Шлоссберг-шлоссплот. Маркс по совету местного врача, знавшего, кто он, назвался в гостинице не Карлом, а Чарльзом. Однако спустя несколько дней курортная сплетница — газета «Шпрудель» сообщила, что в Карлсбад прибыл сам «красный вождь» грозного Интернационала. Им заинтересовалась вся разноплеменная курортная публика. Полиция уже следила за каждым его шагом, как, впрочем, делала это все годы не только на континенте, но и на острове, где он жил.

Маркс был чрезвычайно добросовестным пациентом и строго исполнял все предписания врача. Ровно в шесть утра, под руку с Элеонорой, элегантно одетый, он отправлялся к целебным источникам. Он степенно прогуливался по дорожкам парка, вокруг павильонов и поглядывал на большие луковичные часы, вынутые из бокового кармана жилета. Между каждым приемом воды требовался пятнадцатиминутный перерыв. Последний, восьмой стакан он выпивал перед сном.

С завистью смотрел Маркс на Элеонору, которой врач рекомендовал для аппетита кружку превосходного пилзенского пива, любимого, но запрещенного ему напитка. После диетического завтрака начиналось время обязательных прогулок.

Карлсбад, расположенный в холмистой местности, очень живописен и приятен для глаза. В окружающей природе нет резких, острых линий. Все там радостно, открыто солнцу и свету.

Невысокие гранитные горы поросли густыми лесами, напоминающими, однако, большие одичалые парки, Среди деревьев в пригородах разбросаны уютные кафе, где подают отличный кофе с пышно взбитыми желтоватыми сливками.

Маркс чувствовал себя с каждым днем лучше. Впервые за много лет он позабыл об изводящих болях в печени, стал снова крепко спать по ночам. Постепенно исчезали утомляемость и раздражительность.

У Маркса и Элеоноры появились новые знакомые. Обычно они встречались с ними у вырывающегося гейзером из земли, обжигающего Шпруделя или у других целебных источников и сопровождали их в загородных поездках и пеших прогулках. Художник Отто Книлле, писавший исторические полотна, был интересным собеседником, и Маркс охотно говорил с ним об искусстве.

По вечерам, особенно в жаркие дни, многоязычная, разноликая толпа отправлялась в курзал, где играл оркестр под управлением знаменитых дирижеров, пела хоровая капелла. Но интереснее всего были дальние прогулки. Особенно нравился Марксу таинственный, поэтический, обвитый легендами Эгерталь. Там горы и камни столь причудливы в своих очертаниях, что дают простор воображению и фантазии. В уютной долине по каменистому руслу, пенясь и шумя, несется горная речка, в которой согласно старинной легенде живет русалка Эгер, вечно плачущая над человеческим непостоянством. Ее обманул пастух Ганс Хейтлинг, поклявшийся в вечной любви. Охладев к русалке, он решил жениться на обыкновенной девушке. Тогда разгневанная Эгер жестоко ему отомстила и превратила свадебный кортеж в груду камней.

Марксу полюбилась легенда о мстительной русалке, и он с увлечением отыскивал в каменном хаосе застывшие очертания музыкантов с валторнами и трубами, свадебную карету, окаменевшую невесту в фате и злополучного Ганса Хейтлинга с широкополой деревенской шляпой в руке.

Незадолго до возвращения в Лондон настроение Маркса внезапно было испорчено серьезной размолвкой с Кугельманом, приведшей к полному разрыву. Ганноверский врач снова попытался убедить Маркса отойти от того, что он называл не без пренебрежения Политической пропагандой, и посвятить себя целиком разработке теории. Маркс давно уже испытывал большое разочарование в Кугельмане и с трудом терпел его пустые разглагольствования, желание выдать себя за никем не понятую натуру, живущую высшими интересами мироздания. Самовлюбленность и выспренность, присущие Венцелю, — свойства филистеров— стали нестерпимы творцу… «Капитала», как больно режущая слух фальшивая нота.

В 1875 году Маркс с семьей переменил квартиру и переехал в дом под № 41 возле полукруглого сквера на той же Мэйтленд-парк-род. До Риджентс-парк-род, где жил Энгельс, было все так же недалеко — всего десять минут ходьбы. По-прежнему не проходило дня, чтобы друзья не виделись. Эта была счастливая пора совместных размышлений и творчества, исканий и находок, согревающих излучений братской дружбы, которые делают жизнь полноценной и легкой. Маркс и Энгельс работали, говорили, молчали, будучи рядом.

Маркс интенсивнейшим образом продолжает свои исследования для II и III томов «Капитала», изучая все новейшие явления в мировой капиталистической экономике, анализируя огромную массу русских источников по аграрному вопросу, богатые материалы о бурно развивающемся капитализме в США, читая множество специальных работ о денежном рынке и банках. Предметом его систематических занятий были также агрохимия, геология, физиология, физика и в особенности математика. Много времени он отдает изучению истории всех стран и народов.

После прекращения деятельности I Интернационала, выполнившего свою великую роль, основоположники марксизма первоочередной исторической задачей считали создание кассовых социалистических рабочих партий в отдельных странах. В борьбе за формирование и укрепление первых пролетарских партий в Европе и Америке главной опорой Маркса и Энгельса стали деятели Союза коммунистов и I Интернационала. Находясь в центре борьбы международного пролетариата, Маркс и Энгельс постоянно обобщали и пропагандировали опыт этой борьбы, извлекали конкретные уроки из всех выдающихся движений, выделяя всё наиболее существенное и актуальное. Они помогали рабочим-социалистам каждой страны правильно определить линию своего поведения; вести самостоятельную, отвечающую классовым интересам пролетариата политику, учитывая конкретные особенности национального развития.

Ведя упорную борьбу за создание социалистических партий в различных странах, Маркс и Энгельс уделяли особое внимание германскому рабочему движению, которое после франко-прусской войны и поражения Парижской коммуны стало ведущим в Европе.

Объединение страны, пятимиллиардная контрибуция, полученная с Франции, присоединение богатых Железом и углем районов создали благоприятные условия для быстрого экономического развития Германии. К концу 70-х годов она стала высокоразвитым индустриальным государством, однако заработок немецких рабочих был значительно ниже, чем в других передовых государствах. Внутренние противоречия вызвали обострение классовой борьбы. В 1873 году объявили забастовку ткачи Кёльна, машиностроители Хемница, печатники Лейпцига. Кровавое столкновение рабочих с полицией и жандармерией произошло во Франкфурте. Возросшее влияние социал-демократов сказалось во время выборов в рейхстаг в 1874 году, когда эйзенахцы и лассальянцы получили, выступая как независимые партии пролетариата (более 300 тысяч голосов.

Однако эйзенахцы примыкали к Интернационалу, а лассальянцам для объединения с ними надлежало, по мнению Маркса и Энгельса, отказаться от своих сектантских лозунгов и от государственной помощи. Но Бебель и особенно Либкнехт при выработке общей программы новой объединенной партии не только не потребовали этого, а сами согласились на недопустимые уступки лаасальянцам. Эйзвнахцы отступили. B программе объединенной партии не были отражены важнейшие положения марксизма; неизбежность пролетарской революции, диктатура пролетариата, интернациональные обязанности немецких рабочих. Зато было много лассальянских положений. Ознакомившись с этим документом, Карл Маркс написал в 1875 году «Замечания к программе Германской рабочей партии», получившие впоследствии название «Критика Готской программы».

В этом небольшом по объему, но весьма важном произведении Маркс формулирует новые положения теории научного коммунизма: о социалистической революции, власти рабочего класса, о переходном периоде от капитализма к коммунизму, двух фазах коммунистического общества, о производстве и распределении общественного продукта при социализме и основных чертах полного коммунизма, о пролетарском интернационализме и партии рабочего класса.

В этом классическом произведении получило дальнейшее развитие по сравнению с «Манифестом Коммунистической партии», «Восемнадцатым брюмера Луи Бонапарта», «Гражданской войной во Франции» учение марксизма о государстве, о диктатуре пролетариата. Подводя итог своему учению о государстве, основанному на опыте всех революций, на опыте всей борьбы пролетариата, Маркс высказывает гениальную мысль о том, что исторически неизбежна особая стадия перехода от капитализма к коммунизму с соответствующей формой государства. «Между капиталистическим и коммунистическим обществом, — пишет Маркс, — лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата».

Маркс считал, что государство при коммунизме должно отмирать. Говоря о «государственности коммунистического общества», Маркс имел в виду отмирающую государственность, то есть вопрос о том, какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям.

Вопрос о сроках и конкретных формах отмирания государственности коммунистического общества Маркс и Энгельс оставляли открытым, ибо возможности решить эти вопросы тогда еще не было.

В «Критике Готской программы» Маркс определяет основные черты коммунистического общества на начальной ступени (первая, или низшая, фаза, социализм) и на ступени его полного развития (высшая фаза, коммунизм). Положение о двух фазах коммунистической общественной формации было гениальным предвидением Маркса.

Опираясь на разработанную им теорию воспроизводства, Маркс в «Критике Готской программы» говорит о существенных особенностях производства и распределения при социализме. Он опровергает лассальянскую «идею» о получении рабочими при социализме «неурезанного» или полного продукта труда. Маркс указывает, что экономическая необходимость заставляет из совокупного общественного продукта вычесть то, что идет в общественный фонд — на возмещение потребленных средств производства, на расширение производства, в резервный, или страховой, фонд и т. д.

Маркс показывает преимущества социалистического строя, основанного на общем владении средствами производства, организованного на началах коллективизма, по сравнению с капиталистическим строем. В условиях социализма, подчеркивает он, осуществляется равенство людей в смысле их одинакового отношения к средствам производства: ликвидированы частная собственность на средства производства и эксплуатация человека человеком. Маркс разоблачает характерные для вульгарной политической экономии и мелкобуржуазного социализма представления о том, будто при социализме будет осуществлен уравнительный принцип распределения общественного продукта. Критикуя такие представления, Маркс анализирует сущность общественного производства, рассматривает распределение как следствие основных условий и закономерностей производства при социализме.

Маркс указывает на то, что социализм выходит из капиталистического общества и поэтому он еще несет на себе во всех отношениях — в экономическом, нравственном, умственном — «родимые пятна» старого общества, из недр которого он вышел, претерпев все муки появления на свет. Маркс поэтому учитывает неизбежное неравенство людей при социализме, когда еще не может быть устранено распределение общественного продукта по количеству затраченного каждым членом общества труда, а не по потребностям людей. «За равное количество труда — равное количество продукта» — таков социалистический принцип, основывающийся на достигнутом уровне экономического развития, а также на том, что люди еще не научились работать на общество без всяких норм права.

Далее Маркс дает гениальную характеристику коммунистического общества. «На высшей фазе коммунистического общества, — пишет он, — после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: «Каждый по способностям, каждому по потребностям!»

С «Критикой Готской программы» перекликается письмо Энгельса А. Бебелю, предназначавшееся для всего руководства Социал-демократической рабочей партии. Оно выражало общую точку зрения обоих вождей пролетариата на вопрос об объединении существовавших тогда в Германия рабочих организаций (эйзенахцев и лассальянцев) и их протест против сделанных эйзенахцами уступок в теоретических и политических вопросах своим идейным противникам — лассальянцам. Маркс и Энгельс положительно оценили идею создания единой рабочей партии. Но при этом они предупреждали, что объединение должно произойти на определенной принципиальной основе — при условии отказа лассальянцев от их мелкобуржуазной идеологии и сектантских догм. Они рекомендовали положить в основу общей программы. объединенной партии принципы научного социализма. Узнав, что это главное условие не было соблюдено, что в погоне за «единством во что бы то ни стало» был составлен насквозь оппортунистический проект программы, Маркс и Энгельс подвергли этот проект суровой критике, обстоятельному научному разбору.

Значительная часть письма Энгельса посвящена критике таких положений проекта программы, как заимствованная у Лассаля фраза о том, что по отношению к рабочему классу все остальные классы, в том числе, следовательно, и крестьянство, будто бы представляют собой единую реакционную массу, как лассальянский «железный закон заработной платы», исходивший из мальтузианской теории народонаселения. В качестве единственного социального требования программа выдвигала лассальянскую же государственную помощь производительным товариществам, порождая иллюзии, будто пролетариат может добиться своего освобождения не путем классовой борьбы, а с помощью реакционного юнкерско-буржуазного германского государства. Программа, подготовленная к Готскому съезду, совершенно игнорировала такие жизненно важные для успеха пролетарской борьбы вопросы, как международная пролетарская солидарность, как организация профессиональных союзов, их связь с партией рабочего класса, отношение к стачечной борьбе и др.

Энгельс подверг резкой критике противоречивший научному социализму вульгарно-идеалистический тезис о «свободном государстве», идею о якобы надклассовом характере государства. Он подчеркивал в связи с этим мысль о том, что пролетариату, завоевавшему власть, нужно будет использовать созданное им государство, чтобы насильственно подавить своих противников, что когда становится возможным говорить о свободе, то есть когда победит коммунистическое общество, тогда государство как таковое перестает существовать.

Уже Парижская коммуна, разбившая буржуазную государственную машину, не была, как утверждал Энгельс, государством в собственном смысле слова, имея в виду то, что подавлять ей приходилось не большинство населения, а меньшинство, эксплуататоров, и поскольку вместо особой силы для подавления выступало все население.

Маркс и Энгельс постоянно помогали Социал-демократической партии Германии. В письмах к ее руководителям они давали важные практические советы и указания, обращали внимание на опасности, грозившие здоровому развитию партии.

Важным выступлением Маркса и Энгельса, связанным с борьбой за политически правильную линию Германской социал-демократической партии, было их «Циркулярное письмо» А. Бебелю, В. Либкнехту, В. Бракке и др. В нем нашло яркое выражение их непримиримое отношение к оппортунизму.

Быстрый рост рядов Германской социал-демократической партии и ее влияние среди рабочих стали серьезной помехой на пути юнкерско-буржуазного правительства Германии. Чтобы устранить это препятствие, поддержанный помещиками и буржуазией Бисмарк проводит в конце 1878 года через рейхстаг исключительный закон против социалистов. Одним ударом всякая легальная деятельность Социал-демократической партии насильственно прекращалась и сама партия фактически объявлялась вне закона. Руководство партии оказалось неподготовленным к этому удару. Оно растерялось настолько, что само приняло решение о спешном роспуске всей организации, вместо того чтобы сразу перестроиться и в ответ на исключительный закон перейти к нелегальной борьбе. В обстановке правительственных преследований, дезорганизации руководства, не проявившего сразу необходимой твердости и революционности, у наименее стойких появились оппортунистические тенденции. Часть неустойчивых элементов перешла на анархистские позиции. Другая часть, занимавшая видное положение в партии, в особенности в парламентской фракции, выступила с откровенно ликвидаторской платформой, выдвинув своих идеологов в лице Хёхберга, Бернштейна и Шрамма.

В «Циркулярном письме» вожди пролетариата прежде всего раскрывают капитулянтскую суть выступления главарей правого крыла, выпустивших в Цюрихе «Ежегодник социальной науки и социальной политики», на страницах которого они выступили с проповедью откровенною — оппортунизм». «Вместо решительной политической оппозиции, — писали Маркс и Энгельс, — всеобщее посредничество; вместо борьбы против правительства и буржуазии — попытка уговорить их и привлечь на свою сторону; вместо яростного сопротивления гонениям сверху — смиренная покорность и признание, что кара заслужена». Со всей резкостью пролетарские вожди указывают на недопустимость подобных взглядов и поведения в пролетарской партии. «Если они думают так, как пишут, то должны выйти из партии или по крайней мере отказаться от занимаемых ими постов», — заявляли они, стремясь изолировать оппортунистов от руководства партией.

Выступая против примиренческой позиции социал-демократического руководства, Маркс и Энгельс самым убедительным образом разоблачили классово-политические и идейные основы выявившегося оппортунизма. С необычайной силой и яркостью обоснована в «Циркулярном письме» пролетарская линия партии, партийная позиция Маркса и Энгельса, их революционное кредо. «Что касается нас, — писали они, — то, в соответствии со всем нашим прошлым, перед нами только один путь. В течение почти 40 лет мы выдвигали на первый план классовую борьбу как непосредственную движущую силу истории, и особенно классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом как могучий рычаг современного социального переворота; поэтому мы никак не можем идти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу стремятся вычеркнуть из движения».

Под влиянием решительных выступлений Маркса и Энгельса оппортунисты отступили. Правильный классовый инстинкт рабочих масс, критика, советы и помощь со стороны вождей международного пролетариата выправили положение в партии, сумевшей в период действия исключительного закона, в условиях всяческих преследований укрепить свои ряды, перестроить партийную организацию, найти верный путь в массы, используя и сочетая легальные и нелегальные формы работы.

В эти же годы развил бурную деятельность приват-доцент Берлинского университета Дюринг. Весьма нашпигованный науками, но бездарный, этот человек вообразил себя новоявленным реформатором и объявил, что изобретенная им «система» взглядов произведет переворот в философии и политической экономии. Идеи этого скучнейшего, узколобого педанта, типичного мелкобуржуазного социалиста пришлись, однако, по вкусу некоторым вождям германской социал-демократии, и они принялись усердно начинять ими головы рабочих. Хвалебные статьи о Дюринге появились в социалистической печати. Несколько невежд, ошеломленных обилием малопонятных туманных мыслей и неудержимым словоизвержением, восхищались новой «системой». Они убедили в этом тех, кто ничего не читал, судил обо всем с чисто стадным неистовством.

Встревоженный Вильгельм Либкнехт обратился к Марксу и Энгельсу за теоретической поддержкой и получил ее. Чтобы не отрывать Мавра от работы над следующими томами «Капитала», неутомимый Генерал взялся сам сразить всеядного берлинского ученого. Однако, следуя неизменному правилу помогать другу, Маркс написал для книги против Дюринга главу в разделе «Политическая экономия».

В начале 1877 года в германской социал-демократической газете «Вперед» печаталась серия статей Энгельса под заголовком «Переворот в науке, произведенный г. Евгением Дюрингом». Годом позже эти статьи вышли книгой, названной «Анти-Дюринг».

Так как Дюринг в своей «системе» попытался охватить весьма обширную область знаний, то и Энгельсу, опровергающему его и разбивающему одно за другим теоретические положения, пришлось писать о самых разнородных предметах: от концепции материи и движения до преходящей сущности моральных идей, от дарвиновского естественного отбора до воспитания молодого поколения в будущем обществе. В борьбе с Дюрингом была создана своеобразная новая энциклопедия, в которой отражены важнейшие вопросы естествознания, политической экономии, философии и других наук.

Энгельс добился своей цели и блестяще защитил последовательное материалистическое мировоззрение от лжи, путаницы философского идеализма. На многочисленных примерах, взятых из математики, химии, физики, биологии, он показал, что «в природе сквозь хаос бесчисленных изменений пробивают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий».

«Анти-Дюринг» написан ярко и образно. Великолепный язык, отточенная ирония сочетаются с глубокими, чисто научными аналитическими рассуждениями и выводами. Страницы книги изобилуют сатирическими отступлениями, а подчас великолепными боевыми выпадами. Тяжелодумью и схоластическому фиглярству совершенно запутавшегося в собственных мыслях Дюринга противопоставлен до прозрачности ясный, логический стиль могучего публициста и литератора Энгельса. Выступая против абстрактных, туманных рассуждений противника, Энгельс без труда добирается до самой сущности его мнимой науки.

Середина XIX столетия была временем революционных открытий в области естественных наук. Ученые доказали, что растительная и животная клетка тождественны, что клетка — основа структуры всякого организма. Тем самым подтвердилось единство всего органического мира.

В 40-х годах естествоиспытатели обосновали закон сохранения и превращения энергии, вся природа предстала как непрерывный процесс превращения одной формы универсального движения материи в другую,

В 1859 году Чарлз Дарвин потряс мир своей книгой о происхождении видов путем естественного отбора. Дарвин завершил развитие эволюционных идей за целое столетие, его трудам суждено было стать фундаментом всей современной биологии.

Философское значение великих открытий в области математики, астрономии, физики, химии, биологии, которым обогатилось человечество в середине прошлого века, заключалось в том, что они раскрыли тайную тайн природы — диалектический характер всех ее процессов. Природа из кладовой, в которой хаотически разбросаны отдельные, не связанные между собой предметы, как представляли себе мир и вселенную метафизики, превращалась в вечный двигатель, в котором все диалектически связано между собой. «Движение есть способ существования материи», — так сформулировал Энгельс диалектическое учение о неразрывности материи и движения.

Маркс и Энгельс, создавая целостное мировоззрение, критически переработали философское наследие прошлого, политическую экономию, социалистические и коммунистические учения. Они поставили себе целью обобщить также основные достижения естествознания, так как без этого невозможно было придать материализму новую, диалектическую форму. Выполнение этой задачи взял на себя Энгельс; «…дело шло о том, — писал он, — чтобы и на частностях убедиться в той истине, которая в общем не вызывала у меня никаких сомнений, а именно, что в природе сквозь хаос бесчисленных изменений пробивают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий», «для меня дело могло идти не о том, чтобы внести диалектические законы в природу извне, а о том, чтобы отыскать их в ней, вывести их из нее».

Между Марксом и Энгельсом существовало своеобразное разделение труда в разработке вопросов, связанных с естественными науками: Маркс глубже вникал в математические проблемы и создал вскоре после выхода в свет первого тома «Капитала» новую теорию диалектического обоснования дифференциального исчисления. История техники, агрохимия, физика, химия, биология, геология, анатомия и физиология — все эти науки были всегда в поле зрения великого мыслителя. Энгельс наряду с математикой, астрономией, химией, анатомией и физиологией глубже знал физику и биологию, его областью исследования стало теоретическое естествознание, в то время как Маркс больше занимался прикладным естествознанием.

В 70-х годах круг естественнонаучных интересов Маркса и Энгельса значительно расширился. Именно в это время они начали самостоятельные исследования в области естественных наук. Решающая роль в этой области принадлежит работам Энгельса, При написании «Анти-Дюринга» и особенно «Диалектики природы» Энгельс опирался уже на многолетний опыт изучения всего комплекса естественных наук.

Около ста трудов крупнейших естествоиспытателей — математиков, астрономов, физиков, химиков, биологов — использовал Энгельс, создавая «Диалектику природы». Впервые в истории марксизма он всесторонне исследовал вопрос о взаимоотношении философии и естествознания, развил основные положения диалектического материализма о материи и движении, пространстве и времени; дал классическое по своей точности, сжатости и ясности определение диалектики: «Диалектика… есть… наука о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления». Энгельс сформулировал три основных закона диалектики, выявил классификацию всех форм движения, доказав, что мышление есть высшая форма движения.

Естествознание и история общества тесно связаны между собой. В очерке «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», имеющем непреходящее значение, Энгельс прослеживает все стадии формирования индивида. Трудовая теория происхождения человека выступает как связующее звено между наукой о природе и обществе.

В «Диалектике природы» Энгельс дал свое определение, что такое жизнь: «Жизнь есть способ существования белковых тел». Энгельс, пользуясь методом диалектического материализма, сумел заглянуть в будущее, он первым среди ученых выдвинул подтвердившуюся в XX веке гипотезу о сложности атома: «Атомы отнюдь не являются чем-то простым, не являются вообще мельчайшими известными нам частицами вещества», — писал он в «Диалектике природы». Он гениально предвидел существование бесконечно малых частиц по аналогии с бесконечно малыми величинами в математике. Современная наука подтверждает взгляды Энгельса о неисчерпаемости атома.

Энгельс не успел закончить «Диалектику природы», но и в незавершенном виде это гениальное произведение поражает богатством и глубиной теоретического содержания, оно — венец творческой мысли Энгельса, жемчужина его литературного наследства. Враги марксизма — германские оппортунисты тридцать лет держали под спудом «Диалектику природы»; книга была напечатана только в 1925 году, в Москве, на русском и немецком языках.

Три года подряд Карл Маркс ездил в сопровождении Элеоноры лечиться карлсбадскими водами, и всегда они приносили ему большую пользу. Он возвращался домой бодрым и поздоровевшим, и Ленхен радостно отмечала, что аппетит Мавра не причиняет ей больше огорчений. Не исчезал только кашель.

Возвращаясь из Карлсбада, Карл с дочерью посетил Крейцнах. Этот прелестный курортный городок-сад был ему очень дорог. Там он женился и пробел первые дни после бракосочетания. Каждый уголок в тенистом парке возле соленых источников напоминал Карлу о Женни и времени, когда после семи лет ожидания они, наконец, навсегда обрели друг друга.

Маленький домик, где жила овдовевшая Каролина фон Вестфален, не изменился, и в гостиной стоял рояль, на котором играла более 30 лет назад покойная баронесса. Скорбная грусть охватила Маркса на улицах. Как много друзей его уже ушло навсегда!

Во время недолгого пребывания в Крейцнахе Маркс обошел вместе с Элеонорой все памятные и дорогие ему места, достопримечательные пещеры, где кристаллы соли нависли сталактитами, образовали колонны и, сияя алмазным блеском, превратили камни в причудливые гирлянды. Воздух в крейцнахских парках был ни с чем не сравнимый, слегка солоноватый, напоенный цветами и травами. Несколько раз был Маркс и в Праге, любовался ее средневековыми дворцами, серым, гулким залом для рыцарских турниров, уличкой алхимиков, кленовыми аллеями бульваров и строгими линиями Собора святого Витта.

В Карлсбаде Маркс познакомился и сблизился с видным социологом и ученым, юристом Ковалевским.

Они совершили много долгих прогулок по окрестностям Карлсбада. Ковалевский недавно побывал в Америке, а Маркс, работая над II томом своего главного труда, намеревался отвести в нем значительное место вопросу о накоплении капиталов в Соединенных Штатах и России. Его особенно интересовала также русская экономическая и историческая литература, которую довольно основательно знал Ковалевский. Не только Карл, но и Женни встретила гостя из России с явным удовольствием. Жена Маркса изучала русскую литературу и даже писала о ней во «Франкфуртской газете», в которой сотрудничала.

Ковалевский был барственного вида полный человек со светскими манерами, густым, мелодичным голосом, красноречивый, умный и неиссякаемый в беседе. Особенно глубоко он знал всеобщую историю и юриспруденцию. Не будучи последователем Маркса, он, однако, оценил его необъятные знания и трудолюбие, страстность в политической борьбе и почувствовал в авторе «Капитала» и вожде Интернационала душу гиганта, с которым не шли ни в какое сравнение все так называемые большие люди. Ковалевский был значительно моложе Маркса, но никогда не замечал с его стороны малейшей тени пренебрежения старшего к младшему. Маркс считал умного и многознающего русского «другом только по науке», подчеркивая этим, что он не был его другом по борьбе. Но Ковалевский гордился и этим определением и всегда говорил, что в лице Маркса имел счастье встретиться с «одним из тех умственных и нравственных вождей человечества, которые по праву могут считаться великими».

В 1876 году этот молодой, весьма одаренный русский стал желанным гостем Маркса, хотя в дом № 41 на Мэйтленд-парк-род люди допускались с большим разбором. Маркс, ссылаясь на нескромность газетных и журнальных корреспондентов, сторонился даже известных европейских писателей, добивавшихся знакомства с ним. К тому же рабочее время для автора «Капитала» было очень дорого. Но Максима Максимовича Ковалевского он привечал.

Переступив впервые порог дома, на Мэйтленд-парк-род, Ковалевский увидел Елену Демут, о которой уже слыхал много от Маркса и Тусси. Она выглядела очень моложавой и бодрой для своих пятидесяти лет и легко справлялась со всеми обязанностями по ведению дома. Елена была одним из самых близких друзей Женни, Карла и Энгельса, которые советовались с ней и очень доверяли ее уму и знанию жизни и людей. В свободные часы она была неизменным партнером Маркса за шахматной доской и, случалось, обыгрывала его. Искусный игрок в шашки, Маркс был не очень силен как шахматист. С годами он спокойнее относился к своим неудачам и, проигрывая, повторял от кого-то слышанную фразу, что шахматы как игра слишком серьезны, а как серьезное — всего лишь игра.

Елена приветливо встретила Ковалевского, проводила его к Марксу в библиотеку, расположенную рядом с гостиной, на первом этаже просторного и светлого дома. Это была большая, в три окна, комната. Вдоль стен стояли шкафы и полки, заставленные справочниками и книгами, исключительно такими, которые были необходимы Марксу для его рабрты. Некоторые из них лежали раскрытыми на стульях и диване. Здесь было также много книг по геологии, которую в это время изучал Маркс.

Когда Ковалевский вошел, Маркс настолько был погружен в чтение, что не сразу заметил гостя Он отложил в сторону газеты на различных языках, которые читал. Среди итальянской, испанской прессы Максим Максимович увидел русский официоз и бухарестскую газету «Румын». Маркс свободно владел румынским языком.

Максим Максимович Ковалевский получил приглашение от Маркса встретить в его доме Новый год. К ужину ожидались и другие гости. До их прихода Маркс расспрашивал Ковалевского о железнодорожном хозяйстве России, ссылаясь на полученную им из Петербурга книгу Чупрова. Затем беседа перешла на вопросы экономической истории мира. Ковалевски не без удивления узнал, что Маркс возобновил занятия математикой, дифференциальными и интегральными исчислениями для того, чтобы проверить значимость новейшего математического направления в политической экономии, которое возглавил англичанин Джевонс.

Как и все посещавшие Маркса, молодой русский ученый был пленен слегка насмешливым и ясным умом жены Маркса. Благородство ее внешнего облика, стоицизм в борьбе с житейскими лишениями, манеры дамы из высшего общества и вместе с тем простота обхождения поражали каждого, кто узнавал Женни.

В вечер проводов старого года, нарядно одетая, она казалась значительно помолодевшей Скорбь исчезла в улыбке, открывавшей красивые зубы, и в блеске больших, все еще лучистых глаз.

— К счастью, Чарли здоров сегодня. Он несколько дней балансировал, подобно канатоходцу, между гриппом и плевритом, — сказала Женни, здороваясь с Ковалевским.

— Надеюсь, мы все будем достаточно сильны в наступающем году, чтобы достойно бороться с большими и малыми разновидностями гадюк и ехидн современной реакции, — ответил Ковалевский и галантно пододвинул Женни Маркс кресло.

— Прошу вас в новом году не дарить Мавру столько русских книг, как в предыдущем. Иначе он не сможет закончить свое капитальное сочинение. А то мне придется наказать вас, господин Ковалевский.

— В таком случае ни одного казенного издания о ходе кредитных операций в России доктор Маркс более от меня не получит.

Разговор продолжался в том же шутливом тоне.

Вскоре в гостиную вошли Энгельс с женой. Лицци и Женни нежно расцеловались.

Редко кто принимал гостей так радушно, как Маркс и его жена, разве только Энгельсы. Ни малейшего стеснения, неловкости, скуки никогда не чувствовалось в их доме. Наступление Нового года было встречено веселыми тостами и взаимными поздравлениями. Элеонора открыла рояль, из гостиной раздались звуки вальса.

На первый тур танца Маркс пригласил жену. Оба они танцевали легко и плавно. Усадив Женни, Маркс подошел к Лицци Энгельс и закружил ее в вальсе.

В течение двух лет Ковалевский часто посещал воскресные вечера в домах Маркса и Энгельса. Был он и на семейном обеде, устроенном по поводу приезда из Капштадта сестры Маркса, Луизы. Она прибыла в Лондон из далекой Африки, вместе с двумя взрослыми сыновьями. Почтенная дама была замужем за купцом и очень огорчалась тем, что брат ее вождь социалистов.

— Поверьте, — говорила она Ковалевскому во время обеда, — Карл и мы все вовсе не какие-нибудь дети сапожника или мужика. Наш отец адвокат, и если бы вы побывали в Трире, то услыхали бы, из какой мы хорошей, всеми уважаемой и к тому же не бедной семьи. Кто бы мог подумать, когда Карл был маленьким, что он попадет в такую страшную компанию, как все эти красные?

Слушая монолог сестры, Маркс весело смеялся.

Когда обед был кончен, Маркс, Энгельс и Ковалевский отправились в кабинет покурить и выпить по чашке кофе с ликером. Заговорили о том, что было дороже всего сердцам двух руководителей мирового рабочего движения: о делах социал-демократии, в частности в Германии. Маркс похвалил молодого революционера Бебеля, полушутя, полусердясь отозвался о Либкнехте как об упрямце, не вполне освободившемся от дурного влияния Лассаля.

— Трудно, — заметил он, посмеиваясь, — внести свежую мысль в голову немецкого приват-доцента, а Либкнехт из той же породы.

Но Маркс заметно помрачнел, когда речь зашла о полученном известии из Берлина, что какой-то безумец-анархист совершил покушение на престарелого германского императора Вильгельма.

— О черт, будь проклят террорист и те, кто его подбил на эту провокацию! Ведь зло капитализма не в беззубом, дряхлом коронованном псе. Легко можно себе представить, как сегодня торжествует Бисмарк. Теперь он имеет возможность под истерические вопли и барабанный бой объявить новый поход на социалистов. Наверняка уже начались преследования революционеров по всей стране.

Перед возвращением в Москву, где Ковалевский должен был занять кафедру в университете, он провел на прощание несколько часов у Маркса и Энгельса. Без знакомства с Марксом Ковалевский не занялся бы теми предметами, которые в дальнейшем определили его научные достижения. Маркс, сам юрист, помог русскому ученому написать большое сочинение об административной юстиции. Он посоветовал Ковалевскому заняться также прошлым земельной общины. Особо интересовала Маркса и научная критика. Он был одним из внимательных и взыскательных читателей «Критического обозрения», издаваемого Ковалевским.

Прощаясь с русским ученым, Маркс сказал ему:

— Помните, что логически можно мыслить только по диалектическому методу.

«За два года моего довольно близкого общения с автором «Капитала», — вспоминал впоследствии Максим Максимович, — я не припомню ничего хотя бы издали напоминающего третирование старшим младшего, какое я испытал в моих случайных встречах с Чичериным и Львом Толстым. Карл Маркс в большей степени был европейцем и хотя, может быть, невысоко ценил своих «друзей только по науке», предпочитая им товарищей по классовой борьбе пролетариата, но не проявлял этих личных пристрастий в своем поведении…»

За долгую жизнь человек привыкает к повторяющимся недомоганиям и не задумывается над тем, что в какой-то из облепляющих его болезней уже заложена смерть. После 60 лет жена Маркса начала хворать. Ничто не помогало: ни поездки к приморью и на курорты, ни советы врачей в Лондоне, Манчестере, Нейнаре, Париже. Маркс с тревогой всматривался в дорогое лицо жены и замечал, как обострялись его черты, посерела и стала сухой кожа, а иногда вдруг гасли лучи прекрасных карих глаз. Женни значительно похудела и все чаще старалась скрывать боли и нарастающую слабость. Чахла и Лицци Энгельс. Тщетно муж увозил ее из Лондона в Истборн или в Рамсгейт.

Энгельс не придавал никакого значения церковным и гражданским формальностям при вступлении в брак, но Лицци была верующей а всегда мечтала, что Фридрих узаконит когда-нибудь их отношения. Однажды Энгельс пообещал ей это. Желая ободрить больную в надежде, что ей станет легче и она выздоровеет, Энгельс пригласил домой представителей мэрии и зарегистрировал брак с Лицци Бернс. Но ничто не могло уже продлить ее жизнь. Осенним днем 1878 года Лицци скончалась. Смерть подруги глубоко поразила Женни. С этой поры она осознала то, что не было еще понято многочисленными медиками: жизнь ее подходила к концу, настало медленное умирание. Мысль эта не сокрушила Женни. Гордо и отважно заглянула она в будущее. Не случайно такие женщины, как мать героев Гракхов, бесстрашная орлица Корнелия, казалась ей одной из наиболее замечательных в галерее истории. Но близкие долго пытались себя обманывать и верили в ее выздоровление. Безмерная любовь к ним и неистребимая потребность нести людям счастье заставляли Женни крепиться и поддерживать иллюзорные надежды в Карле, детях и Ленхен. Даже когда больше не оставалось сомнений и слово, страшное, как смертный приговор, — рак — было произнесено, Женни встретила его улыбкой и постаралась развеять нависший над домом ужас уверением, что чувствует себя значительно лучше, Но Маркс оцепенел. Любовь к Женни, скопленная за всю его жизнь, выявилась теперь с новой силой. Только Ленхен умела так же ходить за больной, развлекать ее, баловать, холить, как это делал Карл. Он гнал думы о разлуке в постоянном общении с той, кто давно уже стал частью его души. А когда мысль о том, что спасения для Женни нет, доводила его до отчаяния, он находил успокоенье в решении самых сложных математических задач и труднейших примерах этой неисчерпаемой и поглощающей все сознанье науки.

Карл совершенно поседел, даже пушистые усы его стали белыми. Женни страдала за Карла так же сильно, как он за нее. И оба они терзались и ужасом разлуки и жалостью друг к другу. Взявшись за руки, они опять прошли по своей жизни: все пережили, передумали, переговорили.

Иногда они вдвоем под руку поднимались на Хемстедские холмы. Чтобы Женни могла отдыхать в дороге, Маркс брал с собой плед и расстилал его на земле в наиболее красивых местах.

На вершине холма стояла все та же харчевня Джека Строу, и из окна, излюбленного Карлом и Женни, открывался вид на Хангейтское кладбище. Сквозь невысокие деревья белели памятники и надгробья. Карл поспешно уводил Женни на противоположный конец уютного дома, усаживал подле камина и угощал ее черным пивом и бутербродами с сыром. Женни ласково улыбалась, и Карл забывал о ее болезни. Обоим им казалось, что они не два больных, старых человека, а влюбленные молодожены, вступающие в жизнь. Женин в эти годы медленной агонии продолжала живо интересоваться политическими событиями. Часто прикованная к постели, она не могла сама в них участвовать, но когда болезнь бывала к ней милостива и она не чрезмерно страдала физически, то просила мужа, чтобы к ней заходили посещавшие его единомышленники, и охотно слушала их разговоры и сама принимала участие в спорах.

Рисунок американского художника Гуго Геллерта к «Капиталу» К. Маркса.

После того как Бисмарку удалось провести в немецком рейхстаге жестокий закон против социалистов, деятели Социал-демократической партии подверглись преследованиям и арестам, их семьи остались без крова и пищи. Женни близко к сердцу приняла все эти события и, пользуясь своим большим опытом подпольной работы и нелегальной рассылки литературы, давала много советов посещавшим Маркса соратникам из Германии. Она радовалась, что, несмотря на произвол и террор на ее родине, ожесточенная борьба продолжалась. По указаниям Маркса и Энгельса была создана подпольная организация, и Бебель с Либкнехтом повели партию в новое наступление. Создавались нелегальные типографии, печатавшие листовки и воззвания. Возникали женские и молодежные организации, и снова в глубоком подполье собирались рабочие. Это было нелегко и опасно, но зато выковало мужественное племя революционных бойцов. Женни постоянно читала «Социал-демократ» — газету, издававшуюся в Швейцарии для немцев. Она была еще жива, когда в маленьком швейцарском городке Виден собрался первый нелегальный съезд Германской социал-демократической партии.

Революционная борьба немыслима без жертв. Германские тюрьмы были переполнены, в стычках с полицией гибли участники демонстраций протеста, некоторые революционеры оказались вынужденными бежать за границу. В Лондоне умирающая Женни всем чем могла, как уже много раз в жизни, помогала им из своего дома.

За год до смерти она попросила мужа ввести к ней приехавшего в Англию руководителя германских социал-демократов Августа Бебеля. Женни лежала в постели, и Маркс, боясь утомить больную, просил гостя не говорить с ней более четверти часа. Однако беседа оказалась настолько занимательной, что Бебель позабыл о времени.

Тяжело было Энгельсу смотреть на угасавшую жизнь Женни. Он был ее близким другом и понимал, чем была она для Карла и как убийственна будет ее потеря. Все, что было в силах, он делал для больной и требовал, чтобы Мавр не жалел для нее денег.

Незадолго до трагической развязки согласно желанию Женни муж и Елена Демут повезли ее во Францию, в Аржантейль, к старшей дочери и внукам. В это время в семье Лонге было уже четыре сына, старший из которых, Джонни, часто гостил в Лондоне и был всеобщим баловнем.

Великая сила воли дала Женни возможность не только перенести сравнительно легко путешествие, но и порадовать своим пребыванием всех дорогих ей людей. Она снова ездила в экипаже по Парижу, где все напоминало ей давно минувшие годы. Елена Демут, заменившая больной мать, сестру, друга, не оставляла ее ни на минуту и своим умелым уходом вместе с Карлом облегчала ей трагическое предсмертное время.

Здоровье Маркса было также очень плохо, как он ни старался крепиться. Однажды, когда Женни не могла уже более подниматься с постели, он занемог. И так как долго скрывал свой недуг, болезнь приняла дурной оборот. Обнаружилось жестокое воспаление легких. Преданный всей семье домашний врач Донкин счел положение Маркса почти безнадежным. Ленхен и Элеонора, едва державшиеся на ногах от переутомления, самоотверженно ухаживали за двумя тяжелобольными. Они не раздевались и почти не спали три недели.

В первой комнате лежала Женни, рядом с ней в маленькой спаленке — Карл. Оба они беспокоились и тосковали друг о друге. Отличный уход спас Марксу жизнь, он одолел болезнь и почувствовал себя несколько лучше. Свидание с женой было нежным и полным юношеской влюбленности, хотя встретились старик, надломленный болезнью, и умирающая старая женщина. Они как бы прощались перед скорой вечной разлукой. Но едва Женни заметила скорбь на лицах Элеоноры и Ленхен, она тотчас же принялась подшучивать над ними и заверять, что никогда не чувствовала себя такой бодрой и намерена жить дольше Мафусаила вопреки всем предсказаньям врачей. И, только оставаясь одна, Женни погружалась в печальные мысли о том, каким горем для Карла и семьи будет ее исчезновенье. Она вспоминала слова Нинон де Ланкло, этой мудрой и легкомысленной Аспазии XVII века, которая, умирая, с улыбкой говорила оплакивающим ее друзьям: «Разве вы не смертны?»

Закрывая усталые глаза и едва справляясь с мучительной физической болью, Женни видела перед собой коммунарок, павших на баррикадах, молодых и сильных.

«Они умерли такими юными. Увы, все живое обречено на ту же участь, — думала она. — Я прожила не худшую из жизней и не хотела бы иной»

Она беспокоилась не о себе, а о том, сумеют ли спокойно и легко, как она, перейти конечный рубеж Карл и все, кого она так крепко любила.

Чем ближе подступала смерть, тем больше любви и сострадания пробуждалось в ней.

«Силы, силы, как много их нужно, только бы они мне не изменили», — тревожилась она и продолжала радоваться бытию и успокаивать окружающих.

С покорной тихой грустью прощалась Женни с небом, которое любила больше всего в природе за его краски, величье и безбрежность, с деревьями, цветами, с жизнью во всех ее больших и малых проявлениях. Снова, в последний раз, вызвала она в памяти дорогие лица и голоса умерших родных, детей, друзей Она уносила их с собой, как и они, исчезая, забрали частицу ее. Людвиг фон Вестфален умирал как истый философ и дал ей высокий образец того, как уходят из жизни люди. Но пока не наступило небытие, казавшееся ей только глубоким, непробудным сном без видений, Женни не сокращала оставшиеся дни бесцельным страхом. Наоборот, она старалась, вобрать в себя все от жизни и радовалась общению с любимыми и дорогими существами. Как узник, потерявший свободу, она оценила заново всю прелесть земли и природы. Даже дождь и туман казались ей отныне прекрасными. Они были частью жизни. Тем более интересовали ее действия людей и их идейная борьба. С детским нетерпением ждала Женни итогов выборов в германский рейхстаг и обрадовалась чрезвычайно, узнав о победе социал-демократов. Она старалась смеяться и шутить, силясь развеять грусть друзей. Но Карла ничто не могло обмануть, и он невыносимо страдал.

Как-то темным, унылым декабрьским днем, когда Женни было особенно плохо, а Ленхен тихо вязала у ее изголовья чулочки для своего любимца Джонни, раздался стук молотка по входной двери. Служанка впустила в прихожую двух молодых русских. Один из них, Лев Гартман, уже не раз бывал у Маркса, другой, тоже, как и он, член подпольной организации «Народная воля», только что приехал из России. Он отрекомендовался Николаем Морозовым. Небольшие светло-серые глаза его все время улыбались и жадно разглядывали окружающее. Так как Маркс был еще в читальне Британского музея, пришедших приняла Элеонора. Разговор с хорошенькой девушкой начался на английском языке, но скоро перешел на французский, которым русские владели значительно увереннее. Элеонора расспрашивала о России. Гости охотно рассказывали о своей родине.

На следующий день двое русских встретились с Марксом в его кабинете. Морозов со свойственной ему непосредственностью и прямотой сказал о том, что творец «Капитала» разительно похож на свой портрет. Маркс засмеялся и ответил, что часто слышит об этом.

Морозов был поражен, что в столь выдающемся я знаменитом человеке, каким был Маркс, не заметил никакой надменности и замкнутости. Простота его была ошеломляющей. Разговор между Марксом, Гартманом и Морозовым шел о причинах раскола «Земли и воли» на две партии «Черный передел» и «Народная воля». Маркс был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в России, и заметил, что борьба с царским самодержавием представляется ему. порой чем-то похожим на действия в фантастических романах. От имени партии «Народная воля» Морозов просил Маркса сотрудничать в ее печатном органе, который должен был издаваться в Женеве.

Несмотря на ранний час, в комнате горела лампа под зеленым абажуром, так как за окном было совершенно темно от черного тумана. На прощание Маркс подарил Морозову несколько своих книжек и обещал написать предисловие к той из них, которую народовольцы выберут для перевода. Последние слова Маркса, запомнившиеся Морозову, были:

— Царя провозгласили главою европейской реакции. Теперь он — содержащийся в Гатчине военнопленный революции, и Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе.

Эти же слова Маркса появились в его и Энгельса предисловии к русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» двумя годами позже.

За свою жизнь Маркс написал множество писем. Он не жалел на это времени, так как при разбросанности по всему свету изгнанников-революционеров после поражения революции 1848–1849 годов Маркс считал весьма важным делиться со своими друзьями и соратниками мыслями по всем вопросам текущей политики, экономики и философии. Письма Маркса сохранили приметы времени, неизменный интерес ко всему, что происходило в мире и особенно в России. Его переписка с русскими людьми продолжалась около четырех десятилетий. Все без, исключения в этой полуфеодальной стране волновало его мысль. К 70-м годам относится переписка Маркса с народником

Лавровым, так и не понявшим никогда его учения, а также с Верой Ивановной Засулич, одной из деятельнейших социал-демократов того времени.

В 1881 году русская революционерка Вера Засулич, недавно эмигрировавшая в Швейцарию, обратилась с письмом к Марксу. Засулич просила автора «Капитала» высказать свое мнение о русской сельской общине и ее значении в преобразовании общества на социалистических началах. Великий труд Маркса к этому времени уже был хорошо известен в кругах интеллигенции и вызывал всегда горячие споры.

«Следили ли Вы за ожесточенной полемикой в русской литературе этого года вокруг имени Маркса? — писал в августе 1878 года Лавров Энгельсу. — Жуковский (ренегат) и Чичерин выступают против Маркса, Зибер и Михайловский за него. И все это длинные статьи. Я думаю, что нигде в другом месте не было так много написано о его работе. Полемика еще не закончена: Зибер, которого я видел несколько дней тому назад в Париже, сказал мне, что он готовит ответ Чичерину… Работа Зибера о теории Маркса будет опубликована отдельно, вероятно, в конце года».

Полемика, о которой идет речь в письме Лаврова, между «Вестником Европы» и «Отечественными записками» привела к тому, что «Капитал» и его автор стали широко известны в России. Труды Маркса и Энгельса оказали огромное влияние и на Веру Ивановну Засулич. Она перевела на русский язык «Нищету философии» и горячо проповедовала идеи научного социализма.

«Уважаемый гражданин! — писала Засулич Марксу в своем первом письме к нему. — Вам небезызвестно, что ваш «Капитал» пользуется большой популярностью в России. Несмотря на конфискацию издания, немногое количество оставшихся экземпляров читается и перечитывается широкими кругами более или менее образованных людей нашей страны, и серьезные люди изучают его. Но что вам, вероятно, неизвестно, — это роль, какую играет ваш «Капитал» и наших спорах об аграрном вопросе в России и о нашей сельской общине».

Рассказывая Марксу о различных взглядах на сельскую общину, сложившихся в это время в России, Засулич сообщала:

«В последнее время мы часто слышим мнение, что сельская община является архаической формой, которую история, научный социализм — словом, всё, что есть наиболее бесспорного, — обрекает на гибель. Люди, проповедующие это, называют себя вашими подлинными учениками, «марксистами». Их самым сильным аргументом часто является: «Так говорит Маркс».

Вы поймете поэтому, гражданин, в какой мере интересует нас ваше мнение по этому вопросу и какую большую услугу вы оказали бы нам, изложив ваши воззрения на возможные судьбы нашей сельской общины и на теорию о том, что, в силу исторической неизбежности, все страны мира должны пройти все фазы капиталистического производства…

Примите, гражданин, мой почтительный привет.

Вера Засулич».

Маркс, чтобы ответить русской революционерке, глубоко изучил материалы по экономике пореформенного сельского хозяйства России и примерно месяц спустя направил ей письмо.

В 10-ю годовщину Парижской коммуны в Лондоне состоялся славянский митинг под председательствованием Льва Гартмана. Маркс и Энгельс послали этому собранию приветствие, в котором указывали на успехи международного рабочего движения как на доказательство того, что дело Коммуны не погибло и дало свои плоды.

Оба они внимательно следили и за событиями в России — процессом Желябова, Перовской, Кибальчича и других народовольцев. Мужество этих людей вызвало у них чувство восхищения.

«Когда Парижская коммуна пала после свирепой бойни, устроенной защитниками «порядка», победители никак не предполагали, что не пройдет и десяти лет, как в далеком Петербурге произойдет событие, которое в конце концов должно будет неизбежно привести, хотя бы и после длительной и жестокой борьбы, к созданию российской Коммуны», — писали Маркс и Энгельс.

2 декабря 1881 года умерла Женни Маркс. До последней минуты она сохраняла сознание. Когда ей стало трудно говорить, она, чтобы ободрить близких, попыталась пожать им руки. Ее последние слова, сказанные по-английски, были обращены к тому, кого она любила больше всего в жизни:

— Чарли, силы мои сломлены.

Глаза, устремленные на мужа, на миг стали снова яркими и лучистыми, как в юности, и в последний раз отразили величье и глубину сердца этой необыкновенной женщины. Любовь облегчила ей смерть.

Когда умерла Женни, Карл как бы перестал чувствовать и мыслить. Сила удара была чрезмерна. Так шум, производимый движущейся Землей, настолько оглушителен, что его не воспринимает человек. Горе свалило этого титана. К тому же он все еще не вылечился от воспаления легких. Ввиду этого врачи и родные настояли на том, чтобы он не провожал умершую жену на кладбище.

Женни Маркс похоронили на неосвященной земле кладбища Хай Гейт, на которое так часто она смотрела с вершины Хемстедских холмов. Сильно заикаясь от волнения и не стыдясь слез, над открытой ее могилой с прощальным словом выступил Энгельс.

— Друзья, — начал он и окинул взглядом скорбные, плачущие фигуры собравшихся, — женщина прекрасной души, которую мы хороним, родилась в Зальцведеле в 1814 году…

Энгельс остановился. Горько плакала, склонившись над гробом, Ленхен. Было темно. Черно-желтый туман наползал на Лондон.

Энгельс между тем рассказывал о Женни, делившей судьбу Маркса, о ее вдумчивости и отваге в революционной борьбе, о силе духа в изгнании, о жертвах, принесенных ради рабочего движения.

— То, что эта жизнь, — продолжал Энгельс, — свидетельствующая о столь ясном и критическом — уме, о столь верном политическом такте, о такой страстной энергии, о такой великой самоотверженности, сделала для революционного Движения, не выставлялось напоказ перед публикой, не оглашалось на столбцах печати. То, что она сделала, известно только тем, кто жил вместе с ней. Но одна я знаю: мы не раз еще будем сожалеть об отсутствии ее смелых и благоразумных советов; смелых без бахвальства, благоразумных без ущерба для чести.

Мне незачем говорить о ее личных качествах. Ее друзья знают их и никогда их не забудут. Если существовала когда-либо женщина, которая видела свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других, — то это была она.

Не только в Германии, но и во Франции рабочее движение, несмотря на поражение Парижской коммуны и бесчеловечную расправу буржуазии с ее защитниками, снова окрепло. Дряхлый Тьер ошибся, когда объявил социализм навсегда умершим. Жестоко расправившись со 100 тысячами коммунаров, он все же просчитался. Уже в 1876 году, невзирая на военные суды, расстреливавшие каждого заподозренного, в Париже заседал первый рабочий конгресс. И хотя- повестка его работ была самой безобидной, французский пролетариат вновь напомнил о своем существовании и сплоченности.

По всей стране росли фабрики и заводы, а с ними и количество промышленных рабочих. У них появились и новые руководители. Одним из них был Жюль Гед, отличавшийся зажигательным красноречием, ярким полемическим даром, остроумием. Собрался второй рабочий конгресс в Лионе, испугавший, однако, правительство и фабрикантов, так как вовсе не походил на первый, отличавшийся покорностью и готовностью сговора. Гед и его товарищи не сдались, несмотря на начавшиеся преследования, и в Марселе на третьем съезде, имея большинство, выступили как Социалистическая партия Франции.

Весной 1880 года Гед приехал в Лондон, чтобы с Марксом, Энгельсом» Лафаргом составить проект избирательного документа молодой партии. После долгих споров сошлись на общей программе-минимум. В ней после небольшого введения, посвященного объяснению целей коммунизма, перечислялись требования, проистекавшие из особенностей рабочего движения.

Маркс считал программу средством рассеять туман из пустых фраз, которые долгое время мешали рабочим понять действительное положение вещей. Судя по возражениям и по сочувствию, вызванному программой, Маркс пришел к выводу, что, наконец, во Франции возникло настоящее, организованное рабочее движение вместо хаотических сект. Он одобрил решение Поля Лафарга и Шарля Лонге, двух изгнанников Коммуны, вернуться на родину. Французское правительство в это время объявило об амнистии коммунарам.

Поль Лафарг в Париже начал работать вместе с Гедом, а Лонге занял пост редактора газеты «Справедливость», издаваемой Клемансо. Он поселился вместе с семьей в маленьком городке Аржантейль, расположенном в 20 минутах езды от столицы.

В ту пору вернулся в Париж из тюрьмы амнистированный Огюст Бланки. Ему было уже 74 года, из которых более 30 он провел в заключении.

За год до своей смерти он основал газету, назвав ее «Ни бога, ни господина». В первых же ее номерах начал печататься роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

Для гениев нет старости. Маркс с годами становился все более мощен духовно. Но смерть жены нанесла ему тяжелый удар. Он уподобился орлу с раздробленным крылом.

— Смерть — несчастье не для умершего, а для оставшегося в живых, — грустно повторял он слова Эпикура.

Всю нежность, которой так много было в сердце Маркса, он перенес на дочерей и внуков. Он всегда горячо любил детей. Все ребятишки прилегающего к Мэйтленд-парк-род квартала знали, что в карманах Маркса для них обязательно найдутся леденцы и сахар. Оставшись без Женни, Карл надеялся заполнить бездонную пустоту, образовавшуюся в его сердце, обязанностями дедушки.

У Женни Лонге подрастали четыре мальчика. Самый старший, Жан, прозванный на английский лад Джонни, был любимцем Маркса, в доме которого живал подолгу.

«Расскажи Джонни, — просил в письме Маркс дочь, — что когда я вчера гулял в парке — нашем собственном Мэйтленд-парке — ко мне вдруг подошел величественный сторож парка, чтобы узнать новости о Джонни».

Несмотря на горячее желание Маркса жить среди своих детей, это не осуществилось. Здоровье его непрерывно ухудшалось. Климат Лондона был очень неблагоприятен для легочных и горловых заболеваний. Пришлось поехать на остров Уайт, в приморский курортный городок Вентнор. Но и там погода точно ополчилась на людей. Ливни и пронзительно холодные ветры не унимались. Маркс, и без того больной, схватил плеврит и слег. Подле него находилась Элеонора. После смерти матери она была все еще крайне подавлена и печальна. Ее мучили бессонница и нервные конвульсии. Маркса огорчало, что слабая девушка вынуждена быть при нем чем-то вроде сиделки. Он, впрочем, скрывал от дочери эти горестные мысли. Элеонора была впечатлительна и, несмотря на кажущуюся силу духа, легко ранима. Она не нашла еще своего назначения в жизни и металась, не зная, остановиться ли на театре, где она изредка уже выступала с некоторым успехом, стать ли писательницей или посвятить себя общественной и педагогической деятельности. Склад характера и дарования открывали перед ней все эти дороги. У Элеоноры был прекрасный, низкий, гибкий голос, четкая дикция, хорошая внешность. Ей нравилась трагическая актриса Эллен Терри, которой гордилась Англия, как век назад великой Саррой Сидонс. Выступая на сцене в тех же ролях шекспировских героинь, Элеонора старалась голосам, интонациями, чуть вздрагивающими и, неестественно-глубокими, а также-пластической жестикуляцией. походить на этих актрис. Маркс не возражал против того, чтобы она посвятила себя театру и для этого училась у известного педагога мадам Юнг. Но, страстно любя театр, Элеонора отказалась от него, направив всю кипучую энергию и талант на политическую деятельность. Ее чарующий голос пригодился на трибуне, на собраниях. Она стала одним из лучших пропагандистов бессмертных идей Маркса. И как некогда молодого Карла труженики называли «отец», так тридцатилетнюю Элеонору английские работницы прозвали «наша матушка».

В поисках тепла и солнца больной Маркс отправился один в Алжир. Но и там погода в это время оказалась для него очень вредной. Более 12 лет не бывало такой погоды в этих местах. Жаркие дневные часы сменялись холодными ночами, ветер приносил едкую пыль из Сахары, начались песчаные бури, затем дожди, закончившиеся изнуряющим сирокко. Зима — опасное, климатически предательское время в Африке. Маркс почувствовал себя еще хуже; его душил режущий кашель. Он испытывал гнетущее ощущенье тупой боли в боку, его подавляла тоска. Он признавался в этом Энгельсу:

— Ты знаешь, что мне более чем кому-либо чужд показной пафос; тем не менее было бы ложью отрицать, что моя мысль поглощена воспоминаниями о жене, о лучшей поре моей жизни.

Маркс поселился на гористой улице Верхний Мустафа, в гостинице «Виктория». Тенистые сады, алые от плодов граната, спускались к морю террасами, как легендарные сады Семирамиды. Комната Маркса на втором этаже выходила на крытую галерею, с которой открывалась чудесная приморская панорама. Как-то он услышал цокающие резкие звуки и вышел посмотреть, откуда они доносятся. У террасы нищий негр, перебирая металлическими кастаньетами, то извивался, то замирал в пластических позах, имитируя восточные ритуальные танцы. По мнению Маркса, любой алжирский мавр превосходил величайшего европейского актера в искусстве драпироваться плащом и в умений выглядеть естественным, изящным и полным благородства, двигался ли он или стоял неподвижно.

«Когда они едут на своих мулах или ослах, — писал Маркс дочери, — или, что очень редко, на лошадях, они сидят на них не верхом, как европейцы, а опустив обе ноги на одну сторону, и являют собою воплощенную ленивую мечтательность».

Из Алжира Маркс выехал на французскую Ривьеру и остановился в княжестве Монако, в Монте-Карло. Осматривая все достопримечательности этого города игроков, расположенного на крутом обрыве над Средиземным морем, Маркс побывал и в казино, где мужчины и женщины, съехавшиеся со всего мира, в умопомрачении азарта ставили на рулетку все свое состояние в надежде обогатиться. Позади казино, в кипарисовой аллее, находился «выступ самоубийц».

Рассматривая залы казино и людей, охваченных лихорадкой наживы, Маркс вспомнил слова Гёте: «О боже, как велик твой зверинец!» В читальне, подле игорных комнат, он нашел интересовавшие его итальянские и французские газеты, что показалось ему самым значительным достижением Монте-Карло.

Немного подлечив плеврит, Маркс приехал в Аржантейль, к дочери Женни и внукам. Там, среди детей, он несколько ожил душевно. Лечение верными ваннами в соседнем Энгиенне к тому же помогло его больному горлу.

В каждом новом городе его лечили одинаково. Мушки на спину, выпотные втирания, компрессы и без числа микстуры и настой утомляли его больше, нежели приносили облегчение.

Вместе с дочерью Маркс поехал на шесть недель в Веве на Женевское озеро. Но, устав от кочевого образа жизни, он рвался домой. Наконец медики разрешили ему вернуться в Англию, с тем чтобы время туманов он провел на южном побережье острова. Маркс мечтал приняться за работу и набело переписать II том «Капитала». Он решил посвятить этот свой труд покойной жене.

Уже в ноябре 1882 года из-за ядовитой осенней погоды Маркс вынужден был снова отправиться в Вентнор на острове Уайт. Но и там слякоть и холод только ослабили его; одна простуда следовала за другой. Вынужденный оставаться дома, часто в постели, Он заметно терял силы, а подчас и работоспособность, но старался перебороть себя и продолжал много читать. Особенно интересовали его опыты физика Депре по передаче электрической энергии на большие расстояния. Едва здоровье его становилось лучше, в краткие перерывы между болезнями, Маркс напряженно работал над подготовкой третьего немецкого издания I тома «Капитала», изучал математику и экономические вопросы. Одновременно он читал по- русски книгу Воронцова «Судьбы капитализма в России».

Жизнь, однако, готовила ему еще один смертельный удар: 11 января внезапно умерла Женни Лонге.

Получив страшное известие о смерти сестры, Элеонора поехала к отцу в Вентнор. Много пришлось ей тогда пережить горьких минут, но вряд ли они могли сравниться с тем, что перечувствовала она, пересекая на маленьком катере море. Ей предстояло быть вестницей огромного несчастья. Покойной Женни Лонге минуло 39 лет. Она была полна сил и желания жить, четверо ее сыновей были еще очень малы, а совсем недавно у нее родилась дочь, названная тоже Женни.

«Я везу отцу смертный приговор», — думала Элеонора в мрачный, дождливый день, входя в гостиницу.

Она молчала, не зная, как подготовить отца к столь неожиданному и горестному известию, но измученные, как бы оголенные нервы Маркса, его нечеловеческая проницательность были таковы, что, взглянув на искаженное отчаяньем лицо дочери, он вытянул вперед руки и, задыхаясь, произнес:

— Наша Женнихен умерла…

С этого часа началась душевная агония Маркса. Но он внешне все еще владел собой. Собрав последние силы, Маркс велел Элеоноре немедленно ехать в Париж к осиротевшим детям. Тщетно пыталась она возражать, боясь оставить отца одного. Маркс был непреклонен. Уже через полчаса Элеонора пустилась в безрадостный путь на континент. Вскоре в Лондон вернулся Маркс. Тоненькая цепочка, соединявшая его с жизнью после смерти жены, начала рваться.

Энгельс и Елена Демут, которую в доме вот уже несколько лет звали «Ним» (так окрестил ее маленький Джонни Лонге), делали все, чтобы сласти Маркса, но, едва вернувшись домой, глубоко надавленный, замкнувшийся в себе, он слег в постель. Его мучили бронхит и воспаленье гортани, от которых он лишился не только голоса, да и возможности глотать. Маркс, стоически переносивший величайшие страдания, предпочитал питаться ненавистным ему молоком, нежели принимать твердую пищу, такие боли она ему причиняла. Маркс потерял аппетит и худел катастрофически. Силы его стремительно падали, и впервые за свою сознательную жизнь он не мог более читать. Мысль об умершей дочери добивала его. Утомленный, он равнодушно ждал вечной ночи.

Два верных друга, однако, упорно боролись за его жизнь и не теряли надежды. Ни одна мать не могла бы лучше ухаживать за своим ребенком, нежели это делала Елена Демут, окружившая больного внимательнейшей заботой. Энгельс призвал к постели Маркса всех лучших врачей Лондона и советовался со многими научными светилами. Не довольствуясь этим, он изучил все относящееся к легочным нарывам и гангрене. Для него не осталось более тайн в области легочных заболеваний. В течение шести недель, каждое утро, поворачивая за угол Мэйтленд-парк-род и приближаясь к полукруглому скверу, где жил Маркс, он в смертельном страхе, едва усмиряя отчаянно бьющееся сердце, смотрел, опущены или нет шторы на окнах дома № 41.

14 марта Маркс проснулся, чувствуя себя лучше. Он с удовольствием выпил вина, молока и поел супа. Природа в последний раз собрала остаток сил и, как это часто бывает перед концом, обманула на одно мгновение мнимым выздоровлением. Вспышка надежды осветила дом, у Ним распрямились плечи, Тусси впервые за долгие месяцы улыбалась. Но вдруг все переменилось. У Маркса появилось кровохарканье. Все засуетились, растерялись, заплакали. Только больной остался по-прежнему безразличен. Так как ему легче дышалось, когда он не лежал, близкие усадили его В большом кресле, подле незатухающего камина. Предельно ослабев от потери крови, он, казалось, задремал, когда Ленхен, стараясь не нарушать его отдыха, в мягких туфлях сошла вниз навстречу Энгельсу. Выло около трех часов дня.

— Вы можете войти, он в полусне, — сказала она шепотом и пропустила друга вперед.

За ней в комнату больного вошла на цыпочках и Элеонора. Маркс сидел в кресле, откинувшись на спинку, как две минуты до того, когда Елена вышла из комнаты. Веки его были опущены. Он выглядел безмятежно спокойным, погруженным в размышления, счастливым. Маркс скончался.

«Человечество стало ниже на одну голову, и притом на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало», — писал Энгельс соратникам.

17 марта, в субботу, на Хайгейтском кладбище в той самой могиле, в которой пятнадцать месяцев назад была погребена Женни, хоронили Маркса. Шарль Лонге прочел телеграммы от Французской, Испанской рабочих партий. От имени немцев прощался с Марксом Либкнехт. Затем огласили обращение от русских социалистов.

«…Угас один из величайших умов, — говорилось в нем, — умер один из энергичнейших борцов против эксплуататоров пролетариата».

Весенний ветер играл красными лентами, обвивающими цветы, которых было очень много над свежей могилой. Их прислали рабочие и студенты, газеты и Коммунистическое просветительное рабочее общество Лондона. По просьбе петербургских студентов и курсисток Энгельс возложил на гроб усопшего друга венки. Горе его было безмерным. Заметно поседевший, осунувшийся, потерявший слух, на левое ухо, но по-прежнему несгибаемо волевой, он говорил на. похоронах друга, как бы обращаясь ко всему миру, к будущим поколениям и векам. Только в легком заиканье сказывались его волнение и душевная боль.

— … Маркс был прежде всего революционер. Принимать тем или иным образом участие в ниспровержении капиталистического общества и созданных им государственных учреждений, участвовать в деле освобождения современного пролетариата, которому он впервые дал сознание его собственного положения и его потребностей, сознание условий его освобождения. — вот что было в действительности его жизненным призванием. Его стихией была борьба…

С Хемстедских холмов ветер донес аромат весенних трав. Там была харчевня Джека Строу, где так часто в течение нескольких десятилетий бывал Маркс с семьей и друзьями. Энгельс не мог отвести глаз от лица усопшего друга. Белые волосы Маркса были едва различимы на атласной подушке, усыпанной красными тюльпанами, узкие, тонкие руки бессильно лежали на черном сукне сюртука. Их цвет и выражение больше даже, нежели разрытая могила, говорили о трагизме смерти.

В гроб друга Энгельс положил исполненный на стекле портрет его дочери Женни, старинный, пожелтевший дагерротип, на котором был изображен юстиции советник Генрих Маркс и портрет жены. Эти люди были наиболее дороги Карлу Марксу.

Наступило молчание, прерываемое чьим-то горестным всхлипыванием. Собрав силы, Энгельс снова заговорил неожиданно громко, отрывисто. Он перечислил газеты, в которых сотрудничал Маркс, упомянул о его работе в изгнании и рассказал о создании им Международного Товарищества Рабочих.

— …Маркс был человеком, которого больше всего ненавидели и на которого больше всего клеветали. Правительства — и самодержавные и республиканские — высылали «го, буржуа — и консервативные и ультрадемократические — наперебой осыпали его клеветой и проклятиями. Он отметал все это, как паутину, не уделяя этому внимания, отвечая лишь при крайней необходимости. И он умер, почитаемый, любимый, оплакиваемый миллионами революционных соратников во всей Европе и Америке, от сибирских рудников до Калифорнии, и я смело могу сказать: у него могло быть много противников, не вряд ли был хоть один личный враг.

Энгельс наклонился к гробу друга и вдохновенно пророчески предрек, что имя Маркса и его дело переживут века.

Последний взмах заступа над насыпью могилы положил конец той особой, ни с чем не сравнимой напряженной суете, которая приходит в дом вместе со смертью. И тогда у близких появилось ощущение бездонной пустоты и потери, от которой окаменевают сердца. Дом № 41 на Мэйтленд-парк-род казался в те дни умершим.

Энгельс нашел некоторое утешение в обширной переписке с друзьями и соратниками во всех концах земли. Они были неразрывно связаны, как и он, с памятью Маркса. Им предстояло сообща нести его учение, создавать и укреплять пролетарские партии. Унынью и отчаянью не было места. Жизнь настоятельно требовала действий. Энгельс знал, что не имеет права на слабость, так как дружба обязывает и требует не одних слов, не только слез, но деятельности.

Сорокалетняя дружба навеки неразрывно соединила Энгельса и Маркса.

Жизнь теряет смысл лишь тогда, когда не имеет вечного огня цели. Энгельс и все единомышленники Маркса несли в себе неугасимое пламя, зажженное для человечества их другом, учителем, вождем.

Оно дает неиссякаемую волю к жизни, к борьбе и победе.