"Страна клыков и когтей" - читать интересную книгу автора (Маркс Джон)

2

Как передать мои первые впечатления от Румынии? А ведь собирать первые впечатления — моя работа. В обязанности ассистента продюсера самой успешной новостной программы в истории американского телевидения входит подыскивать подходящие для эфира сюжеты, оценивать их с точки зрения убедительности и развлекательности. Один мой коллега зовет меня «самураем нежареных сенсаций». Здравым смыслом я пользуюсь, как ножом, чтобы отделить потенциальный сюжет от мимолетного курьеза. История может быть чистейшей правдой, но если ее нельзя хорошо подать, истина не имеет значения. В данном случае от меня требуется встретиться с неким господином по имени Йон Торгу, румыном, который считается видной фигурой в мире восточноевропейской организованной преступности. Моя задача была троякой. Подтвердить его личность. Рассмотреть его заявления. Оценить его привлекательность. И крайне важно выяснить, говорит ли он по-английски — в моей программе ненавидят субтитры. Как в Америке вообще.

Мне надо многое предусмотреть. Если его история потянет на сюжет, мы скоро вернемся со съемочной группой. Мне нужно подыскать места съемок: понадобятся панорамы Румынии и характерные сценки, которые проиллюстрируют ключевые моменты о культуре, экономике, политике и прошлом страны. Дурнота от тяжелого перелета проходила, и я рассматривала открывающиеся из окна машины виды. Поначалу казалось, что эта автострада может находиться где угодно в Восточной Европе: привычные международные бренды («Кока-Кола», «Кэдбери», «Самсунг» и другие) раскинулись над некогда коммунистической страной колодой капиталистических карт; щиты и столбы заполонили множество строительных площадок, лишь недавно расчищенных и выглаженных бульдозерами. На шоссе реклама «Кока-Колы» — лошадь тянет повозку, и плакатная хохотушка в бикини занесла бутылку над бородачом с вожжами в руках, который смотрит на проезжающие машины с явным беспокойством. «Ключевой кадр, — подумала я. — Контраст старой и новой Румынии». Я пометила его в блокноте.

Около десяти утра, а воздух уже тяжелый от выхлопов. Водитель опустил окно и закурил. Шоссе из аэропорта перешло в аллею, прорезавшую густые липовые рощи, за деревьями мелькали старые виллы за желтыми стенами. Скользнула мимо колокольня с выбитыми стеклами, с купола поднялась стая жирных черных птиц. Вверх по стене ползла свастика-граффити. Женщина выбивала коврик о бордюр, и наша машина едва не задела ее бампером. Женщина заорала на водителя, тот выругался в ответ. Аллея влилась в круглую площадь, над которой высилась копия парижской Триумфальной арки — только эта была втрое больше оригинала, точь-в-точь гриб-мутант, разросшийся на жаре. В тени арки бродила стая исхудалых собак. Я сделала еще пометку: животных можно использовать как метафору разложения общества. Любая мысль требует иллюстрации. Говоришь «корова» — показываешь корову. Среди деревьев впереди блеснуло золото — позолоченные луковки куполов православной церкви, и мы въехали в очаровательный старинный район замысловатой лепнины и мансардных крыш. Когда-то Румыния считалась Парижем Востока, улицы пестрели дорогими бутиками, в которые входили красавицы. В съемочной группе у меня сплошь мужчины, они свой шанс не упустят, а у меня будет излишек метража с длинными ногами и высокими грудями. Но вскоре призраки красавиц прошлых времен растворились в строительной пыли у нас за спиной — мы пересекли загнанную в бетон реку и свернули в муравейник построенных диктатором многоквартирных домов. Еще квартал, мы миновали огромную и голую бетонную площадь, свернули за угол… и тут меня ожидал шок. Я села прямее. Мне показалось, после смены часовых поясов меня подводит зрение.

Он маячил впереди точно мираж, этот старый дворец диктатора, незавершенный на момент его смерти, гигантский мраморный куб, водруженный на естественный холм. Из-за размеров он казался неестественным, непрактичным. Я даже не взялась бы гадать, сколько там комнат, только нацарапала указания для будущей съемки. Надо будет подняться над ним. Придется нанять вертолет, черт побери. Сейчас во дворце заседало демократически избранное правительство Румынии, но само строение (каждая сторона той же высоты и ширины, что и три остальных) сводило на нет саму идею парламентов, партий и премьер-министров. Улица уперлась во дворец, и, развернувшись, такси въехало на изогнутую подъездную дорожку здания поменьше, но все равно массивного. Мне предстояло жить напротив дворца.

— Ваш отель, — объяснил мне молчавший всю дорогу шофер, прочтя в моих глазах тревогу. — Раньше тут было министерство обороны.

Швейцары в алой форме и золотых позументах забрали мои сумки и провели меня в мраморный вестибюль, вполне подошедший под самый большой на свете мавзолей. Потолок, терявшийся где-то в вышине четвертого этажа, поддерживали колонны диаметром с пляжные домики. За ними поднимались вверх две мраморные спиральные лестницы, уводя — как водопады — на второй и третий этажи, где журчала фортепьянная музыка и, предположительно, болтали гости. По вестибюлю металась небольшая армия перепуганных служителей, толкая и дергая людей и вещи. Впрочем, не меньше было и других: затянутые в темные костюмы, настороженные, они держали рации у рта, прижимали к уху наушники. Не успела я добраться до стойки портье, как ко мне подкралась, покачивая бедрами, девушка в красном платье с разрезом до бедра и протянула поднос с высокими бокалами: апельсиновый сок или шампанское от администрации отеля. До полудня было еще далеко, но я взяла шампанское. И подняла в тосте бокал.

Девушка была молоденькой, наверное, ей и двадцати нет. Мужчины в вестибюле провожали ее глазами, меня они тоже рассматривали. Я довольно высокая и в меру фигуристая. Один мой бойфренд как-то попытался сделать мне комплимент, сказав, что у меня тело богини-матери, меня эта идея обидела, ведь так называют хипушных девчонок, которые ходят без лифчиков в платьях мешком. Я не мать-земля, но формы у меня что надо, пусть одна я так говорю. У меня темные кудрявые волосы, которые я каждое утро выглаживаю феном, поэтому большинство моих знакомых даже не знают, что они вьются. Мои темно-карие глаза, которые мама в детстве сравнивала с шоколадными чипсами, обрамлены длинными ресницами, а припухшей верхней губы я когда-то смущалась. Все твердят, что мне следует попробовать выступать в эфире. Мол, камера меня любит. Но я камерам не доверяю. Не люблю чьих-то пристальных взглядов, будь то мужчина или объектив.

Девушка в красном горестно посмотрела на меня. Я отдала ей пустой бокал. Слава Богу, подумалось мне, я тут ненадолго.

Весь день я проспала, а вечером позвонила моему боссу, продюсеру Уильяму Локайеру, чтобы сообщить о прибытии. Я призналась, что мне не по себе. Ответом на мои слова стало долгое глумливое молчание, потом он сказал:

— Попробуй провести месяц в Ираке. Тогда поговорим.

Надо рассказать кое-что о человеке по имени Уильям Локайер, о моем боссе. Он ведет себя, как особа королевской крови в изгнании, и я единственная его подданная, прислуга, у которой никогда не хватает духа дать ему отпор. Он считает меня безмозглой богатой девчонкой, которая убивает время до замужества и детишек.

Я глупо взбунтовалась:

— Хочешь, чтобы я подыскала тебе сюжет в Ираке, Билл? Встретимся в Багдаде?

— Будет ли у тебя еще работа, когда вернешься в Нью-Йорк? Вот в чем вопрос.

— Стим довел меня до паранойи, — попыталась я переложить вину на чужие плечи.

Я имела в виду моего друга, ассистента Стимсона Биверса, который завидовал моей командировке. Перед отъездом Стим меня отчитал. Сказал, что я тонкокожая, что мое негативное отношение к Локайеру говорит о моем творческом кризисе, и отчасти был прав: профессиональный кризис и эйфория после помолвки — не самое лучшее сочетание. Я очень старалась отвертеться от этого задания.

Утром в день отъезда (это было в понедельник, после предложения Роберта) я рассказала о своих планах Локайеру, объяснила, что мне нужно готовиться к свадьбе, что приготовления обширные. И очень деликатно предложила самому слетать вместо меня в Румынию. Поздравив, он сказал, что мои матримониальные планы не имеют никакого отношения к теленовостям, и неразумно просить других делать за меня мою работу, и в офисе полно неотягощенных семьей молодых людей, которые с радостью полетят в Румынию, стоит только попросить. Я едва не уволилась. Оба мои наперсника — Стим и мой дорогой друг Иэн — призывали к благоразумию. Стим сказал, что репортаж из Румынии позволит мне окунуться в сто лет истории вампирского жанра в кино. Этим он меня рассмешил. Стим живет и дышит кино. Он считает, что нравственность — это любить режиссера Сэма Пекингпа и есть соленые соевые бобы. Смерть для него целлулоидна, как и все остальное. Он не видит весьма существенной разницы между реальной страной Румынией и вампирскими фильмами, которые про нее сняты. Я иногда зову его Стим-улякром.

— Минутку.

Локайер зажал рукой трубку. По всей видимости, в комнату кто-то вошел. Я услышала приглушенные голоса. Снова раздался голос Локайера.

— Еще один из твоих дружков, чудо-мальчик Иэн. Я все ему передал, и ему есть что сказать о тех, кто слушает байки Стимсона Биверса.

Я была рада услышать голос Иэна.

— Привет, Лина.

— Помоги мне, Иэн.

— Стим круглый идиот и мерзавец. У тебя все будет в порядке.

— Правда?

— Правда. И еще кое-что. Это Румыния. Там мужики всегда на взводе и умеют повеселиться. Думай о хорошем. Пусть это будет последний загул перед тем, как окажешься под пятой у пирожника. Мне пора бежать.

Снова взял трубку Локайер.

— Найди мне преступника, милочка.

Я не могла заснуть. Встала задолго до рассвета и, пододвинув стул к окну, долго смотрела на дворец через улицу. Прожекторов я не заметила, но сами стены светились, словно в камне был фосфор. Взошло солнце, и дворец уставился на меня тысячей розовоглазых окон. Я больше не могла выносить сидения в четырех стенах. Надев синие летние брюки, накрахмаленную белую блузку и будничные шпильки, я пошла искать пункт проката машин при отеле. На вечер у меня была назначена встреча в трансильванском городке Пойана Брасов с человеком по имени Олестру, связником с королем преступного мира. Мне хотелось выехать заранее.

Притаившийся в тени спиральной лестницы, пункт проката машин открывался только в десять. Я поднялась на один этаж в бизнес-центр, откуда отправила письмо по электронной почте Локайеру, заверяя, что справлюсь с заданием. Еще пару часов в Нью-Йорке никто не проснется, поэтому звонить нет смысла. Большим искушением было разбудить Роберта, но тогда я покажусь слабой и зависимой. Чем скорее я выберусь из Бухареста и займусь настоящей работой, тем лучше.

Ресторан на втором этаже был неприятно переполнен иностранцами, в основном бизнесменами: немцы в мандариново-оранжевых и розовато-лиловых костюмах чересчур громко смеялись, японцы совещались шепотом над разложенными страницами — сплошь мужское сборище, если не считать одинокой женщины, которую я сразу заметила. Она могла быть только американкой. Волосы у нее были забраны в хвост, перетянутый желтой, как одуванчик, резинкой. На ней была рубашка из розовой «рогожки» и сандалии. Даже от входа я обратила внимание, что лака на ее ногтях нет. С виду моих лет, около тридцати. И вообще, она внешне походила на девчонок, с которыми я ходила в школу.

Она тоже заметила меня. Или точнее заметила кольцо. На бриллиант она уставилась так, будто он нашептал ей что-то на ухо. Мой новый лучший друг, сказала я самой себе.