"Страна клыков и когтей" - читать интересную книгу автора (Маркс Джон)

26

Я долго бежала через лес, тянувшийся вниз по склону от отеля Торгу. Стволы елей вставали у меня на пути. Было холодно, на мне не было одежды, мне хотелось остановиться и закутаться в занавеску, которую я сжимала в руке, но я не решалась, пока лес не останется далеко позади. В другой руке я держала нож Торгу. Борьба лишила меня рассудка. Мне потребовалось несколько часов, чтобы выбраться из отеля, переползая по кабинам остановившегося патерностера. Мои спортивные штаны зацепились в особо узком лазе, и их пришлось бросить, так что, достигнув нижнего этажа, я осталась в одном лишь бюстгальтере. Трус Торгу больше не показывался. Я пробежала по коридору к вестибюлю, мимо комнаты с его жуткими сокровищами, черепками разгромленных мест, чьи названия еще шептали у меня в голове. Я пронеслась через вестибюль, по пути цепляя занавеску, желая скорей выбраться из этого ужасного места — само слово вестибюль сейчас, когда все миновало, кажется нелепым. И тут я впервые осознала, что, по сути, сам отель — заброшенные руины. Тут много лет никто не останавливался. Я с жалостью вспомнила убитого норвежца. Мне хотелось надеяться, что у него не было детей. А если и были, я молилась, чтобы они никогда не узнали о судьбе, постигшей их отца.

Рывок, и карниз сломался, а занавеска упала мне в руки. Я прижала ткань к нагому телу. По ковру скользнула тень, и я рывком обернулась. Это была лишь птица в небе — ее тень метнулась по комнате. В тускнеющем солнечном свете я оглядела вестибюль. Ветер нанес еловые иглы в открытую дверь и по засаленному ковру до стойки портье. На стойке я обнаружила свою сумочку. В ней оказался пакетик арахиса, корка хлеба и мои записки. Паспорт и сотовый телефон исчезли. Ремешок сумочки я перекинула через плечо, занавеску собрала складками и выбежала за дверь. Ступеньки усыпали осколки стекла, и я порезала ногу, но это меня не остановило. Ничто, кроме смерти, не остановило бы.

Одним духом проскочив веранду и крыльцо, я достигла первых деревьев. Такое я уже проделывала раньше, в темноте, но на сей раз на моей стороне свет. Сквозь ветви я видела в вышине полоски неба, а впереди — уходящий мне под ноги далекий зеленый склон. И что важнее, за стволами я различила маслянисто-грязный «порше», единственное средство передвижения Торгу. В безумной надежде я бросилась к нему и, отшвырнув занавеску, подергала ручку — заперто. Впав в ярость, я разбила кулак о лобовое стекло. Я попыталась взломать машину. Нашла сук и принялась колотить им по стеклу. Сочившаяся из порезанной пятки кровь смешалась с еловыми иголками и песком, и это остановило кровотечение. Слезы ярости катились у меня по лицу. Но я быстро оправилась, заставляя себя вспомнить поездку из Брасова в отель. Торгу вез меня через курорт, где, по его словам, любил отдыхать диктатор. А после, помнится, был луге небольшим строением, какой-то часовней. Туда я доберусь к закату. Надо только бежать изо всех сил, достичь часовни и там забаррикодироваться. Я подняла глаза. Еще несколько минут назад солнце как будто стояло выше, но сейчас быстро садилось, и я слышала, как поднимается ветер… Ветер нашептывал слова, те самые слова, что эхом отдавались у меня в голове. Уронив сук, я ножом Торгу пропорола шины «порше». Непростая задача, но быстровыполнимая.

С ножом в одной руке и занавеской в другой я бросилась прочь, сумочка болталась у меня на плече. Нога болела, но передо мной маячила участь норвежца. Я не могла заставить себя даже вспомнить его имя. За именем возникнет лицо, и боль в нем меня парализует. Холодно было в тех горах, но острые ожоги холодного воздуха придавали мне сил. Дыхание вырывалось у меня изо рта паром. Пока я бегу, не замерзну.

Наконец, когда я уже почти утратила надежду выбраться из леса, деревья поредели, трава стала гуще, и я поняла, что достигла луга с часовней. Во всяком случае, я полагала, что это часовня. Далеко внизу и справа, отчасти скрытый мягким возвышением, маячил угол белого здания. Мне хотелось верить, что, как в кино, оно послужит мне убежищем от зла, но недавние испытания наводили на мысль об обратном. Торгу не страшны святые места или предметы. В свою коллекцию жутковатых артефактов он собирал обгорелые иконы. Он отражался в зеркале. Он любовно гладил крест у меня на шее. Нет, мне скорее поможет стрип-бар или бордель. Стыд и ярость тошнотой подкатили к горлу. Я все еще слышала странный голос. Даже тогда, в сгущающихся сумерках на краю луга, под сенью темных елей, я чувствовала, что тону в море грязных скабрезных слов.

Ступая по траве, я осознала другую опасность. В лесу у меня было где спрятаться. А на открытом пространстве почти голую женщину трудно не заметить. Сколько еще жертв сумели сбежать и добраться так далеко? Мне в голову пришла мысль о будничных насильниках, садистах и случайных убийцах, но у меня был нож. Тем не менее я решила хотя бы как-то прикрыться. Чудовище может забрать у меня жизнь, но больше не лишит достоинства. Бесчисленные женщины — христианки, мусульманки, еврейки, буддистки — безвинно убиты, хотя и были укрыты лишь собственной кожей. Я не стану одной из них. Присев в траве, я ножом разрезала ветхую красную занавеску на две полосы. Одну я завязала в качестве юбки узлом на бедре, другою накинула на спину и натянула на лопатки, двойным узлом завязав спереди, чтобы спрятать черный бюстгальтер, не созданный для тягот румынских предгорий. И сразу же почувствовала себя лучше.

Луг я решила обойти по опушке леса, насколько возможно долго оставаясь в тени деревьев. Наконец сень леса оборвалась. Сделав глубокий вдох и убрав нож в сумочку, я согнула руку и покрепче сжала ремешок сумки. А потом стремглав бросилась по траве. Никогда еще мне не было так холодно. Солнце скатилось за западный край долины, но его свет еще задержался ненадолго золотым полотном на траве. Сначала я бежала к маленькому белому зданию, но на бегу начала сомневаться. Память стала меня подводить. Когда Торгу вез меня в темноте, у меня сложилось лишь смутное впечатление: выкрашенное белым квадратное строение с деревянной дверью. Из-под двери сочился свет. Это может быть что угодно — дом фермера или, того хуже, кабак. Даже в таком отчаянном положении, как мое, не самая разумная идея заявиться в темноте в деревенский бар, облаченной лишь в занавеску из дешевой коммунистической гостиницы. За зданием перекатывалась под ветром темнеющая трава. Склон уходил в глубокую тень — наверное, шоссе. Часовня (или чем бы это ни было) стояла рядом с ним. Торгу и греки станут искать меня вдоль дороги. Я остановилась перевести дух.

Ассистенту продюсера «Часа» непозволительно допускать ошибки. Если облажаешься, укажут на дверь. Никаких гарантий контракт не предусматривает. У всех нас сходный контракт с самой жизнью, только большинство об этом не знает. И в тот момент я разглядела табличку и сказала себе, что строение у дороги станет катастрофической ошибкой, а потому от него придется отказаться. Надо уходить из долины вдоль шоссе. Утерев слезы разочарования, я стиснула зубы, уняла дрожь, пригладила обрывки занавески, крепче сжала ремень сумочки и рысцой побежала на запад в сгущающиеся сумерки.

Когда я добралась до гряды, под ногами у меня раскинулся вид из фантастического сна: долина, за ней земля уходит вниз водопадом, а за оскаленными вершинами гор розовыми соцветиями вспыхивают облака. Шло время, на небе проступили звезды, и какое-то время я двигалась так, словно мои мышцы были созданы из воды и воздуха. Я шла приблизительно на север, но вскоре сбилась с пути. От напряжения я не чувствовала боли, пока совсем не стемнело, и я не споткнулась о камень и не покатилась в овраг. Мне хотелось остаться там, полежать, но я вынудила себя встать и, спотыкаясь, как слепая, продолжить спуск. Пятку жгло огнем. Веки против воли слипались, будто глаза вообще ничего не желали перед собой видеть. Наконец я упала во что-то мягкое и как крот поползла в туннеле травы, повинуясь лишь инстинкту, искала хотя бы какое-то подобие лежбища и, найдя, свернулась клубком. Сон накрыл меня одеялом.

Когда я проснулась некоторое время спустя, колокольным перезвоном вновь зазвучали ужасные слова, те самые, которые падали с окровавленных губ Торгу: «Ашдод, Моаб, Треблинка, Гоморра», и глаза у меня разом открылись. Я была не одна. Выглянув сквозь заросли каких-то ползучих растений, я увидела, что совершила как раз ту ошибку, которой силилась избежать. Я подошла совсем близко к шоссе, на котором теперь стояла машина, показавшаяся мне знакомой. Но принадлежала она не Торгу. Это был не «порше». Это был «BMW», как я определила по эмблеме на капоте. Лишь огромным усилием воли мне удалось не выпрыгнуть из травы.

Автомобиль был припаркован посреди дороги, фары горели, мотор работал на холостом ходу. Я сосредоточилась на окнах, стараясь разобрать, кто сидит внутри.

Прислушиваясь к каждому звуку, к шебуршанию осенних жучков, пронзительному крику ночных птиц, шороху мелких зверьков в траве, я чуть изменила позу. Ноги у меня начали зудеть, но почесать их я не решалась. Запустив руку в сумочку, я крепко сжала рукоять ножа и проползла несколько дюймов вперед, чтобы лучше видеть. Позади машины находилось строение из моих воспоминаний, часовня, и на мгновение я утратила представление о пространстве. Я помнила, что здание располагалось справа от дороги. Ему бы следовало находиться не там, где оно сейчас. Такое просто невозможно. Значит, это вообще другой дом, скорее уединенный сельский склеп, чем часовня. А впрочем, не важно. Я просто прыгну в машину, которую подарил мне счастливый случай.

Я приготовилась пустить в ход нож. Пятка у меня пульсировала болью, но я старалась молча терпеть. Ноги сами подбросили меня из травы. Я же из Техаса. Я выжила на двадцатом этаже самой агрессивной новостной программы в истории телевещания. Я уворачивалась от приставаний похотливых стариков и орала на них, когда они, хныкая, требовали моего внимания, точно бутылочки с молоком. Мои ум, суждения, внешность и вкус подвергали сомнению, мне читали нотации о нравственности, умении работать и надежности маменькины сынки, которые живут как паши, жирея на горбах рабов, и пережитое привило мне нетерпимость к человеческой непорядочности — особенно в мужской ее разновидности. Торгу стал последней каплей, квинтэссенцией всех унижений, какие мне пришлось претерпеть за последние семь лет. Я сыта по горло и стариками, и их заскорузлыми традициями. Стиснув зубы, я выскочила из высокой травы. Передо мной метнулась фигура, и я ее схватила. Занеся повыше нож, я толкнула свою добычу на капот, в снопы света фар. Женщина уставилась на меня полными ужаса глазами. Я занесла нож над Клементиной Спенс.