"Игрок" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн М.)

3 MACHINA EX MACHINA

Ну что, могло быть и хуже, правда? Нашему игроку снова потрафило. Полагаю, вы уже заметили, что он теперь другой человек. Ах уж эти люди!

Но я-то буду последовательным. Я еще не сказал вам, кто я такой, и пока не собираюсь говорить. Может, позднее.

Может.

Да и потом, разве важно, кто мы такие? Вряд ли. Мы — то, что мы делаем, а не то, что думаем. Важны только взаимодействия (здесь нет противоречия со свободной волей — она совместима с верой в то, что вас определяют ваши поступки). И вообще, что такое свободная воля? Неопределенность. Случайный фактор. Если действия человека невозможно предсказать, то тут, конечно, и говорить больше не о чем. Люди, которые этого не понимают, ужасно меня разочаровывают!

Даже человеку должно хватить ума, чтобы понять очевидное.

Главное — результат, а не то, как он достигнут (если только процесс достижения сам по себе не является рядом результатов). Какая разница — из чего состоит мозг: из огромных склизких живых клеток, работающих со скоростью звука (в воздухе!), или из блестящей нанопены рефлекторов и структур голографической когеренции, действующих со скоростью света? (Я уж не говорю о мозгах Разума.)

Каждая из них — машина, организм — выполняет одну и ту же задачу.

Всего лишь материя, коммутирующая ту или иную энергию.

Коммутаторы. Память. Случайный элемент, который есть неопределенность и который называется выбором: все это — общие знаменатели.

Повторяю: мы — это то, что мы сделали. Динамический (дис)бихевиоризм — вот мое кредо.

Гурдже? Его коммутаторы работают странным образом. Он думает по-другому, действует нетипично. Он ни на кого не похож. Он видел худшее, что может породить мясорубка города, и воспринял это лично, решился на месть.

Теперь он снова в космосе, его голова напичкана правилами азада, его мозг адаптирован и адаптируется к меняющимся, переключающимся схемам этого соблазнительного, всеобъемлющего, мрачного набора правил и вероятностей, его доставляют в святая святых, в место, ставшее символом империи, — на Эхронедал, планету постоянной волны пламени, Огненную планету.

Но победит ли наш герой? И может ли он победить? И вообще, что будет означать для него победа?

Сколько еще предстоит узнать человеку? И что он сделает с этим знанием? А точнее, что оно сделает с ним?

Поживем — увидим. Со временем все само собой прояснится.

Итак, вам карты в руки, маэстро…

Эхронедал находится в двадцати световых годах от Эа. На полпути имперский флот вышел из облака пыли, расположенного между системой Эа и основной галактикой, так что этот гигантский караван, закрутившись в спираль, распростерся на полнеба, — словно миллионы драгоценных камней были подхвачены вихрем.

Гурдже с нетерпением ждал прибытия на Огненную планету. Путешествие казалось ему бесконечным, к тому же его корабль был безнадежно переполнен. Большую часть времени он проводил в своей каюте. Чиновники, придворные и другие игроки на корабле смотрели на него с нескрываемой антипатией, и, если не считать двух посещений линейного крейсера «Неуязвимый», флагманского корабля, где давался прием, Гурдже ни с кем не общался.

Происшествий по пути не случилось, и через двенадцать дней они прибыли на Эхронедал, обитаемую планету во вполне обычной системе желтого карлика, но у Эхронедала была одна особенность.

На планетах, когда-то быстро вращавшихся вокруг собственной оси, нередко можно встретить отчетливые экваториальные вспучивания. Скорость вращения Эхронедала была не запредельной, но достаточной, чтобы образовалась цельная полоса суши — континент, лежащий приблизительно между тропиками. Остальную часть планеты занимали два огромных океана с полярными шапками на полюсах. Необычным же (ни в Культуре, ни в империи ничего подобного не знали) было то, что по континенту вокруг планеты постоянно двигалась волна огня.

Эта волна описывала полный круг приблизительно за год, своими краями касаясь берегов двух океанов. Фронт волны представлял собой почти отвесную линию, и пламя пожирало всю растительность, взошедшую на благодатном пепле предыдущего пожара. Вся наземная экосистема развивалась под влиянием этой огненной стихии. Некоторые растения могли прорезаться только из-под еще теплой золы, их семена оживали под воздействием проходящего жара. Другие расцветали ко времени прибытия огня, быстро разрастались, перед тем как огонь настигал их, и термальные воздушные потоки затем переносили семена в верхние слои атмосферы, откуда те падали на пепел. Сухопутные живые организмы делились на три категории: одни постоянно двигались с той же скоростью, что и волна, вторые пережидали огонь в прибрежных водах, а третьи зарывались в землю, прятались в пещеры или выживали различными способами в озерах и реках.

Птицы циркулировали вокруг планеты пернатым потоком.

В течение одиннадцати пробегов огонь оставался всего лишь большим непрерывным пожаром. На двенадцатом все менялось.

Золоцвет представлял собой высокое, тонкое растение, быстро устремлявшееся вверх после укоренения семени. У него за двести дней до следующего пожара развивалось хорошо защищенное основание, а побег вырастал на десять метров и больше. Когда снова приходил огонь, золоцвет не сгорал — он закрывал свою лиственную крону и оставался в таком положении, пока огонь не уходил, а потом продолжал расти на пепле. По завершении цикла в одиннадцать Больших месяцев, одиннадцатикратного крещения в огне, золоцветы становились крупными деревьями, достигая семидесяти метров в высоту. В результате происходившего в них метаболизма наступал сначала Кислородный сезон, а после него — Всесожжение.

Во время этого бурного цикла огонь не полз — он несся. Это был уже не широкий, но низкий, чуть ли не кроткий лесной пожар — это был ад. Озера исчезали, реки пересыхали, породы спекались от невыносимого жара, все животные, выработавшие собственный механизм сосуществования с пожарами Больших месяцев, должны были искать другой способ выживания — бежать с достаточной скоростью, чтобы опережать Всесожжение, заплывать далеко в океан или на немногие, в основном маленькие, островки у побережья либо залегать в спячку глубоко в разветвленных пещерах, в руслах глубоких рек, в ложах озер и фьордов. Растения тоже переключались на новый механизм выживания — они глубже пускали корни, отращивали толстостенные семенники или оснащали свои термальные семена для высокого и долгого полета и последующего укоренения в спекшейся земле.

В течение Большого месяца после Всесожжения планета задыхалась от дыма, сажи и пепла в атмосфере, находясь на грани гибели, поскольку облака дыма не пропускали солнечные лучи и температура на поверхности падала. Дальше волна огня, съежившись, продолжала свой путь, атмосфера понемногу очищалась, животные снова начинали плодиться, растения опять шли в рост, и сквозь пепел от прежних корневых систем начинали пробиваться маленькие золоцветы.

Имперские замки на Эхронедале, оснащенные немыслимыми поливочными машинами и противопожарными средствами, были построены так, чтобы уцелеть при самом жестоком пожаре и воющих ветрах, порождаемых странной экологией этой планеты. В самой большой из этих крепостей, замке Клафф, последние триста стандартных лет проводились финальные игры, причем их по возможности приурочивали ко Всесожжению.

Имперский флот прибыл на Эхронедал в разгар Кислородного сезона. Флагман оставался над планетой, а сопровождающие его боевые корабли рассредоточились по окраинам системы. Пассажирские суда оставались на орбите, пока посадочная эскадрилья «Неуязвимого» не высадила всех игроков, придворных, гостей и наблюдателей, а потом отправились в ближайшую систему. Шаттлы спускались в прозрачной атмосфере Эхронедала и приземлялись в замке Клафф.

Крепость эта стояла на вершине скалы у подножия гряды выветренных пологих холмов, замыкавшей широкую долину. Обычно из замка открывался вид до самого горизонта на земли, поросшие невысоким кустарником, среди которого то здесь, то там высились тонкие башни золоцветов в той или иной стадии их развития. Но теперь эти растения дали побеги и расцвели, их кроны, в которых гулял ветер, висели над долиной наподобие прикрепленных к земле желтых облаков, а самые высокие стволы поднимались выше замковой куртины.

С приходом Всесожжения живая стена огня обступала замок. От стихии сооружение спасал только двухкилометровый акведук, ведущий из резервуара в невысоких холмах: гигантские цистерны и сложная система разбрызгивания обеспечивали закрытую наглухо крепость водой после прохождения огня. На случай отказа системы в глубине скалы имелись убежища, где жители могли укрываться, пока бушует пламя. Однако пока вода неизменно спасала крепость, и та оставалась оазисом выжженной желтизны среди стихии огня.

Император — тот, кто одерживал победу в финале, — по старинному обычаю должен был находиться в Клаффе при прохождении огня. Он покидал крепость, когда пламя уходило, и сквозь черный дым поднимался в черноту космоса, а оттуда направлялся в свою империю. Игры, однако, не всегда оказывались точно приуроченными к пожару, и раньше императору и его двору порой приходилось пережидать пожар в другом замке, а случалось, что они вообще пропускали Всесожжение. Но на сей раз расчет был точным, и по всем приметам Всесожжение (которое должно было начаться всего в двухстах километрах с подветренной стороны от замка, где золоцветы резко изменили свою обычную форму и размер, превратившись в громады) должно было наступить более-менее вовремя, чтобы стать подходящим фоном для коронации.

Гурдже сразу же по прибытии почувствовал себя нехорошо. Эа имела массу лишь немногим меньше той, которая в Культуре довольно произвольно считалась стандартной, а потому ее гравитация была примерно такой же, что генерировало своим вращением орбиталище Чиарк или создавали внутри себя «Фактор сдерживания» и «Маленький негодник». Но Эхронедал был в полтора раза больше Эа, и Гурдже почувствовал себя отяжелевшим.

Замок испокон веков был оснащен лифтами низкого ускорения, и обычно никто, кроме слуг-азадианцев, не поднимался по лестницам, но в первые два коротких местных дня передвигаться даже и по плоскости было довольно затруднительно.

Комнаты Гурдже выходили во внутренний двор замка. Он обосновался там с Флер-Имсахо (который, судя по всему, никак не реагировал на возросшую гравитацию) и слугой-мужчиной, полагавшимся каждому финалисту. Гурдже возразил было против слуги («Ну да, — заметил автономник, — кому нужны сразу два?»), но ему объяснили, что это традиция, а для мужчины к тому же большая честь, и Гурдже согласился.

В день их прибытия был устроен довольно шумный прием. Все болтали без умолку, утомленные после долгого путешествия и мучимые силой тяжести. Главной темой разговоров были распухшие лодыжки. Гурдже появился ненадолго — только чтобы соблюсти приличия. Никозара он увидел здесь впервые после большого бала в честь открытия игр — прием на «Неуязвимом» во время путешествия император своим присутствием не удостоил.

— Не перепутайте в этот раз, — напомнил Флер-Имсахо Гурдже, когда они вошли в главный зал замка.

Император восседал на троне, приветствуя входящих. Гурдже собирался, как и все, встать на колени, но Никозар увидел его, погрозил окольцованным пальцем и указал на свое колено.

— Одно колено, мой друг, — вы не забыли?

Гурдже опустился на одно колено и наклонил голову.

Никозар тоненько рассмеялся. Хамин, сидевший справа от императора, улыбнулся.

Гурдже сел в одиночестве на стуле у стены, около здоровенного древнего доспеха. Без всякого воодушевления он оглядел комнату. Наконец его нахмуренный взгляд остановился на одном верховнике, — тот стоял в углу и разговаривал с группой других верховников, одетых в форму и рассевшихся вокруг него на стульях. Этот верховник выглядел необычно не только потому, что стоял: он словно был помещен в костяк из пушечной бронзы, надетый поверх флотской формы.

— Кто это? — спросил Гурдже у Флер-Имсахо, который угрюмо жужжал и потрескивал между его стулом и доспехами у стены.

— Кто — кто?

— Верховник в экзоскелете. Так это, кажется, называется? Вон тот.

— Это звездный маршал Йомонул. В последних играх он с благословения Никозара сделал личную ставку и в случае проигрыша должен был отправиться в тюрьму на Большой год. Он проиграл, но ожидал, что Никозар наложит имперское вето — это право императора, если ставка не физическая, — не желая на целых шесть лет терять одного из своих лучших полководцев. Никозар и в самом деле применил вето, но с условием, что Йомонул будет помещен в такую вот штуковину, а не заперт в камере… Эта передвижная тюрьма — проторазумное существо. У нее есть несколько независимых сенсоров, а также обычные компоненты экзоскелета, то есть микрореактор и привод конечностей. Ее задача в том, чтобы обеспечивать Йомонулу тюремный режим, позволяя ему исполнять полководческие обязанности. Экзоскелет разрешает ему есть лишь немного самой простой пищи, исключает алкоголь, заставляет постоянно делать физические упражнения, не разрешает участвовать в общественных мероприятиях — то, что он сегодня здесь, это, видимо, специальное послабление от императора — и не дает совокупляться. Кроме того, маршал обязан слушать проповеди тюремного капеллана, который проводит у него по два часа каждые десять дней.

— Бедняга. Я вижу, ему, помимо всего прочего, приходится стоять.

— Ну, я полагаю, не стоит пытаться перехитрить императора, — сказал Флер-Имсахо. — Однако срок его приговора почти истек.

— А за хорошее поведение срок не снижается?

— Имперская служба наказаний не снижает сроков. Там могут добавить в случае плохого поведения, но снизить — никогда.

Гурдже покачал головой, глядя на стоящего вдалеке заключенного в его персональной тюрьме.

— Довольно злобная старая империя, да, автономник?

— Довольно злобная, да… Но если она только попытается морочить яйца Культуре, то узнает, что такое настоящая злоба.

Гурдже удивленно посмотрел на машину. Она, гудя, висела в воздухе: громоздкий серо-коричневый корпус казался жестким и даже зловещим на фоне тускловатого сияния пустых доспехов.

— Ишь ты, какие мы сегодня воинственные.

— Да. И вам советую.

— Для игры? Я готов.

— Вы что, и правда собираетесь принять участие в этой мерзкой пропаганде?

— Какой еще пропаганде?

— Вы это прекрасно знаете. Хотите помочь Бюро сфальсифицировать ваше поражение, делая вид, что проиграли, — давать интервью, лгать.

— Да. А почему нет? Бюро позволяет мне продолжать игру. Иначе они могли бы попытаться остановить меня.

— Убить?

Гурдже пожал плечами.

— Дисквалифицировать.

— Неужели вам так хочется играть?

— Нет, — солгал Гурдже. — Но соврать несколько раз — не такая уж большая цена.

— Ну-ну.

Гурдже ждал, что машина скажет что-нибудь еще, но она молчала. Немного позже они покинули собрание. Гурдже встал со стула и пошел к двери, сообразив, что нужно повернуться и поклониться Никозару, только после напоминания автономника.

Первая игра на Эхронедале, которую Гурдже официально должен был в любом случае проиграть, представляла собой серию из десяти партий. На сей раз никто не ополчался против него скопом, напротив, четыре игрока обратились к нему с предложением образовать команду, которая будет противостоять другой. Так по традиции играли серию из десяти партий, правда, Гурдже впервые участвовал в такой системе, если не считать случаев, когда он в одиночестве противостоял союзу из девяти игроков.

И вот он уже обсуждал стратегию и тактику с парой адмиралов флота, звездным генералом и имперским министром, а происходило это в одном из крыльев замка, и Бюро гарантировало, что ни электронного, ни оптического наблюдения за этой комнатой не ведется. Три дня они решали, как будут играть, потом азадианцы поклялись перед Богом (а Гурдже дал слово) в том, что не нарушат соглашения, пока не победят остальных пятерых или не проиграют сами.

Малые игры закончились приблизительно с равным счетом. Гурдже обнаружил, что игра в команде имеет свои плюсы и минусы. Он делал все, что мог, чтобы приспособиться и играть соответствующим образом. Последовали еще переговоры, после которых они вступили в сражение на Доске начал.

Гурдже играл с удовольствием. Ощущение, что ты — часть команды, многое добавляло к игре, он испытывал искренние теплые чувства к верховникам из своей команды. Они приходили друг другу на выручку в трудных ситуациях, они доверяли друг другу во время массированных атак и вообще играли так, словно силы каждого были частью единого целого. Товарищи по игре не вызывали у Гурдже особых симпатий как люди, но как к партнерам он питал к ним дружеское расположение, и в нем росло чувство грусти (по мере того как они постепенно брали верх над противником) из-за того, что скоро им придется противостоять друг другу.

Когда же последнее сопротивление наконец было подавлено, прежние чувства почти растаяли. По крайней мере частично Гурдже все же провели: он держался за то, что считал духом договоренности, тогда как другие держались буквы. Никто из команды не атаковал, пока с доски не исчезли или не были взяты в плен последние фигуры противников, но когда стало ясно, что они побеждают, началось какое-то едва заметное маневрирование, соперничество за поля, которые станут наиболее важными по окончании командной игры. Гурдже не замечал этого, пока вдруг не понял, что еще чуть-чуть — и будет слишком поздно. И в начале следующего этапа он оказался слабейшим из пяти участников.

Кроме того, стало очевидно, что два адмирала, вполне естественно, неофициально сотрудничают против остальных. Они вдвоем были сильнее, чем трое других игроков.

В каком-то смысле слабость Гурдже спасла его. Играл он так, чтобы долгое время не привлекать к себе внимания, — пусть четверка выясняет между собой отношения. Позднее, когда два адмирала накопили достаточно сил и грозили остальным полным разгромом, он атаковал их, и те оказались беззащитными перед его малыми силами — больше, чем перед внушительными силами генерала и министра.

Игра долгое время шла ни шатко ни валко, но Гурдже постепенно улучшал свое положение и в конце концов, выйдя первым из пяти, набрал достаточно очков для участия в игре на следующей доске. Трое из их пятерки сыграли так плохо, что не смогли продолжить состязание.

Гурдже так полностью и не оправился после ошибки, совершенной им на первой доске, и играл плохо на Доске формы. Уже стало казаться, что империи не придется лгать о его выходе из игры после первого тура.

Он продолжал беседовать с «Фактором», используя Флер-Имсахо в качестве ретранслятора, а игровой экран в комнате — для демонстрации позиций.

Он чувствовал, что привык к более высокой гравитации. Флер-Имсахо пришлось напомнить Гурдже, что дело тут в генно-закрепленной реакции — кости его быстро утолщились, а мускулатура усилилась без всяких физических упражнений.

— Разве вы не заметили, что становитесь упитаннее? — сердито спросил автономник, когда Гурдже разглядывал свое тело в зеркале.

Гурдже покачал головой:

— Я думал, что просто много ем.

— Вы очень наблюдательны. Интересно, что еще вы можете проделывать, не зная об этом. Неужели вам не рассказали ничего о вашей же собственной биологии?

Гурдже пожал плечами:

— Я забыл.

Он привык и к укороченному дневному циклу планеты — адаптировался быстрее всех, если судить по многочисленным жалобам других. Большинство в замке, сообщил ему автономник, использовали наркотики, чтобы приспособиться к дню продолжительностью в три четверти от стандартного.

— Опять генно-закрепленная реакция? — спросил Гурдже как-то утром за завтраком.

— Да, конечно.

— Я не знал, что мы столько всего умеем.

— Явно не знали. Силы небесные, Гурдже, культурианцы осваивают космос вот уже одиннадцать тысяч лет. И то, что вы большей частью обосновались в идеальных, сделанных на заказ условиях, не означает, что способность к быстрой адаптации утрачена Сила в глубине, избыточности, конструировании с запасом. Вы же знаете философию Культуры.

Гурдже нахмурился, посмотрев на машину. Он сделал жест в сторону стены, потом показал на свое ухо.

Флер-Имсахо покачался из стороны в сторону — аналог пожимания плечами.

Игру на Доске формы Гурдже закончил пятым из семи. На Доске становления он начал играть без малейшей надежды на выигрыш — ему светил разве что небольшой шанс попасть в утешительные игры. Но под конец он заиграл с блеском. На последней из трех больших досок он начинал себя чувствовать абсолютно свободно, с удовольствием использовал символику элементов, включенную в игру, — вместо кидания костей, которое практиковалось в остальной части матча. Гурдже чувствовал, что из трех больших досок Доска становления была наименее освоенной: в империи не очень хорошо понимали игру на этом этапе и не уделяли ему должного внимания.

Ему удалось. Выиграл один из адмиралов, а Гурдже хоть и с трудом, но пробился в утешительные игры. Он отстал от адмирала всего на одно очко: 5522 против 5523. Еще чуть-чуть — и могла быть ничья и переигровка, но, думая об этом впоследствии, Гурдже понял: ни на мгновение он не сомневался, что выйдет в следующий круг.

— Еще чуть-чуть — и вы заговорите о судьбе, Жерно Гурдже, — сказал Флер-Имсахо, когда Гурдже попытался объяснить ему это.

Он сидел в своей комнате, положив руку на столик перед собой, а автономник снимал с его запястья браслет-орбиталище. Сам Гурдже уже не мог снять подарок, а из-за его раздавшихся мышц браслет стал туговат.

— Судьба, — проговорил Гурдже, задумчиво глядя перед собой. — Да, похоже, что это именно судьба, — кивнул он.

— Что же дальше? — воскликнула машина, полем перерезая браслет. Гурдже думал, что яркое маленькое изображение исчезнет, но оно осталось. — Господь Бог? Призраки? Путешествие во времени? — Автономник снял браслет с его руки и заново соединил разрезанные части, так что орбиталище опять стало целым.

Гурдже улыбнулся.

— Империя.

Он взял браслет у машины, легко встал и подошел к окну. Глядя во внутренний двор замка, он крутил браслет в руке.

«Империя?» — подумал Флер-Имсахо. Он уговорил Гурдже положить браслет в шкатулку. Не стоит оставлять на виду — кто-нибудь может догадаться, что тут изображено. «Очень надеюсь, он шутит».

Когда Гурдже закончил свою партию, у него образовалось свободное время, и он стал наблюдать за игрой Никозара. Император играл в главном зале замка — огромном чашеобразном помещении, одетом в серый камень и способном вместить более тысячи человек. Здесь должна была состояться и финальная игра, которая решит, кто станет императором. Главный зал располагался в дальнем конце замка и выходил на ту сторону, с которой должен был прийти огонь. Высокие окна, пока еще открытые, смотрели на море желтых золоцветов.

Гурдже сидел на одном из балконов для зрителей, наблюдая за игрой императора. Никозар действовал осторожно, постепенно накапливая преимущество, используя малейшие возможности, чтобы завоевать хотя бы очко, делая выгодные размены, координируя ходы остальных четырех игроков своей команды. Гурдже был поражен — Никозар вел двойную игру. Неторопливая, размеренная манера, демонстрируемая теперь императором, была лишь одной стороной его игрового стиля. Время от времени, когда возникала необходимость и когда ожидался наиболее разрушительный эффект, император делал ходы поразительной дерзости и глубины. А превосходные ходы, удававшиеся иногда противнику, встречали адекватный, а то и превосходящий отпор со стороны императора.

Гурдже почувствовал симпатию к противникам Никозара. Даже плохая игра деморализует меньше, чем временами блестящая, но неизменно встречающая сокрушительный отпор.

— Вы улыбаетесь, Жерно Гурдже?

Гурдже был так поглощен игрой, что не заметил, как подошел Хамин. Старый верховник осторожно опустился на сиденье рядом с Гурдже. Судя по выпуклостям под его одеждой, на нем была антигравитационная система, частично компенсирующая высокое тяготение.

— Добрый вечер, Хамин.

— Я слышал, вы попали в утешительные игры. Хороший результат.

— Спасибо. Это, конечно, только неофициально.

— Ах да. Официально вы заняли четвертое место.

— Какая неожиданная щедрость.

— Мы приняли во внимание вашу готовность к сотрудничеству. Вы по-прежнему настроены помогать нам?

— Конечно. Покажите мне, в какую камеру нужно говорить.

— Может быть, завтра. — Хамин кивнул, глядя туда, где стоял Никозар, изучавший свою позицию на Доске становления. — Вашим противником в одиночной игре будет Ло Теньос Крово. Предупреждаю — это выдающийся игрок. Вы уверены, что не хотите выйти из игры сейчас?

— Абсолютно уверен. Стоило заставлять меня калечить Бермойю, чтобы я бросил игру сейчас, когда она достигла такого накала?

— Я понимаю ваши доводы, Гурдже, — вздохнул Хамин, не сводя глаз с императора и кивая. — Да, понимаю. И в любом случае, это только утешительная игра, куда вы попали с трудом. К тому же Ло Теньос Крово — великолепный, выдающийся игрок. — Он еще раз кивнул. — Да-да. Возможно, вы наконец достигли своей планки, а? — Морщинистое лицо повернулось к Гурдже.

— Вполне возможно, ректор.

Хамин с отсутствующим видом кивнул и снова отвернулся, уставившись на своего императора.

На следующее утро Гурдже участвовал в нескольких постановочных съемках у доски. Позицию в его прошлой игре восстановили, и Гурдже сделал несколько очевидных, хотя и не блестящих ходов плюс одну откровенную ошибку. Роли его противников исполняли Хамин и двое старших профессоров колледжа Кандсев. Гурдже был поражен тем, как превосходно эти трое подражали стилю верховников, против которых он играл.

Как и прогнозировалось, Гурдже закончил четвертым. Он записал интервью с Имперской службой новостей, в котором сожалел о том, что его выбили из главной серии, и благодарил за то, что ему было позволено играть в азад. Он будет помнить это всю жизнь. Он, несомненно, в долгу перед азадианским народом. Его уважение к гению императора-регента возросло неизмеримо, хотя и поначалу было огромным. Он с нетерпением ждет продолжения игр, в которых будет выступать уже в качестве наблюдателя. Он желает императору, его империи, всему народу и подданным самого блестящего, яркого и изобильного будущего, какое их, несомненно, ждет.

У корреспондентов и Хамина вид был довольный.

— Вам бы в актеры пойти, Жерно Гурдже, — сказал Хамин.

Гурдже воспринял это как комплимент.

Он сидел, глядя на лес золоцветов. Деревья достигали в высоту шестидесяти, если не больше, метров. При максимальных темпах роста они, по словам Флер-Имсахо, ежедневно вытягивались почти на четверть метра, высасывая из почвы столько воды и питательных веществ, что земля вокруг них проваливалась, обнажая верхнюю часть корневой системы, которая сгорала во время Всесожжения, а после этого восстанавливалась целый Большой год.

Смеркалось — наступило то короткое время короткого дня, когда желтый карлик исчезал за горизонтом быстро вращающейся планеты. Гурдже глубоко вздохнул. Запаха гари не чувствовалось. Воздух казался довольно прозрачным, и в небесах светились две планеты местной системы. И тем не менее Гурдже знал: в атмосфере достаточно пыли, чтобы навсегда скрыть из виду большинство звезд, горящих сегодня в небесах, и превратить огромное колесо — большую галактику — в нечто размытое и неотчетливое, далекое от того захватывающего вида, который открывался сейчас из-за дымчатой газовой оболочки планеты.

Он сидел в маленьком садике близ вершины крепости, откуда были видны верхушки почти всех золоцветов. На этом уровне располагались плодоносящие кроны самых высоких деревьев. Оболочка плодов была размером со свернувшегося клубочком ребенка и наполнена жидкостью, состоявшей в основном из этилового спирта. С наступлением Всесожжения часть этих плодов упадет на землю, часть останется висеть, но гореть будут все.

Дрожь пробрала Гурдже при мысли об этом. До Всесожжения оставалось еще дней семьдесят. Если с приходом огненного фронта все они останутся там, где находятся сейчас, то сгорят заживо, и никакие системы орошения им не помогут. Одно только тепловое излучение зажарит их. Сад, где сидит Гурдже, исчезнет в огне. Деревянную скамейку, на которой он сидит, унесут внутрь, спрячут за толстенными ставнями — каменными, металлическими, огнеупорного стекла. Сады в глубине внутреннего двора уцелеют, хотя их придется откапывать из-под нанесенной ветром золы. Люди будут в безопасности в напитанном влагой замке или глубоких убежищах… если только по какой-нибудь глупости не окажутся снаружи, когда придет огонь. Такое уже случалось, как ему рассказывали.

Он увидел, как Флер-Имсахо появился из-за деревьев и полетел в его сторону. Машина получила разрешение летать самостоятельно, если будет сообщать властям, куда направляется, и согласится надевать монитор, по которому всегда можно будет определить ее местонахождение. Судя по всему, на Эхронедале не было ничего такого, что империя считала бы военной тайной. Автономник не очень обрадовался, узнав про эти условия, но подумал, что с ума сойдет от скуки, если его запрут в замке, и потому согласился. Это была его первая вылазка.

— Жерно Гурдже?

— Привет, автономник. Наблюдали за жизнью птиц?

— Летающих рыб. Решил начать с океанов.

— Собираетесь посмотреть на пожар?

— Пока нет. Я слышал, следующий ваш соперник — Ло Теньос Крово.

— Через четыре дня. Говорят, отличный игрок.

— Так оно и есть. А еще он один из тех, кто знает о Культуре все.

Гурдже уставился на машину:

— Что-что?

— В империи есть не менее восьми человек, которым известно, где находится Культура, каковы ее приблизительные размеры и уровень технологических достижений.

— Неужели? — сквозь зубы процедил Гурдже.

— В течение последних двухсот лет император, глава флотской разведки и шесть звездных маршалов получали сведения о мощи и размерах Культуры. Они не хотят, чтобы кто-нибудь еще обладал этой информацией, — это их, а не наш выбор. Они боятся. И их можно понять.

— Автономник, — громко сказал Гурдже, — вам не приходила мысль, что такое вот обращение со мной как с ребенком может подействовать мне на нервы? Почему, черт побери, вы не могли сказать об этом раньше?

— Жерно, мы только хотели облегчить вам жизнь. Зачем все усложнять, сообщая вам, что несколько человек все же имеют эту информацию, когда вероятность вашего контакта с ними — ну разве что кроме самого мимолетного — сведена к минимуму? Откровенно говоря, вам вообще не следовало бы этого говорить, если бы вы не дошли до этапа, когда будете играть против одного из них. Зачем? Ведь на самом деле мы пытаемся вам помочь. Я решил проинформировать вас только из опасения, как бы Крово во время игры не удивил вас и не выбил из колеи.

— Вам бы позаботиться о моем настроении, а не только о моей колее, — сказал Гурдже, вставая и собираясь опереться о перила, ограждавшие садик.

— Извиняюсь, — сказал автономник без малейшего следа раскаяния.

Гурдже махнул рукой.

— Бог с ним. Так значит, Крово вовсе не из отдела культурных обменов, а из флотской разведки?

— Верно. Официально его поста не существует. Но каждый при дворе знает, что игроку, занявшему самое высокое место и внушающему минимальное доверие, предлагают эту работу.

— Я тоже подумал, что отдел культурных обменов — довольно странное место для такого классного игрока.

— Крово уже три Больших года служит в разведке, и некоторые считают, что при желании он мог бы и сам стать императором, но Крово предпочитает оставаться на своем нынешнем месте. Он трудный противник.

— Мне все об этом твердят, — сказал Гурдже, потом, нахмурившись, посмотрел в сторону гаснущего горизонта. — Что это? — спросил он. — Вы слышали?

Звук повторился — протяжный, навязчивый, жалобный крик откуда-то издалека, почти утонувший в шелесте крон золоцветов. Слабый крик чуть усилился, но по-прежнему остался тихим, хотя от него и стыла кровь в жилах. Потом стих и он. Гурдже второй раз за вечер пробрала дрожь.

— Что это? — прошептал он. Автономник подлетел к нему поближе.

— Что вы имеете в виду? Этот зов? — спросил он.

— Да! — сказал Гурдже, прислушиваясь к слабому звуку, принесенному и рассеянному мягким теплым ветерком, налетевшим из-за шелестящих крон гигантских золоцветов.

— Звери, — сказал Флер-Имсахо, чей силуэт едва виднелся на фоне исчезающего на западе света. — В основном крупные хищники, которых называют троши. Шестиногие. Вы видели нескольких на балу — из личного зверинца императора. Помните?

Гурдже кивнул, зачарованно прислушиваясь к далеким крикам животных.

— И как же они спасаются от Всесожжения?

— Троши бегут вперед почти до самой линии огня весь предыдущий Большой месяц. Те, кого вы слышите, не смогли бы двигаться достаточно быстро, даже если бы побежали прямо сейчас. Их окружили и загнали в загон, так что теперь можно поразвлечься — устроить на них охоту. Поэтому-то они и воют. Они знают, что огонь наступает, и хотят бежать.

Гурдже ничего не ответил. Он стоял, повернув голову в ту сторону, откуда доносился вой обреченных животных.

Флер-Имсахо подождал с минуту, но человек не шелохнулся и ничего не спросил. Машина полетела назад, в комнату Гурдже. Перед тем как миновать ворота замка, автономник обернулся и посмотрел на Гурдже, который вцепился в каменные перила в дальнем конце маленького сада. Он стоял неподвижно, чуть ссутулившись, наклонив голову вперед. Теперь уже совсем стемнело, и обычный человеческий глаз не смог бы разглядеть эту застывшую фигуру.

Автономник помедлил еще мгновение и исчез в крепости.

Гурдже полагал, что Азад принадлежит к тем играм, в которые нельзя играть плохо не то что двадцать дней, но даже один, а когда он выяснил, что можно, то испытал сильное разочарование.

Он успел просмотреть многие из прошлых игр Ло Теньоса Крово и с нетерпением ждал партии с главой разведки. У этого верховника был захватывающий стиль игры, гораздо более яркий (пусть временами и слегка хаотичный), чем у любого другого из асов. Гурдже ждал, что матч предстоит интересный, увлекательный, но ошибался. Игра была гнусной, унизительной, недостойной. Гурдже уничтожил Крово. Поначалу дородный верховник выглядел довольно веселым и беззаботным; он сделал несколько ужасных, очевидных ошибок, часть которых объяснялась его блестящей вдохновенной игрой, но закончилось все для него полной катастрофой. Гурдже знал, что иногда противник одним своим стилем доставляет куда больше проблем, чем ты ждешь, а иногда у тебя все идет наперекосяк, невзирая на все твои старания, на все удивительные прозрения и острые ходы. Видимо, глава разведки столкнулся сразу с двумя этими проблемами — стиль игры Гурдже вызывал у Крово затруднения, а удача вообще отвернулась от верховника.

Гурдже искренне сочувствовал Крово, которого расстроил не столько сам факт, сколько характер поражения. Оба вздохнули с облегчением, когда это закончилось.

Флер-Имсахо наблюдал за игрой Гурдже на последних этапах матча. Он читал каждый ход по мере их появления на экране и видел даже не игру, а операцию. Гурдже, игрок, морат, расчленял своего противника. Да, игра у верховника не шла, но Гурдже тем не менее играл с небрежным блеском. В его игре появилась этакая жестокость — то, что автономник и предполагал увидеть, но все же был удивлен столь скорым и решительным ее возникновением. Флер-Имсахо читал знаки на лице и теле человека — раздражение, жалость, гнев, печаль… и читал его игру, но не видел в ней ничего похожего на эти чувства. В ней читалась только ярость игрока, который обходился с досками, фигурами, картами и правилами, словно то были рычаги управления некоей всемогущей машиной.

Еще одна перемена, подумал Флер-Имсахо. Человек изменился, глубже погрузился в игру и общество. Флера-Имсахо предупреждали, что это может случиться. Одна из причин была в том, что Гурдже все время говорил на эаском. Флер-Имсахо всегда сомневался, можно ли в точности определить человеческое поведение, но ему сказали, что когда люди Культуры долго не говорят на марейне и пользуются другим языком, то становятся склонны к переменам. Они действуют иначе, они начинают думать на другом языке, они утрачивают тщательно сбалансированную интерпретирующую структуру языка Культуры, отказываются от едва уловимых перебоев модуляции, тональности и ритма в пользу (едва ли не всегда) более грубых средств.

Марейн был синтетическим языком, призванным быть настолько экспрессивным с фонетической и философской стороны, насколько то позволяют пангуманоидный мозг и речевой аппарат. Флер-Имсахо считал такую оценку слишком уж хвалебной, но марейн был составлен умами посильнее его собственного, и десять тысячелетий спустя даже самые утонченные и быстродействующие Разумы высоко оценивали этот язык, а потому Флер-Имсахо склонялся перед их мнением. Один из Разумов, инструктировавших его, даже сравнил марейн с азадом. Это было довольно прихотливое сравнение, но Флер-Имсахо принял эту точку зрения и не считал ее преувеличением.

Эаский язык был обычным естественным языком, продуктом эволюции, с укоренившейся подменой понятий: вместо сострадания — сентиментальность, вместо сотрудничества — агрессия. Относительно чистая и чувствительная натура вроде Гурдже при постоянном пользовании этим языком непременно должна была усвоить часть лежащих в его основании этических принципов.

И поэтому Гурдже играл теперь, как один из тех хищников, вой которых он слушал: подкрадывался по доске к противнику, расставлял капканы, вывешивал флажки, копал ямы и атаковал, преследовал, сбивал с ног, пожирал, переваривал…

Флер-Имсахо неуютно поежился в своем фальшивом корпусе, а потом выключил экран.

Гурдже на следующий день после окончания игры с Крово получил послание от Хамлиса Амалк-нея. Он сидел в своей комнате и смотрел на изображение старого автономника. Тот показывал виды Чиарка, сообщал последние новости. Профессор Борулал все еще не вернулась из отпуска. Хаффлис беременна. Ольц Хап отправилась в круиз со своей первой любовью, но не позже чем через год вернется и продолжит учебу в университете. Хамлис продолжает работу над своим историческим трудом.

Гурдже смотрел и слушал. Контакт цензурировал поступающий сигнал, вырезая те информационные блоки, по которым, как полагал Гурдже, можно было догадаться, что Чиарк — орбиталище, а не планета. Раздражало его это меньше, чем он того ждал.

Письмо не доставило ему особого удовольствия. Все это казалось таким далеким, таким несуразным. Слова старого автономника представлялись страшно банальными — и уж никак не мудрыми и не дружескими, а у людей на экране был какой-то дряблый и глупый вид. Амалк-ней показал ему Икрох, и Гурдже почувствовал злость, узнав, что туда время от времени наезжают люди. Что это они там о себе думают?

Йей Меристину собственной персоной в письме не появлялась. Она в конце концов устала от Бласка и машины Пришиплейл и отправилась продолжать свою карьеру ландшафтного дизайнера на [стерто]. Йей передавала привет. Перед отъездом она запустила программу вирусного изменения, чтобы стать мужчиной.

Ближе к концу сообщения был один странный раздел, явно добавленный после записи основного сигнала. В нем Хамлиса можно было увидеть в главной гостиной Икроха.

— Гурдже, — сказала машина, — это прибыло сегодня общей почтой, неуказанный отправитель, послано через Особые Обстоятельства. — Камера начала панорамировать в ту сторону, где — если только какой-нибудь незваный наглец не переставил мебель — должен был стоять стол. Потом экран почернел. Хамлис сказал: — Наш маленький друг. Но абсолютно безжизненный. Я просканировал его, и… [вырезано] прислал команду специалистов, чтобы они тоже посмотрели. Мертвая оболочка. Просто корпус без начинки, как нетронутое тело с аккуратно выскобленным мозгом. В центре есть небольшая полость, где, наверно, и находился его мозг.

Картинка вернулась. В кадре снова был Хамлис.

— Я могу только предположить, что эта машинка наконец согласилась на переделку и они сделали ей новое тело. Странно только, что они прислали сюда старое. Скажите, что с ним делать. Жду скорого ответа. Надеюсь, что мое послание найдет вас в добром здравии и что удача сопутствует вам в задуманном. Примите самые лу…

Гурдже выключил экран, быстро встал, подошел к окну и, нахмурившись, выглянул во двор внизу.

По его лицу медленно расползалась улыбка. Мгновение спустя он беззвучно рассмеялся, подошел к переговорному устройству и попросил слугу принести вина. Он подносил бокал к губам, когда через окно влетел Флер-Имсахо, вернувшийся с очередной экскурсии. Корпус его был покрыт пылью.

— Вы, кажется, довольны собой, — сказала машина. — За что пьем?

Гурдже заглянул в янтарные глубины бокала и улыбнулся:

— За отсутствующих друзей.

Следующий матч состоял из трех игр. Гурдже должен был играть против Йомонула Лу Распа, звездного маршала в экзоскелете, и моложавого полковника Ло Фрага Траффа. Гурдже знал, что оба они считаются ниже рангом, чем Крово, но шеф разведки играл так плохо (и, вероятно, должен был утратить свой пост), что Гурдже по всем признакам ждала теперь более тяжелая игра. Двое военных должны были естественным образом объединиться против него.

Никозару предстояло играть против старого звездного маршала Вечестедера и министра обороны Джилно.

Гурдже проводил все время, изучая партии противников. Флер-Имсахо продолжал свои вылазки. По его словам, он видел, как целый фронт надвигающегося пламени был погашен проливным дождем. Через два дня он обнаружил, что сухие растения на этом месте снова занимаются огнем.

Это было впечатляющее зрелище, сказал автономник, свидетельство того, что огонь — неотъемлемая часть экологии планеты.

Придворные днем развлекались охотой в лесу, а по вечерам — живыми или голографическими представлениями.

Гурдже находил эти развлечения однообразными и скучными. Единственное, что представляло хоть какой-то интерес, это дуэли; обычно дрались азадианцы-мужчины. Происходило это в ямах, вокруг которых стояли, крича и делая ставки, игроки и имперские чиновники. Лишь изредка исход оказывался смертельным. Гурдже подозревал, что в замке по ночам устраиваются развлечения иного рода и неизменно заканчиваются смертью одного из участников. Его туда не приглашали, и предполагалось, что он и знать об этом не должен.

Но мысль об этом больше не беспокоила его.

Ло Фраг Трафф был молодым верховником; бросался в глаза шрам, который рассекал его щеку от брови почти до рта. Играл он быстро, свирепо, как действовал и в рядах Имперской звездной армии. Самым знаменитым его подвигом было уничтожение Юрутипейгской библиотеки. Трафф тогда командовал небольшим наземным отрядом в войне против одного гуманоидного вида. Война в космосе временно зашла в тупик, но Траффу, благодаря изрядному военному таланту и удаче, удалось достичь вражеской столицы по земле. Враг запросил мира, поставив условием, чтобы их огромная библиотека, известная среди всех цивилизованных видов Малой туманности, осталась нетронутой. Трафф знал, что, откажись он от этого условия, боевые действия продолжатся, и потому дал слово, что ни одна буква, ни один пиксель на древних микрофайлах не будет уничтожен и все они останутся в целости и сохранности.

Трафф имел приказ от своего звездного маршала — уничтожить библиотеку. Сам Никозар, который в то время только-только пришел к власти, утвердил этот приказ одним из своих первых эдиктов. Покоренные расы должны знать: если они разгневают императора, то наказания им не избежать.

Хотя никого в империи нимало не волновало, нарушит ли один из ее верных солдат свое соглашение с какими-то инопланетянами, Трафф знал, что данное им слово священно и, если он его нарушит, никто больше не поверит ему.

Трафф уже знал, что нужно делать. Он разрешил проблему, перетасовав библиотеку, — поставил все слова в ней в алфавитном порядке, а пиксели в иллюстрациях расположил в порядке цвета, оттенка и яркости. Исходные микрофайлы были записаны вновь с перекодировкой, что дало миллионы томов, каждый со словами «и», «а», «он», «она» и так далее. Иллюстрации же превратились в поля чистого цвета.

Конечно, после этого начались беспорядки, но Трафф к тому времени уже контролировал ситуацию и, как он объяснил негодующим охранникам-камикадзе (которые таки исполнили свой долг) и Верховному суду империи, слово свое он сдержал — не уничтожил и не взял в качестве трофея ни единого слова, картинки или файла.

Посередине игры на Доске начал Гурдже понял кое-что весьма примечательное: Йомонул и Трафф играют друг против друга, а не против него. Играли они так, словно ожидали, что Гурдже в любом случае одержит победу, а между собой сражались за второе место. Гурдже знал, что эти двое не питают друг к другу особой любви. Йомонул представлял старую гвардию военных, а Трафф принадлежал к новой поросли молодых и дерзких искателей приключений. Йомонул придерживался тактики переговоров и минимального применения силы, Трафф предпочитал делать сокрушительные ходы. Йомонул либерально относился к другим видам, Трафф был настоящим ксенофобом. Учились они в традиционно враждовавших колледжах, и все различия между ними ярко проявлялись в игре. Йомонул играл обдуманно, осторожно и отстраненно, Трафф был агрессивен до бесшабашности.

К императору они тоже относились по-разному. Йомонул смотрел на монархию с философских и прагматических позиций, тогда как Трафф был фанатично предан самому Никозару, а не трону. Каждый презирал убеждения другого.

И тем не менее Гурдже никак не предполагал, что они будут более-менее безразличны к нему и вцепятся друг другу в глотки. Он опять чувствовал себя слегка обманутым, потому что настоящей игры вновь не получилось. Единственным утешением было то, сколько яда вливали военачальники в свои ходы: это количество, бесспорно, впечатляло, хотя было губительным для обоих игроков, да и просто ненужным. Гурдже курсировал по доске, спокойно набирая очки, пока военные выясняли отношения. Он выигрывал, но не мог подавить чувства, что двое других получают от этой игры гораздо больше него. Он думал, что они воспользуются физической опцией, но сам Никозар запретил на этом этапе подобные вещи. Гурдже знал, что два игрока ненавидят друг друга и в то же время не хотят рисковать, боясь вылететь из военной иерархии.

Настал третий день игры на Доске начал. Гурдже во время ланча сидел перед настольным экраном. До конца перерыва оставалось еще несколько минут, и Гурдже в одиночестве смотрел репортаж о том, как блестяще идут дела у Ло Теньоса Крово в игре против Йомонула и Траффа. Тот, кто играл за Крово (только не он сам, — шеф разведки наотрез отказался участвовать в фальсификациях), блестяще подражал стилю верховника. Гурдже едва заметно улыбался, следя за новостями.

— Размышляете над своей грядущей победой, Жерно Гурдже? — спросил Хамин, опускаясь на стул с другой стороны стола.

Гурдже повернул экран к нему:

— Не рановато ли?

Старый лысый верховник, ехидно улыбаясь, впился глазами в экран.

— Гмм, вы так думаете? — Он протянул руку, выключил экран.

— В жизни многое меняется, Хамин.

— Вы правы, Гурдже, кое-что меняется. Но я думаю, ход этой игры останется неизменным. Йомонул и Трафф продолжат свою тактику — они будут игнорировать вас и изничтожать друг друга. Вы одержите победу.

— Ну что ж, — сказал Гурдже, глядя на погасший экран, — тогда Крово придется играть с Никозаром.

— Возможно. Мы сможем сфабриковать партию, чтобы дать информационное прикрытие этой игре. Но вы играть не должны.

— Не должен? — сказал Гурдже. — Мне казалось, я сделал все, о чем вы меня просили. Что еще от меня может требоваться?

— Отказаться играть против императора.

Гурдже заглянул в бледно-серые глаза верховника, оплетенные сетью морщинок. Они с таким же спокойствием ответили на его взгляд.

— В чем проблема, Хамин? Ведь я больше не представляю угрозы.

Хамин разгладил тонкую материю у себя на рукаве.

— Знаете, Гурдже, я ненавижу навязчивые идеи. Они такие прилипчивые. Верно? — Он улыбнулся. — Я начинаю волноваться за моего императора, Гурдже. Я знаю, как хочется ему доказать, что он по праву занимает свое место, что он достоин трона, на который взошел два года назад. Я уверен, именно это он и сделает, но я знаю, чего он хочет на самом деле — чего он всегда хотел: сыграть с Молсе и победить. Но это, конечно, теперь уже невозможно. Император умер, да здравствует император. Он восстает из пламени… Но мне думается, он видит в вас, Жерно Гурдже, старого Молсе и чувствует, что должен сыграть с вами, победить вас — инопланетянина, человека Культуры, мората, игрока. Не уверен, что это хорошая мысль. В этом нет необходимости. Так или иначе, вы все равно проиграете, не сомневаюсь, но… Как я уже сказал, навязчивые идеи меня беспокоят. Для всех будет лучше, если вы после этой игры объявите о своем отказе от дальнейшей борьбы.

— И значит, лишу Никозара возможности победить меня? — Гурдже с удивлением и любопытством посмотрел на верховника.

— Да. Пусть уж лучше чувствует, что ему еще есть что доказывать. Это не причинит ему никакого вреда.

— Я подумаю, — пообещал Гурдже.

Хамин несколько мгновений смотрел на него.

— Надеюсь, вы понимаете, насколько я откровенен с вами, Жерно Гурдже. Было бы прискорбно, если бы такая честность осталась без признания и вознаграждения.

Гурдже кивнул:

— Да, это было бы прискорбно.

Слуга-мужчина у дверей объявил, что игра должна вот-вот возобновиться.

— Прошу меня извинить, ректор, — сказал Гурдже, вставая. — Долг зовет.

Старый верховник не сводил с него взгляда.

— Будьте послушны долгу.

Гурдже замер, глядя сверху вниз на высохшего старика, потом повернулся и зашагал прочь.

Хамин вперился взглядом в темный экран перед собой, словно захваченный некоей увлекательной игрой, которую видел только он один.

Гурдже выиграл на Доске начал и Доске формы. Яростная борьба между Траффом и Йомонулом продолжалась. Вперед вырывался то один, то другой. На Доску становления Трафф перешел, набрав очков чуть больше, чем старший верховник. Гурдже сильно опережал обоих и был практически неуязвим, так что мог расслабиться в своих укрепленных пунктах и наблюдать за тотальной войной, развернувшейся вокруг него, а потом выйти и разделаться с истощенными силами победителя. Подобная тактика представлялась единственно справедливой и к тому же разумной. Пусть ребята развлекаются, а потом придет взрослый дядя, наведет порядок, спрячет разбросанные игрушки.

Но и это была неважная замена настоящей игре.

— Вы довольны или нет, господин Гурдже?

Звездный маршал Йомонул подошел к Гурдже в перерыве, пока Трафф консультировался с судьей. Гурдже стоял, задумчиво глядя на доску, и не заметил приближения верховника. Он с удивлением поднял глаза на стоящего перед ним маршала с морщинистым лицом: тот с легкой улыбкой смотрел на Гурдже из своей титаново-углеродной клетки. Ни один из военных до того не обращал на инопланетянина ни малейшего внимания.

— Тем, что обо мне забыли?

Верховник махнул оплетенной стержнями рукой, указывая на доску.

— Да, тем, что выигрыш дается так легко. Вы чего ищете — побед или решения трудных задач? — Маска из прутьев двигалась с каждым движением его челюсти.

— Мне нравится и то и другое, — признался Гурдже. — Я думал было поучаствовать в схватке в качестве третьей силы или войти в союз с кем-то… но то, что происходит, очень похоже на личную войну.

Пожилой верховник ухмыльнулся, голова-клетка легонько кивнула.

— Похоже, — сказал он. — Ваша тактика верна. На вашем месте я бы и дальше так продолжал.

— А вы? — спросил Гурдже. — Вам, кажется, теперь нелегко приходится.

Йомонул улыбнулся. Лицо-маска перекосилось даже при этом легком движении.

— Это лучшее время в моей жизни. И у меня в запасе есть еще несколько сюрпризов для этого щенка. И несколько трюков. Но я чувствую себя немного виноватым из-за того, что вы идете вперед с такой легкостью. Вы поставите всех нас в неловкое положение, если будете играть с Никозаром и выиграете.

Гурдже изобразил удивление.

— Вы думаете, я смог бы?

— Нет. — Ответ верховника прозвучал тем более эмоционально, что донесся из темной клетки, которая усилила звук. — Никозар, когда нужно, играет наилучшим образом, и он победит. Если только не проявит чрезмерного честолюбия. Нет, он вас победит, поскольку будет чувствовать в вас угрозу, а угрозу он уважает. Но… гм…

Маршал повернулся к Траффу, который, пройдясь по доске, передвинул две фигуры, а потом с демонстративной вежливостью поклонился Йомонулу. Маршал снова повернулся к Гурдже:

— Похоже, моя очередь. Прошу извинить. — Он вернулся к своему сражению.

Возможно, один из трюков, о которых упоминал Йомонул, состоял в том, чтобы ввести в заблуждение Траффа — пусть думает, будто маршал хочет заручиться поддержкой человека Культуры. Какое-то время после этого молодой военный действовал так, будто в любой момент ожидал борьбы на два фронта.

Это дало Йомонулу преимущество, и он немного опередил Траффа. Гурдже выиграл матч и получил шанс сыграть с Никозаром. Сразу же после этой победы Хамин попытался заговорить с ним в коридоре, но Гурдже только улыбнулся и прошел мимо.

Вокруг них раскачивались золоцветы, легкий ветерок шелестел в золотистых кронах. Двор, игроки и их свита расположились на высоком, с крутым пандусом деревянном помосте, который размером не уступал небольшому замку. Перед этим подобием трибуны среди просторной прогалины в лесу золоцветов пролегала длинная, узкая дорожка, огражденная толстыми бревнами высотой метров в пять или больше. Это была центральная часть загона, имевшего форму песочных часов: оба конца его расширялись к лесу. Никозар и высокопоставленные игроки сидели на высокой деревянной платформе в первом ряду, и перед ними открывался прекрасный вид на воронку с бревенчатым окаймлением.

С задней стороны у трибуны стояли навесы, — под ними готовилась пища. В воздухе над трибуной плавал и уносился в лес запах жареного мяса.

— У них от этого слюнки потекут, — сказал маршал Йомонул, наклоняясь к Гурдже; сервомеханизмы его клетки издали при этом жужжание.

Они сидели бок о бок в первом ряду, невдалеке от императора. У каждого было большое пулевое ружье, закрепленное на треноге.

— От чего — от этого?

— От запаха. — Йомонул ухмыльнулся, показывая на жаровни и грили у них за спиной. — Жареное мясо. Ветер понесет запах в их сторону. Они от этого с ума сойдут.

— Как мило, — пробормотал Флер-Имсахо, расположившийся неподалеку от ноги Гурдже.

Машина тщетно пыталась уговорить его не участвовать в охоте. Гурдже, не обращая на него внимания, кивнул Йомонулу.

— Да, конечно.

Он взвесил в руках ложе винтовки. Древнее оружие стреляло одиночными патронами, а чтобы его перезарядить, нужно было передернуть затвор. У каждой из винтовок была своя нарезка ствола, чтобы по пулям, извлеченным из туш, можно было вести счет и определять, кому принадлежит голова или шкура.

— Вы уверены, что стреляли из таких прежде? — Йомонул с ухмылкой поглядел на Гурдже.

Верховник пребывал в хорошем настроении. Еще сорок-пятьдесят дней, и ему можно будет выйти из экзоскелета. А пока император разрешил немного ослабить тюремный режим — Йомонул мог общаться с людьми, есть и пить, что пожелает.

Гурдже кивнул.

— У меня есть дробовики, — сказал он.

Он никогда не пользовался пулевыми ружьями, но помнил тот день в пустыне, с Йей, — это было несколько лет назад.

— Уверен, вы никогда прежде не стреляли ни во что живое, — сказал автономник.

Йомонул постучал по корпусу машины углеродным каблуком своего ботинка.

— А ты, вещица, помалкивай.

Флер-Имсахо медленно поднялся вверх, так что его скошенный коричневый передок оказался прямо перед лицом Гурдже.

— Вещица?! — возмущенно произнес он голосом, похожим на хриплый шепот.

Гурдже подмигнул и приложил палец к губам. Они с Йомонулом улыбнулись друг другу.

Охота, как это называлось, началась со звука труб и далекого воя трошей. Из леса появилась шеренга азадианцев-мужчин, они побежали вдоль воронковидной прогалины. Все вокруг заволновались, предвкушая развлечение.

— Крупный, — с видом знатока сказал Йомонул, когда на дорожке показался черный, в золотую полоску шестиног.

Щелчки, раздавшиеся там и сям на платформе, возвестили о том, что охотники изготовились к стрельбе. Гурдже приподнял ложе своей винтовки. В условиях повышенной гравитации тренога значительно облегчала стрельбу, а кроме того, ограничивала сектор обстрела, что, несомненно, сильно утешало бдительных охранников императора.

Троши бежал по дорожке, оставляя следы в пыли. Охотники начали стрелять, воздух наполнился приглушенными звуками выстрелов и клубами серого дыма. От стволов по бокам дорожки откалывались щепки, пули выбивали из земли облачка. Йомонул прицелился и выстрелил, вокруг Гурдже раздались новые хлопки. Потом звуки пальбы смолкли, но Гурдже все равно почувствовал, как каналы ушей немного сузились, приглушая шум. Он выстрелил, отдача застала его врасплох. Пуля, видимо, прошла высоко над головой зверя.

Гурдже поглядел вниз, на дорожку. Животное выло. Оно пыталось перепрыгнуть через ограждение, но град пуль поубавил ему прыти. Оно прохромало еще немного, волоча три ноги и оставляя за собой кровавый след. Гурдже услышал еще один приглушенный хлопок сбоку, и голова хищника тут же дернулась в сторону — зверь упал. Раздался хор одобрительных выкриков. В ограждении открылись воротца, вбежали несколько азадианцев и утащили тело.

Йомонул, кричавший со всеми, стоял рядом с Гурдже. Когда из леса появилось следующее животное и побежало между рядами бревен, Йомонул быстро сел, сервомоторы его экзоскелета зажужжали.

После четвертого одинокого троши появились несколько зверей сразу, в сумятице один из них запрыгнул на бревно, перемахнул на другую сторону и бросился на стоявших за ограждением. Охранник на земле у подножия трибуны одним выстрелом из лазерного ружья свалил животное.

В разгар утра, когда в середине дорожки скопилась целая груда полосатых тел, возникла опасность, что какое-нибудь животное заберется на туши убитых ранее. Охота была приостановлена, мужчины с крюками, веревками и двумя маленькими тракторами расчистили дорожку, увозя теплые, забрызганные кровью туши. Кто-то поодаль от императора пристрелил одного из мужчин, пока те работали на дорожке. Раздался гул осуждающих голосов и несколько пьяных одобрительных выкриков. Император оштрафовал провинившегося и сказал, что если кто-нибудь сделает такое еще раз, то побежит по дорожке вместе с троши. Все рассмеялись.

— Вы совсем не стреляете, Гурджи, — заметил Йомонул.

По его подсчетам, он к этому времени убил еще трех животных. А Гурдже стало казаться, что охота — занятие довольно бессмысленное, и он почти прекратил стрелять. Все равно он не попадал в цель.

— Я в этом деле не мастак.

— Практика! — рассмеялся Йомонул, хлопнув Гурдже по спине.

Усиленный серводвигателями удар возбужденного маршала чуть не вышиб из Гурдже дух.

Йомонул сообщил об еще одном удачном выстреле, издал радостный крик и пнул Флер-Имсахо.

— Принеси! — рассмеялся он.

Автономник медленно и с достоинством поднялся с пола.

— Жерно Гурдже, это свыше моих сил. Я возвращаюсь в замок. Вы не возражаете?

— Вовсе нет.

— Спасибо. Желаю получить удовольствие от метких попаданий.

Он отлетел вниз и в сторону, после чего исчез за краем платформы. Йомонул почти все это время держал его под прицелом.

— И вы просто так его отпустили? — со смехом спросил он у Гурдже.

— Рад от него избавиться, — ответил тот.

Настал перерыв на ланч. Никозар поздравил Йомонула, похвалив за точность стрельбы. Гурдже сидел рядом с Йомонулом и, когда паланкин Никозара принесли на их конец стола, опустился на одно колено. Йомонул сообщил императору, что экзоскелет помогает точнее целиться. Никозар сказал, что рад скорому — после официального завершения игр — снятию устройства. Император скользнул взглядом по Гурдже, но больше ничего не сказал. Антигравитационный паланкин приподнялся сам, и охранники понесли его дальше вдоль ряда ожидающих людей.

После ланча все вернулись на свои места, и охота продолжилась. Для охотников остались еще животные, и первая часть короткого послеобеденного сеанса ушла на их отстрел, но троши вернулись еще раз, позднее. Пока что только семь из приблизительно двухсот троши, выпущенных из лесных загонов на огороженную дорожку, успели пробежать по ней и через дальний конец воронки исчезнуть среди деревьев. Но и эти были ранены, и им так или иначе было суждено погибнуть во время Всесожжения.

Земля перед помостом потемнела от рыжеватой крови. Гурдже стрелял, когда звери бежали по напитанной влагой дорожке, но целился мимо, наблюдая, как перед носом у раненых, воющих, запыхавшихся животных вскипают фонтанчики грязи. Вся эта охота казалась ему отвратительной, но он не мог не признать, что заразительный энтузиазм азадианцев подействовал и на него. Йомонул явно наслаждался происходящим. Верховник наклонился вперед, когда из леса выбежала крупная самка троши с двумя маленькими щенками.

— Вам нужно больше практиковаться, Гурдже, — сказал он. — Вы что, у себя дома разве не охотитесь?

Самка со щенками бежала к огороженному пространству.

— Почти нет, — признался Гурдже.

Йомонул фыркнул, прицелился с дальней дистанции и выстрелил. Один из щенков упал. Самка затормозила, остановилась и побежала назад к щенку. Второй детеныш продолжал неуверенно бежать вперед. Пули попали в него, и он взвизгнул.

Йомонул перезарядил винтовку.

— Я вообще удивился, увидев вас здесь, — сказал он.

Пуля попала самке в заднюю ногу, та с рычанием ринулась прочь от мертвого детеныша и снова побежала вперед, зарычав на раненого, хромающего щенка.

— Я хотел показать, что я вовсе не такой уж чувствительный, — сказал Гурдже, видя, как дернулась голова второго щенка и животное упало у ног матери. — И я охотился на…

Он хотел сказать «азад», что означало машину или животное, любой организм или систему, и с улыбкой повернулся к Йомонулу, чтобы произнести это, но, посмотрев на верховника, увидел, что с ним что-то не так.

Йомонула трясло. Он сидел, сжимая свою винтовку, полуобернувшись к Гурдже, лицо его в темной клетке дрожало, кожа побелела и покрылась капельками пота, глаза выпучились.

Гурдже подошел к нему и положил ладонь на руку маршала — на пруток экзоскелета, по наитию предлагая помощь.

В верховнике словно что-то сломалось. Ружье Йомонула развернулось, стукнув по треноге, здоровенный глушитель оказался направлен прямо в лоб Гурдже. Перед глазами Гурдже мелькнуло лицо Йомонула — безумное выражение, челюсти сжаты, струйка крови сочится по подбородку, глаза застыли, пол-лица дергается в яростном тике. Гурдже пригнулся — ружье громыхнуло где-то над его головой — и, кувырнувшись со стула в сторону треноги со своим ружьем, услышал крик.

Не успев встать, Гурдже получил удар по спине, повернулся и увидел над собой Йомонула, который раскачивался с безумным видом; позади него виднелись недоумевающие, бледные лица. Йомонул боролся с затвором, перезаряжая винтовку. Одна его нога снова ударила в ребра Гурдже. Тот откатился назад, пытаясь самортизировать удар, и свалился вниз, прямо перед платформой.

Он увидел, как закружились деревянные планки, мотнулись кроны золоцветов, потом он ударился, обрушившись на мужчину, в чьи обязанности входило оттаскивать мертвых животных. Оба они, тяжело дыша, упали на землю. Гурдже посмотрел наверх и увидел на платформе Йомонула: экзоскелет отливал матовым блеском в лучах солнца, а сам маршал целился в Гурдже. Два верховника подбежали, чтобы схватить Йомонула. Даже не повернувшись, маршал резко выбросил назад руки — его ладонь ударила в грудь одного из верховников, приклад ружья пришелся в лицо другого. Оба рухнули на платформу. Окруженные прутьями руки вернулись в прежнее положение, и Йомонул снова стал наводить ружье на Гурдже.

Гурдже уже успел вскочить на ноги и нырнуть в сторону. Пуля угодила в не успевшего перевести дух азадианца, лежавшего за спиной Гурдже. Тот бросился к деревянной двери, чтобы укрыться под высокой платформой. Сверху донеслись крики — Йомонул спрыгнул вниз, приземлившись между Гурдже и дверью. Оказавшись на земле, маршал тут же перезарядил винтовку, а экзоскелет легко поглотил удар при приземлении. Гурдже чуть не упал, разворачиваясь, нога его поскользнулась на пропитанной кровью земле.

Оттолкнувшись от земли, Гурдже побежал между деревянным ограждением и краем платформы. На его пути оказался охранник в форме с лазерным ружьем на плече, который неуверенно поглядывал на платформу. Гурдже метнулся мимо него, пригнув голову. Когда Гурдже был в нескольких метрах от охранника, тот начал стаскивать лазер с плеча. На его плоском лице запечатлелось чуть ли не комическое удивление — за миг до того, как одна сторона его груди разорвалась и охранник рухнул перед Гурдже, который споткнулся о него.

Гурдже перекатился через мертвого охранника и сел. Йомонул был в десяти метрах и неуклюже бежал к нему, перезаряжая винтовку. У ног Гурдже лежало ружье охранника. Гурдже схватил его, прицелился в Йомонула и выстрелил.

Звездный маршал пригнулся, но Гурдже целился с учетом отдачи, ошеломившей его утром при стрельбе из пулевого ружья. Луч лазера ударил в лицо Йомонула, голова верховника разлетелась на части.

Йомонул не остановился. Он даже не замедлил бега. Бегущее тело с почти пустой клеткой для головы (куски плоти и расколотые кости развевались, как вымпел, из шеи хлестала кровь) только увеличило скорость. Оно бежало к Гурдже все быстрее и сноровистее и целилось ему прямо в голову.

Гурдже, ошарашенный, замер. Слишком поздно он начал снова наводить винтовку и подниматься с земли. Безголовый экзоскелет был в трех метрах. Гурдже смотрел в черный зев глушителя, понимая, что он погиб. Но тут необычная фигура замедлила бег, пустая клетка дернулась вверх, винтовка дрогнула в руке.

Что-то врезалось в Гурдже сзади — он с удивлением понял, что сзади, когда в глазах у него потемнело. Сзади, не спереди, а потом не стало ничего.

Спина болела. Он открыл глаза. Между ним и белым потолком гудел массивный коричневатый автономник.

— Гурдже? — сказала машина.

Он сделал глотательное движение, облизнул губы.

— Что? — спросил он.

Он не знал, где находится, не знал, что это за автономник. И лишь приблизительно представлял себе, кто такой он сам.

— Гурдже, это я, Флер-Имсахо. Как вы себя чувствуете?

Ага, Флер-Имсахо. Что-то знакомое.

— Спина немного болит, — сказал он, надеясь, что не будет разоблачен. Гурджи? Гурджей? Наверно, это его имя.

— Меня это ничуть не удивляет. Вам в спину врезался здоровенный троши.

— Кто-кто?

— Бог с ним, поспите еще.

— …Поспать.

Веки были такие тяжелые — не удержать, и автономник подернулся туманом.

Спина болела. Он поднял веки и увидел белый потолок, повел глазами в поисках Флер-Имсахо. Темные деревянные стены. Окно. Флер-Имсахо. Вот он где. Автономник подплыл к нему.

— Привет, Гурдже.

— Привет.

— Вы помните, кто я такой?

— Всё ваши глупые вопросы, Флер-Имсахо. Я поправлюсь?

— Несколько царапин, сломанное ребро и небольшое сотрясение мозга. Через день-другой вы встанете.

— Кажется, вы говорили, в меня врезался… троши? Или мне это приснилось?

— Не приснилось, я это говорил. Именно так все и было. Что вы еще помните?

— Как я упал с трибуны… помоста, — медленно произнес он, напрягая память.

Он был в постели, и у него ныла спина. Он лежал в своей комнате в замке, горел свет: значит, вероятно, была ночь. Глаза его расширились.

— Йомонул на меня напал! — вдруг сказал он. — За что?

— Теперь уже не важно. Поспите еще.

Гурдже начал было говорить что-то, но гудящий автономник подлетел еще ближе, и усталость навалилась снова. Гурдже закрыл глаза. Всего на секунду. Чтобы дать им отдохнуть.

Гурдже стоял у окна, глядя во внутренний двор. Слуга-азадианец убрал поднос. Бокалы на нем чуть звякнули.

— Продолжайте, — сказал Гурдже автономнику.

— Этот троши, пока все смотрели на вас и Йомонула, перебрался через заграждение, подбежал к вам сзади и прыгнул. Он сбил вас, а потом перекатился через экзоскелет, прежде чем тот успел что-нибудь сделать. Охранники пристрелили троши, который пытался сожрать Йомонула, а когда зверя оттащили от экзоскелета, тот уже был выключен.

Гурдже медленно покачал головой.

— Я помню только, что меня сбросили с помоста. — Он сел в кресло у окна. Дальний конец двора отливал золотом в предзакатных лучах солнца. — А где были вы, пока все это происходило?

— Здесь. Смотрел охоту по имперскому каналу. Жаль, что я ушел, Жерно Гурдже, но этот отвратительный верховник пинал меня, и зрелище было уж слишком кровавым и омерзительным — словами не описать.

Гурдже махнул рукой.

— Ладно. Я жив. — Он закрыл лицо руками. — Вы уверены, что это я пристрелил Йомонула?

— О да! Это все записано. Хотите посмотреть?..

— Нет. — Гурдже предостерегающе поднял руку. Глаза его все еще были закрыты. — Нет, не хочу.

— Прямой трансляции я не видел, — сказал Флер-Имсахо. — Я бросился назад, к месту охоты, как только Йомонул выстрелил в первый раз и убил человека рядом с вами. Но я просматривал запись. Да, вы убили маршала из лазерного ружья того охранника. Но после этого тому, кто захватил управление экзоскелетом, не нужно было больше преодолевать сопротивление Йомонула. Как только Йомонул умер, эта штуковина стала двигаться быстрее и точнее. Наверно, Йомонул изо всех сил пытался ее остановить.

Гурдже уставился в пол.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Автономник подлетел к стенному экрану. — Слушайте, почему вам не посмотреть своими гла…

— Нет! — закричал Гурдже, вставая. Его качнуло, и он снова сел. — Нет, — сказал он уже спокойнее.

— Когда я вернулся туда, тот, кто управлял экзоскелетом, уже убрался. Пролетая между замком и платформой, я быстренько проанализировал показания моих микроволновых сенсоров, но прежде, чем удалось что-нибудь нащупать, оно отключилось. Какой-то фазово-импульсный контроллер. Имперские охранники тоже что-то нащупали. Когда мы вас унесли, они начали поиски в лесу. Я перенес вас сюда — убедил их, что так будет лучше. Они пару раз присылали доктора для осмотра, но тем дело и кончилось. Хорошо, что я вернулся туда вовремя, а то они могли бы доставить вас в больницу и начать брать все эти дурацкие анализы… — В голосе автономника послышалась тревога. — Поэтому у меня такое ощущение, что служба безопасности здесь ни при чем. Они бы не стали убивать вас на глазах у всех, и уж они-то непременно подготовились бы заранее, чтобы доставить вас в больницу в случае неудачи… но тут слишком уж все плохо организовано. Что-то странное творится, поверьте мне.

Гурдже пощупал спину, тщательно обследуя больное место.

— Жаль, что я всего не помню. Жаль, что я не помню, намеренно ли убил Йомонула, — сказал он.

Грудь болела. Он чувствовал себя разбитым.

— При том, насколько вы никудышный стрелок, подозреваю, что нет.

Гурдже посмотрел на машину.

— А вы, наверно, еще много чего умеете, автономник, а?

— Да нет. Кстати, император хочет вас видеть, когда вы поправитесь.

— Я пойду к нему сейчас. — Гурдже начал медленно вставать.

— Вы уверены? Мне кажется, не стоит. У вас нездоровый вид. На вашем месте я бы полежал. Пожалуйста, сядьте. Вы еще не готовы. Что, если он гневается на вас за убийство Йомонула? Нет, лучше я отправлюсь с вами…

Никозар сидел на небольшом троне, перед длинным рядом наклонных разноцветных окон. В императорских апартаментах горел насыщенный полихромный свет. Огромные гобелены, вытканные из нитей драгоценных металлов, сверкали, как сокровища в подводных пещерах.

У стен и за троном стояли невозмутимые охранники, туда-сюда курсировали придворные и чиновники с бумагами и плоскими экранами. Офицер императорского двора подвел Гурдже к трону, оставив Флер-Имсахо в другом конце помещения под бдительным присмотром двух охранников.

— Садитесь, пожалуйста. — Никозар показал Гурдже на стоящий перед троном маленький стул. Гурдже с благодарностью сел. — Жерно Гурдже, — сказал император спокойно и сдержанно, почти бесстрастно. — Мы приносим вам наши глубочайшие извинения за то, что случилось вчера. Мы рады видеть, что вы так быстро оправились, хотя и понимаем, что вы все еще страдаете от боли. У вас есть какие-нибудь пожелания?

— Благодарю вас, ваше высочество, нет.

— Мы рады. — Никозар неторопливо кивнул.

На нем по-прежнему было полное траурное облачение, строгость которого в сочетании с небольшой фигурой и невзрачным лицом императора контрастировала с сочными цветными всплесками окон наверху и пышными нарядами придворных. Император положил маленькую руку с кольцами на подлокотник трона.

— Мы, разумеется, глубоко скорбим о том, что лишились внимания и услуг нашего звездного маршала Йомонула Лу Распа, в особенности при таких трагических обстоятельствах, но мы понимаем — выбора у вас не было, вы должны были защищаться. По нашей воле мер против вас предпринято не будет.

— Благодарю вас, ваше высочество.

Никозар махнул рукой.

— Теперь о тех, кто составил заговор против вас. Лицо, которое перехватило контроль над экзоскелетом маршала, было установлено и подвергнуто допросу. Мы с прискорбием узнали, что главным заговорщиком оказался наш наставник и воспитатель с младенческих лет, ректор колледжа Кандсев.

— Хам… — начал было Гурдже, но замолчал.

На лице Никозара появилась гримаса неудовольствия. Имя старого верховника замерло на губах Гурдже.

— Я… — начал было опять Гурдже, но Никозар поднял руку.

— Мы хотим сообщить вам, что ректор колледжа Кандсев, Хамин Ли Стрилист, был приговорен к смерти за участие в заговоре против вас. Мы понимаем, что это, возможно, было не единственным покушением на вашу жизнь. Если это так, мы расследуем все обстоятельства дела и преступники будут переданы в руки правосудия. Некоторые лица при дворе, — продолжал Никозар, глядя на свои кольца, — желали защитить своего императора неправедным путем. Император не нуждается в защите от противника по игре, даже если этот противник пользуется средствами, которые мы отвергаем. Мы сочли необходимым обмануть наших подданных касательно ваших успехов в финальных играх, но сделано это было ради их блага, а не нашего. Нам нет нужды защищаться от неприятных истин. Император не знает страха, он только должен проявлять осторожность. Мы будем счастливы отложить игру между императором-регентом и человеком по имени Жерно Морат Гурдже, пока тот не поправится и не будет готов к игре.

Гурдже обнаружил, что ждет еще спокойных, неторопливых, певучих слов, но Никозар сидел молча, с бесстрастным видом.

— Я благодарю ваше высочество, — сказал Гурдже, — но предпочел бы не откладывать игру. Я чувствую себя вполне нормально, к тому же до начала матча еще три дня. Уверен, нет никакой нужды переносить игру.

Никозар неторопливо кивнул.

— Мы удовлетворены. Однако мы надеемся, что если Жерно Гурдже пожелает изменить свое решение до начала матча, то он незамедлительно сообщит об этом в Имперскую канцелярию, которая с радостью перенесет финальный матч на более поздний срок, когда Жерно Гурдже будет чувствовать себя готовым играть в азад во всю силу своих способностей.

— Я еще раз благодарю ваше высочество.

— Мы рады, что Жерно Гурдже не причинили никакого серьезного вреда и он смог прийти на эту аудиенцию, — сказал Никозар.

Он слегка кивнул Гурдже, а потом перевел взгляд на придворного, нетерпеливо ожидавшего в стороне. Жерно встал, поклонился и, пятясь, вышел из зала.

— Вы должны были, пятясь, сделать только четыре шага, прежде чем повернуться к нему спиной, — сказал ему Флер-Имсахо. — В остальном все отлично.

Они снова были в комнате Гурдже.

— Постараюсь запомнить на следующий раз.

— Но, похоже, к вам нет никаких претензий. Пока вы беседовали с ним наедине, я подслушивал разговоры придворных — они обычно знают, в чем дело. Судя по всему, удалось поймать верховника, который пытался бежать через лес, по сигналам мазера и органов управления экзоскелетом. Он бросил оружие, которое ему вручили для самозащиты, что было очень кстати: оказалось, что это вовсе не оружие, а бомба. Так что его удалось взять живым. Под пыткой он сломался и назвал одного из дружков Хамина, который попытался выторговать смягчение наказания, рассказав все. И тогда они взялись за Хамина.

— Вы хотите сказать, что его пытали?

— Только немного. Он стар, и ему нужно сохранить жизнь для кары, которую назначит император. Тот верховник, что управлял экзоскелетом, и его приспешник посажены на кол. Дружок Хамина, который пытался выторговать себе прощение, посажен в клетку в лесу — будет там дожидаться Всесожжения, а Хамина лишили антигравитационных таблеток, и теперь он умрет через сорок или пятьдесят дней.

Гурдже покачал головой.

— Хамин… вот не думал, что он так меня боится.

— Дело в том, что он стар. Старикам иногда приходят в голову странные идеи.

— Как, по-вашему, теперь я в безопасности?

— Да. Императору вы нужны живым, чтобы он мог разгромить вас на досках азада. Больше никто не осмелится покушаться на вас. Можете сосредоточиться на игре. И в любом случае, я буду приглядывать за вами.

Гурдже недоуменно посмотрел на гудящего автономника.

В голосе того не слышалось ни малейшей иронии.

Три дня спустя Гурдже и Никозар начали первую из малых игр. Финальный матч проходил в странной атмосфере — в замке Клафф царил какой-то упаднический дух. Обычно последняя игра была кульминацией шестилетней работы и подготовки внутри империи, апофеозом всего того, что представлял собой азад. На этот раз вопрос с преемственностью власти был уже решен. Никозар обеспечил себе следующие шесть лет правления, победив Вечестедера и Джилно, хотя остальная империя знала, что императору еще предстоит игра с Крово, которая и решит, кто наденет корону. Даже если бы Гурдже одержал победу в этой игре, это ничего не изменило бы, разве что уязвило императорскую гордость. Двор и Бюро, наученные горьким опытом, в следующий раз уже не станут приглашать разложившихся, хотя и пронырливых инопланетян принять участие в святой игре.

Гурдже подозревал, что много народу в крепости охотно оставили бы Эхронедал и вернулись на Эа, если бы не церемония коронации и религиозной конфирмации: никому не разрешалось покидать Эхронедал, пока не пройдет огонь и император не восстанет из пепла.

Вероятно, только Гурдже и Никозар с нетерпением ждали предстоящего матча. Даже выбывшие игроки и аналитики без всякого энтузиазма смотрели на игру, обсуждать которую было заранее запрещено даже в их узком кругу. Все игры Гурдже после того, когда он, согласно легенде, был выбит из соревнований, стали недозволенной темой для бесед. Их просто не существовало. В Имперском бюро игр уже вовсю шла работа над составлением официального финала между Никозаром и Крово. Зная их предыдущие труды, Гурдже полагал, что и на сей раз партии будут предельно убедительными. Возможно, им будет не хватать гениальных озарений, но результат будет более чем приемлемым.

Итак, все уже было решено. У империи были новые звездные маршалы (хотя для замещения Йомонула еще требовались кое-какие перетасовки), новые генералы и адмиралы, архиепископы, министры и судьи. Курс империи определен, — он остается практически неизменным. Никозар будет продолжать нынешнюю политику. Заверения победителей разных уровней говорили о том, что в империи нет ни серьезного недовольства, ни новых идей. Чиновники и придворные снова могли вздохнуть свободно, зная, что существенных изменений не грядет и их положению по-прежнему ничто не угрожает. А потому вместо обычного напряжения, сопутствующего финалу, в замке царила атмосфера, более свойственная показательным играм. И только два соперника усматривали в последней игре настоящую битву.

Стиль Никозара сразу же произвел на Гурдже сильное впечатление. Гурдже с каждым ходом все выше оценивал игру императора — чем больше он изучал ее, тем отчетливее понимал, какой могучий и грозный соперник ему противостоит. Чтобы победить Никозара, ему потребуется нечто большее, чем простая удача: ему потребуется стать другим. С самого начала Гурдже сосредоточился не столько на победе, сколько на том, чтобы не быть разгромленным в пух и прах.

Большую часть времени Никозар играл осторожно, а потом вдруг наносил серию блестящих ударов, которые в первое мгновение казались озарениями сумасшедшего, но вскоре выяснялось, что это точно выверенные ходы мастера — идеальные ответы на невозможные вопросы, им же самим и поставленные.

Гурдже старался вовсю, чтобы предвосхитить эти сокрушительные всплески хитрости и силы и найти на них адекватные ответы, но ко времени завершения малых игр, приблизительно за тридцать дней до прихода огня, у Никозара было значительное преимущество в фигурах и картах, дававшее ему фору на первой из трех больших досок. Гурдже видел единственный свой шанс в том, чтобы продержаться на первых двух досках, в надежде отыграться на последней.

Золоцветы вокруг замка устремлялись все выше, как медленный золотой прилив у самых стен. Гурдже сидел в том же маленьком садике, куда заглядывал и прежде. Тогда он мог видеть далекий горизонт за кронами деревьев, теперь же обзор перекрывался первым рядом огромных золотистых крон в двадцати метрах от него. Тень от замка наползала на этот лиственный полог в лучах заката. За спиной Гурдже, в крепости, зажигались огни.

Гурдже, посмотрев на коричневатые стволы высоких деревьев, покачал головой. Он уже проиграл на Доске начал, а теперь проигрывал на Доске формы.

Чего-то ему не хватало, какая-то грань игры Никозара ускользала от него. Гурдже не сомневался в том, что знает о ней, но никак не мог сообразить, что это за грань. У него было мучительное подозрение, что это должно быть чем-то очень простым, пусть даже на доске оно и находит сложное выражение. Он давно должен был обнаружить это, проанализировать, оценить и использовать к своей выгоде, но по какой-то причине (явно связанной с его пониманием игры) никак не мог. Игровые навыки отчасти утратились, и Гурдже начал думать, что удар по голове, полученный во время охоты, повлиял сильнее, чем он думал.

С другой стороны, и корабль, похоже, не мог понять, что Гурдже делает не так. Советы корабля казались разумными во время их переговоров, но стоило Гурдже подойти к доске, как обнаруживалось, что они неприменимы на практике. Если он все же пересиливал себя и начинал действовать наперекор собственному чутью, пользуясь советами «Фактора», то его ждали еще большие неприятности. Если что и гарантировало ему крупные проблемы на доске, так это игра по принципам, в которые он сам не верил.

Гурдже медленно поднялся, выпрямил спину, которая почти прошла, и вернулся в свою комнату. Флер-Имсахо завис перед экраном, изучая голографическое изображение какой-то необычной диаграммы.

— Что вы делаете? — спросил Гурдже, опускаясь в мягкое кресло.

Автономник повернулся и ответил на марейне:

— Я разработал способ избавляться от жучков. Теперь можно говорить на марейне. Здорово, правда?

— Наверно, — сказал Гурдже, по-прежнему на эаском. Он взял маленький плоский экран — посмотреть, что происходит в империи.

— Вы бы могли потрудиться говорить на своем языке, когда я потратил столько трудов, чтобы заблокировать жучки. Это, знаете ли, было нелегко. Меня не для такой работы создавали. Мне пришлось многое узнать из моих собственных файлов, посвященных электронике и оптике, полям прослушивания и всяким таким техническим штукам. Я думал, вы будете рады.

— Я просто на седьмом небе, — осторожно сказал Гурдже на марейне.

Он посмотрел на маленький экран. В новостях сообщали о новых назначениях, о подавлении восстания в далекой системе, о ходе игры между Никозаром и Крово (Крово отставал от императора не так сильно, как Гурдже), о победе имперских войск над расой монстров, о повышении ставок для азадианцев, желавших поступить в армию.

— На что это вы там смотрите? — спросил он, скользнув взглядом по стенному экрану, где перед Флер-Имсахо медленно поворачивался какой-то странный тор.

— Неужели вы не узнаете? — спросил автономник высоким голосом, выражающим удивление. — Я думал, вы сразу догадаетесь. Это модель Реальности.

— Чего? Ах да. — Гурдже кивнул и снова обратился к маленькому экрану, на котором имперские линейные крейсеры, подавляя мятежников, бомбардировали скопление астероидов. — Четыре измерения и все такое.

Он переключился на игровой канал. На Эа все еще проходили несколько матчей второй серии.

— Вообще-то фактически семь измерений, если мы говорим о самой Реальности, одна из этих линий… вы слушаете?

— Гм? О да.

Игры на Эа перешли в последнюю стадию. Все еще анализировались и второстепенные игры с Эхронедала.

— …Одна из этих линий Реальности представляет всю нашу вселенную… но вас, конечно же, учили всему этому?

— Ммм, — кивнул Гурдже.

Его никогда особо не интересовала космическая теория гиперпространства, или гиперсфер, или чего-то еще. Ничто из этого, казалось, не влияло на его жизнь, так что за важность? Были игры, которые лучше всего могли быть поняты в четырех измерениях, но Гурдже интересовали лишь конкретные правила, а общие теории — только если они были применимы конкретно к данным играм. Он перевернул страницу на маленьком экране и увидел собственное изображение. Экранный Гурдже снова выражал огорчение в связи с тем, что его выбили из игр, желал всяческих благ империи Азад и благодарил всех за приглашение. Голос диктора, наложенный на приглушенный голос Гурдже, сообщал, что тот выбыл из игр второй серии на Эхронедале. Гурдже едва заметно улыбнулся, наблюдая за официальной реальностью, частью которой он согласился быть, реальностью, которая постепенно обрастала мясом и становилась общепризнанным фактом.

Он скользнул взглядом по тору на экране и вспомнил кое-что, о чем размышлял несколько лет назад.

— А в чем разница между гиперпространством и ультрапространством? — спросил он у автономника. — Корабль говорил об ультрапространстве, а я так толком и не понял, что он, черт возьми, имел в виду.

Автономник попытался объяснить, иллюстрируя рассказ голографической моделью Реальности. Как и всегда, он переусердствовал в своих объяснениях, но в общих чертах Гурдже понял.

Флер-Имсахо действовал ему на нервы этим вечером, без умолку болтая на марейне обо всем и обо всех. Хотя поначалу родной язык и показался Гурдже излишне сложным, в конце концов он стал с удовольствием прислушиваться к нему и обнаружил, что говорить на нем приятно; но высокий, скрипучий голос автономника стал его утомлять. Тот замолчал, лишь когда Гурдже приступил к традиционному и довольно утомительному анализу игры вместе с кораблем (тоже на марейне).

В эту ночь он спал так крепко, как еще не спал после охоты, и проснулся с чувством (непонятно откуда взявшимся), что все еще есть шанс повернуть игру в свою пользу.

В течение большей части утренней партии Гурдже соображал, что задумал Никозар. И когда наконец понял, дух у него перехватило.

Император вознамерился победить не просто Гурдже, а всю Культуру. Иного способа описать то, как он пользовался фигурами, территорией и картами, просто не было: свою игру он построил так, что его позиция теперь отражала империю, стала образом Азада.

Еще одно откровение потрясло Гурдже, пожалуй, с не меньшей силой. Одно из прочтений его стиля (вероятно, самое точное) состояло в том, что игра Гурдже символизировала собой Культуру. Строя свою позицию и разворачивая фигуры, он привычно воздвигал нечто вроде общества-сети: переплетение сил и отношений без видимой иерархии, изначально лишенное агрессии.

Во всех своих играх он никогда не начинал первым враждебных действий. Весь предыдущий период он рассматривал как подготовку к сражению, но теперь понимал, что если бы присутствовал на доске один, то сделал бы приблизительно то же самое — медленно присоединял бы новые территории, укреплялся постепенно, спокойно, экономно… такого, конечно, никогда не происходило. Он всегда становился объектом атаки и, уже начав военные действия, ввязывался в драку с таким же упорством и с таким же самозабвением, с какими прежде развивал позицию, защищал фигуры, укреплял территорию.

Все остальные игроки, противостоявшие ему, невольно пытались приспособиться к этому новому стилю на его же условиях и, вполне понятно, проигрывали. Никозар не пытался делать ничего подобного. Он пошел другим путем и превратил доску в свою империю, точно повторяя все ее составляющие вплоть до структурных деталей, насколько позволял масштаб игры.

Гурдже был ошеломлен. Это понимание ослепило его, как восходящее солнце, неожиданно превратившееся в новую звезду, словно ручеек понимания стал речкой, рекой, потоком, цунами. Следующие несколько ходов он сделал машинально — ответ на действия противника, а не применение собственной стратегии, хотя он уже понял, насколько она ограничена и неадекватна. Во рту у него пересохло, руки дрожали.

Ну конечно же, именно этого ему и не хватало, вот в чем была скрытая грань, такая явная и очевидная, и тем не менее абсолютно невидимая, слишком тривиальная для слов или понимания. Все было так просто, так изящно, так поразительно амбициозно, но в то же время донельзя практично — и явно находилось в полном согласии с императорским представлением об игре.

Неудивительно, что Никозар так отчаянно хотел сыграть против культурианца, если именно такая игра с самого начала и входила в его намерения.

Тут просматривались даже подробности сведений о Культуре, ее истинных размерах и масштабах, известные только Никозару и горстке высокопоставленных чиновников. Все это присутствовало и проявлялось на доске, но, наверное, было абсолютно непонятно для непосвященных. Доска-империя Никозара была чем-то завершенным, ничуть не скрываемым, силы противника отображали нечто неизмеримо более мощное.

В том, как император относился к фигурам, своим и противника, была и некая безжалостность, даже, подумал Гурдже, почти издевка — тактика, призванная вывести инопланетянина из равновесия. Император отправлял фигуры на верную гибель с некоей веселой жестокостью, тогда как Гурдже выжидал, пытаясь подготовиться и накопить сил. Там, где Гурдже готов был уступить сопернику силы и территорию, Никозар сеял опустошение.

В некоторых аспектах различия были едва заметны (ни один хороший игрок не стал бы губить фигуры или устраивать бойню просто ради удовольствия), но идея жестокости присутствовала и висела над доской, как беззвучная дымка, как запах, как вонь.

И еще Гурдже увидел, что наносит ответные удары именно так, как, видимо, ждет этого Никозар, что он пытается спасти фигуры, делать разумные, взвешенные, консервативные ходы и в каком-то смысле не обращать внимания на то, как Никозар кидает, швыряет свои фигуры в бой и отрывает полосы территории у своего оппонента, словно куски плоти. Гурдже, можно сказать, изо всех пытался не играть с Никозаром. Император вел грубую, жестокую, властную и нередко некрасивую игру и вполне обоснованно предполагал, что какие-то качества культурианца просто не позволят ему участвовать в этом.

Гурдже начал накапливать ресурсы, оценивать возможности, сделав при этом еще несколько непоследовательных блокирующих ходов, чтобы дать себе время подумать. Смысл игры был в том, чтобы выиграть, а он забывал об этом. Ничто иное не имело значения, другого результата у игры не было. Игра была не связана ни с чем, а потому можно было позволить ей значить что угодно, и единственное препятствие, которое предстояло преодолеть Гурдже, было создано его собственными чувствами.

Он должен дать ответ. Но как? Стать Культурой? Еще одной империей?

Он уже играл от имени Культуры, и из этого ничего не получилось, но можно ли конкурировать с императором, становясь империалистом?

Он стоял на доске в своей смешной подоткнутой одежде и воспринимал все вокруг будто сквозь туман. Он попытался отвлечься на минуту от игры, оглядел огромный ребристый главный зал, высокие открытые окна и желтые кроны золоцветов снаружи, полупустые трибуны для гостей, императорских гвардейцев и арбитров, громадные черные выгнутые экраны наверху, множество людей в нарядах и в форме. Все это он видел сквозь призму игры; все это представало перед ним так, словно какой-то мощный наркотик, воздействуя на мозг, превращал картину перед глазами в искаженные аналоги дурманных видений.

Он подумал о зеркалах и о реверсивных полях, которые создавали картину технически более искусственную, но для ощущений — более реальную. Зеркальное письмо — вот о чем это говорило, обратное письмо было обычным письмом. Он увидел закрытый тор нереальной реальности Флер-Имсахо, вспомнил Хамлиса Амалк-нея и его предупреждение насчет изобретательности; вспомнил вещи, которые не значили ничего и значили что-то, вспомнил обертоны своей мысли.

Щелчок. Вкл./Выкл. Словно он машина. Свалиться с кривой, ведущей к катастрофе, и не очень переживать на сей счет. Он забыл обо всем и сделал первый ход, какой пришел в голову.

Он оценил свой ход. Ничего подобного Никозар не мог бы сделать.

Именно такой ход и сделала бы Культура. Он почувствовал, как упало сердце. Он надеялся на что-то лучшее, на что-то иное.

Он пригляделся внимательнее. Да, именно такой ход и сделала бы Культура, но, по крайней мере, это был атакующий ход Культуры. Начатая этим ходом линия разрушала всю его осторожную стратегию, но ничего другого не оставалось, если он хотел получить хоть малейший шанс эффективно противостоять Никозару. Делать вид, что на карту поставлено многое, что он сражается за всю Культуру, загореться желанием победы, несмотря ни на что…

По крайней мере, он наконец-то нащупал верную стратегию.

Он знал, что проиграет, но все же не будет разгромлен.

Постепенно он перестроил весь план игры в соответствии с духом воинствующей Культуры, он громил противника и оставлял целые участки доски, где перемена стратегии не дала бы результата, отступал, перегруппировывал и реорганизовывал свои силы, где возможно, жертвовал ими, где необходимо, выжигал и опустошал территории, когда другого не оставалось. Он не пытался подражать жестокой, но энергичной стратегии Никозара, который, атакуя, отступал, возвращаясь, захватывал, — он выстраивал позицию и фигуры так, чтобы в конечном счете можно было совладать с грубой силовой игрой императора, пусть не сейчас, пусть позднее, когда все будет готово.

Наконец-то он выиграл несколько очков. Игра все равно была потеряна, но впереди еще оставалась Доска становления, на которой он теперь мог дать сражение Никозару.

Раз или два он уловил взгляд Никозара и почти не сомневался теперь, что нащупал верную тактику, даже если император и предвидел такой поворот. Теперь он видел некое признание своей силы — в выражении лица верховника, в его ходах, — даже своего рода уважение: этим подтверждалось, что борьба идет на равных.

Гурдже переполняло ощущение, что он похож на провод, по которому течет огромная энергия. Он был громадной тучей, из которой в доску должна была ударить молния, колоссальной волной, что несется по океану к спящему берегу, мощнейшим потоком расплавленной лавы из сердца планеты, богом, который наделен властью уничтожать и созидать по своей воле.

Он утратил контроль над собственными наркожелезами, и поток химических веществ в его крови взял верх — он почувствовал, как его мозг, словно в лихорадке, наполнился всепроникающей мыслью: победить, господствовать, контролировать. В каждом уголке его разума было одно желание, одна тотальная решимость.

Перерывы и ночи ушли куда-то на второй план, превратились в интервалы между реальной жизнью на доске, в игре. Он что-то делал, разговаривал с автономником, кораблем или другими людьми, ел, спал, гулял… но все это было ничто, не имело отношения к делу. Все внешнее было лишь декорациями, фоном для игры.

Он видел, как силы соперников волна за волной катятся вдоль большой доски, слышал их странный язык, их странную песню, которая одновременно являла собой идеальную гармонию и сражение за контроль над сочинением тем. То, что видел перед собой Гурдже, было похоже на единый огромный организм. Фигуры, казалось, двигались не по его или императорской воле, а подчинялись требованиям самой игры, выражали ее конечную суть.

Он видел это и знал, что и Никозар видит, но полагал, что больше это не было дано никому. Они были похожи на тайных любовников, укрывшихся в своем обширном гнездышке на глазах сотен людей, которые смотрят на них, но ничего не понимают, неспособны догадаться о том, что видят перед собой.

Игра на Доске формы подошла к концу. Гурдже проиграл, но все же отошел от края пропасти, и преимущество, которое Никозар получил на Доске становления, было далеко не решающим.

Два противника разошлись, действо закончилось, но развязка еще не наступила. Гурдже вышел из главного зала, опустошенный, усталый, но неимоверно счастливый. Он проспал два дня. Разбудил его автономник.

— Гурдже? Вы спите? Ну что, этот туман кончился?

— О чем это вы?

— О вас. Об игре. Что происходит? Даже корабль не мог понять, что случилось на доске.

Коричневато-серый автономник парил над ним, тихонько жужжа. Гурдже потер глаза и моргнул. Стояло утро, до начала пожара оставалось еще дней десять. Гурдже казалось, будто он просыпается от сна, более яркого и реального, чем реальность. Он зевнул и сел.

— А что за туман?

— Болит ли боль? Ярка ли сверхновая звезда?

Гурдже потянулся с глуповатой ухмылкой.

— Никозар не принимает это на свой счет, — сказал он, вставая и направляясь к окну.

Он вышел на балкон. Флер-Имсахо, неодобрительно бурча, подлетел и набросил на него халат.

— Если вы опять хотите говорить загадками…

— Какими загадками? — Гурдже с удовольствием вдыхал свежий воздух. Он снова размял руки и плечи. — Какой замечательный старый замок, правда, автономник? — сказал он, облокотясь о перила и снова вдыхая полной грудью воздух. — Они умеют строить замки, правда?

— Наверно, умеют. Но Клафф не был построен империей. Они отвоевали его у другого гуманоидного вида, проводившего подобную же церемонию коронации императора. Но не увиливайте. Я задал вам вопрос. Что это за стиль? В последние несколько дней вы вели себя крайне уклончиво и странно. Я видел, что вы пытаетесь сосредоточиться, и не расспрашивал, но все же мы с кораблем хотели бы знать.

— Никозар играл за империю, этим и объясняется его стиль. У меня не было другого выбора, как только представлять Культуру. Вот вам и мой стиль. Все очень просто.

— Что-то не похоже.

— Круто. Думайте об этом как о взаимном изнасиловании.

— Мне кажется, вам следует выражаться яснее, Жерно Гурдже.

— Я… — начал было Гурдже, но остановился на полуслове и зло нахмурился. — Я говорю абсолютно ясно, вы, идиот! Сделайте лучше что-нибудь полезное — закажите мне завтрак.

— Да, хозяин, — мрачно ответил Флер-Имсахо и исчез в комнате.

Гурдже поднял голову и посмотрел на пустую доску голубого неба. В его голове уже лихорадочно роились планы игры на Доске становления.

Флер-Имсахо видел, что между второй и финальной игрой Гурдже стал еще сосредоточеннее, еще больше погрузился в себя. Он, казалось, почти не слышал, что ему говорят, ему нужно было напоминать о том, что пришло время есть или спать. Автономник ни за что не поверил бы в это, если бы сам дважды не видел, как Гурдже сидит неподвижно, с болью на лице, устремив глаза в никуда. С помощью дистанционного ультразвукового сканирования автономник обнаружил, что мочевой пузырь его полон, — Гурдже даже забывал помочиться! Он проводил все дни, каждый день, уставившись в пустоту или лихорадочно изучая старые партии. И хотя после долгого сна в организме у него на короткое время почти не осталось наркотиков, проснувшись, он немедленно и безостановочно начал их выделять. Автономник с помощью своего эффектора проследил за мозговыми волнами человека и обнаружил, что, даже когда тот вроде бы спал, на самом деле он не спал. Контролируемое сновидение при выключенном сознании — вот что это, вероятно, было. Его наркожелезы явно работали каждую секунду на всю катушку, и в первое время, судя по внешним признакам, организм Гурдже потреблял больше наркотиков, чем организм его противника.

Как он может играть в таком состоянии? Будь на то воля Флер-Имсахо, он немедленно запретил бы человеку продолжать игру. Но у машины были свои инструкции. У нее была своя роль, уже отыгранная, а теперь ей оставалось только ждать, что из всего этого выйдет.

К началу игры на Доске становления зрителей собралось больше, чем на двух предыдущих. Другие игроки все еще пытались понять, что происходит в этой странной, сложной, непостижимой игре, и хотели увидеть, что случится на последней доске, где император стартовал со значительным преимуществом, — ведь было известно, что именно на этой доске инопланетянин играет особенно хорошо.

Гурдже снова погрузился в игру, словно лягушка, нырнувшая в долгожданную воду. Несколько ходов он сделал, просто наслаждаясь возвращением к себе, к примитивной и простой радости состязания, он получал удовольствие, поигрывая своими силами и средствами, видя, как полнятся напряжением фигуры и укрепленные места. Потом забавы сменились серьезным делом — строительством, охотой, созиданием и налаживанием связей, уничтожением и отсечением, поисками и уничтожением.

Доска снова стала Культурой и империей. Декорации создавались ими обоими — величественное, прекрасное, смертельно опасное поле, непревзойденно тонкое, приятное и хищное, созданное из убеждений Никозара и Гурдже. Образы их разумов, голограмма чистой когерентности, которая горит, как стоячая волна огня, на доске, идеальная карта расположения мыслей и верований в их головах.

Гурдже начал неторопливый маневр, который был поражением и победой одновременно, даже прежде, чем он понял это. На доске азада никто прежде не видел ничего более утонченного, более сложного, более прекрасного. Он в это верил. Он знал это. Он сделает это истиной.

Игра продолжалась.

Перерывы, дни, вечера, разговоры, обеды — все это происходило в одном измерении: бесцветное, плоское, зернистое изображение. Он находился в совершенно другом. Другое измерение, другое изображение. Его череп был как блистер «Фактора» с доской внутри, а его телесная оболочка — еще одной фигурой, переходившей с поля на поле.

Он не разговаривал с Никозаром, но они общались, между ними происходил изысканный обмен настроениями и чувствами через те фигуры, которые они трогали и которые трогали их. Песня. Танец. Совершенная поэма. Зрители теперь заполняли игровую комнату каждый день — их притягивала сказочно тревожная работа, обретающая перед ними свою форму; они пытались прочесть эту поэму, увидеть эту живую картину изнутри, услышать эту симфонию, потрогать эту живую скульптуру и таким образом понять ее.

«Это будет продолжаться, пока не кончится», — однажды подумал про себя Гурдже, и в тот же миг, когда банальность этой мысли поразила его, он увидел, что это закончилось. Высшая точка уже была пройдена. Это было сделано, уничтожено, больше не могло длиться. Это было закончено, но не завершено. Страшная печаль поглотила его, наложила на него длань, как на фигуру, отчего он покачнулся и чуть не упал, и ему пришлось подойти к своему стулу. Гурдже рухнул на сиденье, как старик.

— Господи… — услышал он собственный голос.

Он посмотрел на Никозара, но император еще не увидел этого. Он смотрел на карты стихий, пытаясь найти способ изменить территорию впереди себя, подготовить ее к наступлению.

Гурдже не мог поверить. Игра была кончена — неужели никто этого не видел? Он безумным взглядом скользнул по лицам чиновников, зрителей, наблюдателей и судей. Да что с ними со всеми такое? Он снова обратился к доске, отчаянно надеясь, что он чего-то не заметил, ошибся и у Никозара еще есть шанс, что совершенный танец может продолжиться еще немного. Но ничего не увидел — дело было сделано. Он посмотрел на часы — пора было объявлять перерыв. За окном уже стояла вечерняя темнота. Он попытался вспомнить, какой сегодня день. Очень скоро должен начаться пожар, да? Может, сегодня или завтра. Может, уже начался? Нет, даже он заметил бы это. Огромные высокие окна зала были все еще открыты, выходили во мрак, где ждали громадные золоцветы, обремененные тяжелыми плодами.

Кончено, кончено, кончено. Его — их — прекрасная игра завершилась. Мертва. Что он сделал? Он приложил сцепленные руки ко рту. Никозар, ты глупец! Император попался в ловушку, заглотил наживку, ступил на дорожку, побежал по ней и был разорван на части у высокого помоста, попав перед огнем под дождь щепок.

Империи и раньше рушились перед наступающими варварами и, несомненно, будут рушиться и впредь. Детей Культуры учили этому в школах. Варвары вторгаются в империи и растворяются в них. Нет, не всегда. Некоторые империи прекращают свое существование, но многие поглощают варваров, принимают их в себя и в конечном счете побеждают. Они вынуждают пришельцев жить так, словно покорили их. Архитектура системы направляет их энергию, обманывает их, соблазняет и трансформирует, требуя от них того, чего они не могли дать прежде, но постепенно вырастили в себе. Империи выживают, варвары выживают, но империй больше нет и варваров больше нигде не увидишь.

Культура стала империей, империя — варварами. У Никозара торжествующий вид, фигуры повсюду, приспосабливаются, завоевывают, изменяются и двигаются, чтобы убивать. Но эта перемена станет их гибелью, они не смогут остаться прежними, неужели это не ясно? Они перейдут на сторону Гурдже или станут нейтральными, их возрождение — его освобождение. Кончено.

У него засвербило в носу, и он откинулся назад, печальный оттого, что игра закончилась, и ожидая слез.

Но слезы не пришли. Уместный укор тела за столь умелое использование химических веществ и столь неумеренное потребление воды. Он отразит атаки Никозара; император играл с огнем и будет уничтожен. Для него не будет слез.

Что-то оставило Гурдже, просто отошло, выгорело, отпустило его. В помещении было прохладно, воздух полнился запахом и шуршанием листвы золоцветов за высокими, широкими окнами. Люди на трибунах тихо беседовали.

Он оглянулся и увидел Хамина — тот сидел на скамьях для профессоров колледжа. Старый верховник казался сморщенным, похожим на куклу — крошечная, усохшая оболочка, жалкий остаток прежнего, лицо в морщинах, тело искорежено. Гурдже посмотрел на него. Может, это один из их призраков? Был ли он там все это время? Был ли он все еще жив? Невыносимо старый верховник, казалось, неподвижно смотрел в центр доски, и на миг у Гурдже возникла абсурдная мысль, что тот уже мертв и его засохшее тело принесли в зал как своего рода трофей, ради окончательного унижения.

Потом звук трубы возвестил об окончании вечерней игры, появились два императорских гвардейца и укатили умирающего верховника. Сморщенная седая голова метнула взгляд в сторону Гурдже.

Гурдже чувствовал себя так, будто только что вернулся из дальнего путешествия. Он посмотрел на Никозара — тот совещался с двумя своими советниками, судья фиксировал позицию, а люди на галереях встали; послышались их голоса. Ему показалось или у Никозара в самом деле озабоченный, даже встревоженный вид? Может быть. Внезапно он испытал жалость к императору, ко всем собравшимся вместе и к каждому в отдельности.

Он вздохнул, и этот вздох был как последний порыв сильнейшей бури, прошедшей через него. Он вытянул руки, затем ноги, снова встал, посмотрел на доску. Да — кончено. Он сделал это. Еще много предстояло сделать, многое еще должно было произойти, но Никозар проиграет. Он может выбрать, как ему проиграть — упасть вперед и быть поглощенным, упасть назад и быть плененным, впасть в неистовство и уничтожить все… но с его империей на доске было кончено.

Он на мгновение встретился взглядом с императором и понял, что Никозар еще не полностью осознал произошедшее. Но Гурдже видел, что тот тоже читает по его лицу и, вероятно, заметил перемену в нем, ощутил это чувство победы… Гурдже отвел взгляд от тяжелого зрелища, повернулся и пошел прочь из зала.

Не было никаких аплодисментов, никаких поздравлений. Никто еще ничего не понял. Флер-Имсахо был, как всегда, озабочен, зануден, но и он ничего не увидел и продолжал спрашивать у Гурдже, как, по его мнению, идет игра. Гурдже солгал. «Фактор» полагал, что игра идет в нужном направлении. Гурдже не сказал ничего и кораблю, от которого ждал большего.

Ел он в одиночестве, и мысли его были ничем не заняты. Вечер он провел, плавая в бассейне глубоко под замком, вырубленном в той самой скале, на которой стояла крепость. Он был один. Все остальные разбрелись по башням и зубчатым стенам замка. Некоторые поднялись в воздух на аэрокарах, чтобы увидеть далеко на западе красное сияние — там начиналось Всесожжение.

Гурдже плавал, пока не устал, потом вылез из воды, вытерся, оделся — брюки, рубашка, легкий пиджак — и пошел прогуляться по куртине замка.

Ночь была темна под плотными тучами. Высоченные золоцветы, поднявшиеся выше наружных стен, перекрывали далекий свет приближающегося Всесожжения. Императорская гвардия стояла на страже, чтобы никто не учинил пожара раньше срока. Гурдже пришлось подвергнуться обыску — охранники проверили, нет ли у него чего-нибудь для высечения искр, и только после этого выпустили из замка, в котором уже готовили к закрытию ставни, а дорожки были влажны после проверки оросительной системы.

В безветренной темени потрескивали и шелестели золоцветы, подставляя свои только что созревшие, сухие, как трут, плоды пряному воздуху: огромные луковицы с горючей жидкостью, висевшие на верхних ветвях, скидывали с себя верхний слой коры. Ночной воздух был насыщен пьянящим ароматом их соков.

Над древней крепостью повисло ожидание — некий религиозный транс, трепетное предчувствие, и даже Гурдже почуял эту ощутимую перемену настроения. Звуки аэрокаров, которые, возвращаясь в замок, заходили на посадку над заболоченным, увлажненным участком леса, напомнили Гурдже о том, что к полуночи все должны вернуться в замок. Он медленно побрел назад, впитывая в себя атмосферу замершего ожидания, будто она была чем-то драгоценным, мимолетным и неповторимым.

Он не чувствовал усталости, а приятная ломота в мышцах после плавания перешла в покалывание, распространявшееся по всему телу, и потому он, поднимаясь по лестнице на этаж, где располагалась его комната, ни разу не остановился и продолжал подниматься, даже когда труба возвестила полночь.

Гурдже наконец поднялся к высокой стене под приземистой башней. На дорожке, обегавшей вокруг замка, было темно и влажно. Он посмотрел на запад, где кромка неба полыхала неярким, размытым сиянием. Всесожжение было еще далеко, за горизонтом, и его ореол отражался от туч наподобие багрового искусственного заката. Несмотря на этот свет, Гурдже ощущал непроницаемость и спокойствие ночи, которая окружила замок, убаюкивала его. Он нашел дверь в башне и поднялся на ее зубчатую вершину, а там, облокотившись на каменное ограждение, устремил свой взгляд на север, где лежали невысокие холмы. Он прислушался к звуку капель в системе орошения где-то под ним и едва различимому шуршанию листвы золоцветов, готовящихся к самоуничтожению. Холмы были почти неразличимы, Гурдже оставил попытку разглядеть их и снова повернулся к той изогнутой темно-красной полосе на западе.

Где-то в замке протрубила труба, потом еще одна, потом еще. Послышались и другие звуки, отдаленные выкрики, топот, словно замок опять пробуждался. Что бы это могло значить? — подумал он и плотнее запахнул на себе тонкий пиджак, ощутив прохладу ночи, когда с востока вдруг подул ветерок.

Печаль, которую он испытал днем, не до конца оставила его — напротив, ушла куда-то вглубь, стала чем-то менее явным, но при этом в большей мере частью его самого. Какой прекрасной была эта игра, как он радовался, наслаждался ею… но зачем-то гнал ее к концу, делая свою радость скоротечной. Понял ли уже Никозар? Уж подозрения-то у него наверняка должны появиться. Гурдже сел на небольшую каменную скамеечку.

Он внезапно осознал, что ему будет не хватать Никозара. Он чувствовал, что император в определенном смысле ближе ему, чем любое другое существо, что эта игра — интимное действо, что они делятся опытом и ощущениями, и никакие другие отношения, пожалуй, с этим не сравнятся.

Наконец он вздохнул, поднялся со скамьи и снова подошел к ограждению, откуда открывался вид на мощеную дорожку у подножия башни. Там стояли два императорских гвардейца, едва видимые в лучах света из открытой башенной двери. Их бледные лица были задраны вверх — они смотрели на Гурдже. Он не знал, помахать им или нет. Один из стражников поднял руку, и в глаза Гурдже ударил яркий свет. Он закрылся рукой. Третья фигура — потемнее и поменьше, — которой Гурдже не заметил до этого, двинулась к башне и вошла в освещенную дверь. Луч фонаря погас. Гвардейцы встали по сторонам двери.

В башне раздалось эхо шагов. Гурдже снова сел на каменную скамейку и стал ждать.

— Морат Гурдже, добрый вечер.

Это был Никозар — темный, чуть сгорбленный силуэт императора Азада выплыл из башни.

— Ваше высочество…

— Сидите, Гурдже, — сказал тихий голос.

Никозар присоединился к Гурдже на скамейке; его лицо, освещаемое только слабым мерцанием из лестничного колодца башни, напоминало неотчетливый лунный диск. Видит ли Никозар его, спрашивал себя Гурдже. Лицо-луна повернулось к растянувшемуся на весь горизонт пунцовому мазку.

— На мою жизнь покушались, Гурдже, — тихо сказал император.

— Неужели… — в ужасе начал Гурдже. — Вы целы, ваше высочество?

Лунообразное лицо снова повернулось к нему.

— Со мной ничего не случилось. — Верховник поднял руку. — Прошу вас, обойдемся без «высочеств». Мы здесь одни, так что протокола вы не нарушаете. Я хотел объяснить лично вам, почему в замке введено военное положение. Все стратегические пункты заняла гвардия. Новой атаки я, правда, не жду, но мы должны быть предусмотрительны.

— Но кому это нужно? Кому нужно нападать на вас?

Никозар посмотрел на север, в сторону невидимых холмов.

— Мы полагаем, что преступники предприняли попытку бежать через акведук к озерам, так что я и туда послал гвардейцев. — Он неторопливо повернулся назад к Гурдже. Голос его звучал приглушенно. — Вы поставили меня в любопытную ситуацию, Морат Гурдже.

— Я… — Гурдже вздохнул, опустил глаза. — Да. — Он скользнул взглядом по круглому бледному лицу перед ним. — Мне очень жаль. Я хочу сказать, что игра… почти закончена. — Он услышал, как дрогнул его голос, и не смог заставить себя взглянуть на Никозара.

— Ну что ж, — тихо сказал император, — посмотрим. Может быть, утром у меня для вас будет сюрприз.

Гурдже вздрогнул. Мутное бледное лицо перед ним было слишком неотчетливым, чтобы различить выражение. Но неужели Никозар говорит всерьез? Он ведь наверняка должен был увидеть, что его позиция безнадежна. Или он увидел что-то такое, чего не заметил Гурдже? Волнение сразу же охватило культурианца. Может, он был излишне самоуверен? Ведь больше никто ничего такого не заметил, даже корабль. Что, если он ошибся? Ему захотелось еще раз взглянуть на доску, но даже тот лишенный подробностей образ, который сохранился в памяти, был достаточно точен, чтобы оценить шансы обоих. Поражение Никозара было неочевидным, но неизбежным. Гурдже не сомневался — у императора не было выхода, игра наверняка кончена.

— Скажите мне кое-что, Гурдже, — ровным голосом сказал Никозар. Белый круг снова повернулся к Гурдже. — Сколько времени вы на самом деле потратили на изучение игры?

— Мы сообщили вам правду — два года. Это был интенсивный курс, но…

— Не лгите мне, Гурдже. В этом больше нет необходимости.

— Никозар, я вам не лгу.

Лунообразное лицо качнулось.

— Как вам угодно. — Несколько мгновений император молчал. — Вы, наверно, очень гордитесь своей Культурой.

Последнее слово он произнес с отвращением, которое могло бы показаться комичным, если бы не было таким искренним.

— Горжусь? — переспросил Гурдже. — Не знаю. Я ее не строил — просто так случилось, что я в ней родился, я…

— Не упрощайте, Гурдже. Я говорю о той гордости, что мы испытываем, будучи частью чего-то. О гордости представлять свой народ. Вы что, хотите сказать, что не чувствуете ничего такого?

— Я… ну, разве что, может быть, немного… но я никого здесь не представляю, Никозар, кроме себя самого. Я здесь для того, чтобы играть, только и всего.

— Только и всего, — тихо повторил Никозар — Ну что ж, наверно, следует сказать, что отыграли вы хорошо.

Гурдже жалел, что не видит лица верховника. Дрогнул его голос или это только показалось?

— Спасибо. Но это наполовину и ваша заслуга, более чем наполовину, потому что вы…

— Мне не нужны ваши похвалы!

Никозар, выкинув вперед руку, хлестнул Гурдже по лицу; тяжелые кольца оцарапали ему щеку и губы. Гурдже откинулся назад — пораженный, ошеломленный, шокированный. Никозар вскочил на ноги и подошел к перилам, положив пальцы-когти на темный камень. Гурдже прикоснулся к окровавленному лицу. Рука его дрожала.

— Вы мне отвратительны, Морат Гурдже, — сказал Никозар, обращаясь к красному мерцанию на западе. — В вашей слепой безжизненной морали даже не предусмотрено места для вашего успеха здесь, и вы относитесь к этой игре-сражению как к грязному танцу. Игра — это борьба, это схватка, а вы пытались соблазнить ее. Вы ее извратили, священнодействие заменили мерзкой порнографией… вы ее испоганили… самец.

Гурдже потрогал разбитые губы. Голова у него кружилась, плыла.

— Может… это только вы видите так, Никозар. — Он проглотил густую солоноватую кровь. — Я не думаю, что вы абсолютно справедливы в…

— Справедлив?! — прокричал император; он подошел к Гурдже и теперь стоял, возвышаясь над ним и перекрывая собой далекое зарево. — Кому она нужна — эта ваша справедливость? Разве жизнь справедлива? — Он протянул руку и ухватил Гурдже за волосы, встряхнул его голову. — Ну, справедлива? Справедлива?

Гурдже не сопротивлялся. Мгновение спустя император отпустил его волосы. Руку он держал так, словно прикоснулся к чему-то грязному. Гурдже откашлялся.

— Нет, жизнь несправедлива. По большому счету — нет.

Верховник рассерженно отвернулся и снова ухватился за каменное резное ограждение.

— Но мы можем пытаться сделать ее справедливой, — продолжил Гурдже. — Поставить перед собой эту цель и стремиться к ней. Все зависит от того, что вы для себя выберете. Мы сделали свой выбор. Мне жаль, что это вызывает у вас отвращение.

— «Отвращение» — слишком слабо сказано, чтобы передать мои чувства по отношению к вашей драгоценной Культуре, Гурдже. Не думаю, что у меня хватит слов, чтобы объяснить мои чувства к вам… Культура. Вы не знаете ни славы, ни гордости, ни почитания. Да, вы сильны, я в этом убедился. Я знаю, что вы можете… но вы все равно импотенты. И останетесь ими навсегда. Кроткие, жалостливые, испуганные, трусливые… да их конец уже близок, какими бы жуткими и устрашающими машинами они ни окружали себя. В конце вас ждет падение, и вся ваша блестящая машинерия вам не поможет. Выживет сильнейший. Этому нас учит жизнь, Гурдже, именно это доказывает нам игра. Борись, чтобы возобладать, дерись, чтобы показать, что ты достоин. Это не пустые фразы, это истины!

Гурдже видел, как бледные руки вцепились в темный камень. Что может он сказать этому верховнику? Зачем вести метафизический спор здесь и сейчас с помощью такого несовершенного инструмента, как язык, когда последние десять дней они провели, созидая самый совершенный образ их соперничающих мировоззрений, невыразимый в любой другой форме?

Да и что он мог сказать? Что разум может превзойти, одолеть слепую силу эволюции, с ее упором на мутации, борьбу и смерть? Что осознанное сотрудничество плодотворнее мрачного соперничества? Что азад может быть гораздо большим, чем простое сражение, если его использовать, чтобы формулировать, общаться, определять?.. Он уже сделал все это, сказал все это, и сказал лучше, чем мог бы повторить теперь.

— Вы не победили, Гурдже, — тихим, резким, почти скрипучим голосом сказал Никозар. — Ваши никогда не победят. — Он повернулся и посмотрел на него сверху вниз. — Вы жалкий, смешной самец. Вы играете, но ничего в этом не понимаете, да?

Гурдже услышал в голосе верховника нечто вроде искренней жалости.

— Я думаю, вы уже решили, что я не понимаю, — сказал он Никозару.

Император рассмеялся, повернувшись спиной к далекому зареву огня за горизонтом, огня, который захватил весь континент. Смех замер, перейдя в кашель. Он махнул Гурдже рукой.

— Такие, как вы, никогда не поймут. Вас будут только использовать. — Он покачал головой в темноте, — Возвращайтесь в свою комнату, Морат. Увидимся утром. — Лунообразное лицо уставилось в сторону горизонта — красноватое сияние выкрасило снизу поверхность туч. — К тому времени огонь будет уже здесь.

Гурдже подождал несколько мгновений. У него возникло ощущение, будто он уже ушел. Он чувствовал себя отставленным, забытым. Даже последние слова Никозара прозвучали так, будто предназначались вовсе не Гурдже.

Гурдже медленно поднялся и пошел вниз по тускло освещенной башне. У выхода, по обе стороны двери, стояло по гвардейцу. Гурдже поднял голову к вершине башни и увидел у бойниц Никозара — плоское бледное лицо глядело в сторону приближающегося пожара, белые руки вцепились в холодный камень. Он смотрел несколько мгновений, потом повернулся и пошел дальше по коридорам и залам, где рыскали императорские гвардейцы, отправляя всех по их комнатам, запирая двери, проверяя все лестницы и лифты, включая повсюду свет, отчего безмолвный замок засветился в ночи, как огромный каменный корабль в темно-золотом море.

Когда Гурдже вошел к себе, Флер-Имсахо переключал телеканалы. Машина спросила, что там за шум, и Гурдже рассказал.

— Не может быть, чтоб так уж плохо, — сказала машина, пожав на свой манер плечами — покачнувшись. Он снова занялся экраном. — Они не играют военной музыки. Но исходящая связь перекрыта. Что у вас случилось со ртом?

— Упал.

— Ммм.

— Можем мы связаться с кораблем?

— Конечно.

— Скажите ему, пусть будет в готовности. Он может нам понадобиться.

— Ишь ты. Начинаете осторожничать. Хорошо.

Гурдже лег в кровать, но никак не мог уснуть, прислушиваясь к усиливающемуся реву ветра.

Верховник на высокой башне несколько часов наблюдал за горизонтом, словно запертый в камне, как бледная статуя или деревце, выросшее из заблудшего семени. Ветер с востока посвежел, заиграл темными одеяниями неподвижной фигуры, его завывания стали слышны среди помещений замка, а кроны раскачивающихся золоцветов шумели под дуновением ветра, точно море.

Наступил рассвет. Сначала он высветил тучи, потом коснулся кромки ясного горизонта на позолоченном востоке. И в это же время в черной безбрежности запада, где кромка материка отливала красным, появилась внезапная вспышка чего-то яркого, горящего, оранжево-желтого. Она задрожала, помедлила и исчезла, потом вернулась, стала ярче, начала расползаться.

Фигура на башне отпрянула от растущего разлома в красно-черном небе и (на миг оглянувшись в сторону рассвета) замерла в нерешительности, словно не умея выбрать ни один из соперничающих потоков света, захлестнувших два ярких горизонта.

В его комнату пришли два гвардейца. Они отперли дверь и сказали, что Гурдже и машину ждут в главном зале. На Гурдже были азадианские одеяния. Гвардейцы сообщили, что император для сегодняшней утренней игры просит отказаться от установленной правилами одежды. Гурдже посмотрел на Флер-Имсахо и пошел переодеваться. Он надел свежую рубашку и легкий пиджак, который был на нем накануне вечером.

— Итак, наконец-то я могу побыть зрителем. Кайф, — сказал Флер-Имсахо по дороге в игровой зал.

Гурдже ничего не ответил. Гвардейцы сопровождали группы людей, идущих из различных частей замка. Двери и окна уже были задраены, за ними завывал ветер.

Гурдже в этот день не завтракал — не было аппетита. Утром на связь вышел корабль с поздравлениями. Наконец-то и корабль увидел. Вообще-то он полагал, что выход для Никозара все же есть, правда, ведущий только к ничьей. И никакому человеческому мозгу не по силам провести такую партию. Корабль снова вышел в высокоскоростной режим, чтобы прийти на помощь, как только он почувствует опасность. Он наблюдал за происходящим глазами Флер-Имсахо.

Когда они добрались до главного зала и Доски становления, Никозар был уже там. На нем была форма главнокомандующего императорской гвардией — строгое, ненавязчиво грозное одеяние с парадным мечом. Гурдже в своем старом пиджаке почувствовал себя неловко. В главном зале яблоку негде было упасть. Зрители, сопровождаемые вездесущими гвардейцами, все прибывали и заполняли расположенные ярусами ряды сидений. Никозар игнорировал Гурдже, разговаривая с офицером гвардии.

— Хамин! — сказал Гурдже, направляясь туда, где в первом ряду сидел старый верховник, крохотный и скрюченный.

Ректор казался сморщенным и смертельно больным между двумя мощными гвардейцами. Лицо его высохло и пожелтело. Один из гвардейцев вытянул вперед руку, останавливая Гурдже, и тот встал перед скамьей и присел, заглядывая в лицо старого ректора.

— Хамин, вы меня слышите?

Ему опять пришла в голову нелепая мысль, что верховник мертв, но тут маленькие глаза сверкнули, один из них открылся — желто-красный и влажный от прозрачных выделений. Сморщенная голова чуть шевельнулась.

— Гурдже…

Глаз закрылся, голова упала. Гурдже почувствовал чью-то руку у себя на плече — его отвели к его месту у края доски.

Балконные окна главного зала были закрыты, стекла подрагивали в металлических рамах, но ставни еще не были опущены. Снаружи, под свинцовым небом, высокие золоцветы сотрясались под порывами ветра, низкий вой которого служил фоном для разговоров и топота людей, все еще пробирающихся на свои места.

— А не пора ли закрыть ставни? — спросил Гурдже у автономника, садясь на свой стул.

Флер-Имсахо, потрескивая и жужжа, парил в воздухе у него за спиной. Судья с помощниками проверяли позицию на доске.

— Да, — сказал Флер-Имсахо. — Огонь в двух часах отсюда. Они могут опустить ставни в последнюю минуту, если захотят, но обычно это делают раньше. Я присмотрю за этим, Гурдже. По закону на этом этапе императору не разрешается прибегать к физической опции, но тут творится что-то странное. Я это чую.

Гурдже хотел сказать что-то язвительное относительное чутья автономника, но в животе у него забурчало, и он тоже почувствовал, что здесь творится нечто странное.

Он посмотрел на скамью, где сидел Хамин. Высохший верховник не шелохнулся. Глаза его все еще были закрыты.

— Что-то еще, — сказал Флер-Имсахо.

— Что?

— На потолке смонтировали дополнительное оборудование.

Гурдже поднял глаза так, чтобы это было не очень заметно. Мешанина всевозможных приборов подавления и экранирования сигналов на первый взгляд была такой же, как раньше. Правда, Гурдже никогда не разглядывал их внимательно.

— Что за оборудование?

— Не могу понять, и это необычно. Это меня тревожит. И еще полковник гвардии с оптическим дистанционным микрофоном.

— Тот офицер, что говорит с Никозаром?

— Да. Разве это не против правил?

— Похоже.

— Не хотите подать протест судье?

Судья стоял у края доски между двумя плечистыми гвардейцами. Вид у него был испуганный и мрачный. Наконец судья посмотрел туда, где стоял Гурдже, но как будто сквозь него.

— У меня такое чувство, — прошептал Гурдже, — что это мало чем поможет.

— У меня тоже. Хотите, вызову корабль?

— Он может добраться сюда до начала пожара?

— Еле-еле успеет.

Гурдже не стал долго раздумывать.

— Вызывайте.

— Сигнал отправлен. Вы помните это упражнение с имплантом?

— Прекрасно помню.

— Отлично, — язвительно сказал Флер-Имсахо. — Высокоскоростное перемещение из враждебной среды с элементами непонятного эффекторного оборудования. Как раз то, что мне нужно.

Зал заполнился, и двери закрылись. Судья сердито посмотрел на гвардейца-полковника, стоящего рядом с Никозаром. Офицер время от времени едва заметно кивал. Судья объявил о возобновлении игры.

Никозар сделал два малозначительных хода. Гурдже не понимал, какую цель преследует император. Видимо, пытается что-то сделать. Но что? Это не имело никакого отношения к выигрышу. Он попытался поймать взгляд Никозара, но верховник не желал смотреть на него. Гурдже потер разбитую губу и щеку. «Я невидим», — подумал он.

Золоцветы раскачивались и дрожали на ветру, их листья выросли до предельного размера, теперь их хлестал ветер. Листья сливались воедино, казались огромным тупым желтым существом, дрожащим и выжидающим за стенами замка. Гурдже чувствовал, что зрители в зале беспокойно шевелятся, что-то бормочут друг другу, поглядывают на окна, пока не закрытые ставнями. Гвардейцы стояли у выходов из зала, держа оружие на изготовку.

Никозар сделал несколько ходов, разместив карты стихий в определенных местах. Гурдже никак не мог понять смысла этого. Шум ветра за содрогающимися окнами был настолько силен, что в нем тонули голоса людей. Воздух был насыщен запахом летучих золоцветовых соков, несколько сухих листьев как-то проникли в зал и теперь парили, плыли, кружились в воздухе.

Высоко в темном небе за окнами яркое оранжевое сияние подсвечивало тучи. Гурдже начал потеть. Он прошелся по доске, сделал несколько ответных ходов, пытаясь вывести Никозара на чистую воду. Послышался чей-то крик со зрительского балкона, потом все смолкло. Гвардейцы молча, настороженно стояли у дверей и вокруг доски. Полковник гвардии, с которым Никозар недавно беседовал, стоял около императора. Гурдже, когда он возвращался к своему стулу, показалось, что на щеках у офицера блестят слезы.

Никозар встал и, взяв четыре карты стихий, направился в центр пестрой доски.

Гурдже хотел закричать и подпрыгнуть. Сделать что-нибудь. Что угодно. Но он был словно прикован, пригвожден к стулу. Гвардейцы в зале были напряжены, руки императора заметно дрожали. Ветер снаружи хлестал золоцветы, словно разумные и презренные существа. Над верхушками деревьев тяжело пролетело оранжевое копье, врезалось в стену темноты, а потом медленно поползло вниз и исчезло из виду.

— Господи ты боже мой, — прошептал Флер-Имсахо. — Огонь всего в пяти минутах.

— Что? — Гурдже бросил взгляд на машину.

— В пяти минутах, — сказал автономник и произвел довольно правдоподобный глотательный звук. — Должно было оставаться еще около часа. Не мог же он так быстро добраться сюда. Они устроили поджог.

Гурдже закрыл глаза, чувствуя бугорок под своим сухим, как бумага, языком.

— Что корабль? — спросил он, снова открывая глаза. Автономник помолчал секунду-другую.

— Ни малейшего шанса, — сказал он ровным, покорным голосом.

Никозар ссутулился. Он положил карту огня на символ воды, уже находившийся на доске в складке высокогорья. Полковник гвардии чуть повернул голову, рот его шевелился, словно он сдувал пылинку с высокого форменного воротника.

Никозар выпрямился, оглянулся, так, словно к чему-то прислушивался, но услышал только вой ветра.

— Я только что зафиксировал ультразвуковой импульс, — сказал Флер-Имсахо. — Взрыв в километре отсюда к северу. Акведук.

Гурдже беспомощно смотрел на Никозара, который медленно пошел к новому полю и положил одну карту на другую — огонь на воздух. Полковник что-то сказал в микрофон на своем плече. Замок сотрясло. Серия ударов прокатилась по залу.

Фигуры на доске задрожали, публика повскакивала с мест, закричала. Стекла в металлических рамах треснули, осколки полетели на плитки пола, а следом за ними в зал ворвались влекомые порывом ветра горящие листья. Над верхушками деревьев вспыхнула стена пламени, заполнив огнем низ кипящего черного горизонта.

Император положил следующую карту огня — на землю. Замок под Гурдже, казалось, сместился. Ветер врывался сквозь окна, — нелепое, неотвратимое нашествие, — сбивал с доски легкие фигуры, хлестал по одеяниям судьи и его помощников. Люди спешили прочь с балконов, падали друг на друга, пробираясь к выходу, где стояли гвардейцы, державшие на изготовку свои ружья.

Небо наполнилось огнем.

Никозар посмотрел на Гурдже, кладя последнюю карту Огня на стихию-призрак — Жизнь.

— Дело принимает все более… дрррррррр! — голос Флер-Имсахо сорвался на визг.

Гурдже повернулся и увидел, что объемистая машина дрожит в воздухе, окруженная яркой аурой зеленого огня.

Гвардейцы открыли стрельбу. Двери зала были выбиты, и народ хлынул наружу, но гвардейцы внезапно оказались на игральной доске, откуда принялись обстреливать балконы и скамьи, вести лазерный огонь по удирающим зрителям, убивая кричащих, размахивающих руками верховников, мужчин и женщин, поднимая в помещении бурю мелькающих огней и громоподобных взрывов.

— Хрррррррррк! — проскрежетал Флер-Имсахо. Его корпус засветился тускловато-красным цветом и начал дымиться. Гурдже смотрел, не в силах двинуться с места. Никозар стоял почти в центре доски, среди гвардейцев, и улыбался Гурдже.

Над золоцветами бушевал огонь. Зал опустел — последние раненые выбрались через двери. Флер-Имсахо парил в воздухе, сверкая оранжевым, желтым, белым. Он начал подниматься, роняя на доску капли расплавленного материала, потом из него внезапно вырвались пламя и дым. Он ринулся вдоль зала, словно схваченный огромной невидимой рукой, ударился о дальнюю стену и взорвался ослепительной вспышкой, ударная волна от которой чуть не сбросила Гурдже со стула.

Гвардейцы, стоявшие вокруг императора, оставили доску и направились на трибуны добивать раненых. На Гурдже они не обращали внимания. Звуки выстрелов эхом отдавались через двери, ведущие в остальную часть замка, где в своих ярких одеждах мертвецы покрывали пол непристойным ковром.

Никозар медленно подошел к Гурдже, останавливаясь по пути, чтобы пинками сбросить стоявшие на своих полях фигуры. Он наступил на небольшую лужицу огня от расплавленных внутренностей Флер-Имсахо и почти небрежно извлек из ножен меч.

Гурдже вцепился руками в подлокотники. В небесах раздавались дьявольские завывания ветра. По залу бесконечным сухим дождем носились листья. Никозар остановился перед Гурдже. Император улыбался. Перекрывая вой ветра, он крикнул:

— Удивлены?

Гурдже едва смог выдавить из себя:

— Что вы сделали? Зачем? Никозар пожал плечами.

— Превратил игру в реальность, Гурдже.

Император оглядел зал, скользнул взглядом по мертвым телам. Теперь они были одни — гвардейцы двинулись по замку, убивая всех подряд.

Мертвецы были повсюду — на полу балконов, на скамьях, в углах, они лежали, вытянув руки и ноги, на плитках, с темными пятнами на одежде — следами лазерных лучей. Над расщепленными деревянными скамьями и тлеющими одеждами поднимался дымок — тошнотворный, сладковатый запах горящей плоти заполнил зал.

Никозар взвесил тяжелый обоюдоострый меч рукой в перчатке и печально улыбнулся. Гурдже почувствовал, что сейчас его вывернет наизнанку. Руки его задрожали. Во рту появился странный металлический привкус, и он поначалу подумал, что это имплант — выталкивается, вылезает, пробивается почему-то на поверхность, но тут же осознал, что это не так, понял впервые в жизни, что у страха и в самом деле есть вкус.

Никозар неслышно вздохнул, подошел вплотную к Гурдже, заполнив собой почти все пространство перед человеком. Император медленно направил на него меч.

«Автономник!» — подумал Гурдже. Но от него осталось только сажистое пятно на дальней стене.

«Корабль!» Но имплант во рту не подавал признаков жизни, а «Фактор сдерживания» все еще был на расстоянии в несколько световых лет.

Кончик меча был в нескольких сантиметрах от живота Гурдже, потом стал подниматься, медленно прошел мимо груди в направлении шеи. Никозар открыл рот, будто собираясь что-то сказать, но потом затряс головой, словно в гневе, и нырнул вперед.

Гурдже резко выставил вперед обе ноги, упираясь ими в живот императора. Никозар согнулся, и Гурдже слетел со своего стула назад. Меч просвистел рядом с его головой.

Стул свалился на пол, и Гурдже, перекатившись, вскочил на ноги. Никозар согнулся пополам, но все же не выпускал меч. Он нетвердо двигался к человеку, размахивая мечом, словно поражал невидимых врагов между ними. Гурдже побежал — сначала в сторону, потом через доску, направляясь к дверям. Сзади, за окнами, огонь над трепещущими золоцветами заслонил черные облака дыма. Жар ощущался физически, как давление на кожу и глаза. Одной ногой Гурдже наступил на какую-то фигуру, сбитую порывом ветра, поскользнулся и упал.

Никозар, хромая, двигался за ним.

Экранирующие приборы застонали, потом загудели, извергнув струи дыма. Искровые дуги как сумасшедшие метались между навесным оборудованием.

Никозар не замечал ничего этого — он сделал выпад, но Гурдже отскочил назад, и меч ударил по доске в сантиметре от головы человека. Гурдже поднялся и запрыгнул на возвышенную часть доски. Разъяренный Никозар, тяжело ступая, шел за ним.

Оборудование наверху взорвалось, рухнуло с потолка на доску в ливне искр, разбилась в центре разноцветной территории перед Гурдже, которому пришлось остановиться и повернуть в другую сторону. Он оказался лицом к лицу с Никозаром.

Что-то белое мелькнуло в воздухе.

Никозар занес меч над его головой.

Клинок переломился пополам, рассеченный сверкнувшим желтовато-зеленым полем. Никозар почувствовал, что меч стал легче, и недоуменно поднял взгляд. Клинок бесполезно болтался в воздухе, подвешенный к маленькому белому диску — Флер-Имсахо.

— Ха-ха-ха, — загремел автономник, перекрывая вой ветра.

Никозар швырнул рукоятью меча в Гурдже, но зеленовато-желтое поле перехватило его и бросило назад в Никозара. Император пригнулся, поплелся по доске, окруженный клубами дыма и вихрем листьев. Золоцветы гнулись под порывами ветра, из стволов их вырывались белые и желтые вспышки, по мере того как стена огня над ними устремлялась к замку.

— Гурдже! — крикнул Флер-Имсахо, внезапно оказавшись прямо перед человеком. — Пригнуться и скорчиться. Немедленно!

Гурдже сделал, как ему велели, — сел на корточки, обхватив ноги руками. Автономник парил сверху, и Гурдже увидел вокруг него дымчатое поле.

Стена золоцветов рушилась, языки пламени прорывались сквозь нее, сотрясая деревья, разрывая их. От жары кожа на лице Гурдже, казалось, вот-вот треснет.

На фоне пламени появилась фигура. Это был Никозар, в руке он держал большой лазерный пистолет, из тех, что были у гвардейцев. Он стоял на фоне окна, ближе к его краю, держа пистолет двумя руками и тщательно целясь в Гурдже. Тот посмотрел на черный ствол, в дуло толщиной с большой палец, потом поднял глаза на лицо Никозара, и в этот момент верховник нажал на крючок.

И тут же Гурдже увидел себя.

Он смотрел на собственное искаженное страхом лицо достаточно долго, чтобы понять: в тот самый миг, который мог стать мигом его смерти, Жерно Морат Гурдже имел вид удивленный и довольно глупый. Потом зеркальное поле исчезло, и он снова увидел Никозара.

Верховник стоял на том же самом месте, теперь он слегка покачивался. Но что-то уже было не так. Что-то изменилось. Это было ясно, но Гурдже не мог понять, в чем дело.

Император покачнулся назад, невидящие глаза его уставились в закопченный потолок, туда, откуда свалились приборы. Потом порыв горячего воздуха из окон увлек и его. Никозар подался вперед, наклоняясь к доске, вес оружия в руке, одетой в перчатку, лишал его устойчивости.

И тут Гурдже увидел, в чем дело: аккуратная черная дыра, такая широкая, что можно было сунуть большой палец, зияла, чуть дымясь, в середине лба верховника.

Тело Никозара рухнуло на доску с разбросанными, разбитыми фигурами. Огонь прорвался.

Заслон из золоцветов не выдержал напора пламени, и теперь вместо него стояла огромная волна ослепительного света; тепловой удар от нее был похож на удар молотом. Потом доска вокруг Гурдже потемнела, зал и пламя потускнели, и где-то глубоко в голове послышалось странное жужжание, и он почувствовал себя опустошенным, вымотанным, истощенным.

После этого все ушло, осталась одна темнота.

Гурдже открыл глаза.

Он лежал на балконе под каменным навесом. Пространство вокруг него было расчищено, но дальше везде лежал сантиметровый слой темно-серого тусклого пепла. Камни под Гурдже были теплыми, прохладный воздух полон дыма.

Чувствовал он себя нормально. Ни сонливости, ни головной боли.

Он сел. Что-то свалилось с его груди и покатилось по вычищенным камням. Он подобрал упавшую вещицу — это был браслет-орбиталище, яркий, цельный, и в этом крохотном мире по-прежнему чередовались день и ночь. Гурдже сунул браслет в карман пиджака, потрогал волосы, брови, пиджак — ничто не было опалено.

Небо было темно-серым, на горизонте — черным. В одной стороне на небе виднелся маленький смутно-лиловый диск, и он понял, что это солнце. Наконец он встал.

Серый пепел был покрыт чернильного цвета сажей, хлопьями падавшей с темного неба, — ни дать ни взять черный снег. Он пошел по искореженным от жары, шелушащимся плиткам к краю балкона. Перила здесь обвалились, и он не стал подходить к самому краю.

Ландшафт изменился. Вместо желтой стены золоцветов, перекрывавших горизонт за куртиной, осталась одна земля — черная, коричневая, спекшаяся, испещренная здоровенными трещинами и расколами, которые еще не успел заполнить тонкий слой серого пепла и сажистого дождя. Вплоть до далекого горизонта простиралась голая пустыня. Слабые дымки все еще курились кое-где, поднимаясь из трещин в земле, устремляясь вверх, как призраки деревьев, пока их не сносило ветром. Куртина почернела, выгорела, местами обвалилась.

Сам замок тоже имел потрепанный вид, словно после долгой осады. Башни рухнули, многие жилые комнаты, служебные и прочие помещения обрушились внутрь, за их черными окнами царила пустота. Столбы дыма лениво поднимались к вершинам погибшей крепости, как погнутые древки. Потом их подхватывал ветер и превращал в вымпелы.

Гурдже прошел по балкону, ступая по мягкому черному снегу к окнам главного зала. Он шел бесшумно. В глазах свербило. Наконец он оказался в зале.

Камни все еще сохраняли сухое тепло. Здесь было словно в гигантской темной духовке. Внутри громадной игровой комнаты, среди кучи искореженных перегородок и упавших камней, виднелась игральная доска — покоробленная, погнутая, продранная; радуга цветов свелась к серому и черному, тщательно сбалансированное соотношение высот и низменностей из-за огня превратилось в ералаш хаотических нагромождений и прогибов.

По исковерканным, оплавленным балкам и дырам в полу и стенах было видно, где прежде находились балконы для зрителей. Экранирующее оборудование, упавшее с потолка, лежало, полурасплавленное и уже отвердевшее, в центре доски, словно пузырчатая пародия на гору.

Он повернулся к окну, у которого стоял тогда Никозар, и пошел по хрустящей поверхности погубленного поля, потом присел на корточки, застонав от боли в коленях, распространившейся по всему телу.

Он положил руку туда, где в углу доски, у сходившихся бортиков, огненный вихрь нанес небольшой конус пепла. Г-образная горстка черного металла, лежавшая тут же, видимо, раньше была пистолетом.

Серо-белый пепел был мягким и теплым, в нем Гурдже нашел небольшой кусочек металла в форме буквы «С». В оплавленном перстне еще было видно место посадки бриллианта — крохотный неровный кратер, — но самого камня не было. Некоторое время Гурдже разглядывал перстень, сдувал с него пепел, вертел в руке, а потом положил назад — в горстку пепла. Помедлив немного, он вытащил из кармана браслет-орбиталище и увенчал им невысокий сероватый конус, снял с пальцев ядочувствительные кольца и положил туда же, потом зачерпнул ладонью горстку теплого пепла и принялся задумчиво ее разглядывать.

— Жерно Гурдже, доброе утро.

Он повернулся и встал, быстро засунув руку в карман пиджака, словно устыдился чего-то. Маленький белый диск влетел через окно — Флер-Имсахо остался чистым и аккуратным среди расплавленного хаоса. Крохотная серая штуковина размером с детский пальчик подлетела к автономнику, поднявшись с пола у самых ног Гурдже. В блестящем корпусе Флер-Имсахо открылось окошко, и микроснаряд вошел туда. Секция корпуса повернулась, и все снова замерло.

— Привет, — сказал Гурдже, направляясь к машине. Он обвел взглядом то, что когда-то было залом. — Надеюсь, вы мне расскажете, что случилось.

— Садитесь, Гурдже. Я вам расскажу.

Гурдже сел на камень, вывалившийся из стены над окном.

— Не волнуйтесь, — сказал Флер-Имсахо. — Вы в безопасности. Крышу я проверил.

Гурдже положил руки на колени.

— Итак?

— Все по порядку, — сказал Флер-Имсахо. — Позвольте мне для начала представиться по-настоящему. Меня зовут Спрант Флер-Имсахо Ву-Хандрахен Ксато Трабити, и я не библиотечный автономник.

Гурдже кивнул. Он вспомнил некоторые части имени, которые давным-давно произвели такое сильное впечатление на Узел Чиарка. Гурдже молча слушал.

— Будь я библиотечным автономником, вы были бы мертвы. Даже уйдя от Никозара, вы через несколько минут сгорели бы.

— Благодарю, спасибо. — Голос Гурдже звучал ровно, особой благодарности в нем не слышалось. — Я думал, они вас обезвредили. Убили.

— Еще чуть-чуть, и так бы оно и случилось, — сказал автономник. — Фейерверк был взаправдашним. Никозар, видимо, заполучил в свои руки какое-то оборудование, технически эквивалентное эффектору, а это означает — или означало, — что у империи были контакты с какой-то другой продвинутой цивилизацией. Я просканировал остатки — возможно, это продукция Гомомды. Ну все равно, корабль возьмет их для дальнейшего анализа.

— А где корабль? Я думал, мы уже должны быть на нем, а не здесь.

— Он прилетел на всех парах через полчаса после начала пожара и мог бы взять нас обоих на борт, но я подумал, что здесь безопаснее. Уберечь вас от огня было делом несложным, как и отключить ненадолго с помощью моего эффектора. Корабль спустил нам пару свободных автономников, а сам остался на орбите — замедляется. Через пять минут он будет над нами. Мы без проблем сможем вернуться в модуль. Я уже говорил, что перемещение — штука довольно рискованная.

Гурдже хмыкнул и снова оглядел погруженный в сумрак зал.

— Я все еще жду, — напомнил он машине.

— Императорские гвардейцы по приказу Никозара пустились во все тяжкие. Они взорвали акведук, цистерны и укрытия и поубивали всех, кого смогли найти. Они пытались захватить и корабль «Неуязвимый». После борьбы на борту корабль был уничтожен — упал куда-то в северный океан. Такой был плюх — цунами снесло множество взрослых золоцветов, но я думаю, огонь все равно возьмет свое. Никаких покушений на жизнь Никозара не было — он просто прибег к этой уловке, чтобы взять замок и игру под контроль гвардии, которая исполняла любые приказы императора.

— Но зачем? — усталым голосом спросил Гурдже, пнув ногой пузырь, образовавшийся в металле доски. — Зачем Никозар приказал сделать это?

— Он им сказал, что это единственный способ победить Культуру и спасти его. Гвардейцы не знали, что и он тоже обречен, — думали, у него есть какой-то способ спастись. Но может быть, они все равно сделали бы это. Они были натасканы на выполнение любых приказов и подчинились императору. — Машина издала что-то вроде смешка. — По крайней мере, большинство из них. Некоторые оставили нетронутым укрытие, которое должны были взорвать, и взяли туда с собой часть людей. Так что спаслись не вы один — есть и другие. В основном это слуги — Никозар постарался, чтобы вся верхушка была в зале. Автономники корабля сейчас с теми, кто остался в живых. Мы держим их взаперти, пока вы не вернетесь на корабль. Припасов им хватит, чтобы продержаться до прибытия спасательной экспедиции.

— Продолжайте.

— Вы уверены, что вам это сейчас по силам?

— Объясните мне зачем, — вздохнул Гурдже.

— Вас использовали, Жерно Гурдже, — сказал автономник ровным голосом. — Все дело в том, что вы играли за Культуру, а Никозар — за империю. Я лично вечером перед началом финального матча сообщил императору, что вы — наш паладин. Если победите вы, то мы высаживаемся — уничтожим империю и установим у них наши порядки. Если выиграет он, то мы воздержимся от высадки, пока он будет императором, и в любом случае — на следующие десять Больших лет… Вот почему Никозар сделал то, что сделал. Это было не просто горькое поражение — он проигрывал империю. Больше ему не для чего было жить, так почему же не уйти, хлопнув дверью?

— И это правда? Мы бы действительно покорили империю?

— Гурдже, я понятия не имею. Это вне моей компетенции, я не обязан знать о таких вещах. Но не важно, он поверил, что это правда.

— Не очень-то хорошо так давить. — Гурдже улыбнулся машине невеселой улыбкой. — Говорить кому-то, что ставки так высоки, перед самым началом игры.

— Персонификация игры.

— Почему же он не сказал мне, на что мы играем?

— Догадайтесь.

— Ставку отменили бы, и мы все равно явились бы сюда в блеске огня и стали.

— Точно!

Гурдже покачал головой, стряхнул сажу с рукава своего пиджака, но пятно только растерлось.

— И вы на самом деле верили, что я выиграю? — спросил он автономника. — У Никозара? Вы верили в это, еще до того как я попал сюда?

— До того как вы покинули Чиарк, Гурдже. Как только вы проявили интерес к отъезду. Особые Обстоятельства как раз искали кого-нибудь вроде вас. Империя уже несколько десятилетий как перезрела и должна была пасть — ее нужно было только подтолкнуть, но требовался подходящий момент. Явиться «в блеске огня и стали», как вы выразились, — почти всегда наихудший выход. Азад — сама игра — должен был быть дискредитирован. Именно на игре империя и держалась все эти годы — на этом стержне. Но с другой стороны, игра стала и самым слабым местом империи. — Автономник демонстративно обвел взглядом зал и груду обломков. — Должен признать, что все произошло немного драматичнее, чем мы предполагали, но похоже, что наш анализ ваших достоинств и недостатков Никозара оказался верен. Я все больше и больше уважаю великие Разумы, которые используют вам и мне подобных как пешек в игре. Эти машины необыкновенно умны.

— Они знали, что я выиграю? — траурным голосом спросил Гурдже, уперевшись подбородком в кулак.

— Знать такие вещи заранее невозможно, Гурдже. Но они, видимо, полагали, что ваши шансы велики. Мне на инструктаже частично объяснили это. Они решили, что вы — один из лучших игроков Культуры, и если вы проявите интерес и втянетесь в это дело, то ни один игрок в азад, скорее всего, не остановит вас, независимо от его опыта. Вы всю жизнь посвятили изучению игр, и правила, ходы, концепции азада должны были встречаться в других играх, просто тут они сведены воедино. У них не было ни единого шанса. Вам требовалось только, чтобы кто-то за вами приглядывал и время от времени подталкивал в нужный момент в нужном направлении. — Автономник чуть опустился — легкий поклон. — Искренне ваш!

— Всю жизнь, — тихо сказал Гурдже, глядя мимо автономника на безрадостный, мертвый ландшафт за высокими окнами. — Шестьдесят лет… а как давно Культура узнала об империи?

— Около… Ха! Вы решили, что мы специально вас вырастили. Нет-нет. Если бы мы сделали что-то в таком роде, то обошлись бы без людей со стороны, «наемников» вроде Шохобохаума За, который делал по-настоящему грязную работу.

— За? — переспросил Гурдже.

— Это не настоящее имя. Он вообще родился не в Культуре. Да, он то, что вы называете «наемник». Что неплохо — иначе тайная полиция пристрелила бы вас тогда у шатра. Помните, как я, такой маленький и пугливый, подскочил к небесам? Я тогда пристрелил одного из ваших убийц из моего лазерника — на высокочастотных рентгеновских лучах, чтобы камеры не зафиксировали. За сломал шею другому — до него дошли сведения, что там могут возникнуть неприятности. Теперь, думаю, через пару дней он поведет на Эа армию партизан.

Автономник слегка покачался в воздухе.

— Так, посмотрим… что еще я вам могу рассказать. Ах да, «Фактор» совсем не такой невинный, как может показаться. Пока мы были на «Негоднике», старые эффекторы и в самом деле сняли, но только чтобы поставить новые. Всего две штуки. В двух из трех носовых блистеров. Третий мы оставили пустым, а в два первых поместили голограммы пустого.

— Но я был во всех трех! — возразил Гурдже.

— Нет, вы были три раза в одном и том же. Корабль вращал корпусом, изменял вектор антигравитации, а пара автономников слегка изменяла еще кое-что, пока вы переходили из одного блистера в другой, а точнее, шли по одному коридору в другой, а потом назад в тот же блистер. И все это не пригодилось; правда, если бы возникла нужда в тяжелом вооружении, оно бы у нас было. Ведь именно перспективное планирование и дает нам чувство безопасности, разве нет?

— О да, — сказал Гурдже со вздохом.

Он поднялся на ноги и вышел на балкон, на который по-прежнему тихо и без перерыва падал сажистый снег.

— Кстати, если уж мы заговорили о «Факторе», — весело сказал Флер-Имсахо, — то этот паршивец как раз над нами. Модуль на пути к нам. Вы будете на борту через две-три минуты — сможете хорошенько помыться и переодеться. Вы готовы?

Гурдже посмотрел на свои ноги, соскреб подошвами немного сажи и пепла с плитки.

— А что мне нужно собрать?

— Вообще-то немного. Я тут был слишком занят — нужно было смотреть, чтобы вы не испеклись, так что ваши вещички искать было некогда. И вообще, единственное, что вам, кажется, нравилось, так это ваш старый, невзрачный пиджачок. А браслетик свой вы не забыли? Я, когда отправился на вылазку, оставил его у вас на груди.

— Да, спасибо, — сказал Гурдже, глядя на голую черную пустыню, протянувшуюся вплоть до темного горизонта.

Он поднял голову — из темно-коричневых туч появился модуль, оставляя после себя инверсионный след.

— Спасибо, — повторил Гурдже.

Модуль резко пошел вниз, опустившись чуть ли не до земли, а потом над выжженной пустыней устремился к замку. Замедляясь и разворачиваясь, он оставлял позади себя хвост из пепла и сажи; только тут грохот от его сверхзвукового спуска разнесся по заброшенной крепости запоздалым громом.

— Спасибо за все.

Аппарат развернулся кормой к замку и продолжал двигаться задом, пока не оказался рядом с перилами балкона. Кормовой люк отворился, и оттуда вывалился пандус. Человек прошел по балкону, поднялся на перила, а затем прошел в прохладные внутренности машины.

Автономник последовал за ним, и дверь закрылась.

Модуль с места в карьер рванулся вверх, засасывая огромные вихрящиеся струи пепла. Вскоре он молнией пробил темную тучу, его грохот прокатился над долиной, над замком, над низкими холмами вдали.

Пепел снова осел, а сажа продолжила падать — тихо и мягко.

Модуль вернулся несколько минут спустя, чтобы забрать корабельных автономников и остатки инопланетного эффектора, после чего навсегда покинул замок и снова поднялся к ожидающему его кораблю.

Немного погодя ошеломленная группка выживших, выпущенных двумя автономниками, — большей частью слуги, солдаты, наложницы и клерки, — выбралась в темный день и на черный снег. Им предстояло понять, что случилось за время их затворничества в некогда грозной крепости, и воззвать к своей исчезнувшей родине.