"По ту сторону лета" - читать интересную книгу автора (Дивон Одри)

4

Ненавижу людей, которые пересказывают свои сны. Особенно когда они пытаются превратить их в подобие некой байки. Жорж владел этим мастерством виртуозно. Время от времени, просыпаясь утром, он напускал на себя озадаченный вид и говорил: «Слушай, мне такой сон приснился!» И принимался с жаром описывать плохой боевик с невероятным сюжетом, по ходу которого он куда-то летел на вертолете или спасал тонущего ребенка, при ближайшем рассмотрении оказывавшегося его матерью, умершей двадцать лет назад, и узнавал, что она ему не мать, а дальняя родственница. Он вкладывал в эти повествования всю душу, силясь меня заинтересовать. Говорил с выражением, порой путался в хитросплетениях своего убогого воображения, но упорно вел рассказ, пока не изложит все содержание сна до конца. Окажись у него более благодарная публика, он, я уверена, изображал бы наиболее выдающиеся эпизоды своих душевных странствий в лицах.

Сны нельзя пересказывать. Это закон. Я много раз пыталась объяснить это Жоржу. В крайнем случае он мог бы размышлять над ними в одиночку, отыскивая в них скрытые смыслы. Но зачем же, о господи, меня-то подвергать этой пытке? Он в ответ пожимал плечами и обиженно буркал: «Нет, но такой потрясающий сон!» Так что у меня не оставалось никаких сомнений: рано или поздно он опять примется за старое.

Однако, проснувшись в этот четверг 25 сентября и открыв глаза ровно в половине девятого утра, я вдруг поняла, что именно все эти годы чувствовал Жорж. Мне тоже приснился совершенно потрясающий сон. Все сказанное выше не позволяет мне остановиться на нем подробнее. Признаюсь в одном: в этом сне я нашла человека, потерянного давным-давно, и испытала блаженство. Я не могла бы сказать, кто он — его лицо было мне незнакомо, — только понимала, что ближе и роднее у меня никого нет. Осознав по пробуждении, что все это лишь сон, я расстроилась до глубины души. Мне хотелось смежить веки и снова погрузиться в сладкую грезу, словно в теплую ванну. Снова ощутить счастье, броситься в объятия этого человека, прижаться к нему как можно теснее, ведь я так долго его ждала, и почувствовать внутри себя горячую волну радостного возбуждения. Хорошо бы поделиться с кем-нибудь всем этим, иначе мне не избавиться от видения призрачного лица, заставляющего мои губы растягиваться в улыбке. Но говорить-то мне и не с кем.

Я решила выйти подышать свежим воздухом. Но не успела выйти из своей комнаты, как столкнулась с подружкой Эрмины. Дочь превратила мою квартиру в молодежное общежитие. Послушная требованию отца, она никогда не приводила под родительский кров парней. Зато, вздумай я учинить дома мало-мальски тщательный обыск, наверняка обнаружила бы в каком-нибудь углу одну из ее подружек, сидящую с заброшенным видом в ожидании, пока Бетти не напоит ее кофе. Та, что попалась мне на дороге, была в мотоциклетных сапогах и минималистской юбке. Улыбнулась мне из-под черной челки и торопливо поздоровалась. Тут и Эрмина подоспела. Встала передо мной в позу, какую принимает всегда, когда ей что-нибудь надо и она не намерена торговаться, — руки скрещены на груди, корпус скособочен с опорой на правую ногу, в глазах готовность к атаке.

Эрмина — дикое существо. Мы попытались придать ей буржуазный лоск, но она никогда не воспринимала его всерьез. Дальнейший путь она проделала самостоятельно. Мне понадобилось время, чтобы понять, что же меня в ней не устраивает. Эрмина никому не старается понравиться. Большинство людей стремится к этому, пусть неосознанно. Мы приноравливаемся к другим и кланяемся направо и налево. И ловим себя на мысли, что улыбаемся, хотя нам ни капли не весело, и говорим совсем не то, что думаем. Я сама из таких. Избегаю конфликтов любой ценой, боюсь их как чумы. Грубые слова ранят меня не хуже пуль, оставляя в памяти незаживающие следы. А вот Эрмину ничем не прошибешь. Наверное, я завидую собственной дочери, силе ее характера, которая у нас в роду передалась ровно через одно поколение. Моя мать была точь-в-точь такой же. Она слишком рано умерла и не успела как следует познакомиться с Эрминой. А жаль. Она была бы счастлива узнать, что в жилах внучки течет ее кровь.

— Короче. Дай мне ключи от машины

Мне надо в магазин, — приказным тоном сообщила мне Эрмина.

— Я сама собиралась кое-куда съездить, — слабо запротестовала я.

— Брось, Эжени, не гони. Кто тебе поверит? Какие у тебя могут быть дела? Давай быстрее, я опаздываю.

— Ты на занятия?

— Ага.

Я достала из сумочки ключи. Она едва не вырвала их у меня из рук. В этом она вся, Эрмина. Ворует даже то, что ей готовы отдать и так. Она хлопнула дверью — подружка еле успела выскочить следом, — и только тут до меня дошло, что сегодня пятница. По пятницам у нее нет занятий.

Несмотря ни на что, я надела пальто и решила выбраться на улицу. Может, если пройтись хорошенько, развеется воспоминание о не дававшем мне покоя сне.

Осеннее белое солнце слепило глаза, лишая пейзаж привычных красок. Я любила этот свет, теснивший реальность. Заглянула в газетный павильон купить какой-нибудь журнал и замерла в нерешительности, не зная, что выбрать, — заманчивые обложки, сулящие все радости жизни, казались мне одинаково не имеющими ко мне отношения. Молодость, любовь, стройная фигура — я и жаждала всего этого и не хотела ничего. Кассирша с вытравленными волосами не отводила от меня недоверчивого взгляда круглых глаз. В правой ноздре у нее поблескивало серебряное колечко. Наверное, она привыкла сидеть в этом нелепом помещении, пропахшем влажной бумагой и собачьей мочой, и целыми днями наблюдать за покупательницами. Та, что стояла справа от меня, молодая чернокожая женщина в джинсах и кроссовках, решительно протянула руку за нужным журналом. Она знала, что он лежит на нижней полке, слева, в самом конце, — очевидно, повторяла это движение десятки раз. Газетный павильон — не то место, где слоняются без дела, переминаются с ноги на ногу и терзаются вопросом, кем бы ты хотел быть, если бы был другим человеком. Ты видела, как она на тебя посмотрела, эта жирная корова? Притворяется, что считает мелочь, а сама так и ест тебя глазами. Думает, что ты ненормальная. Ее раздражает, что ты слишком долго занимаешь принадлежащую ей территорию. Еще пять минут, и она потребует, чтобы ты внесла свою долю арендной платы.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — чуть нервозно спросила она.

— Да я сама не знаю, чего хочу, — призналась я.

Она наклонилась вперед, перегнулась через прилавок и кончиками пожелтевших от никотина пальцев подцепила журнал.

— Возьмите вот этот. Они недавно поменяли дизайн. Клиентки вашего возраста его обожают.

С обложки щерилась идиотской улыбкой актриса с перманентом, придерживая обеими руками высокий воротник свитера, скрывающий увядшую шею. Кожа лица была абсолютно гладкой, но вокруг глаз залегли морщинки, а искусственная белизна улыбки наводила на мысль о детских молочных зубах. «Пятьдесят — счастье и расцвет», — вопил заголовок, набранный крупным шрифтом. Разумеется, Эжени, для таких теток, как ты, есть специальный журнал. Мы — животный вид, полностью подчиненный состоянию собственных сосудов; каждому периоду соответствуют свои желания. Не выпендривайся и начинай бояться смерти, изобретая все новые хитрости, лишь бы отвлечься от этого страха. Так устроен мир, и ты тут бессильна.

Я сжала в кармане пластмассовую коробочку с двумя «пожарными» таблетками. Купила журнал, который она мне протягивала, — мне ни к чему скандалы. Заплатила и сунула его в сумку. Вышла и двинулась дальше куда глаза глядят, доверившись случаю. Вернее сказать, я так думала, пока ноги сами не привели меня к ресторану, где накануне мы обедали с Мариссой и Лорой. Я без колебаний толкнула дверь (в ту же секунду поняв, что сама себя обманываю) и, только усевшись за столик, тот же самый, что вчера, осознала, что знаю, зачем пришла. В глубине зала за стойкой скучал лысый бармен. Народу было мало. Ко мне подошла вульгарная рыжеволосая девица в повязанном на бедрах фартуке — принять заказ, и я взмолилась, чтобы она ни о чем не догадалась. Я попросила салат из брокколи. Есть не хотелось, но мне нужен был предлог, чтобы остаться здесь и подождать.

— Бокал вина к салату? — предложила девица, профессиональным жестом вынимая блокнот.

— Нет, простой воды.

— Пф-ф, — фыркнула девица. — Водой только пожары тушить хорошо.

Я не нашлась что ответить и согласилась: да, пожалуй, вы правы, я с удовольствием выпью бокал белого вина. Пока я сидела, делая вид, что читаю журнал, ресторан понемногу наполнялся народом. За двумя соседними столиками говорили о работе, повышении, отпусках и локальных войнах с начальством. Ничего увлекательного. Полчаса спустя седовласый мужчина, понизив голос, признался, что втайне мечтает о Луизе — молоденькой сотруднице, которая недавно вышла замуж. Как думаешь, есть у меня шансы поиметь бабу, только что поклявшуюся в вечной любви своему избраннику? Его друг полагал, что в сложившейся ситуации есть определенные преимущества. Люди, принесшие друг другу обет верности, назавтра испытывают что-то вроде похмелья; им уже не терпится сбежать куда-нибудь подальше. По большей части никто никуда не сбегает, зато заводит любовницу (или любовника) на стороне. Говоривший был жирным придурком, тем не менее в его словах содержалась доля истины. Здравый смысл мерзавцев.

Арно явился с опозданием. Лысый укоризненно покачал ему головой. При виде его у меня по всему телу побежали мурашки. Он остановился — человек, приснившийся мне сегодня ночью, — только на этот раз у него были лицо и тело, не призрачные, а настоящие, и одно восхитительно сочеталось с другим. Он поставил в угол рюкзак, подтянул слегка болтавшиеся джинсы и через несколько секунд уже включился в работу. Опять он не ходил, а танцевал. Черные волосы падали ему на глаза, и он передвигался вслепую. Но ни на кого не натыкался, ловко лавируя между посетителями в тесном пространстве. За столиком в глубине зала сидели две девушки лет по двадцать. Мне показалось, что он их чем-то рассмешил. Впрочем, именно этим и должны заниматься красивые молодые парни, общаясь с двадцатилетними девушками, разве нет?

Я чувствовала, что должна с ним поговорить, хотя еще не знала, что ему скажу. К сожалению, в ресторане было слишком многолюдно, я не имела права отрывать его от работы и решила выждать. Сидела и нервничала; меня раздирали сомнения. Есть люди, которым ничего не стоит заговорить с незнакомцем. Им достаточно подняться с места и открыть рот. Они мгновенно находят слова, вызывающие доверие и маскирующие действительную причину знакомства. Есть люди, умеющие внушить другим, что ими движет исключительно дружеское расположение и что расточаемые ими авансы совершенно безобидны. Есть люди, способные пробудить к себе горячий интерес и эмоционально подчинить собеседника. Я не из таких. Меня в подобных ситуациях обуревает страх, заставляющий холодеть позвоночник. Мандраж — так у нас называли это в школе. Уже тогда я не умела первой подходить к людям, предлагая свою дружбу. Никогда не умела пробиться сквозь толстую стену собственной застенчивости. Мне легче было делать вид, что мне никто не нужен, что, если я кому-то нужна, он должен сам подойти ко мне. Жорж, например, находил эту мою повадку неотразимой. И я была бы счастлива, если бы сама верила в то, что это просто повадка, а не обыкновенная трусость.

Время бежало. Чтобы оправдать свое присутствие за столиком, я заказала еще вина. Алкоголь согрел меня. Кровь застучала в висках, щеки порозовели. Тебе гораздо лучше, когда наклюкаешься, не так ли? Интересно почему. Потому что ты не любишь себя, Эжени. И живешь погруженная в эту нелюбовь. Зато, стоит тебе выпить, ты наконец забываешься, перестаешь думать только о себе и обращаешь внимание на других. Арно обслуживал очередного посетителя, и я, не спрашивая у него разрешения, мысленно перенесла его в другую обстановку. Переместила в свою просторную кухню и смотрела, как он ставит на поднос бутылку и два бокала. Он улыбался той же точно улыбкой, что так пленила девушек в глубине зала. «Нет, Эжени, ты преувеличиваешь», — говорил он, потому что я только что рассказала ему какую-то малоправдоподобную историю. Поставил поднос и добавил: «Надо нам в выходные съездить к морю». Это казалось так просто — взять и съездить на выходные к морю. Просто потому, что нас двое и нам так захотелось.

К тому времени, когда обедающие постепенно разошлись по своим конторам, зал ресторана немножко плыл у меня перед глазами. Идиотка, меры не знаешь, ты нализалась, Эжени. Если бы еще пьяная ты становилась симпатичнее. Рыженькая официантка, собрав чаевые, ушла; хозяин заведения последовал ее примеру, оставив Арно подсчитывать выручку. Теперь нас было только трое — он, я и пожилой мужчина, который разговаривал по телефону с дочерью, выспрашивая, как у нее дела на работе. По его репликам я поняла, что она повздорила с начальством. «Не будь дурочкой, — убеждал он ее. — С этими людьми никогда не знаешь, что у них на уме. Сегодня превозносят тебя до небес, а завтра ты их худший враг. Пользуйся благоприятным моментом». Мне, чтобы решиться, требовался какой-то знак свыше, и я воспользовалась подслушанным советом. Ничего продумать я не успела. Просто поняла, что, если сейчас же не поговорю с Арно, придется ждать завтрашнего дня и начинать все сначала. Мне ясно представилась невыносимая череда ничем не заполненных часов. И тогда я поднялась.

— Извините, пожалуйста.

— Вон там, — не глядя на меня ответил Арно, ткнув пальцем в сторону туалета. Я на миг замерла возле него, преодолевая смущение.

— Извините, пожалуйста, я хочу вас кое о чем спросить.

— Валяйте.

Он по-прежнему не отрывал взгляда от счетов, не проявляя никакого интереса к моим вопросам. У меня оставалось ровно две секунды, чтобы удрать. Наверняка он моментально забудет о том, что кто-то его о чем-то спрашивал. Но я не сдвинулась с места. Умеешь ты выставить себя на посмешище, бедная моя Эжени. Тебе самой еще не надоело вечно садиться в лужу? Решила — так делай, и нечего стоять с разинутым ртом. Скажи ему что хотела сказать, и точка.

— Так чем я могу вам помочь? — обратился он ко мне. — Мы скоро закрываемся. — Его интонация колебалась между дежурной любезностью и желанием поскорее от меня отделаться. Он поднял глаза — черные, как зеркало без амальгамы. В таких глазах скорее увидишь свое отражение, чем догадаешься, что они выражают. Похоже, до него дошло, что застывшая рядом с ним женщина выглядит немного странно, и это его заинтриговало: — Какие-нибудь проблемы, мадам?

Да, нет, не знаю. Это не проблема, не совсем проблема. Это гораздо серьезнее. Видите ли, мне сегодня приснился сон… Да говори же, черт тебя дери!

— Вы не хотели бы провести со мной один год?

Мне показалось, он сейчас расхохочется. Наверное, это было бы лучшего всего. Мы обернули бы дело шуткой. Подумаешь, слегка свихнутая клиентка неудачно пошутила. Но он не засмеялся:

— Сейчас я принесу вам счет. Мы закрываемся.

Тон его голоса изменился. Наверное, я его оскорбила. Надо знать человека, чтобы избегать в разговоре вещей, способных нанести ему оскорбление. С чужими это особенно сложно — любое слово чревато риском. Я вернулась к столику и достала чековую книжку. Заранее я ничего не планировала. Но теперь, сформулировав вслух предложение, не сомневалась в его серьезности и хотела, чтобы он хорошенько поразмыслил, прежде чем дать ответ. Разумеется, у него не было никаких резонов соглашаться. Пусть меня еще частенько называют красивой женщиной, ему не составит труда найти в качестве спутницы на целый год кого получше. Он подошел и сунул мне под нос зеленое пластмассовое блюдечко с листком счета. И остался ждать, пока я заполню этот чертов чек и уберусь восвояси. Моя голова находилась на уровне его пупка, и я боролась с искушением приподнять его майку и посмотреть на голый живот. Едва прикасаясь кончиком пера к бумаге, я нацарапала цифру, не имевшую ничего общего с выставленной в счете. Огромную цифру — все ее нули еле-еле поместились на крохотном бумажном клочке. Он спокойно забрал листок.

— Что это?

— Стоимость одного года.

— Вам пора домой, мадам.

— Я не сумасшедшая.

Он поднял брови и развернулся на каблуках. Чек остался лежать на столе. Я надела пальто. Нет, эта история с Арно не может закончиться вот так, даже не начавшись. Для меня она уже стала реальностью. Вернуться домой как ни в чем не бывало и опять погрузиться в привычную рутину? Немыслимо. У меня сил не хватит.

— Если передумаете, на чеке есть мой адрес. Я редко выхожу из дому.