"О маленьких волшебниках и Петькиных друзьях" - читать интересную книгу автора (Чаплина Валентина Семеновна)

— Ой, мамочки! — вскрикнула мама.

По улице все четверо неслись, как ракеты. Прохожие не успевали разглядеть, головы у этих сумасшедших на плечах или что-нибудь другое. Если б во время кросса они бежали с такой скоростью, то их класс определённо занял бы первое место по городу или даже по СССР.

Лёвка жил в деревянном одноэтажном доме, который скоро должны были сносить, потому что в городе строились огромные мосты через овраги. Дом стоял, глядя окнами в огород, расположенный на склоне оврага.

Ребята влетели к Лёвке во двор и скрылись в сарае. Сердца отчаянно колотились. Казалось, это бешеное тук-туканье должно быть слышно на луне. Все так запыхались, что просто не могли разговаривать. Кто-нибудь начнёт фразу или даже слово, а кончить не может: дышать надо.

— Лёв, а де…

— Что де?

— А де… не го…

— Что де не го?

— А де… не го… что дел.

— Тьфу!

Наконец дыхание стало пореже, но всё ещё нормально говорить было невозможно.

— Лёв, а дед не говорил… — начал Борис.

— Что делать… — продолжил Степан.

— Чтоб опять стала голова? — докончил Лёвка.

Все закивали.

— Говорил.

— Что?

— Уа? — Лидка радостно выплюнула соску.

— Чтоб опять (Лёвка передохнул) стала голова (передохнул), надо выполнить то (опять вдох и выдох), о чём говорил учитель (вдох и выдох) на уроке, когда мы кто про что думали.

Ребята опять закивали. Всё стало понятно.

— Только об этом никому нельзя рассказывать и нечего время тянуть, а нужно выполнять сразу, в тот же день.

— Ой, хорошо, что мы никому не рассказали.

— Ага, хорошо. А то навсегда так останемся.

— Как?

— Без своих голов.

— О-ой! А если на другой день выполнять, то уже поздно?

— Так дедушка не говорил, — вспоминал Лёвка, — но, конечно, раз в тот же день, значит, как день кончится, так всё пропало. Надо выполнять, пока не стемнеет.

— Понятно. А что выполнять-то?

— То, что учитель объяснял. А что объяснял Андрей Иваныч?

Все замолчали.

— Наверно, надо домашнее задание сделать и всё, ведь Андрей Иваныч всегда на дом задаёт то, что объясняет.

— Правильно. А что он задал?

В сарае снова воцарилось молчание.

— Давайте в дневниках посмотрим расписание.

Все ринулись открывать портфели. Но у Лёвки и Бориса дневников почему-то не оказалось. В Лидкином дневнике было только старое расписание. Вот тебе и на! Вся надежда на Степана: он аккуратнее всех из этой невероятной четвёрки.

Есть дневник в портфеле. Ура! И расписание новое! Дважды ура! Но что это? Что это? К тому самому месту, именно к тому, где записан последний урок, почему-то прилипла… крупная рыбья чешуя. Откуда она взялась? Степан уткнул свой поплавок в страницу. Гусиное перо замерло.

Лёвка сейчас же выхватил дневник и стал отчаянно и свирепо отдирать чешую. Чешуины быстро оторвались, но на их месте зачем-то появились… дырки. А по дыркам разве узнаешь, какой там был записан урок?!

— Надо тетрадки посмотреть, кто какие тетрадки в школу взял? И книжки! По ним узнаем!

Но только все четверо стали рыться в портфелях, как во дворе послышался голос Лёвкиной мамы.

— Поспи, моя доченька, на вольном воздушке.

Это она во двор выкатила коляску с Лёвкиной сестричкой, которая ещё даже ходить не умела, но зато очень здорово умела кричать. Звали её Алла, но брат называл Алка-кричалка.

— Поспи, моя умная, моя сладкая, моё солнышко, а я печку истоплю, — уговаривала мама.

Печку! Лёвка в ужасе схватился за футбольный мяч. Значит, мама сейчас за дровами в сарай придёт. А разве можно ей показываться в таком виде! Она же в обморок упадёт. Да что обморок! Обморок — чепуха! Полежишь и встанешь. Она умереть может! У неё слабое сердце. Что делать? Удирать из сарая поздно. И ребята в ужасе полезли за дрова.

Одна поленница стояла у стены, а другая — отступя от неё, для того, чтоб не спутать, где чьи дрова. Этим сараем пользовались не только Лёвка и его родные, но и их сосед. Соседова поленница как раз и стояла, отступя от стены. За неё-то и полезли ребята. Но она вздрогнула, закачалась и р-ррухнула вниз.

— Батюшки! Что это! — послышался мамин голос совсем у сарая.

— Уа-а, уа-а, уа-а! — во всю мочь завопила Лидка.

Ей дрова прищемили ногу. И это спасло положение. Мама подумала, что с Алкой-кричалкой случилось что-то необыкновенное, ведь такого дикого крика в их дворе давно не было. Мама со всех ног кинулась к дочке. Подбежала к коляске и… в испуге остановилась. Ещё больше, чем крик, её испугало то, что… ничего не случилось. Её «солнышко» безмятежно спало с закрытым ртом.

Пока мама, окаменев, стояла у коляски, а потом оглядывала двор, Лёвка успел запихнуть соску в Лидкин рот, а саму Лидку — за доски, упёртые в стену одним концом. Лидка присела на корточки и… нету её.

Борька залез за часть оставшейся в живых поленницы, и его тоже не стало видно. А Степан стоял посреди сарая и растерянно водил своим гусиным пером туда-сюда.

— Чего стоишь! Прячься!

Степан еле сообразил, что ведь можно залезть за бочку, которая стоит у стены. Залез. Согнулся в три погибели. А Лёвке уже и места не нашлось спрятаться в собственном сарае. Но мама вот-вот войдёт и… сначала упадёт в обморок, а потом умрёт, потому что у неё слабое сердце.

Куда деваться? С отчаянья Лёвка полез на Борьку. Сел на него верхом и стал колотить кулаками по спине.

— Пригнись к земле. Гнись! Гнись! Ну! А то мою голову видно…

Ему хотелось, как и Борьке, целиком спрятаться за оставшуюся в живых часть поленницы. Но это было невозможно, бывшая Лёвкина голова всё время оказывалась на виду. Втиснуть её было некуда.

Сноп солнечного света ворвался в сарай: мама настежь распахнула дверь. И футбольный мяч стал ещё виднее. Ой-ой-ой! Что будет теперь?.

Мама вошла и остановилась.

— Батюшки! Кто это поленницу развалил? Да ещё чужую! Лёвка! — позвала она громким голосом. — Ты, разбойник, командуешь?!

Ответа не последовало.

— Конечно, Лёвка, — рассуждала мама, — а кто же ещё? Вон и портфель его валяется. И ещё чьи-то три портфеля. Развалили поленницу и удрали, сорванцы. Ну, погодите, вы у меня получите!

Мама энергично схватила все четыре портфеля и понесла в дом.

Что теперь делать? Как узнать, о чём говорил Андрей Иванович на последнем уроке? Все сразу зашевелились и вылезли из своих укрытий. Но мамин голос вновь послышался у сарая:

— Я вам покажу, бесенята, как поленницы разваливать!

Все моментально полезли на свои ещё не насиженные места.

Мама вошла и остановилась в дверях. Ей показалось, что в сарае кто-то есть.

— Лёвка, ты здесь?

В ответ ни слова, ни шороха. Тихо. Все замерли, не дыша.

— А это что ещё?

Мама увидела кусок огромного гусиного пера, который торчал из-за бочки. С удивлением подошла к бочке. Нагнулась. Пощупала рукой перо, потянула его к себе. Не двигается. Потянула сильней — то же самое. Постучала по нему, поцарапала его ногтями. Степан в это время чуть-чуть не чихнул. Это оказалось ужасно щекотно, когда твоё гусиное перо царапают ногтями. Он вообще сидел за бочкой — ни жив ни мёртв. Вот-вот мама увидит его спину, руки-ноги и тогда… Что будет тогда — неизвестно, но ничего хорошего, конечно, не жди.

Мама стояла в недоумении. Она никак не могла понять, что это такое белое твёрдое и не двигающееся с места может торчать из-за бочки? Наверно, прохвост Лёвка опять что-нибудь ненужное приволок в сарай. И только она хотела сдвинуть бочку поглядеть, что это такое за ней, как (ах, батюшки!) увидела голову своего родного сына, которая никак не умещалась за разваленной поленницей. Но так как это была не прежняя его голова, то мама, конечно, не подумала, что сам Лёвка сидит здесь в двух шагах от неё. Она подумала, что это обыкновенный футбольный мяч. Да нет, в том-то и дело, что не обыкновенный. Если бы обыкновенный, то было бы ничего, а это, по маминому мнению, был мяч их соседа персонального пенсионера Ивана Павловича. Он жил с ними в одной квартире, пользовался тем же самым, что они, входом, сараем, коридором, чуланом, кухней, огородом и всякими прочими местами.

Мама с ним была в ссоре и поэтому строго-настрого запрещала Лёвке брать его футбольный мяч, который лежал в общем чулане и ужасно смущал Лёвку. У него прямо руки чесались, когда он глядел на этот мяч. Но Лёвка помнит (и ещё, наверно, долго будет помнить) то, что ему однажды было от мамы, когда он всё-таки взял из чулана этот мяч. Сам хозяин мяча сердился не очень, но мама… У мамы оказался сильный характер, хотя было слабое сердце.

Ивана Павловича все звали Рыбалычем, потому что, во-первых, фамилия у него была Рыбалин, а во-вторых, потому что Иван Павлович и рыбалка были до того неразделимы, что никто не мог представить их друг без друга. Зачем Рыбалычу понадобилось покупать футбольный мяч, до сих пор никому не известно. Это его пенсионная тайна.

И вот мама, увидев теперешнюю Лёвкину голову, конечно, подумала, что её непутёвый сыночек выкрал Рыбалычев мяч из чулана.

По тому, как мамины разъярённые руки ухватились за этот мяч, Лёвка понял: пощады ему никакой не будет и надо приготовиться к самому худшему, что бывает в таких случаях, если, конечно, мама не умрёт. А в таких случаях что бывает? Неизвестно, что бывает, потому что сам случай — небывалый.

Мама изо всей силы тянула мяч к себе. Лёвке казалось, что его голова вот-вот оторвётся от туловища, и он останется навсегда безголовым. И руками и ногами он намертво вцепился в Борьку. А мама всё тянула и тянула.

— Батюшки, да что же это? Прилип он там, что ли?

Она ещё крепче ухватилась за мяч и рванула его к себе.

Весь Лёвка чуть не высунулся из-за поленницы, но потом как дёрнет свою голову назад да как плюхнется на Борьку со всего размаху. А Борька как стукнется своим футбольным мячом о полено, да как чуть не заорёт, да как подпрыгнет, да как второй футбольный мяч высунется рядом с первым. Потом как спрячется да опять как высунется, да как оба мяча стукнутся друг о друга!

Лёвка за поленницей, конечно, все ноги Борьке отдавил, всю спину отсидел, все рёбра погнул. Вот Борька разошёлся, и давай драться. И что он за человек, этот Борька, не может за товарища потерпеть, хоть немного! Вот Лёвка сейчас ему покажет!

Мама в ужасе отшатнулась от поленницы. На её глазах молча, яростно, как живые, прыгали мячи, колотя друг по другу. У мамы глаза сделались такими же круглыми, как эти мячи, только чуть поменьше размером. Она замерла с открытым ртом и растопыренными руками.

Вдруг за маминой спиной в углу кто-то чихнул, закашлялся. Мама обернулась. Никого. Только доски стоят под углом, прислонённые к стене, и почему-то… шевелятся. Что за наваждение?!

Вдруг бочка сама пошла по сараю прямо к маме, и то белое, что было неизвестно чем, приподнялось, а вместе с белым из-за бочки стало вылезать что-то ещё более непонятное огромное красно-синее.

— Ой, мамочки! — вскрикнула мама и выбежала из сарая.

Тут же за её спиной раздались какие-то голоса, возня, треск и грохот. Лидка выскочила из-за своего укрытия, уронив доски. Степан, вставая, перевернул бочку. А Лёвка с Борькой вконец доконали поленницу, и она перестала существовать. Дрова разлетелись по сараю в разные стороны.

— Уа, уа, уа!

— Уймитесь вы, петухи!

Степан и уакалка еле растащили дерущихся. Наконец, те пришли в себя.

Оставаться в сарае было небезопасно. Во дворе пока никого, кроме Алки-кричалки, которая до сих пор почему-то молчала. Мама, видно, убежала в дом.

— Айда в огород! Спрячемся! — крикнул Лёвка.

И все четверо горохом высыпали из сарая, покатились по двору и вкатились в огородную калитку.

А там, в огороде, который был на склоне оврага, у забора были непроходимо-непролазные бурьянные заросли. Охраняла их крапива. Строгий и верный страж, она не допускала ни ребячьих рук, ни ног, ни носов ко всяким репьям, лопухам и чертополохам, росшим вокруг, и те под надёжной охраной тихо и мирно жили-поживали да зло наживали.

Крапива, её Стрекачество, была гордой и высокой. Увидя четверых совершенно сумасшедших бегущих то ли ребят, то ли не ребят (разбирать ей было некогда), она вздрогнула, натопорщилась, расставила руки, подалась вперёд и приняла грозный вид. Её Стрекачество думало, что от его стрекучек ребята зададут стрекача. Но не тут-то было. Они, не задумываясь, ринулись в самую гущу бурьяна, переломав крапивьи кости.

Бурьян был действительна могучим. Он скрыл всех четверых с их головами. Все уселись у самого забора и притихли. Только через некоторое время они почувствовали, что её Стрекачество всё-таки сделало своё чёрное дело, и у них отчаянно горят руки, шеи и прочие места, которых крапива успела коснуться, когда они ломали ей кости.