"Красная лошадь на зеленых холмах" - читать интересную книгу автора (Солнцев Роман Харисович)

4

Алмаз проснулся и понял: все давно ушли на работу. Соседние койки заправлены.

Он натянул одеяло на лицо. Ему было стыдно: вчера даже не поговорил со своими новыми друзьями… Проспал утро, на часах уже около восьми. Но разве Алмаз виноват, что привык в деревне рано ложиться? А они приехали вчера почти в полночь, да и день был полон впечатлениями. Еще история с лошадью…

А в окно смотрело синее сверкающее небо. Больше ничего там не было — ни деревьев снизу, ни проводов сверху. Алмаз вскочил. Пока шел к окну, небо расширялось, разбегалось, и лишь когда он прислонился к подоконнику, увидел далеко внизу землю, там ползли гуськом машины, и перед каждой впереди на асфальте играл солнечный зайчик в виде чайки. Это происходило потому, что стекла кабины торчали козырьком. Там суетились крохотные люди, мелькали крохотные велосипеды, причем велосипедов сверху не было видно, и казалось, люди ехали верхом на палочках… Птицы, наверное, тоже там, внизу. Если здесь повесить скворечник, ни один скворец не будет жить: червйки далеко, а молния близко.

Алмаз постоял посреди комнаты, покашлял. Никто не отзывался, не шел. Наверное, хоть записка должна быть от Белокурова? Он поискал ее на столе, на тумбочках и, наконец, увидел на своем одеяле, подшитой ниткой, чтобы записка не слетела. Ох, и веселились, наверное, парни, пришивая ее! Смешон же был спящий Алмаз: между железными прутьями кровати просунуты длинные ноги, а на груди такая надпись: «Алмаз, покоритель женщин, здесь спит». И ниже, более мелким почерком: «Отд. кадров — на той стороне улицы, вверх по проспекту Гидростроителей, любой покажет. Зайдешь в синий вагончик, самый дальний, написано: «ОС». Отдашь зап. в отд. к. Евгении Александровне Быковой, оформишься — устр. в общаге, место тебе вычислили: где спал, тут и будешь жить. На авт. № 2 (или 23) приезжай на РИЗ, слева — прорабская, спр. меня, сам не найдешь. Анатолий Белокуров».

Алмаз проверил документы: паспорт, удостоверяющий, что ему нет 17, справка, что ему восемнадцать лет, комсомольский билет, фотографии — все было при себе, в правом кармане брюк. Он запер комнату, долго стоял перед железной дверью лифта, не зная, как вызвать его, пошел пешком с восьмого этажа. Внизу спросил у вахтера:

— Ключ вам отдают? Я буду жить в этой комнате наверху.

Старуха в пестром жакете, усатенькая, быстрая, раздраженно забрала у незнакомого юноши ключ, окинула его взглядом и неожиданно подобрела:

— Ишь, вырос! Сможешь птичек ловить рукой из окна…

— Каких птичек? — удивился Алмаз.

Старухи, сидевшие рядом с вахтершей, запереглядывались, засмеялись.

— Иди, иди, сынок! Она скажет, бесстыдница… Иди и не слушай.

Алмаз ничего не понял, но уловил что-то неприятное, опустил голову и выбежал на улицу, стараясь руками слишком не размахивать.

Перед ним лежал широченный проспект Мусы Джалиля. Вдоль домов были посажены тонкие деревца — половина без листьев, к домам везли и ссыпали чернозем, варилась смола в котлах, две машины с подъемниками вешали красный лозунг…

Какие высокие дома! А в Белых Кораблях, в Новом городе, говорят, еще выше — этажей по двадцать дома! Наверное, в сильный ветер, как лес, шатаются… наверное, чай пить невозможно — расплескивается, только мед держится на блюдечках…

Алмаз шел и оглядывался, за ним не оставалось следов. Асфальт — глаже зеркала. Если зверь из леса пройдет, его по следам и не сыщешь.

А машин сколько! Автобусы большие и маленькие — курносые, грузовые ЗИСы и ГАЗы, самосвалы, КрАЗы, самые разные легковые: «Жигули», «Москвичи», «Волги», «Чайки», «Запорожцы» старого и нового выпуска… Идут друг за дружкой, синим дымом истекают, на первой скорости, на тормозах. Алмаз разбирается в автомашинах — весь год ходил в автокружок, заработал любительские права… Визг, шелест шин, рев, дым, дрожание земли. Кто же это идет на них? Груженые КрАЗы и самосвалы — это понятно. А на пустых грузовых и в легковушках кто? Начальство, наверное. Старик Каландаров говорил, что его сыновья купили машины. Наверное, на работу ездят на своих. А вот идет поливальная машина. Она идет, как туча, а шофер — как космонавт над тучей! И сразу стало дышать свежо.

И в этом прекрасном городе, среди прекрасных людей живут три врага Алмаза Шагидуллина… Он их еще найдет, дайте срок.

Алмаз искал глазами светофор, не увидел его и пустился бежать через проспект. Сзади засвистел милиционер. Алмаз вздрогнул, покраснел и повернул обратно. Через улицу шла толпа, и Алмаз никак не мог найти милиционера. Наверное, его отвлекли более серьезные дела… И, вздохнув, пошел дальше. Он остановился перед огромным зданием, на входе которого блестели золотыми буквами стеклянные доски. Слева от дверей было написано: «Дирекция Каваза». Справа от дверей — «Каваз дирекциясе». Золотом. Значит, вот они останутся. Что ж…

Алмаз пошел вверх по проспекту Гидростроителей и между двумя высокими домами с шахматной облицовкой увидел странный островок дощатых вагончиков: синих, зеленых, красных и желтых. То ли гаражи, то ли передвижные тиры. Алмаз подступил ближе и прочел: «Отдел кадров прессорамного завода системы Каваза». А на другом вагончике: «Отдел кадров кузнечного завода…» Перед этими пестрыми вагончиками стояли люди с рюкзаками и чемоданами, с гитарами и куклами. Видимо, с самолета. Приехали устраиваться на работу, жить в Красных и Белых Кораблях.

Алмаз пришел раньше их, вчера, поэтому с оттенком превосходства прошагал мимо. Он шел по извилистой дорожке между этими разноцветными клетушками, не переставая удивляться: внутри их звонили телефоны, стрекотали машинки, как будто здесь дети играли во взрослую, очень серьезную игру. С удивлением и даже с некоторым разочарованием он вошел в синий вагончик с вывеской: «ОС».

— Здесь отдел кадров строителей? — спросил он у встречного с двумя чемоданами.

— Да вроде…

— А где мне найти товарищ Быкову?

— А прямо.

За столом сидела рыженькая хмурая девушка, она подняла глаза и, словно узнавая, сказала:

— Здравствуйте, вы пришли устраиваться?

— Да, — заволновался Алмаз, он вдруг испугался, что его не возьмут. Может быть, из-за того, что плохо знает русский язык. Или из-за того, что высок ростом, а здесь, как у космонавтов или проводников, лимит. Он полез дрожащей рукой в карман брюк, достал изогнутые документы, авторучку и протянул девушке. — Что, что?

— Все хорошо, Алмаз, — сказала девушка, заметив с улыбкой, как он совершенно перепугался (откуда девушка знает его имя?!). — Вы чего волнуетесь, Алмаз? У нас аппаратура специальная стоит, из Франции. Люди еще только подъезжают к городу, а нам уже известно все: имя, фамилия, год рождения… Вот видите? — Она протянула ему полупрозрачную карточку, на которой было отстукано машинописными буквами: Алмаз Шагидуллин.

— А отчество? — краснея и злясь на себя, спросил Алмаз. Он пытался понимающе улыбнуться, но только гримасничал ртом, поэтому встал почти спиной к девушке. — Не шутите!

— Белокуров не знает вашего отчества… Не нужно сердиться, Алмаз, — уже смеясь, сказала она. — Заполняйте вот это.

Он торопливо сел в углу за столик, принялся писать. С непривычки у него занемела рука.

Когда все было кончено, девушка пробежала глазами бумаги и ушла в соседний кабинет. Через десять минут Алмаз получил трудовую книжку, направление в общежитие, а в паспорте поставили печать: «Принят на работу…» Печать была чуть смазана, с тремя хвостиками сбоку, и именно из-за них поверил Алмаз, что все это не сон. Алмаз простился с девушкой, побежал в общежитие.

Он получил постель, заправил кровать, умылся под краном без мыла (к чужому не мог прикоснуться), утер лицо — и на улицу, искать автобус номер 2 или 23.

Автобус появился мгновенно, полупустой (все на работе). Алмаз сел у окна и поехал на РИЗ (он узнал, что РИЗ — это ремонтно-инструментальный завод). Солнце пекло ему голову. Он постеснялся взять шляпу с собой, увидев, что никто их здесь не носит.

Алмаз ликовал. Он ехал на работу. На работу ехал, на работу, а не куда-нибудь. Блаженно жмурясь на солнце, он придумывал всякие знаки различия для рабочих: можно золотые значки ввести, для строителей — маленький мастерок, с ноготь, на груди; для экскаваторщиков — золотой ковшик; для шоферов — золотая баранка. И еще. Если на работу едешь — желтая повязка на рукаве, а если с работы — синяя. Сразу бы видны были бездельники. Конечно, начались бы подделки… но можно на обратной стороне ставить штамп предприятия.

Автобус выехал из Красных Кораблей, мелькнули старые деревянные домишки с горшками на плетнях, пополз рыжий луг с автобусами — Алмаз узнал автостанцию… Ах, рюкзак с бабушкиными пирогами! Надо еще и тебя найти!

Бетонная дорога выскочила в поле, потом пошла по кругу, потом нырнула под толстенные трубы, изогнутые над автострадой буквой П, и бросилась через грязную низкую рожь прямо на солнце. Кое-где среди колосьев торчали какие-то колеса, обломки черных рычагов, груды белого кирпича… А слева от дороги рылись в грунте ослепительно рыжие бульдозеры, крутились жгуче-красные маленькие тракторишки. Один из пассажиров басил:

— Во, во, японский… Во, оранжевый — из Америки… два года гаррянтии! Даже отвертку не прислали! Сломается — заменят целиком! Два года даже не заглядывай, гаррянтия!..

Алмазу стало интересно, какие машины идут навстречу. Он загибал пальцы. Машины летели сплошным потоком, везли гравий, кирпич, глину, длинные металлические рамы, прошла «вышка» для ремонта электролиний, везли бетонные блоки, бензин, прошел автобус, микроавтобус «Нисса», везли толь, питьевую воду, прошла «Вахта», везли бетон, рамы, прогремел пустой КрАЗ, провезли стрелу крана… Перед глазами рябило.

Бетонка еще раз пронеслась по кругу, разделилась снова на три или четыре русла и кинулась влево — и впереди замаячил Новый город, Белые Корабли. Его вчера издали видел Алмаз, но и сейчас не успел разглядеть: дорога повернула в открытое поле — и наконец вдали заголубели во весь горизонт железные боры Каваза…

— Вон там литейный будет завод… — говорили люди. — Там — завод двигателей… А вот — РИЗ.

— Мне же на РИЗ, — громко и с удовольствием сказал Алмаз и пошел пробираться к дверям.

Он спрыгнул из автобуса на желто-красную глинистую дорогу. Внизу, под этой насыпной дамбой, тянулись корпуса РИЗа, похожие на стеклянные парники. А поблизости стояли вагончики, такие же разноцветные, как отделы кадров в Красных Кораблях. Алмаз побродил вокруг них и нашел красный плакатик: «Строители СМУ-6! Перевыполним план на 100%!»

— Где найти Белокурова? — спросил Алмаз у девушки в новеньком комбинезоне. — Это бригадир, бригадир!

— На РИЗе, где же еще, — ответила она, с удивлением глядя на его широкие брюки.

Алмаз быстро зашагал к стене завода, в проломы и двери которой втекали и вытекали толпы. «Как презрительно она на меня посмотрела! Через губу, как через балкон! Наверное, городская. Может быть, из Москвы. Ничего, и мне выдадут спецовку! Посмотрим!» Он принял, как ему показалось, злое выражение лица и поклялся с этой минуты ни с одной девушкой не разговаривать.

В проеме дверей свисали черные листы толя. Алмаз прошел в полутьме мимо каких-то железных вертикальных лесенок, по железным листам и внезапно очутился на свету под бесконечно высокой крышей. Сквозь синее стекло стреляло июньское солнце, но здесь было почти холодно.

Мимо него пронесся мотороллер с прицепом, вез бунты проволоки. За ним другой, на такой же огромной скорости, обдавая пылью и запахом бензина. «Как на улице, — неодобрительно подумал Алмаз. — А номеров сзади нет».

Вокруг, на этом железном ромбическом полу, выстроились в сотни рядов и уходили вдаль под прозрачными накидками из полиэтилена импортные станки красного и зеленого цвета. Тысячи, тысячи станков… Около них суетились наладчики, они разворачивали полиэтилен и хрустящую бумагу, подключали станки, проверяли их… Над головой под крышей множились звезды электросварки. Рядом возле нераспакованного деревянного ящика девушка в белом халате продавала молоко в пакетах, стоявшие возле нее рабочие переговаривались и чему-то смеялись. Алмазу все еще не верилось, что он сам принят на работу. Он, растерянно моргая черными блестящими глазами, с наслаждением слушал гул голосов, мягкий рокот моторов, треск сварки. Поймав на себе взгляд какой-то женщины, снова сердито нахмурился, выпятил длинный подбородок и, как старик, заложив руки за спину, медленно зашагал дальше.

Через каждые пятьдесят метров он спрашивал у кого-нибудь:

— Скажите, пожалуйста, где найти бригаду Белокурова? Это строители.

— А что они строят? — кричали ему в ухо люди.

— РИЗ.

— Так РИЗ уже построен! Через двадцать дней пускать будем. Они что строят-то?

— Не знаю… Они строили, — бормотал Алмаз. — Ну ладно, я пойду…

— Стой! Эй, хлопцы, кто знает, где сейчас строители?

После долгих поисков Алмаз наткнулся на парня в очках, который поминутно кричал: «Чего?» — и тут же поворачивал к нему с готовностью ухо ладошкой. Наконец, кивнув головой, повел за собой Алмаза.

Они поднялись по железной лестнице, усыпанной опилками, заваленной досками, нагнулись, пролезли в какую-то дыру, ступили в захламленный коридор. Обходя ведра и штабеля синих отсвечивающих плиток, прошли пустой зал, спустились вниз и снова поднялись наверх… Наконец очутились в зале с черным грязным полом, с ослепительно красной одной стеной. Вдали, внизу стрекотало, грохало, визжало, а здесь было тихо. Здесь работали люди из бригады Белокурова. Анатолий, подняв кулак в знак приветствия, шел навстречу.

— Белокуров? — спросил парень в очках. — Вот привел к вам. А я из пресс-центра, Бабкин. Что у вас нового, каковы успехи?

И, опуская глаза, приложил к уху ладошку.

— Да ничего, — усмехнулся Белокуров. — План выполним. А что сверх плана — видно будет. Вы лучше идите в бригаду Пряникова, у него мозаику кладут, интересно. Ну как ты? — Белокуров повернулся к Алмазу. — Все в порядке? Что же не поискал в шкафчике одежду? Придется обменяться. Я тебе отдам джинсы, ведь перед девушками будешь на коленях стоять… А я обойдусь стоя.

Алмаз не понимал, что говорит Белокуров, но кивнул.

— А вы, друг, — сказал Белокуров Бабкину, который что-то записывал. — Идите, правда, к Пряникову. У него все парни и усы отрастили, интересно.

— А у вас?

— А у нас девушки. Только трое парней, вместе с Алмазом. И двадцать одна девушка. Пошли, Алмаз!

С ужасом думая, как же он будет работать в бригаде, где одни девушки, Алмаз брел за ним по мокрому черному полу, прилипая к битуму, поднимая колени высоко, как цапля.

Девушки стояли и сидели у стены, которую они одели в красную чешскую плитку. Она за ними горела, как река на закате.

Бригадир подвел Алмаза к девушкам и сообщил:

— Нашего полку прибыло. Знакомьтесь! Это Алмаз. Хороший парень. Холостой. Рост — сами видите. А это — мои бедовые. Запоминай, Алмаз: Наташа-большая, Света, Юля, Оля, Таня, Нина…

Алмаз смотрел на их измазанные глиной сапоги, старался запомнить имена, но они скользили мимо, как разноцветные камешки в этой красной реке, и только одно имя почему-то запомнилось: Нина, может быть, потому, что, когда Анатолий произнес это имя, она кивнула и повторила по-детски удивленно, чуть в нос: «Нина». У девушки были резиновые желтенькие сапожки, худенькие пальчики рук, а лицо он не рассмотрел, лишь боковым зрением уловил волосы, короткие и желтые. Ток у Белокурова стал жестким:

— Перекур окончен. Наташа, гаси. Половина здесь, половина переходит на колонны. Алмаз, за мной.

Они зашли в какую-то комнатушку, обменялись брюками. Алмазу джинсы Белокурова оказались коротковаты, а Белокуров шагидуллинские брюки закатал. Под веселые смешки они подошли к окну, сюда по транспортеру подавался раствор.

— Будешь перетаскивать с кем-нибудь через подоконник, разгружать ведра, — сказал Анатолий. — А пока нет раствора, ровнять швы, скрести пол… Девушки покажут.

И бригадир ушел.

Руки у Алмаза зудели от желания работать, он покажет девушкам свое умение. В окно веял горячий ветер, по синему небу скакало яростное солнце. Подъехала машина, снизу на третий этаж крикнули:

— Эй! Держи!

По ленте, вздрагивая, пополз к Алмазу, постепенно увеличиваясь, длинный ящик с раствором. Раствор поплескивался, тяжелый, серо-желтый. Это он скрепляет кирпичи, приклеивает к стенам плитки сказочной красоты. Это он потом засыхает намертво и держит соборы, кремли, дома, башни — этот невзрачный с виду жидкий раствор. В старину — на яичном белке, в наши времена — на цементе, он второй после кирпича на стройке, как жена после мужа. Алмаз бережно принял руками тяжелый ящик, но для него в самый раз, подхватил, поднял, перенес через подоконник и слил, подставляя левое колено для упора, в ведро и остаток — на носилки. Закинув ящик обратно на ленту, отправился вниз.

Девушки увидели, закричали:

— Нельзя! Нельзя так!

Одна румяная, пахнущая табачищем, решительно встала рядом:

— Будем вместе. Ты что, очумел? Хребет сломаешь, кому ты потом будешь нужен? Мне, например, ты такой не нужен! А, бриллиант наш?!

Алмаз расстроился, стал пунцовым, закусил нижнюю губу.

— Нет! Отойдите! И я не бриллиант, я — Алмаз…

Появился бригадир.

— Ты что здесь цирк разводишь? — ругался Белокуров. — А? Сильный больно? Берешь двух девушек в помощь или Руслана. Где Руслан? Руслан!

Из коридора медленно вышел стройный парнишка в темных очках, в руке у него был мастерок. Он был смуглый, с очень красивыми темными губами, которые слабо шевельнулись:

— Я нужен?

Дальше Алмаз работал с ним. Постепенно он снова увлекся, открыв рот, бегал по залу, таскал полные ведра тяжелого раствора плиточницам; он взмок, хотел было снять рубашку, но Руслан отсоветовал:

— Будешь грязный, налипнет пыль. Здесь ее в воздухе исключительно много.

— Русланчик, подай плитки, — обращались девушки к нему. Они его любили. — Ах, Русланчик!

Руслан — в прекрасных джинсах с нашлепками, в тонкой синтетической ярко-малиновой куртке с тремя большими звездами на каждом плече — был похож на молоденького полковника из какой-нибудь иностранной армии, темных очков не снимал даже в сумеречном помещении, и непонятно было, на кого он смотрит, и это девушек волновало. Он же ко всем относился ровно, в обед угощал конфетами.

Работал он ловко, при этом его полные темные губы чуть улыбались, словно он что-то знал такое, что здесь никому не было известно. Алмаз никак не мог с ним разговориться, поэтому он даже обрадовался, когда его позвали скрести пол под красной стеной.

Белокуров оказался прав: в наклонном состоянии мужчине трудно. Хоть руки у Алмаза и длинные, пришлось ему встать на колени. Он скоблил мастерком грязь, прилипший раствор с черных и черно-красных плиток пола, отколупывал его ногтем, пока не сорвал ноготь, шмыгал носом, вдыхая жгучую пыль. «Руслан — городской парень… — думал Алмаз. — И не нужно на него обижаться. Я ему просто неинтересен…»

Колени болели, пришлось сесть боком, потом встать, попробовать снова на коленях. Вдруг он увидел недалеко от своих рук желтые сапожки и произнес:

— Нина.

— Да, — отозвалась девушка. — А что?

Она подняла лицо, подобрала ноги, внимательно на него посмотрела. У нее были то ли серые, то ли синие глаза, пухлые большие губы и рыжие волосы под большой белой кепкой. Всем своим видом она походила на подростка-мальчишку в шароварах, залатанных на коленях.

— Что, Алмаз? Вам помочь?

— Нет, нет, — мгновенно залился краской Алмаз, размахивая руками над полом, выпрямляясь и снова сгибаясь в три погибели. — Нет, я так…

Рухнув на колени около нее, он торопливо чистил пол, дышал пылью и был счастлив. Алмаз, не понимая, что с ним делается, перестал чувствовать свое тело и с удивлением видел, как его рука двигается взад-вперед, счищая пятна раствора с плиток, обрабатывает их углы, выбирает горбики на швах.

Словно подсолнух на солнце, он все время оказывался лицом к желтым сапожкам Нины, которая работала рядом. Больше они не проронили ни слова.

Появился Белокуров, объявил по-командирски:

— Обе-ед!..

Алмаз, шатаясь, поднялся на ноги, с бессмысленной улыбкой посмотрел вокруг. Девушки убегали по коридору. Нина вместе с ними. Белокуров крикнул им:

— На нас тоже возьмите!.. — и, вздохнув, сказал: — Приятно в первый день. Но я еле выдержал. Разучился, брат. А ты как? Не охмурили наши красавицы?

— Нет… — мотнул головой Алмаз. — Нет вовсе.

В столовой сели вместе всей бригадой у окна, где не было солнца. Алмаз плохо различал, что ел, — со всех сторон сидели девушки. Руслан рядом молча жевал, еле двигая челюстями. Белокуров через стол объяснял Алмазу:

— Ты малость пригляделся к плиткам теперь… я тебе краткий курс… осенью будут настоящие курсы, но я тебя до осени обучу…

И неожиданно:

— Оля! Па-ачему перчишь так сильно? Ты что, младший лейтенант, язву желудка хочешь заработать? Я запрещаю! Иди, в наказание выпей стакан молока! Вот так! А то как я потом вас больных замуж-то выдам?

И, повернувшись к Алмазу, говорил еще что-то, но тот его с трудом понимал, только слышал, как Нина сказала нарочитым детским голоском в нос:

— Ой, мамочка, сейчас бы поспать… я маленький, бедненький, спать хочу.

«Почему-то, как мальчишка, о себе — не маленькая, а маленький… — удивился Алмаз. — Разве так можно?» Но он слышал, как еще одна девушка сказала:

— Я пошла курить.

Остальные разговаривали нормально.

— Я связала кофточку…

— А я видела в магазине платье шерстяное, сорок шестой размер, только плечи плохие, квадратные…

— А я те туфли отдала Маше, ей как раз…

— Ты понимаешь, — продолжал Белокуров, — есть плитки разные: угловые, я потом тебе покажу, карнизные, спецфаянс… и надо смотреть, исходить из задачи…

Алмаз ничего не понимал, ему было стыдно. Приехал на знаменитую стройку — и на тебе! Слушает не то, думает не о том.

После обеда Белокуров, обняв его за плечи, повел с загадочным видом по закоулкам РИЗа. Они вышли в синий, полутемный, но с отсвечивающими стенами коридор.

— Чья работа? — с гордостью сказал Белокуров. — Ровненько, а?

И прильнул щекой к холодной синей стене, прищурился, словно смотрел в прорезь прицела. Пройдя конференц-зал, облицованный светло-зеленой глазурованной плиткой, они очутились сначала в белом зале, потом в темно-красном коридоре и, наконец, в светло-синем. Бригадир показывал Алмазу душевые с белым кафелем, туалетные комнаты, необъятные гардеробы для будущих рабочих РИЗа, тыкал пальцем над раковинами в изогнутые стенки из лимонных и бежевых квадратов:

— Называется — зеркала. Труднейшая работа! А?

Белые, красные, сиреневые, черные с искрой, зеленые залы и коридоры оставила за собой бригада Белокурова. Когда Алмаз вернулся на место своей работы, он был совершенно ошеломлен и не сразу понял, что бригаду подстерегала неприятность.

Белокурова куда-то увели, он вернулся взбешенный, ворочая кулаками в карманах широких шагидуллинских брюк.

— Говорр-ил им, собакам: подумайте, всю проводку уложили или нет? А теперь «тю-тю-тю»… — Он презрительно кривил губы, приседал, водил плечами, изображая разговор с электриками. — «Тю-тю-тю…» Я им одно, а они «тю-тю-тю»… хвостом виляют…

— Я туда больше не пойду, уже третий раз стену заделываем, — сказала одна из девушек бригады.

— И я тоже. Я тоже…

— В самом деле! — закричал Анатолий, розовый нос его стал малиновым, а синие глаза жесткими и злыми. — То гонят, торопят, не дают толком зал довести до конца… то сантехники со своими раковинами все разбомбят… не так, видите ли, унитаз поставили, новый указ из Москвы пришел: надо его вдоль магнитного меридиана!.. А мы — заново слюнями, на карачках да чтобы красиво, как новенькое! Все! Уйду к чертям! Надоело! В конце концов я танкист, шоферов не хватает! Уйду!..

Белокуров куда-то зашагал с мрачным и решительным видом. Он словно унес весь гнев бригады с собой, поэтому наступила тишина. Девушки потихоньку работали. Слышно было, как визжит где-то на улице дрель.

— А может, пойдем… залепим? — сказала одна, крупная, румяная, в синем, в обтяжку трико. Ее звали Наташа-большая. — А, девоньки? Не оставлять же на совести?

— А кто заплатит?

— Никто, — удивилась Наташа-большая. — Ты же понимаешь, но как оставлять, стена-то наша.

— Идемте, — согласились желтые сапожки и первыми пошли. Алмаз услышал писклявый, измененный голос Инны. — Русланчик! Маленькие девочки боятся чужих дядей! И здесь темно, ой, ой!

Руслан спрыгнул с деревянных лесов, блеснул белыми звездами на плечах куртки, буркнул, отряхаясь.

— Конец квартала, а они нам подножку… — И уже более громко: — Девушки, я считаю, нужно стенку восстановить. Так оставлять сданный объект нельзя. Можете говорить обо мне что хотите, но я пошел. Спросят: кто это здесь работал, канавку оставил? Скажут: бригада Белокурова. И никто не станет объяснять, что мы не виноваты, не виноваты в третий раз… Пойдет половина бригады, я замыкаю. Оля, Таня, вперед.

— Я тоже! — умоляюще посмотрел на Руслана Алмаз. — Алмине. (Возьми меня.)

Руслан снисходительно улыбнулся, и Алмаз побежал за девушками, задевая руками в полусумраке переходов крашеные склизкие двери и перила.

Электрики разрушили стену выше плинтуса вдоль всего коридора. На полу тускло светились синие обломки плиток. Нужно было все сделать, покуда Белокурова нет. Алмаз, непонятно как, очутился рядом с Ниной. Она работала, присев на корточки, и он видел только ее белую кепку. Алмаз не знал, что делать, с плиткой обращаться еще не умел. Нина, не поднимая головы, сказала ему ласково:

— Алмаз, садитесь рядом, будем вместе вести. Хорошо?

Он кивнул. На корточках было высоко и неудобно. Нина взяла мастерком раствор, приложила к стене, Алмаз делал то же самое, повторяя все ее движения. И с этой минуты обо всем забыл, он стал как бы зеркальным отражением Нины.

Лихо сбив кепочку на затылок, маленькая, вертлявая, с широкими, пухлыми губами, она напевала детские песенки смешным писклявым голоском:

— Хорошо идти отряду… раз, два, три…

И вдруг становилась серьезной, замолкала, склонив голову набок. Она работала очень аккуратно, на пальце шевелилось кольцо с большим янтарем, почти в длину пальца. «Если есть в природе круг драгоценных камней, — думал лихорадочно Алмаз всякую всячину, — то он начинается с янтаря, как круг месяцев — с января». Лицо у него горело, сердце сжималось от суеверия: неужели можно быть еще счастливей?.. А время, знай себе, накручивало пружину.

— Девочки, давайте споем «Усть-Илим», — предложила Нина.

Начали петь, но она оборвала.

— Нет, давайте «Сотни юных бойцов»… Давайте, а? Давайте все вместе, а?

Девушки пели эту прекрасную песню о гражданской войне, Алмаз молчал и слушал, а Нина пела громче всех. Подруги ее иногда многозначительно переглядывались, но он этого не видел, а она не хотела замечать; все знали, что подруга их «завелась». Спели, пока работали, песен десять.

— Ой, какая плитка сюда случайно попала! — обрадовалась Нина. — Как апельсин. Давайте все посмотрим, а? — Она отнесла желтую плитку подальше и поставила. — Давайте все посмотрим, а? Какая красота!

И снова, гнусавя, как маленький ребенок, замурлыкала. Это было бы противно, если бы глаза ее серые (или синие?) при этом не смеялись.

И вдруг она тихо сказала Алмазу:

— А хотите, я возьму над вами шефство?

Алмаз кивнул, опустив низко голову. Ему было почему-то радостно и стыдно, а Нина смотрела на его худую шею, на костяшку ниже затылка и, кажется, сама покраснела…

К четырем часам стена была заделана, девушки подобрали свои окурки, и бригада вернулась на место. Белокуров сидел на подоконнике, весело болтал ногами, как будто ничего не случилось. Он знал, что все так и будет.

Бригада сдала инструменты, села в вахтовый автобус и покатила домой. Нина жила в женском общежитии, совсем рядом от Алмаза. Они с Белокуровым взлетели на лифте на свой этаж (когда поднимались, ноги у Алмаза гнулись в коленях), полезли под душ. Горячей воды не было, вымылись под холодной — приятно к самому себе прикасаться неостывающими руками. А ладони — ладони горели. Казалось, они могут светиться в темноте.

Белокуров вернул Алмазу брюки, а сам надел новые, в полосочку, с широким ремнем, и ушел в красный вечерний город, наверное, на свидание к той самой девушке из отдела кадров… А рабочий человек Алмаз Шагидуллин лег на кровать, закинув ноющие руки за голову. Он лежал потягиваясь, ощущая голод в разбитом, измятом, живом теле, и вспоминал все, что сегодня было… Потом мысли его перенеслись домой, потом куда-то в коммунизм, в прозрачные города, и он уснул…