"Лейтесь, слёзы..." - читать интересную книгу автора (Дик Филип Киндред)

Глава 22

Через некоторое время они устроились в кабинке кафетерия — чистого и уютного местечка с молоденькими официантками и не слишком навязчивым обслуживанием. Музыкальный автомат долдонил «Вспоминаю твой нос» Луиса Панды. Ясон заказал только кофе, а мисс Доминик — фруктовый салат и чай со льдом.

— А что за пластинки вы с собой везете? — поинтересовалась она.

Ясон передал ей обе.

— Надо же, они ваши. Если вы Ясон Тавернер. Это правда?

— Правда. — В этом Ясон, по крайней мере, не сомневался.

— Вряд ли я когда-нибудь слышала, как вы поете, — сказала Мари-Анн Доминик. — Вообще-то я бы с удовольствием, но мне обычно не нравится поп-музыка. Мне нравятся великие фолк-исполнители прошлого.

Такие как Баффи Сент-Мари. Теперь никто не поет так, как Баффи.

— Согласен, — хмуро произнес Ясон. Мысленно он все время возвращался к дому Бакманов, к ванной комнате, к бегству от бешеного коричневого пола. Мескалин тут ни при чем, снова сказал он себе. Потому что пол тоже увидел скелет.

Или просто что-то увидел.

— Может, он увидел совсем не то, что увидел я, — вслух сказал Ясон. — Может, он просто увидел, как она там лежит. Может, она просто упала. Может… — Тут он подумал: «Может, мне следует вернуться».

— Кто и что увидел? — спросила Мари-Анн Доминик и тут же залилась краской. — Простите, я не хотела соваться в вашу жизнь. Но вы сказали, что вы в беде, и я вижу, что у вас на душе большая тяжесть. Вас что-то преследует.

— Я должен выяснить, — сказал Ясон, — что же в действительности произошло. Там, в том доме. — И что за ерунда с этими пластинками, подумал он.

Алайс Бакман знала про мою телепрограмму. Она знала про мои пластинки. Знала, какая из них самая лучшая; она их покупала. И все же…

На пластинках не было никакой музыки. Сломанная игла… нет, черт возьми, даже при сломанной игле хоть какой-то звук, пусть искаженный, должен был выйти. Ясон слишком долго имел дело с пластинками и фонографами, чтобы этого не понимать.

— А вы очень мрачный, — сказала Мари-Анн Доминик. Из своей тканой сумочки она достала очки. Затем прилежно принялась читать все, что было написано на обороте альбомов.

— Станешь мрачным, — кратко отозвался Ясон, когда с тобой такое случится.

— Здесь сказано, что у вас есть собственная телепрограмма.

— Верно. — Он кивнул. — В девять вечера по вторникам. На Эн-би-си.

— Тогда вы по-настоящему знамениты. Надо же, я сижу здесь и разговариваю со знаменитостью, которую мне полагается знать. А что вы из-за этого чувствуете… то есть из-за того, что я сразу вас не узнала, когда вы мне сказали, как вас зовут?

Ясон пожал плечами. И испытал ироническое удовольствие.

— А в музыкальном автомате нет ваших песен? — Она указала на разноцветное вавилонско-готическое сооружение в дальнем углу.

— Быть может, и есть, — отозвался Ясон. Вопрос ему понравился.

— Пойду посмотрю. — Выудив у себя из кармана пятак, Мари-Анн Доминик выскользнула из кабинки и прошла к дальнему углу посмотреть список названий и исполнителей на музыкальном автомате.

Когда она вернется, я уже буду производить на нее куда меньшее впечатление, размышлял Ясон. Эффект одного пробела был ему хорошо знаком. Если только ты не заявлял о себе отовсюду — из каждого радиоприемника с каждого фонографа, из каждого музыкального автомата и магазина музыкальных товаров, из каждого телевизора в этой проклятой вселенной — магическое заклинание теряло силу.

Мари-Анн Доминик вернулась с широкой улыбкой на лице.

— «Нигде никакой кутерьмы», — сообщила она, садясь на место. Пятака у нее в руке уже не было. — Пойдет следующим номером.

Секунду спустя Ясон был уже на ногах, стремительно направляясь к музыкальному автомату.

Мари-Анн Доминик не ошиблась. Подборка Б-4. Его самый последний хит, «Нигде никакой кутерьмы», сентиментальный номер. И механизм музыкального автомата уже начал запускать диск.

Мгновением позже его голос, смягченный точками квадрозвука и эхокамерами, заполнил кафетерий.

Ошарашенный, Ясон вернулся в кабинку.

— Звучит просто великолепно, — вежливо заметила Мари-Анн, когда диск закончился. Вероятно, ей пришлось поступиться своим вкусом, подумал Ясон.

— Спасибо. — Да, это был он. На этом диске дорожки не были пустыми.

— Нет, вы на самом деле восхитительны, — с чувством сказала Мари-Анн — сплошная улыбка и блеск очков. Похоже было, она говорила всерьез.

— Просто я давно этим занимаюсь, — ответил Ясон.

— Вам не по душе то, что я про вас не слышала?

— Нет. — Все еще потрясенный, Ясон покачал головой. Тут она была не одинока, события двух последних дней это ярко продемонстрировали. Двух дней? Неужели всего-навсего двух?

— Можно… можно мне еще что-нибудь себе заказать? — поколебавшись, спросила Мари-Анн. — Я истратила все деньги на марки; мне…

— Я оплачу счет, — сказал Ясон.

— А что, если я закажу клубничную ватрушку?

— Превосходный выбор, — отозвался Ясон. Мари-Анн ненадолго его развеселила. Ее серьезность, ее тревоги… интересно, есть у нее приятель, задумался Ясон. Скорее всего, нет. Мари-Анн жила в мире глиняных горшков, коричневой оберточной бумаги, проблем со стареньким «форд-грейхаундом». Фоном же для этого служили даже не квадро, а всего лишь стереоголоса великих фолк-певиц прошлого — Джуди Коллинз и Джоан Баэз.

— Вы когда-нибудь слышали Хильду Харт? — спросил он. С нежностью.

Мари-Анн наморщила лоб.

— Я… так сразу не вспомнить. А она фолк-певица или… — Туг она осеклась и погрустнела. Словно почувствовала, что ей никак не удается быть такой, какой она быть вроде бы обязана. Не удается все знать то, что обязан знать всякий разумный человек. Ясон почувствовал к ней еще большую симпатию.

— Она поет баллады, — пояснил он. — Примерно как у меня.

— А можно еще раз послушать вашу пластинку?

Ясон послушно вернулся к музыкальному автомату и зарядил его на повтор.

На сей раз Мари-Анн Доминик, похоже, особого удовольствия не испытала.

— Что случилось? — спросил Ясон.

— Понимаете, — сказала она, — я всегда твержу себе, что занимаюсь творчеством. Делаю горшки и все такое прочее. Но на самом деле я не знаю, насколько хорошо я их делаю. Даже не знаю, как сказать. Люди говорят…

— Люди говорят вам, что им в голову взбредет. Исходя из их мнения, вы и гениальны, и ничтожны. Лучше всех и хуже самого последнего. Вам всегда легко пронять кого-нибудь тут… — он постучал по солонке, — и никогда в жизни не пронять кого-нибудь там. — Он постучал по тарелке с фруктовым салатом.

— Но должен же быть какой-то способ…

— Есть эксперты. Можете их послушать, ознакомиться с их теориями. У них всегда есть теории. Они пишут длинные статьи и обсуждают все ваши вещи — вплоть до самой первой пластинки, записанной семнадцать лет назад. Сопоставляют записи, которые вы уже и не помните, как делали. А телевизионные критики…

— Но раньше надо, чтобы заметили. — Глаза ее вновь на мгновение просияли.

— Прошу прощения, — сказал Ясон, снова вставая. Больше он ждать не мог. — Мне нужно позвонить. Я сейчас вернусь. А если я не… — он положил ей руку на плечо, на белый вязаный свитер, который она наверняка сама и связала, — что ж, рад был с вами познакомиться.

Озадаченная, Мари-Анн Доминик вяло и безропотно наблюдала, как он локтями прокладывает себе путь по людному кафетерию к телефонной будке.

Закрывшись наконец в будке, Ясон нашел в срочном списке номер телефона Полицейской академии Лос-Анджелеса и, бросив монетку, позвонил.

— Я хотел бы поговорить с генералом полиции Феликсом Бакманом, — произнес Ясон и без удивления обнаружил, что голос его дрожит. Психологически меня уже все достало, подумал он. Все, что произошло вплоть до этой пластинки в музыкальном автомате. Это для меня уже слишком. Я просто-напросто напуган. И сбит с толку. Быть может, подумал он далее, мескалин еще все-таки не до конца выветрился. Но ведь смог же я неплохо вести тот маленький хлоппер; это кое о чем говорит. Проклятый наркотик, подумал он. Всякий раз ясно чувствуешь, когда он ударил в голову, но никогда нельзя разобрать, когда он выветривается. Если он вообще выветривается. Он вечно тебе вредит — или так только кажется; самому не разобрать. Может, он и не выветривается. И тебе говорят: «Эй, приятель, да у тебя мозги сгорели». А ты говоришь: «Может, и так». Ты не можешь быть в этом уверен и не можешь твердо это отрицать. А все из-за того, что ты перебрал капсулу или одной капсулы тебе уже чересчур, хотя кто-то говорит: «Эй, приятель, вот самое то».

— Мисс Бисон слушает, — прозвучал у него в ухе женский голос. — Я секретарша мистера Бакмана. Чем могу служить?

— Пегги Бисон, — сказал Ясон. Затем перевел дыхание и продолжил: — Это Ясон Тавернер.

— Слушаю, мистер Тавернер. Что вам нужно? Вы что-нибудь забыли?

— Мне нужно поговорить с генералом Бакманом, — сказал Ясон.

— Боюсь, что мистер Бакман…

— Это связано с Алайс.

Молчание, а потом:

Секундочку, мистер Тавернер, — сказала Пегги Бисон. — Сейчас я позвоню мистеру Бакману и узнаю, может ли он ненадолго отвлечься от дел.

Щелчки. Пауза. Опять тишина. Затем линия подключилась.

— Мистер Тавернер? — Это был не генерал Бакман. — С вами говорит Герберт Майм, начальник штаба мистера Бакмана. Насколько я понял, вы сказали мисс Бисон, что ваш звонок имеет отношение к сестре генерала Бакмана, мисс Алайс Бакман. Откровенно говоря, я просто хотел спросить… мне первым делом хотелось бы спросить вас о том, при каких обстоятельствах вам довелось познакомиться с мисс…

Ясон повесил трубку. И слепо прошел обратно к кабинке, где Мари-Анн Доминик доедала свою клубничную ватрушку.

— Вы все-таки вернулись, — радостно сказала она.

— Как ватрушка? — спросил Ясон.

— Слишком сдобная. — Она тут же добавила: — Но вкусная.

Ясон хмуро уселся на место. Что ж, он сделал все, чтобы достучаться до Феликса Бакмана. Чтобы рассказать ему про Алайс. Хотя… что он, собственно, мог ему рассказать? Тщетность всего и вся, постоянная бессмысленность всех его действий и усилий уже подавляла Ясона… а но всему прочему добавлялась еще и капсула мескалина, которую ему дала Алайс.

Если там в самом деле был мескалин.

Так открылась новая возможность. Действительно, у Ясона не было никаких доказательств, что Алайс дала ему именно мескалин. В капсуле могло быть все что угодно. Почему, к примеру, мескалин доставляли из Швейцарии? Что ему там делать? Это могло иметь смысл только в том случае, если речь шла не о природном продукте, а о синтезированном в лаборатории. Возможно, это был новый многоингредиентный культовый наркотик. Или нечто, похищенное из полицейских лабораторий.

Запись «Нигде никакой кутерьмы». Допустим, наркотик заставил Ясона ее услышать. И увидеть перечень на музыкальном автомате. Но ведь Мари-Анн Доминик тоже ее слышала, собственно говоря, она первая ее и обнаружила.

А две пустые пластинки? Как быть с ними?

Пока Ясон сидел, размышляя, подросток в футболке и джинсах наклонился к нему и забормотал:

— Э, да ведь вы Ясон Тавернер, правда? — Он протянул Ясону шариковую ручку и листок бумаги. — Не позволите ли автограф, сэр?

Стоявшая за подростком прелестная рыжеволосая девчушка без лифчика и в белых шортах с восторженной улыбкой сообщила:

— Мы всегда смотрим вашу программу во вторник вечером. Это просто фантастика. И в жизни вы совсем-совсем такой же, как на экране, только в жизни вы немножко такой, знаете, более загорелый. — Ее дружелюбные соски покачивались.

Ни слова ни говоря, Ясон машинально расписался.

— Спасибо, — сказал он подросткам, которых уже собралось четверо.

Оживленно беседуя, подростки удалились. Теперь люди в соседних кабинках тоже начали присматриваться к Ясону и заинтересованно переговариваться. Как всегда, подумал он. Да, так все обычно и бывало. Моя реальность мало-помалу возвращается. Ясон испытал неуправляемый, дикий восторг. Такое ему уже было знакомо — это составляло стиль его жизни. Он его ненадолго утратил, но теперь… Наконец-то, подумал он, я начинаю вновь его обретать.

Хильда Харт, подумал он. Теперь-то я могу ей позвонить, подумал он. И достучаться до нее. Теперь она уже не примет меня за фаната-афериста.

Быть может, я существую, только пока принимаю наркотик. Тот самый наркотик — чем бы он ни был, — который дала мне Алайс.

Но тогда вся моя карьера, подумал он, все эти двадцать лет — не более чем галлюцинация, вызванная наркотиком.

А случилось со мной, подумал Ясон Тавернер, всего-навсего то, что наркотик выдохся. Алайс — или еще кто-то — перестала мне его давать, и я пробудился к реальности. Там, в этом захудалом отеле — в жалком номере с треснувшим зеркалом и полным вшей матрасом. И таким я оставался до тех пор, пока Алайс не дала мне еще дозу.

Ничего удивительного, подумал Ясон, что она меня знала. Знала про мое ТВ-шоу во вторник вечером. Она же сама посредством наркотика его создала. А те два альбома с записями — всего-навсего бутафория, которую она хранила для подкрепления галлюцинации.

Боже мой, подумал Ясон, неужели все так и есть?

А как же, подумал он затем, те деньги, с которыми я проснулся в номере отеля? Полный бумажник? Ясон машинально похлопал себя по нагрудному карману, убеждаясь в увесистой реальности бумажника. Итак, деньги на месте. Если я влачил жалкое существование во вшивых отелях района Уоттс, откуда у меня тогда эти деньги?

И в таком случае я должен был бы числиться во всех полицейских списках и прочих банках данных по всему миру. Пусть не как знаменитый артист, а как оборванный бродяга, никогда ничего не добивавшийся, чьи единственные достижения проистекали из пузырька с таблетками. Один бог знает, сколько все это длилось. Я мог годами принимать наркотик.

Алайс, вспомнил Ясон, сказала, что я уже бывал у них дома.

Очевидно, подумал он, так оно и есть. Я там бывал. Приходил за очередной дозой.

Быть может, я лишь один из несметного числа людей, живущих посредством капсулы синтетические жизни, в которых они богаты, знамениты, занимают высокое положение. Реально же они влачат жалкое существование в кишащих клопами и крысами номерах дешевых отелей. Или на тротуарах. Отверженные. Ничтожества. Приравненные к нулю. Но видящие тем временем сны.

— Вы определенно погрузились в раздумья, — сказала Мари-Анн Доминик. Она уже успела покончить со своей клубничной ватрушкой и выглядела вполне сытой. И счастливой.

— Послушайте, — хрипло проговорил Ясон. — Там, в музыкальном автомате, действительно моя запись?

Глаза Мари-Анн удивленно расширились. Она явно не понимала.

— Что вы имеете в виду? Мы же ее слушали. И эта штука, где приведен перечень, — она туда записана. Музыкальные автоматы никогда не ошибаются.

Ясон выудил из кармана монетку.

— Запустите ее снова. Поставьте на три повтора.

Мари-Анн послушно выбралась из кабинки и стала проталкиваться к музыкальному автомату. Ее роскошные длинные волосы струились по пухлым плечам. Вскоре Ясон снова услышал свой очередной хит. А люди в кабинках и у стойки заулыбались и закивали, приветствуя его. Они знали, что это он поет. Это была его публика.

Когда песня кончилась, послышались аплодисменты завсегдатаев. Машинально ухмыляясь, Ясон в ответ профессионально засвидетельствовал им свое приветствие и одобрение.

— Запись на месте, — сказал он, когда песня заиграла снова.

Затем, сжав кулак Ясон свирепо треснул по пластиковому столу, отделявшему его от Мари-Анн Доминик.

— Черт меня побери, она здесь.

В каком-то странном порыве глубоко-интуитивного женского желания помочь Мари-Анн сказала:

— И я тоже здесь.

— А я вовсе не вижу сны, лежа на койке в номере захудалого отеля, — прохрипел Ясон.

— Нет, конечно же нет. — В голосе Мари-Анн звучала нежность и беспокойство. Она явно испытывала к нему участие. Из-за его тревоги.

— Я снова реален, — заключил Ясон. — Но если это могло случиться раз, и на двое суток… — Вот так приходить и уходить, подумал он, выпадать туда-сюда…

— Быть может, нам лучше уйти? — встревоженно предложила Мари-Анн Доминик.

Тут Ясон очнулся.

— Простите, — как можно убедительней произнес он.

— Я только хочу сказать, что люди слушают.

— Ничего, им не повредит, — сказал Ясон. — Пусть слушают. Пусть видят, с какими тревогами и заботами сталкивается даже знаменитая на весь мир звезда. — Затем он, впрочем, поднялся. — Куда вам теперь хочется? — спросил он у Мари-Анн. — К себе домой? — Это означало возврат по своим же следам, но Ясон был настроен достаточно оптимистично, чтобы рискнуть.

— Ко мне домой? — с запинкой повторила она.

— Думаете, я могу причинить вам вред? — спросил он.

Некоторое время Мари-Анн нервно размышляла.

— Н-нет, — наконец выговорила она.

— У вас есть фонограф? — спросил Ясон. — У вас дома?

— Да. Правда, не очень хороший. Всего лишь стерео. Но он работает.

— Вот и хорошо, — сказал Ясон, выводя ее в проход, ведущий к кассе. — Поехали.