"Восточная война [СИ]" - читать интересную книгу автора (Белогорский Евгений)

Глава IV. На суше и на море.

Когда Михаил Павлович Ардатов после трех недельного отсутствия прибыл в Бахчисарай, командующий Крымской армии Горчаков, испытывал большие душевные терзания. Его сознание разрывалось между двумя большими противоречивыми чувствами. С одной стороны Михаил Дмитриевич был очень доволен той императорской щедростью, что пролилась на его грудь за удачное руководство войсками при отбитии вражеского штурма Севастополя. Но с другой стороны, генерал страстно хотел сбыть со своих плеч столь тяжкую ношу как затянувшуюся оборону черноморской твердыни. Уж слишком хлопотное было занятие, при малом количестве войска.

Пока Ардатов находился в ставке командующего, стрелка весов генеральского раздумья твердо склонялась в пользу первого варианта. Однако стоило только графу покинуть Бахчисарай по своим секретным делам, как она быстро поползла в сторону второго варианта, грозя многострадальному городу его сдачей. Благо к этому имелись довольно веские причины.

Ровно через три дня после отражения вражеского штурма, во время обыденного осмотра батарей передней линии обороны, пулей в ногу был ранен генерал-майор Тотлебен. Не желая покидать Севастополь, молодой генерал сумел уговорить хирурга Пирогова не отправлять его в Симферополь, а начать лечение раны на месте. Медик поначалу не соглашался но, в конце концов, все же уступил Тотлебену, на энтузиазме которого держалась вся оборона города.

Благодаря врачебному искусству великого хирурга, Тотлебен быстро пошел на поправку, однако вскоре генерал нарушил предписанный ему режим и самовольно выехал на передний край обороны. Обычно вражеские бомбы непонятным образом щадили настырного немца,  ежедневно сновавшего по севастопольским батареям и бастионом, но здесь видимо вмешалась судьба. Не успел Тотлебен приступить к осмотру батареи на Пересыпи, как упавшая на бруствер вражеская бомба сильно контузила инженера, попутно наградив множеством осколков в спину.

Потерявшего от боли сознание Тотлебена срочно доставили в госпиталь к Пирогову, вердикт которого был категоричен; немедленная отправка в тыл. Изнывая от жгучей боли, Тотлебен пытался спорить с хирургом, но тот был неумолим и через час, на тряской крестьянской телеге, раненого отправили в Симферополь, на излечение. Так Севастополь потерял своего героя, а адмирал Нахимов верного товарища и единомышленника.      

Лишившись помощи и присутствия Тотлебена, Павел Степанович сразу загрустил. Все чаще  и чаще вспоминал он своих боевых товарищей адмиралов Корнилова и Истомина, погибших ранее на севастопольских бастионах и похороненных во Владимирском соборе вместе с их общим учителем адмиралом Лазаревым.

- Опередили они меня, уйдя на покой к Андрею Петровичу - горестно говорил адмирал своему окружению, чем приводил их в замешательство своим ипохондрическим настроением. Не придавал ему радости и вид родных кораблей обреченно стоявших в севастопольской бухте, покорно ждущих своей дальнейшей судьбы. Все это самым негативным образом проявилось в поведении адмирала Нахимова, который стал проявлять неудержимую браваду при своих ежедневных посещениях передовой.

Все защитники бастионов в один голос умоляли Павла Степановича поберечь себя от вражеских пуль и бомб, но адмирал оставался, глух к просьбам окружающих. Держа в руках подзорную трубу, он неторопливо вышагивал по переднему краю обороны в черном мундире с золотыми эполетами на плечах.

- Право слово не стоит беспокоиться, господа. Стрелки они скверные - говорил Нахимов офицерам, неторопливо наблюдая за действиями врага в подзорную трубу. - Вот то, что они параллели закладывают новые напротив наших позиций, это гораздо серьезней.

Говоря так, адмирал был абсолютно прав. Получив от русских удар по зубам и "африканскому" самолюбию Пелесье решил взять Севастополь, во что бы то ни стало. Проанализировав причины провала своего наступления, Пелесье пришел к выводу, что главным виновником его неудач, было большое расстояние от передовых траншей союзников до русских позиций. Именно благодаря этому, русские комендоры смогли основательно сократить численность штурмовых колонн идущих на приступ русских позиций.

С этого момента, под покровом ночи, французские и английские саперы стали регулярно закладывать все новые и новые параллели, перед русскими позициями. Севастопольцы пытались помешать действиям врага своими ночными вылазками, однако их действия были мало эффективны. Утвердившись в правоте своей идеи, Пелесье был непреклонен в своем решении, не дать больше русским артиллеристам возможности вести убийственный огонь по наступающей  пехоте союзников. Подобно Нахимову, он проводил наблюдение за ходом саперных работ, радостно наблюдая, как неотвратимо сокращается тактическое преимущество русских войск.

В одно из последних чисел июня, адмирал Нахимов совершал свой обычный обход бастионов Корабельной стороны. В начала он посетил 4 бастион, по которому несколько дней подряд вели огонь осадные батареи неприятеля. Затем адмирал побывал на 3 бастионе и только после этого посетил Малахов курган.

Оставив по обыкновению свою маленькую свиту в укрытие, Нахимов в сопровождении капитан-лейтенанта Корна вышел на банкет и, облокотившись на бруствер, стал осматривать в подзорную трубу вражеские позиции. Его высокая сутулая фигура с золотыми эполетами была хорошо видна на фоне земляного бруствера, и вскоре вокруг Нахимова засвистели вражеские пули.

- Смотрите, господа союзнику новую параллель заложили, а там явно собираются устраивать новую батарею - говорил он Корну.

- Ваше превосходительство отойдите от бруствера! Ненароком зацепят! - умолял Корн адмирала, но тот упорно продолжал разглядывать изменения на переднем крае. Подзорная труба яркими блестками мелькала в лучах солнца, как бы показывая вражеским стрелкам куда целиться. Несколько пуль ударили рядом с правым рукавом Нахимова, но нисколько не оторвало его от опасного занятия.

- Сегодня они, однако, гораздо метче стреляют - прокомментировал он Корну действия французских стрелков. - А что вот там у них нового?

Нахимов повернул голову вправо и медленно повел туда же медную трубу. Подзорная труба вновь мелькнула на солнце и вокруг головы адмирала, прогудели два свинцовых шмеля, но Нахимов никак на них не среагировал, продолжая высматривать в окружающей панораме, что-то для себя интересное. В этот момент у Корна сдали нервы и вопреки всякой субординации, он резко окликнул адмирала по имени отчеству. Удивленный  Нахимов оторвался от трубы, и чуть разогнув спину, стал поворачиваться к своему адъютанту и в это самое мгновение, пуля противника поразила его.

Последний из севастопольских адмиралов вздрогнул от удара пули и сразу стал медленно оседать на землю. Корн едва успел поймать бесчувственное тело и с ужасом для себя увидел, как закатились широко раскрытые глаза Павла Степановича. Вместе с этим, капитан-лейтенант ощутил, как под его правой ладонью, от горячей крови стремительно набухал адмиральский мундир.

Адмирал так и не пришел в сознание, все то время когда его на руках несли с позиции в лазарет к Пирогову. К стенам госпиталя сбежался почти весь Севастополь с одной только надеждой, что хирург сотворит чудо. Под больничными окнами и дверями стояло большая толпа солдат и матросов, и не было среди них ни одного, кто не согласился бы немедленно умереть ради спасения любимого командира.

Осматривая больного, хирург сразу определил, что вражеская пуля пробила Нахимову грудную клетку, повредило легкое и, раздробив лопатку, вышла наружу. Пирогов приложил максимум своих сил и умения и даже чуть больше, но жизнь адмирала висела на волоске.

От обильной кровопотери, кожа его стала пергаментно желтой, а пульс нитевидным. Нахимов несколько раз приходил в себя, открывал глаза, но ничего не говорил. Обводя присутствующих тусклым взглядом, он как бы искал кого-то и не находя закрывал обратно. Находившиеся рядом с ним люди не скрывали своей скорби и горести от тягостного состояния своего вождя и плакали, не стесняясь своих слез, отвернув лицо от ложа больного.

Около двух суток длилось это критическое состояние, и никто не мог сказать, что будет через пять минут, и только рьяно молились господу Богу за своего адмирала. Все это время Пирогов не отходил от постели больного, полностью посвятив себя заботе о Нахимове. Трудно сказать, что сыграло свою положительную роль, искусство врача, мольбы людей, а может все вместе и кое-что ещё, но Нахимов остался жить.   

Крайне ослабленный, не способный самостоятельно сдвинуться из-за нестерпимых болей в груди, адмирал со всеми предосторожностями был отправлен в Бахчисарай, а оттуда в Симферополь. Пирогов сильно переживал, довезут ли Нахимова до госпиталя живым, но все обошлось, и больной медленно пошел на поправку.

Когда в русском обществе стало известно о ранении адмирала, во всех храмах обеих столиц прошли торжественные молебны во здравие Нахимова. Все сразу осознали, сколько важен и нужен для России был этот человек, на плечи которого все это время лежало тяжелое бремя о защите Севастополя.

Адмирал был жив, но едва он только оставил осажденный город, как над ним отчетливо замаячил призрак сдачи противник. На место Нахимова Горчаков вновь назначил Остен-Сакен, который сразу отдал приказ о постройке понтонных мостов через севастопольскую бухту для быстрой эвакуации гарнизона и мирного населения на случай падения укреплений Южной стороны.

Князь Васильчиков, генералы Хрулев и Хрущев, вместе с начальником севастопольского порта вице-адмиралом Новосильцевым были категорически против подобных действий. Все они в один голос говорили, что один только вид мостов, сразу породит неуверенность и робость в сердца защитников Севастополя.

- Пока Павел Степанович был с нами, никто и мыслить не мог об оставлении города - возмущались патриоты, но Ерофеич в своем стремлении угодить Горчакову был неудержим.

Сам командующий Крымской армии, ради сохранения численности своих войск, был готов в случаи падения передних рубежей обороны города, незамедлительно оставить Южную сторону Севастополя и отойти к Мекензевым горам. Там, на хорошо укрепленных позициях, он намеривался дать бой противнику, который, по глубокому убеждению генерала, будет очень губителен для врага.

Возможно, это был вполне здравый и реальный план ведения войны, но осуществить его, при присутствии в ставке Горчакова такого фанатичного адепта обороны Севастополя как граф Ардатов было очень нелегко. Практически невозможно. И потому князь был вынужден ждать удобного случая, который позволил бы ему действовать, без оглядки на мнение посланника императора.

Возвращение Ардатова в ставку, совпало с жарким обсуждением у командующего мер по снятию вражеской осады Севастополя. К этому, Михаила Дмитриевича настойчиво пододвигал государя император, воодушевленный удачным отбитием вражеского штурма. Сам Горчаков подобно светлейшему князю Меньшикову не очень верил в успех планируемой операции, но не в силах противостоять нажиму государя был вынужден выставить этот вопрос на общее обсуждение.

Обрадованные июньским успехом, почти все генералы предлагали князю провести широкомасштабное наступление на тыловые позиции противника. Это, по их мнению, если не заставит врага снять осаду то, наверняка отодвинет начало нового штурма Севастополя, который по всем признакам был явно не за горами.

Высказывались различные места нападения русских войск на позиции неприятеля, однако окончательное решение, на совещании так и не было принято. Внимательно выслушав пламенные речи своих собеседников, Михаил Дмитриевич не стал торопиться подводить итоги военного совета. Ему было очень важно знать мнение графа Ардатова, который отсутствовал на этом совете.

Вообще, царский посланник, по мнению князя вел себя очень неправильно. Вместо того чтобы согласно своему положению спокойно сидеть в штабе армии и слушать доклады подчиненных, граф был постоянно занят всевозможными делами, которые, по мнению Горчакова, были совершенно ненужные его положению.

Это в первую очередь касалось постоянной борьбы Михаила Павловича с нечистыми на руку интендантами, которые с ужасом ожидали новых коварных действий со стороны посланца императора.

После очередного громкого разбирательства с мздоимцами, Ардатов на время затихал, и у несчастных снабженцев создавалось впечатление, что интендантские дела его больше не интересуют. Однако по прошествию энного количества времени, граф подобно задремавшему посреди болоту аисту делал резкое движение, и очередная жертва была у него в руках. При этом Ардатов всегда бил наверняка и прихватывал чиновников, как говориться "на горячем".

Поразительная осведомленность Михаила Павловича в интендантских делах объяснялась очень просто. К его двум специальным адъютантам шли многочисленные жалобы с описанием форм чиновничьего притеснения. Простой народ стучал на интендантов как заправский барабанщик, увидав в Ардатове свою реальную защиту.

Конечно, всю черновую работу за графа делали его адъютанты, предоставляя ему лишь готовый результат, которым он и пользовался. Главная его задача заключалась во внезапном появлении в нужном месте, разговоре с казнокрадом холодным безжалостным голосом, и это, как правило, давало быстрый результат. Поскольку одно только имя Ардатова вгоняло в смертельную дрожь представителей крапивного семя.

В их рассказах передаваемых из уст в уста, граф рисовался чистым исчадием ада, ни дня, не проведшего просто так, чтобы не сгубить чиновничью душу или выпить стакан их крови и слез, что было довольно далеко от действительности. Граф, безусловно, карал казнокрадов, но карал по-разному. Иногда видя, что человек сильно напуган, Михаил Павлович считал, что с него вполне хватит этого страха, и отпускал провинившегося, не забыв при этом понизить его в должности или объявив его своим должником.

Долги с чиновников Ардатов собирал довольно необычным образом. Деньги на данный момент не имели для него особой ценности, и потому он брал с должника не ассигнациями или золотом, а делом. Михаил Павлович заставляя провинившегося чиновника в короткий срок сделать ту или иную работу. В основном это касалось снабжения армии порохом, бомбами или провиантом. Так руками самих казнокрадов граф старался исправить их же ошибки и промахи.

Борьба Ардатова с вороватыми интендантами очень раздражало командующего Крымской армии, но при всем при этом, Михаил Дмитриевич не мог отказать графу в находчивости и решимости действий при решении трудных вопросов. Поэтому, едва граф вернулся в ставку, Горчаков в тот же час пригласил его к себе, и коротко обрисовав сложившуюся обстановку, спросил мнение Ардатова о предстоящей операции.

- Конечно, наступать Михаил Дмитриевич. Тут двух мнений быть не может - убежденно произнес Ардатов, азартно склонившись над картой боевых действий.

- А, где и какими силами предлагаешь наступать? - хитро спросил Горчаков - на Федюхинские высоты, как предлагает Реад или от Корабельной стороны, за что стоит Хрулев и Васильчиков. Скажу сразу на оба варианта наступления у нас мало сил. Может, стоит подождать подхода курского ополчения и двух свежих полков в средине августа?  

- Нет - решительно произнес Ардатов. - курское ополчение и свежие полки нам понадобятся для других дел, а пока мы вполне сможем обойтись и своими силами.  

- Как!? Побить французов нашими силами?! да ты граф шутишь? - искренне воскликнул генерал.

- Ну, насчет французов я пока не могу с уверенностью сказать, а вот, что касается турок в Евпатории, то этот зверь нам вполне по зубам - пояснил свою мысль Ардатов.

- Да там сорок тысяч солдат во главе с Омер-пашой, плюс английские офицеры и союзный флот. Я столько солдат дать не смогу - убежденно сказал командующий - а вдруг неприятель решит штурмовать наши позиции на Корабельной стороне. Ты об этом подумал?

- Для этого дела, думаю, хватит десяти тысяч.

- Ой, так ли?

- Так.

- Тогда может и сам, это дело возьмешь? - коварно спросил Горчаков, у которого от напряжения в горле перехватило. Неуемный Ардатов сам лез в хитро расставленные генералом сети.

- Могу и я, если хочешь, Михаил Дмитриевич, но только вот только цену запрошу хорошую.

- Какую цену? - насторожено спросил Горчаков, усиленно перебирая в голове различные варианты.

- Дашь пушек, сколько скажу и две нормы пороху к ним. Да продовольствия двойную норму.

- Да ты граф меня без ножа режешь! У нас пороху всегда в обрез было. Вот только если у твоих друзей адмиралов позаимствовать, с кораблей?

- Не прибедняйся Михаил Дмитриевич. Пороха скоро нам в достатке подвезут, об этом мне доподлинно известно. Так, что не останешься ты без огневого запаса - уверенно сказал Ардатов, но генерал только озабоченно покачал головой.

- Да, ты никак в моем слове, сомневаешься князь? Я, что порох для развлечений беру или что бы французу продать, подобно некоторым подлым душам, которые врагу за нашими спинами корпею продают? - возмутился Ардатов.

От этих слов Горчаков сильно смутился. Он ничего не слышал о корпеи, но быстро догадался, что разговор идет о новом графском разоблачении, и его разом передернуло.

"Наверно только и пишет государю о творящихся здесь у меня беспорядках. Можно подумать, что у других командующих меньше воруют" - с горечью думал про себя генерал.

- Видно надо дать ему то, что просит, да и действительно отправить на Евпаторию. Это он хорошо придумал и главное все мне на руку. И свое войско в целостности сохраню и господам патриотам рот заткну. Царев посланник так захотел, вот и ешьте. А как обгадится на Евпатории господин граф, так гонору у него сразу поубавится и не будет всюду совать свой нос. Решено, так и сделаю.

Горчаков изобразил на своем лице глубокое раздумье, как и подобает высокому государственному мужу и, выждав паузу, изрек.

- Я твоему слову тезка, полностью верю. И потому, что ты просишь, дам, но только тебе, если лично поведешь войско на Евпаторию - говорил Горчаков, стремясь отрезать Ардатову пути к отступлению, но царский посланник и не пытался увильнуть в сторону.

- Договорились - коротко сказал он к тайной радости командующего.

- Вот и славно. Тогда мы это дело на завтрашнем совете утвердим окончательно, если ты конечно не против этого.

- Нет, Михаил Дмитриевич, я не против.

Так было положено начало евпаторийской операции, вся ответственность, за подготовку которой полностью ложилась на плечи Ардатова.

Затевая нападение на Евпаторию, которую союзники обороняли исключительно силами сорокатысячного корпуса Омер-паши, Михаил Павлович, по сути дела не изобретал ничего нового. Напасть на самую слабую часть войск антирусской коалиции в свое время планировал светлейший князь Меньшиков, но в связи с его отставкой с поста командующего Крымской армии в декабре 1854, идея так и осталась не реализованной. Ардатову, об этой идеи рассказал один из офицеров штаба армии видевшего в нем человека дела, а не пустых разговоров. Графу задумка понравилась и когда появилась возможность, он приступил к её реализации.

В качестве главного исполнителя своих замыслов, Ардатов выбрал полковника Попова, в чей адрес он лестно отозвался в разговоре с императором прошлой зимой. Полковник действительно был способным человеком, но мышиная возня вокруг него сначала со стороны Меньшикова, а затем и Горчакова не давала ему возможность проявить свои таланты.

Когда Ардатов сказал полковнику о своем намерении поручить ему штурм вражеских укреплений Евпатории, Попов вспыхнул от радости и принялся разрабатывать план военных действий, чем очень сильно порадовал графа. Возложив всю черновую работу на плечи помощника, сам Ардатов занялся организацией разведки, от которой, по его твердому убеждению, зависела половина всего успеха в предстоящей операции.

С этой целью граф направил к Евпатории казачьих разведчиков, поручив пластунам уточнить расположение турецких укреплений и вести непрерывное наблюдение за всеми действиями врага. Желая достоверно знать все, что твориться внутри города, Михаил Павлович обратился за помощью к местным грекам. У них в Евпатории остались многочисленные родственники, которые страшно недолюбливали турецких оккупантов, жестоко притеснявших их по любому поводу. Все они были готовы к активному сотрудничеству с русскими и только ждали возможности отомстить своим обидчикам

Вскоре, Ардатов получил, все требующиеся ему сведения, благодаря которым план наступления полковника Попова, был подвергнут серьезной коррекции. Так стало известно, что ранее пустовавший ров перед турецкими позициями неприятель наполнил водой, а ширина его была несколько большей, чем это значилось в прежних донесениях разведки.

Все приготовления русских к штурму Евпатории остались для врага тайной за семью печатями, в то время как сам Ардатов получал из стана врага самые свежие данные. Так перед самым штурмом города выяснилось, что десять тысяч турецких пехотинцев срочно погрузились на корабли союзников и были вывезены из Евпатории предположительно в Севастополь. Узнав об этом, Ардатов и Попов возрадовались. Сама судьба явно благоволила их планам.

Было пять часов утра, когда русские войска, скрытно приблизившиеся к турецким позициям, обрушили на врага шквальный огонь из полевых орудий и штуцеров. Извлекая уроки из прошлых неудач, Ардатов создал специальные штуцерные отряды, главной обязанностью которых являлось уничтожение орудийной прислуги противника, находясь вне зоны огня вражеских орудий.

С ужасным воем и грохотом обрушились русские ядра на вражеские позиции, вызвав сильную панику среди мирно спавших турков. С громкими криками и стенаниями метались турецкие солдаты под огнем канониров подполковника Гофмана, но стеки британских инструкторов быстро навели порядок в их рядах и вскоре, противник открыл ответный огонь.

Между русскими и турецкими батареями завязалась ожесточенная перестрелка, верх в которой оказался за русскими пушкарями. Развернув 24 батарейных и 76 легких орудия, они в течение  полуторачасовой перестрелки, сумели привести к полному молчанию многие вражеские батареи, либо выбивая ядрами прислугу, либо повреждая сами орудия. Кроме этого, метким огнем канониров подполковника Гофмана было уничтожено, пять вражеских пороховых складов, что принесло большой ущерб турецким силам.

Не отставали в борьбе с вражеской артиллерии и штуцерные стрелки, которые расположились между батареями и вели плотный огонь в сторону врага. Их дружные оружейные залпы наносили большой урон вражеской прислуге, а если пули проходили мимо, то их пронзительный свист над головой заставлял турецких пушкарей сильно нервничать, отчего результативность их стрельбы была невысока.

Видя бедственное положение переднего края обороны Евпатории, на помощь туркам пришли три британских парохода находившиеся в это времени в гавани. Вначале они обрушили огонь своих орудий сначала на позиции русских батарей, а затем, подошли к берегу, стали обстреливать изготовившиеся к атаке русские пехотные колонны. В них входили четыре сотни спешившихся казаков и до батальона греческих добровольцев под командованием майора Коккинаки.

Наблюдавший за ходом сражения Ардатов очень встревожился, что вражеский огонь сможет сорвать штурм Евпатории, однако в дело благодаря действиям подполковника Гофмана все обошлось. Андрей Федорович вовремя заметил возникшую угрозу со стороны противника и, не дожидаясь указаний свыше, приказал развернуть против противника две батареи. Подполковник лично руководил их стрельбой и вскоре, под угрозой попадания, вражеские корабли были вынуждены отойти на средину бухты и откуда пытались поддержать берег огнем своих орудий.  

Видя, что русские начнут атаку Евпатории с минуты на минуту, турки решили предпринять контрдействие. С этой целью, из города на дорогу в Саки вышло три эскадрона турецкой кавалерии рысью, и попытались атаковать русскую пехоту с открытого фланга. Этот маневр не остался замеченным полковником Поповым, который находился вместе со штурмовыми колоннами. Едва только возникла опасность удара во фланг, как стоявшие в прикрытии два батальона Азовского полка были развернуты в каре, грозно ощетинившись штыками.

Как только турки подошли на расстояние ружейного выстрела, азовцы открыли по вражеским всадникам плотный огонь. Раз за разом из стройных рядов русской пехоты гремели дружные залпы стрелков, приводившие в страх и трепет всадников противника. Бросившись в атаку на каре азовцев, они на полпути стали заворачивать головы своих коней, и под громки крики стрелков, поспешили ретироваться.

Вражеская конница еще не успела отойти, как русские штурмовые колонны бросились в атаку. Первыми, под треск барабанов и с развевающимися знаменами, бежали греческие добровольцы, твердо веря в свою скорую победу. Турки попытались остановить их плотным оружейным огнем, который они вели с крыш и из-за заборов близлежащих домов. Кроме этого, в разгар боя из тыла были доставлены новые орудия под командованием британских офицеров. Прекрасно видя всю опасность создавшегося положения, решили сами встать за орудийные лафеты.  

Вражеская картечь ударила по порядкам наступавших в тот самый момент, когда они приблизились к заполненному водой рву. Передние ряды греческих добровольцев уже до этого понесшие определенные потери от ружейного огня турок буквально споткнулся о невидимый барьер и остановился буквально в нескольких шагах от препятствия. Наступил критический момент всего сражения. Многие из наступавших были ранены или убиты, в том числе и сам майор Коккинаки, шедший в первых рядах колонны. Казалось, еще минута и добровольцы дрогнут и отступят, но мощное "ура" за их спиной идущих в атаку казаков переломило эту опасную ситуацию. Позабыв обо всем, греки бросились ко рву и стали перебираться через него по специальным настилам или штурмовым лестницам.

Мужественные действия пехоты были поддержаны огнем двух легких батарей капитана Крамского. Как только добровольцы пошли в атаку, артиллеристы оставили свои прежние позиции и, выдвинув свои пушки далеко вперед, открыли убийственный огонь по противнику. Картечные залпы батарей быстро смели с крыш и заборов, засевших там вражеских стрелков, заставляя их отступать вглубь города.

Благодаря этой своевременной огневой поддержке, штурмовые колонны полковника Попова смогли без долгой задержки преодолеть широкий ров и ворваться в город. С первой же минутой сражения между русскими и турками развернулась ожесточенная борьба. Противники яростно бились в рукопашной за каждый дом, за каждое строение, за каждый перекресток, которые по несколько раз переходили из рук в руки. Обладая численным перевесом, солдата султана не собирались просто так отдавать русским свои позиции и готовы были биться до конца.

В сложившихся условиях, штурмовым колоннам русских солдат срочно требовались свежие подкрепления. Как не храбро бились греческие волонтеры майора Коккинаки и казаки полковника Федорцова, они не могли полностью сломить сопротивление противника. Срочно требовалось подкрепление, и оно подоспели благодаря новшеству, примененному графом Ардатовым.

В каждой из колонн имелись специальные дымовые шашки, которые следовало зажечь в тот момент, когда роты прорвут оборону противника, и нужно будет вводить в дело резерв.

Применения столь необычного способа подачи информации встретило полное не понимание среди командиров атакующих колонн, предпочитавших иметь дело с привычным для себя эстафетным донесением. Возможно, в какой-то мере они были и правы, но Михаил Павлович хорошо помнил роковую заминку французов при штурме батареи Жерве, когда подкрепление прорвавшемуся отряду врага не было послано вовремя. Поэтому, не желал дать врагу ни одного лишнего шанса на победу, граф самым решительным образом настоял на своем решении.

Едва только дымные столбы взвились в воздух, на наблюдательном пункте Ардатова раздались радостные возгласы. Тяжелое бремя неизвестности все это время, давившее на плечи Ардатова, спало и его сердце с удвоенной силой забилось в предвкушении победы. Граф отдал приказ адъютанту и два батальона Азовского полка под командованием генерал-майора Орлова, устремились к Евпатории.  

Одновременно с ними, Ардатов придвинул к Евпатории артиллеристов подполковника Гофмана. Грамотно выбрав новую позицию, они сосредоточили свой огонь по главной улице города поделившую Евпаторию на две части. В результате этих действий, турки уже не могли  использовать свое численное преимущество при отражении русской атаки.

Всякий раз, едва только турки пытались прийти друг к другу на помощь, то попадали под губительный огонь русских канониров, раз за разом, опустошавший плотные ряды султанских аскеров. Напрасно их офицеры и английские инструкторы гнали в бой своих подопечных. Линия смерти, проведенная русскими артиллеристами, была непреодолима.

Так, постепенно, медленно, но верно, один за другим участки Евпатории переходили под контроль русских сил, и все чаще и чаще раздавалось громкое русское "Ура!", как предвестник скорой победе. Как не гневался комендант Евпатории Карим-паша, принявший командование корпусом вместо отбывшего на Кавказ Омер-паши, победа неудержимо склонялась в сторону русских.

Стремясь не допустить полного разгрома турков, к Евпатории вновь приблизились английские пароходы, но и на этот раз они мало, чем смогли помочь огнем своих пушек. Как только корабли противника подошли к берегу, они были немедленно обстреляны станковыми ракетами, специально взятые подполковником Гофманом. За время войны его подчиненные получили хорошую практику по стрельбе станковыми ракетами, и командир не упустил возможность, вновь применить их против врага.

Запущенные со станков ракеты ложились так густо и точно, что на одном из кораблей противника вспыхнул пожар, а у другого от удачного попадания была повреждена труба, и возникли неполадки в паровой машине. Столь удачная стрельба русских заставила противника ретироваться, но как выяснилось не надолго.

Прошло меньше часа и со стороны Севастополя, к Евпатории подошла грозная армада кораблей. Развернув в сторону берега свои смертоносные борта, они обрушили шквал ядер и бомб на городские строения. Осознав, что удержать город уже невозможно, неприятель решил снести его с лица земли, оставив русским лишь горящие руины.

К этому времени сражение за Евпаторию тем временем приближалось к своему финалу. Преодолевая упорное сопротивление врага, штурмовые колонны полковника Попова отбросили неприятеля к берегу моря и принудили сложить оружие. Победа была полной. Лишь малой части турок во главе с Карим-пашой и британскими инструкторами удалось погрузиться на баркасы и отплыть в море. Все остальные либо сложили оружие, либо погибли во славу правителя блистательной Порты.

Едва только Карим-паша покинул Евпаторию, как среди турецких солдат началась избиение английских инструкторов не успевших бежать с пашой на баркасах. С огромной радостью они обращали свое оружие против тех, кто еще совсем недавно преподавал им уроки жизни с помощью стеков и увесистых палок.

Колонны пленных уже потекли в русский тыл широкой рекой, когда загрохотали пушки подошедших со стороны Севастополя вражеских кораблей. Ощетинившись жерлами своих многочисленных пушек, они с ужасающей методичностью изрыгали из себя гудящую смерть, стремясь сделать как можно весомее ложку дегтя в бочку русской победы.

Самым простым и разумным выходом в этой ситуации был бы отвод русских войск от города и терпеливое ожидание, когда у вражеских канониров не закончиться порох, и они уйдут восвояси. Однако Михаил Павлович считал себя ответственным перед жителями Евпатории и, не желая допустить гибель мирного населения, приказал артиллеристам Гофмана незамедлительно вступить в бой против вражеской армады.

Огневое противостояние между сторонами продлилось около сорока минут и вновь, русские пушкари показали свои отличные боевые навыки. Уже после первых залпов ядра стали падать в опасной близи от парусников и пароходов противника, а затем и поражать их. Получив несколько весьма существенных повреждений корабли, коалиции покинули бухту Евпатории, засыпав напоследок русских артиллеристов градом бомб. Город был спасен от неминуемого разрушения, но это стоило жизни многим русским артиллеристам вместе с их командиром, получивший смертельное ранение.

Освобождение Евпатории и взятие в плен свыше двадцати тысяч человек пленными произвел эффект разорвавшейся бомбы. Наконец русские войска одержали полную и безоговорочную победу над войсками коалиции. Пусть даже была разгромлена самая слабая часть вражеского воинства, турки, но это была победа, в результате которой был освобожден ранее утраченный русский город.

За этот бой полковник Попов был произведен государем в генерал-майоры и пожалован орденом Георгия 3 степени. Командующего Крымской армии Горчакова, награды так же не обошли стороной. За умелое руководство армии князь был награжден орденом Владимира 2 степени, чему Михаил Дмитриевич был вполне доволен. Самого Ардатова царь удостоил более скромной награды, орденом Анны 1 степени, но весть об этом не застала графа в Бахчисарае. Он покинул войска на другой же день после освобождения Евпатория из-за срочного известия, пришедшего ему из Азова с фельдъегерем.

Там были собраны и приведены в полную готовность семи пароходов реквизированных Ардатовым у волжского купечества и в разобранном виде переправленных на Дон. Вернее сказать в разобранном виде туда были доставлены паровые машины, а сами пароходные остовы были переправлены волоком через Маныч, древнее гирло между двумя великими русскими реками.

Имея удачный опыт по использованию пароходов в качестве брандеров, Ардатов страстно желал повторить свой опыт против вражеского флота. Находясь зимой в Петербурге, он имел возможность общаться с офицерами Балтийского флота, тщательно отбирая из них кандидатов, в экипажи брандеров.

Принцип отбора кандидатов строился исключительно на добровольных началах. Это было главное кредо Ардатова. К его удивлению большое число моряков изъявило желание принять участие в столь опасном, но очень важном деле. Все хорошо знали, что Ардатов с честью исполнил все взятые на себя обязательства по отношению к семьям погибших, и потому были готовы рискнуть собой без всякой оглядки.

Граф так страстно отнесся к этому проекту, что экипажи кораблей были уже сформированы в марте и уже с апреля месяца находились в Азове в ожидании прибытия волжских пароходов. Без всякой раскачки, они принялись проводить испытания своих кораблей, тщательно изучая их особенности и всячески приспосабливаясь к ним.

Пароходы  можно было использовать уже в начале июня, но вся загвоздка заключалась в оснащении брандеров. Готовя новое нападение на вражеский флот, Ардатов категорически настоял, чтобы все пароходы были оснащены исключительно шестовыми минами, которые лучше всего наносили смертельные повреждения любому кораблю, паровому или парусному.  

Из-за особенностей русского снабжения доставка мин в Азов задерживалась и намертво прикованный к Севастополю, граф мог только рвать и метать бумажные молнии, грозя ужасными карами виновникам задержки. После отбития вражеского штурма, Ардатов моментально занялся нуждами своих брандеров и его появление в Азове, сразу дало нужный результат. Брандеры получили мины в нужном количестве и командир отряда, капитан второго ранга Колотовский рапортовал графу о своей скорой готовности прибыть в Керчь. Здесь, по мнению Ардатова брандеры должны были оставаться до прибытия второй части отряда, десяти других пароходов, экипажи которых еще только приступали к ходовым испытаниям своих судов.

Михаил Павлович спешил в Керчь на встречу с Колотовским и совершенно не предполагал, какой сюрприз готовила ему судьба. Обозленное потерей Евпатории, союзное командование решило нанести русским ответный удар и местом этого удара, стала Керчь.

За сутки до прибытия русских брандеров в Керчь, туда отбыл союзный флот, состоявший из одного линейного французского корабля, пяти паровых фрегатов и шести корветов под командованием адмирала Брюа и четырех линейных и десяти паровых фрегатов во главе с адмиралом Лайонсом. Союзники собирались высадить десант под командованием генерала Броуна, в распоряжении которого было семь тысяч человек из дивизии генерала Отмара при 18 орудиях и тремя тысячами английских пехотинцев из бригады генерала Камерона при 6 орудиях и полуэскадроне гусар. Кроме них был еще турецкий отряд в 10 тысяч человек под командованием Рашид-паши, которому отводилась чисто вспомогательная роль.

Нисколько не опасаясь противодействия со стороны русского флота, союзники встали у Таклинского мыса, выискивая подходящее место для высадки десанта. Все это делалось обстоятельно и высадка пехоты, началась в третьем часу по полудни между Камыш-Буруном и Амбелаки.

На берег уже  успела сойти шотландская бригада Камерона и турецкий отряд Рашид-паши, когда дозорные, наблюдавшие за горизонтом, заметили пароходные дымки. Это со стороны Азова, к Керчи  приближался отряд ничего не подозревавшего капитана Колотовского. Отрабатывая навыки атаки врага на море, он вел свои пароходы косой линией, отчего они как бы накатывались широкой волной на стоявшие у берега корабли коалиции.

Желая создаться командам брандеров условия, максимально приближенные к боевой обстановке, Колотовский перед выходом из Азова приказал установить на всех кораблях шестовые мины. Единственно чем не были оснащены корабли брандерного отряда, так это весельных шлюпок, предназначенных для спасения экипажа судна после столкновения с целью. Их предполагалось получить в Керчи после прибытия в порт.

Ардатов не зря назначил командиром отряда брандеров именно Колотовского. Капитан второго ранга был ярый фанатик порученного ему дела. Он собирался уничтожать вражеские корабли при любых условиях и обстоятельствах, и данный фактор сыграл ключевую роль в событиях развернувшихся под Керчью.

Едва только стало ясно, что на пути отряда находится флот коалиции, как Колотовский моментально принял решение атаковать врага с ходу, полностью презрев возможность собственной гибели.

- Ребята! - обратился командир, к двум своим товарищам - Перед нами вражеский флот. У нас нет спасательных шлюпок но, несмотря  на это, я намерен немедленно атаковать противника. Если кто не согласен с моим решением, пусть прыгает за борт. Не обижусь. Мне только больше чести будет!

Никто из экипажа брандера не воспользовался предложением своего капитана.

- Двум смертям не бывать, а одной не миновать - изрек мичман Нифонтов, в глазах которого заблестел лихорадочный азарт смертельного боя.

- Сыграем в орлянку с господами бритами. Давно у меня на них руки чешутся - поддержал товарищей лейтенант Корф, чем вызвал радостную улыбку у командира.

- Тогда поднять сигнал кораблям "Делай как я" - приказал Колотовский и решительным движением повернул штурвал судна, бросая свой корабль в атаку на неприятеля.

Ни один из экипажей ведомых Колотовским брандеров не отказался повиноваться приказу своего командира, хотя у каждого из них была возможность уклониться от атаки под вполне благовидным предлогом.

Для многих из русских моряков внезапная встреча с противником была сильным потрясением, хотя они к ней целенаправленно готовились вот уже несколько месяцев. Еще большим угнетающим фактором являлось отсутствие шлюпок, что делало шанс спасения после взрыва близким к нулю. Было очень страшно, но честь и долг перед Родиной, а так же страстное желание поквитаться с ненавистными врагами, отодвинули все иные душевные помыслы далеко назад. Брандеры все как один повторили полученный от командира сигнал, и пошли на сближение с врагом. Наступил решающий час испытаний.

Первыми кто отреагировали на возникшую опасность, были британские канонерки стоявшие вдоль береговой линии. По замыслу английского адмирала они должны были прикрывать своими пушками высадку союзного десанта, так как благодаря своей низкой осадке могли приблизиться к берегу на максимально возможное расстояние. Зная, что Керчь прикрывается сильным отрядом барона Врангеля, союзники хотели свести русское сопротивление высадке десанта к минимуму. Разогнав первыми выстрелами казачий пикет, дозорные внимательно наблюдали за Павловской батареей, со стороны которой ожидалось появление русских войск.

Британцы некоторое время колебались в раздумье, каковы намерения неизвестных пароходов, но затем на их мачтах взвились сигналы, предупреждающие эскадру об опасности. Союзные корабли дружно отрепетировали полученное известие, но вместо боевой готовности к отражению вражеской атаки, на судах возникла тихая паника, которая быстро разрасталась.

Все дело заключалось в том, что убаюканные своим всесилием, союзные суда не были готовы к отражению атаки русских брандеров. На парусных кораблях были свернуты паруса и снасти, а на пароходах не были разведены в полную силу котлы. Оставалось надеяться на меткость союзных  комендоров и на госпожу удачу.

Едва приближающие к эскадре корабли были квалифицированы дозорными, как русские брандеры, все корабли коалиции открыли хаотичный огонь, который ни в какой степени не представлял серьезной угрозы для пароходов Колотовского. Напрасно линейные корабли и фрегаты извергали из себя мощные бортовые залпы. Их ядра и бомбы падали куда угодно только не в цель. Маленькие и юркие пароходики, всякий раз успевали покинуть то место, куда стреляли вражеские канониры.

Лишь только одно ядро, как бы в насмешку над всей союзной эскадрой, угодило в борт головного парохода, на котором шел Колотовский, не причинив ему большого ущерба. Еще через некоторое время на других пароходах были сбиты труба и мачта, но попадания эти носили скорее случайный характер. Офицеры бегали вокруг канониров, обрушивая на их головы гневный поток криков и угроз, но это делу мало помогало.

Капитан Колотовский сразу определил свою цель атаки среди стоявших на якоре кораблей противника. Им стал ста двадцати пушечный корабль "Фридлянд", на котором располагались главные силы первой бригады генерала Ниоля ещё не успевшие съехать на берег. От его бортов только отошли первые шлюпки, густо наполненные солдатами одетых в синие мундиры.

- Проклятье! Так они все успеют удрать от меня - воскликнул капитан, охваченный охотничьим азартом пытавшийся определить количество оставшихся на борту солдат.

- Не торопитесь, Николай Сергеевич - подал голос мичман Нифонтов, так же наблюдающий за врагом в подзорную трубу - это только первая партия. На берегу синюков не видно.

Колотовский согласно кивнул головой, синие мундиры на берегу явно не просматривались.

- Прикройтесь, сейчас будет жарко - крикнул командир своему помощнику и был прав, брандер вступил в зону ружейного огня. Штуцерные пули глухо забарабанили по корпусу судна, дружно выпуская из защитных заграждений желтые струйки песка, корежа деревянную обшивку судна.

Свинцовая смерть отчаянно стучалась в рубку корабля, но капитан не обращал на неё никакого внимания. Крепко ухватив рулевое колесо, он упорно вел свой брандер к цели, вцепившись в свою жертву смертельной хваткой подобно хищному зверю.

Расстояние между кораблями быстро сокращалось. В очередной раз с борта "Фридлянда" гулко ударили корабельные пушки, но все ядра и бомбы упрямо пролетели мимо маленького парохода, поскольку он оказался в "мертвой зоне" поражения. Крики ужаса и отчаяние раздались на палубе корабля при виде неотвратимо надвигающегося русского брандера, до которого оставались последние метры.

В огромном корпусе вражеского корабля, Колотовский выбрал то место где, согласно морскому уставу должна была находиться главная крюйт-камера. Получив последнюю порцию ружейных выстрелов, брандер мягко скользнул к носу французского корабля и в тот же миг раздался сильный взрыв.

Судьба часто бывает, благосклонна к храбрецам, которые идут в бой, презрев опасность, а к тем кто, не задумываясь, ставит на кон свою жизнь, благосклонна вдвойне. У Колотовского получилось всё, как он и задумал, хотя подобное бывало очень редко. От взрыва мин размещенных на носу брандера, в пороховой камере французского корабля возник пожар и уже через несколько секунд, огромный корабль взлетел на воздух.

Гибель линейного корабля, было поистине феерического зрелище. Сильный взрыв в одно мгновение разметал в разные стороны тяжелые мачты судна вместе с различными фрагментами корпуса, вперемешку с людскими телами. Это величественное зрелище настолько заворожило внимание союзников своим ужасающим видом, что на некоторое время они позабыли о русских, а когда вспомнили, то вновь крики тревоги и отчаяния разнеслись по их кораблям.

Второй русский брандер, следовавший за пароходом Колотовского, уже выходил на угол атаки, быстро накатываясь на стодвадцати пушечный британский "Трафальгар" стоявший чуть в стороне от "Фридлянд".

К вещему ужасу англичан, с их кораблем происходило всё то же самое, что несколькими минутами назад произошло с их товарищами по оружию. Напрасно британский гигант пытался отогнать от себя русского овода, отчаянно изрыгая из себя потоки ядер и пуль. Словно заговоренный неведомой магией русский брандер неотвратимо приблизился к массивному корпусу "Трафальгара", дабы нанести свой смертельный удар.

Пока он преодолевал последний отрезок своего нелегкого пути, на борту корабля стояла жуткая какофония человеческих голосов, неудержимо нарастающая с каждой секундой бытия. Взрыв мин брандера на какое-то мгновение заглушил людские крики, чтобы затем они возникли вновь с удвоенной силой, ибо никто из находившихся на борту корабля людей не хотел умирать.

Бог хранил "Трафальгар", вернее сказать часть его экипажа, которой удалось спастись во время гибели судна. Командир брандера лейтенант Корсаков сделал все правильно и подорвал именно ту часть корпуса, где находилась пороховой погреб, но взрыва подобно тому, что уничтожил "Фридлянд" не произошло. Через огромную пробоину в корпус "Трафальгара" неудержимым потоком хлынули морские волны, которые стали для англичан и спасителями и погубителями. В мгновение ока весь находящийся в погребе порох был основательно залит и взрыв не состоялся. "Трафальгар" избежал страшной участи, но был обречен. Большей части экипажа корабля удалось благополучно спастись, чего нельзя было сказать о французских солдатах второй бригады генерала Бретона. Матросы успели спустить малое количество шлюпок и потому выжили лишь те, кто мог плавать. Все остальные пошли на дно вместе с "Трафальгаром". Такова была их планида.

Линейный корабль Её величества королевы Виктории ещё отчаянно боролся за лишни минуты своего существования, а русские брандеры уже приближались к новым целям. "Лондон" и "Маренго" стали новыми жертвами питомцев графа Ардатова и при том почти одновременно.

Так получилось, что по своему месторасположению, они оказались прямо по курсу русских брандеров. Союзный флот продолжал вести беспорядочный огонь по русским кораблям в яростной надежде уничтожить хоть один из приближающихся к ним брандеров, однако все было напрасно. Очередные мстители прорвались сквозь огневой заслон коалиции и протаранили свои цели. Два громких взрыва прогремели в керченских водах с интервалом чуть более пяти минут, и флот коалиции лишился своих лучших представителей паровых кораблей. Русские мины так основательно разворотили их борта, что экипажем кораблей не оставалось ничего другого как покинуть свои корабли.

Английский линейный корабль "Британия" благодаря тому, что находился чуть в стороне от других союзных линейцев, получил некоторую временную фору во время русской атаки. Перед капитаном корабля стояла важная дилемма; рубить якоря и на имевшихся парусах попытаться уйти от врага или остаться на месте, но успеть выгрузить хотя бы часть имевшейся на борту пехоты, ради которой русские моряки собственно и жертвовали своими жизнями.

Капитан "Британии" Джеймс Фергюссон самоотверженно выбрал второй вариант, решив пожертвовать своим кораблем ради успеха общего дела. Убедившись, что ядра его корабля не способны поспеть за быстроногим противником, он отдал приказ спускать на воду шлюпки.

Оценивая расположение союзных кораблей, Фергюссон сделал логический вывод, что следующей жертвой русской атаки будут либо винтовой фрегат "Линс", расположенный прямо по курсу очередного русского парохода исполняющего роль брандера, либо корвет "Агамемнон" находившейся чуть правее. В любом случаи, чтобы добраться до "Британии" русскому капитану придется подставлять свой борт английским пушкам, а это было большим риском.

Именно основываясь на этих здравомыслящих расчетах, капитан Фергюссон и отдал приказ о спуске шлюпок, но он только не учел реакцию русского мичмана Малькова, который подобно своему командиру Колотовскому был нацелен только на нанесения максимального урона врагу. Заметив, что на борту "Британии" находится французская пехота, не раздумывая ни секунды, Мальков изменил курс своей атаки и направил брандер на новую цель.  

Храбрецам везет. Эту истину уже доказал сегодня Колотовский и её же подтвердил молодой мичман. Его решение атаковать "Британию" вызвало сильное удивление и замешательство у комендоров "Линса". В результате чего, они сильно промедлили с открытием своего огня и позволили русскому брандеру выиграть несколько драгоценных минут.

Желая остановить продвижение русского смертника и уберечь "Британию" от  атаки, все находившиеся вблизи корабли союзной эскадры открыли торопливый огонь. Состязание атакующего брандера с грохочущей и ревущей смертью обострилось с удвоенной силой. Малые и большие корабли европейской армады торопливо палили по юркому суденышку, посмевший бросить им нахальный вызов.

За все короткое время пока брандер продвигался к своей цели, вокруг него стоял целый лес водяных столбов от падений вражеских бомб. Несколько ядер угодивших в пароход сильно искорежили его палубные надстройки и даже частично разрушили защитную баррикаду из мешков с песком. Угоди хоть одно ядро в мины, находившиеся на носу брандера, и союзная эскадра могла бы вздохнуть свободно, но судьба явно благоволила русским. Избитый и израненный пароход все же прорвался к стодвадцати пушечной "Британии" и протаранил её.

Британская крюйт-камера и на этот раз уцелела от взрыва русской мины, однако то, что творилось на палубе корабля, было в сто раз хуже. Все беды корабля начались со  спуска корабельных шлюпок. Для   французских пехотинцев находившихся на борту "Британии" гибель их товарищей при взрыве "Фридлянда" было сильнейшим шоком, который ещё больше усилился видом беспомощно тонущих солдат с "Трафальгара". Поэтому, когда британцы начали спускать шлюпки, французские пехотинцы, среди которых было большое количество зуавов, решили что, настала их последняя минута.  

Звериное чувство страха за свою жизнь выплеснулось из солдат с такой жуткой силой, которую уже ничто не могло остановить. Не слушаю приказов своих офицеров и команд матросов, не управляемой толпой пехотинцы ринулись к шлюпкам, сминая все на своем пути.

Возможно британские моряки с французскими офицерами кулаками, саблями и тростями смогли бы остановить эту людскую массу и привести её в чувство, но вид русского брандера устремившегося на "Британию" сводил, на нет все их мужественные усилия.

За обладание корабельными шлюпками началась борьба, которая быстро переросла в жестокую потасовку, логичным финалом которой стало пролитие крови. Как только это свершилось, зуавы сделались окончательно неуправляемые, и корабль был обречен. Спасти его могло лишь только чудо в виде немедленной гибели брандера, но фортуна в этот момент смотрела явно в другую сторону.

Взрыв, потрясший корпус судна, известил о начале последнего акта этой скоротечной трагедии. Уже никто из находящихся на борту людей не думал о спасении корабля, всех занимала только своя судьба. Ужасные сцены насилия во множественном числе, подобно снежному кому разыгрывались сначала на палубе "Британии", а затем в море вокруг гибнущего корабля. Люди с остервенением дрались буквально за все; сперва за место в шлюпке, затем за кусок дерева способного спасти тонущего человека и в довершении всего за возможность держаться на поверхности воды, при этом нещадно топя другого человека. Стоит ли удивляться, что число погибших на "Британии" мало, чем уступало числу погибших на "Фридлянде".

После подрыва "Британии" и разыгравшейся затем трагедии на воде, действия последних русских брандеров смотрелись жалкими мазками на фоне этой палитры. Пока весь союзный флот пытался потопить брандер Малькова, два русских парохода атаковали девяносто пушечный винтовой корвет "Агамемнон" и шестидесяти пушечный корвет "Шарлемань", по воле судеб оказавшиеся на пути их следования.

Старшему лейтенанту Белецкому, командиру брандера идущего на таран "Агамемнона" посчастливилось сравняться с боевой удачей капитана Колотовского. В результате столкновения с кораблем противника произошел подрыв крюйт-камеры, и новейший британский винтовой корвет моментально затонул вместе со всем своим многочисленным экипажем.

Французскому корвету "Шарлемань" повезло куда больше. Хотя русские мины и основательно пробили его борт, вся сила взрыва обратилась против русского парохода, буквально расколов его пополам. Сам же корвет, приняв большое количество забортной воды, смог удержаться на поверхности моря в полузатопленном состоянии. Ради спасения судна, матросы вынуждены были сбросить с него всё, включая пушки и весь запас ядер и бомб.

Когда отгремели последние взрывы, чувство страха охватило союзных моряков. Глядя на морское пространство, обильно усеянное обломками погибших кораблей, все моряки эскадры адмирала Брюа истово славили господа за то, что их миновала сия скорбная чаша.

Внезапное нападение русских моряков на вражескую эскадру, смогло полностью сорвать высадку вражеского десанта под Керчью, поскольку из семи тысяч французской пехоты находившейся на линейных суднах, удалось спастись чуть более полутора тысячи, все остальные, вместе с генералами Ниолем и Бретоном погибли среди морских вод.

После столь масштабных потерь, генералу Броуну не оставалось ничего другого, как отдать приказ о срочной эвакуации на корабли ранее высаженных солдат. Четвертый линейный корабль "Куин", прикрытый со стороны моря цепью паровых канонерок, спешно принимал в свои недра шотландцев, которые грузились на корабль, в ожидании возможного нового нападения русских брандеров, постоянно бросали тревожные взгляды на север. По злой иронии судьбы, "Куин" избежавший атаки брандеров, во время их нападения был абсолютно пуст. Весь привезенный им десант, успел сойти на берег.

Потеря свыше шести тысячи человек под Керчью после неудачного штурма Севастополя и оставления Евпатории, отразилось сильным политическим скандалом в Лондоне и Париже. Императору Наполеону и лорду Пальмерстону требовалось быстро объяснить причины столь масштабных неудач постигших союзные войска в Крыму. И если губительные последствия атаки брандеров в прошлом году в глазах общественности еще можно было как-то нивелировать и преуменьшить, то закрыть фиговым листком срам от нынешнего нападения врага было невозможно.

Столь масштабные потери армии можно было объяснить только наличием у русских "чудо-оружия", благодаря которому русский флот, на котором европейцы поставили жирный крест смог внезапно нанести сильный урон вражеским кораблям.

Желая спасти свою репутацию, адмиралы коалиции в один голос стали уверять что, вне всякого сомнения, на брандерах атаковавшие их корабли, находились приговоренные к смерти люди. Русский царь Николай каким-то чудовищным образом сумел посадить их на начиненные динамитом пароходы и напасть на судна союзников.

Эту наглую ложь немедленно подхватили представители свободной прессы, основательно извратив подвиг русских моряков на страницах своих газет. Французские и английские репортеры высказывали своим читателям самые фантастические предположения, которым просвещенные европейцы охотно верили. Да и как не поверить, если все это так похоже на ту правду, которую они желали услышать.

Проглотив удобную наживку, европейцы начали наперебой осуждать бездушие русского монарха в своей бесчеловечной злобе измыслившего такую страшную вещь, как доверху начиненный динамитом брандер. Больше всего европейцев занимал вопрос, кого русский царь посадит на брандеры в следующий раз? Закоренелых каторжников или умалишенных, ведь никакой здравомыслящий человек не согласиться управлять кораблем, доверху наполненный динамитом.

Так высоко культурная Европа оболгала русских героев, однако как это бывает в жизни, ложь неизбежно обратилась против своих же создателей. То как смело и отважно русские моряки атаковали вражеский флот брандерами и смогли уничтожить его лучшие корабли, породило сильный страх в душах союзников, начиная от простых матросов и кончая адмиралами. С этого дня больше всего на свете они стали бояться русских брандеров, против которых великая армада коалиции оказалась полностью бессильной.