Алан Э. Нурс Через Солнечную сторону

Войдя вечером в ресторан «Красный лев», Джеймс Бэрон не испытал особого удовольствия, когда узнал, что его кто-то спрашивал. Он никого не ожидал, ломать голову над загадками, неважно — серьезными или пустяковыми, вообще не любил, да к тому же в тот вечер у него хватало своих неотложных забот. Едва он переступил порог, швейцар ему выложил:

— Прошу прощения, мистер Бэрон. Вас тут спрашивал один джентльмен, фамилии назвать не пожелал. Сказал, будто вы сами не против повидаться с ним. Часам к восьми вернется сюда.

И вот Бэрон сидел, барабаня пальцами по столику, и от нечего делать поглядывал на сидевших за другими столами. В ресторане было тихо. Уличных дам отсюда выпроваживали — вежливо, но весьма убедительно; клиентуры для них здесь было немного.

Направо, у противоположной стены, сидела группа людей, мало знакомых Бэрону. Кажется, альпинисты, восходители на вершины Андов — может, не все, но двое из них точно. Ближе к двери он заметил старого Балмера — того самого, который проложил и нанес на карту первый маршрут в недра кратера Вулкан на Венере. Бэрон ответил на его приветливую улыбку кивком головы и, откинувшись на спинку кресла, стал нетерпеливо ждать непрошеного гостя, который потребовал его времени и внимания, не доказав своего права на них.

Вскоре в дверях показался щуплый седой человек и через весь зал направился к столику Бэрона. Он был невысок ростом, худощав, с изможденным и чудовищно уродливым лицом. Возраст его угадать было трудно: ему могло быть и тридцать лет, и двести… На буро-коричневых, покрытых буграми щеках и лбу были заметны свежие, еще не совсем зажившие рубцы.

— Рад, что вы подождали меня, — сказал незнакомец. — Я слышал, вы собираетесь пересечь Солнечную сторону?

Бэрон пытливо глянул на него.

— Я вижу, вы смотрите телепередачи, — холодно бросил он. — Да, сообщение это соответствует истине. Мы собираемся пересечь Солнечную.

— В перигелий? [1]

— Конечно. Когда же еще?

Седой человек скользнул по лицу Бэрона ничего не выражающим взглядом и неторопливо произнес:

— Боюсь, вам не удастся пересечь Солнечную…

— Да кто вы такой, позвольте вас спросить?!

— Фамилия моя Клэни, — ответил незнакомец.

Поело долгой паузы Бэрон переспросил:

— Клэни? Питер Клэни?!

— Он самый.

Гнев Бэрона как рукой сняло, глаза его взволнованно заблестели, и он закричал:

— Тысяча дьяволов, да где вы прятались, старина? Мы разыскиваем вас уже несколько месяцев!

— Знаю. Надеялся, что перестанете искать и вообще откажетесь от этой затеи.

— Перестанем искать вас? — Бэрон перегнулся через стол. — Дружище, мы уже потеряли надежду, по искать все равно не перестали. Ладно, давайте-ка выпьем. Вы ведь можете так много рассказать нам…

Клэни взял бокал, и было заметно, как дрожат его пальцы.

— Ничего не могу рассказать такого, что вам хотелось бы услышать.

— Послушайте, вы просто должны сделать это. Вы же единственный человек на Земле, кто попытался пройти по Солнечной стороне и вернулся живым. То, что вы дали прессе, — чепуха. Нам нужны подробности, понимаете? Где отказало ваше снаряжение? В чем вы просчитались? Что вас подвело? — Бэрон ткнул пальцем в лицо Клэни. — Вот, например, это у вас что — эпителиома? [2] Почему? Что случилось с защитным стеклом? Со светофильтрами? Нам надо знать все. Если вы нам расскажете, мы сумеем пройти там, где вам не удалось…

— Вы хотите знать, почему нам не удалось? — спросил Клэни.

— Да, конечно! Мы обязаны это знать.

— Ответ простой. Нам не удалось потому, что этого нельзя сделать. Мы не смогли, и вы не сможете. Ни один человек никогда, ни сейчас, ни через сотни лет, не сможет пересечь Солнечную сторону и остаться в живых.

— Ерунда, — сказал Бэрон. — Мы пройдем.

Клэни пожал плечами.

— Я был там. Я знаю, что говорю. Можете винить снаряжение, винить людей — просчеты были и в том, и в другом, — но самое-то главное — мы просто не знали, на что мы замахиваемся. Планета, сама планета, и еще Солнце — вот кто не дал нам пройти, вот кто одолел нас. И вас одолеют, если вы попытаетесь.

— Не будет этого, — решительно сказал Бэрон.

И тогда Клэни буркнул:

— Ладно, я вам все расскажу.

Сколько я себя помню, меня всегда интересовал Меркурий, особенно его полушарие, постоянно обращенное к Солнцу. Мне было примерно лет десять, когда Уайат и Карпентер предприняли последнюю попытку — это было, кажется, в 2082 году. Каждое известие о них я ловил, словно очередную серию телевизионного детектива. Страшно переживал, когда они исчезли.

Теперь-то я понимаю, что это были просто два идиота: пуститься на такое дело без нужного снаряжения, практически не зная характера поверхности, не имея даже простейшей карты! Конечно, они и ста миль не могли пройти… Но тогда-то я всего этого не знал, и гибель их для меня была страшной трагедией. Позднее я очень заинтересовался работой Сандерсона и его лабораторией в Сумеречной зоне. К этому времени Солнечная сторона Меркурия уже так крепко засела у меня в голове, что и пушкой не вышибить.

Но мысль о переходе через Солнечную первый высказал не я, а Микута. Вы не знали Тома Микуту? Нет, наверно. Он не японец, а поляк по происхождению, но жил в Штатах. Имел чин майора Межпланетной службы, много лет там проработал, потом вышел в отставку, но чином своим все равно гордился.

В годы службы он немало работал с Армстронгом на Марсе — вел топографические съемки, картографические работы для тамошней колонии. Я с ним познакомился на Венере; мы там пробыли вместе пять лет, исследовали самые подлые места — хуже никому но доставались, если не считать Матто Грассо. Потом он попробовал добраться до кратера Вулкан; эта попытка в некотором смысле помогла Балмеру несколько лет спустя.

Майор всегда нравился мне. Это был рослый, спокойный, хладнокровный человек. Он умел заглянуть вперед подальше других и никогда не терялся в трудную минуту. В нашем деле слишком уж много людей дерзких и удачливых, но начисто не способных на трезвый расчет. Майор обладал всеми этими качествами. Он был из тех, кто способен объединить ватагу необузданных дикарей и заставить их работать, как хорошо смазанная машина, скажем, на прокладке тысячемильной дороги в венерианских джунглях. Я любил его и верил ему.

Он разыскал меня в Нью-Йорке и поначалу ни о чем серьезном не говорил. Мы провели вечерок здесь, в «Красном льве», вспоминая о былом. Он рассказал мне, как пытался добраться до Вулкана, как летал на Меркурий, в Сумеречную лабораторию, повидаться с Сандерсоном, признался, что всегда предпочитает жару холоду, а потом вдруг спросил, чем я занимался после работы на Венере и какие у меня планы на будущее.

— Никаких особых планов, — ответил я. — А почему это вас интересует?

Он окинул меня взглядом.

— Сколько вы весите, Питер?

— Сто пятьдесят фунтов, — ответил я.

— Вот как! Ну, все равно, сала на вас немного. Как переносите жару?

— Вы должны бы знать, — ответил я, — Венера ведь не холодильник.

— Да я не о том, я о _настоящей_ жаре.

Тут я начал соображать, что к чему.

— Вы замышляете экспедицию!

— Совершенно верно. Горячую экспедицию, — он широко улыбнулся. — И, может быть, опасную.

— Куда?

— На Солнечную сторону Меркурия.

Я тихонько присвистнул.

— В афелии? [3]

Он решительно откинул голову.

— Что толку затевать переход Солнечной в афелий? Чего ради? Четыре тысячи миль смертоносной жары — и только для того, чтобы какой-нибудь молодчик подкатил следом за вами, использовал все ваши данные и прикарманил вашу славу, проделав спустя сорок четыре дня тот же маршрут в перигелий? Нет уж, спасибо. Я хочу форсировать Солнечную без дураков, — он резко придвинулся ко мне. — Я намерен преодолеть Солнечную в перигелий и притом — по поверхности. Тот, кто это сделает, победит Меркурий. Пока еще никто не победил его. А я хочу, но мне для этого нужны помощники.

Тысячу раз я ловил себя на такой мысли, но ни разу не осмеливался подумать об этом всерьез. Никто не осмеливался, после того как исчезли Уайат и Карпентер. Как известно, Меркурий совершает оборот вокруг своей оси за то же время, что и оборот вокруг Солнца, и одно его полушарие поэтому всегда обращено к Солнцу. В перигелий это самое раскаленное место во всей нашей солнечной системе, если не считать поверхности самого Солнца.

Маршрут этот — чистое адово пекло. На себе испытали его всего несколько людей, но никто из них по вернулся, чтобы рассказать нам об этом. Да, конечно, это переход через огненный ад, и все же мне верилось, что когда-нибудь найдутся люди, которые его совершат.

И мне захотелось быть одним из них.

Исходным пунктом явно могла быть только лаборатория в Сумеречной зоне, близ северного полюса Меркурия. Размаха тут особого не было: ракетная площадка, лабораторные помещения и жилье для людей Сандерсона глубоко в толще коры, да еще башня с солнечным телескопом, которую Сандерсон построил за десять лет до того.

Сумеречная лаборатория, естественно, не была особо заинтересована в завоевании Солнечной стороны: ведь Сандерсон занимался только Солнцем, и Меркурий ему был нужен просто как ближайшая к его любимому детищу глыба, на которой можно поставить обсерваторию. Место он выбрал, надо сказать, удачное. Температура на Солнечной стороне Меркурия достигает в перигелий плюс 410 градусов по Цельсию; а на Ночной стороне почти всегда постоянна минус 244 градуса. Никакое сооружение, обслуживаемое людьми, при столь крайних температурах уцелеть не может. Но благодаря некоторому колебанию оси Меркурия между Солнечной и Ночной сторонами существует Сумеречная зона, где температурные условия несколько ближе к терпимым для человека.

Сандерсон построил лабораторию близ полюса, где Сумеречная зона достигает ширины шести миль и температурные колебания не превышают 25–30 градусов. Солнечный телескоп вполне стойко переносит такие скачки температуры, и из восьмидесяти восьми земных дней, составляющих меркурианский год, Сандерсон мог без затруднений наблюдать Солнце примерно в течение семидесяти дней.

Когда мы осели в лаборатории для окончательных приготовлений, майор рассчитывал на помощь Сандерсона, который кое-что знал о Меркурии и о Солнце.

Сандерсон действительно кое-что знал. Он считал, что мы просто сошли с ума, откровенно сказал нам об этом, но и помог нам во всем. Целую неделю он инструктировал Джека Стоуна, третьего члена нашей экспедиции, который прилетел на несколько дней раньше нас со снаряжением и припасами.

Бедный Джек встретил нас на ракетной посадочной площадке чуть не плача — такую страшную картину Солнечной стороны нарисовал ему Сандерсон.

Стоун был совсем юнец, — ему, наверно, не было и двадцати пяти, — но он ходил с майором на Вулкан и умолил взять его на этот маршрут. У меня было такое ощущение, что Джек не особенно увлекался разведкой планет; просто он взирал на Микуту, как на божество, и готов был идти за ним повсюду, словно преданный щенок.

Мне-то было все это безразлично, лишь бы он понимал, на что идет. В нашем деле не стоит особенно расспрашивать людей, зачем их сюда потянуло. Как правило, они начинают что-то смущенно болтать и вразумительного ответа от них не добьешься.

Так или иначе, Джек взял на подмогу трех человек из лаборатории, к нашему прилету расставил все машины и разложил все снаряжение с припасами в полном порядке и готовности для проверки и опробования.

Мы с ходу занялись этим. Средств у нас хватало — от телевизионных компаний, да и у правительства Микута сумел кое-что заполучить, — поэтому все оснащение наше было новенькое и отличного качества. У нас было четыре вездехода: три легких — «жуки», как мы их называли, на особых уширенных баллонах-подушках, со специальными моторами, в которых при сильном повышении наружной температуры включалось охлаждение свинцом, — и один тяжелый трактор для буксировки волокуш.

Майор проверил все до мелочей. Затем он спросил:

— Есть какие-нибудь известия от Макиверса?

— Кто это? — полюбопытствовал Стоун.

— Он с нами пойдет. Нужный человек. На Земле прославился как альпинист, — майор повернулся ко мне. — Вы, наверно, слышали о нем.

Я и впрямь слышал много всяких историй, героем которых был Тед Макиверс, и меня не особенно обрадовало известие, что он пойдет с нами.

— Отчаянный парень, кажется?

— Возможно. Он и удачлив, и искусен. Где провести границу? Нам ведь очень нужно побольше и того, и другого.

— Вы когда-нибудь с ним работали? — спросил я.

— Нет. Вам он не правится?

— Не могу этого сказать. Просто Солнечная сторона по такое место, где можно рассчитывать на удачу.

Майор рассмеялся.

— Не думаю, что у нас есть какие-нибудь основания тревожиться насчет Макиверса. Когда я говорил с ним о нашей экспедиции, мы отлично поняли друг друга. А во время перехода мы все будем так нужны друг другу, что тут уж не до глупостей, — он снова взял в руки список припасов. — Давайте пока уточним, что мы берем с собой, и начнем упаковываться. Нам придется сильно убавить груз, а время поджимает. Сандерсон говорит, что нам надо выступать через три дня.

Прошло два дня, а Макиверс все не появлялся. Майор о нем помалкивал. Стоун нервничал, и я тоже. Второй день мы потратили на изучение фотосхем Солнечной стороны. Даже лучшие из них были плохи — съемки делались со слишком большой высоты, и при увеличении все детали расплылись в мутные пятна. Разобрать на них можно было только наиболее высокие горные хребты, кратеры, провалы — и больше ничего. Все же они помогли нам наметить хотя бы общее направление нашего маршрута.

— Этот хребет, — сказал майор, стоя вместе с нами у доски со схемами, по словам Сандерсона, почти не проявляет вулканической активности. А вот эти — южнее и восточное — могут взбушеваться. Сейсмографические наблюдения дают основание ожидать в этой зоне высокой активности, и чем ближе к экватору, тем больше. Причем, не только вулканической, но и тектонической.

Стоун подтвердил:

— Сандерсон говорил мне, что здесь, вероятно, происходит непрерывное перемещение поверхности.

Майор пожал плечами.

— Что говорить, тут места гиблые, это ясно. Но обойти их можно, только если мы пойдем через полюс, а это отнимет у нас еще несколько дней, причем нет ни малейшей гарантии, что на западе активность будет меньше. Вот если бы нам удалось найти проход в этом хребте и затем круто свернуть на восток, тогда другое дело…

В общем получалось, что чем больше мы ломали голову над нашей задачей, тем дальше оказывались от ее решения.

Мы знали — на Солнечной много вулканов; они есть и на Ночной стороне, хотя здесь поверхностная активность была заметно ниже и наблюдалась только в отдельных местах. Но на Солнечной, кроме того, приходилось думать и насчет атмосферы. Понимаете, там есть атмосфера, и с Солнечной на Ночную идет непрерывное движение атмосферных потоков. Толща атмосферы невелика легкие газы достигли скорости отрыва и улетучились в космическое пространство еще миллионы лет назад, — но зато там есть углекислый газ, азот и следы других тяжелых газов. И еще в изобилии — пары серы, сероуглерод и сернистый газ.

Атмосферные потоки, попадая на Ночную сторону, конденсируются, притом они несут с собой столько вулканического пепла, что Сандерсон, исследуя пробы из его отложений, имел возможность определять глубину и характер поверхностных возмущений, происходящих на Солнечной. Вся трудность задачи и заключалась в том, чтобы найти проход, возможно дальше уводящий от зон таких возмущений. Но нам в конечном счете удалось получить только самые смутные представления о Солнечной стороне. Единственным способом узнать, что там творится, для нас оставалось отправиться туда самим.

На третий день, наконец, прилетел Макиверс — грузовой ракетой с Венеры. Он на несколько часов опоздал на корабль, который доставил к Сандерсону майора и меня, и решил махнуть на Венеру в надежде, что оттуда легче перелететь на Меркурий. Судя по всему, опоздание его ничуть не смущало, как будто это было в порядке вещей, и он просто не понимал, с какой стати все остальные так волнуются.

Макиверс был высок и строен, в длинных вьющихся волосах его пробивалась преждевременная седина, а глаза сразу выдавали в нем профессионального альпиниста — полуприкрытые, сонливые, почти безжизненные, но способные, когда надо, мгновенно насторожиться. Состояние покоя для него было нестерпимо: он всегда был в движении — или говорил, или вышагивал из угла в угол; руки у него ни на минуту не оставались в покое.

Майор явно решил не заострять вопрос о его опоздании. Работы оставалось еще много, и спустя час мы уже принялись за окончательную проверку наших скафандров. К вечеру Стоун и Макиверс стали закадычными друзьями. Все было готово к старту, назначенному на утро. Нам оставалось только немного отдохнуть.

— Вот тут и была ваша первая большая ошибка, — сказал Бэрон, осушая свой бокал, и сделал знак официанту, чтобы тот принес еще пару.

— Макиверс? — спросил Клэни, взметнув брови.

— Конечно.

Клэни пожал плечами и окинул взглядом спокойных и молчаливых людей, сидевших за столиками вокруг.

— В подобных местах встречаешь много необычных людей, и иногда лучшие из них не покажутся с первого взгляда самыми надежными. Так или иначе, в тот момент проблема человеческих характеров не стояла у нас на первом плане. Нас тревожили, во-первых, снаряжение, во-вторых, маршрут.

Бэрон понимающе кивнул головой.

— Что представляли собой ваши скафандры?

— Лучшие теплоизолирующие костюмы, какие когда-либо видел свет, сказал Клэни. — Внутренний слой — из особого стекловолокна (асбест слишком жесток), индивидуальная холодильная установка и баллон с кислородом на восемь часов, подзаряжаемый с волокуши. Наружный слой — отражательная обшивка из мономолекулярного хрома, так что мы сверкали, словно рождественские елки. А между этими двумя слоями — прослойка с полдюйма, заполненная воздухом под повышенным давлением. Ну и, конечно, сигнальные термопары — при температуре плюс 410 градусов немного времени надо, чтобы превратиться в головешку, если скафандр откажет.

— А «жуки»?

— Они тоже имели теплоизоляцию, но мы на них особенно не рассчитывали.

— То есть как это не рассчитывали?! — воскликнул Бэрон. — Почему?

— Потому что знали, как часто нам придется из них вылезать. Они придавали нам подвижность, везли наш груз, но мы же понимали, что нам нужно будет много ходить и разведывать путь для машин, — тут Клэни горестно усмехнулся, — а это означало, что всего только дюйм стекловолокна и полдюйма воздушной прослойки будут отделять нас от наружной среды, где свинец — жидкий, как вода, цинк — почти на точке плавления, а лужи серы в тени кипят, словно котелок с овсяной кашей над костром.

Бэрон облизал губы и машинально погладил пальцами холодную, влажную стенку бокала.

— Продолжайте, — сказал он сдержанно. — Выступили вы точно по графику?

— О да, — ответил Клэни, — точно по графику. Мы только не совсем по графику закончили. Сейчас и пойдет речь об этом.

Он уселся поудобнее в своем кресле и продолжал рассказ.

Мы стартовали из Сумеречной зоны курсом на юго-восток с расчетом добраться за тридцать дней до центра Солнечной стороны. Если бы мы смогли делать по семьдесят миль в день, мы достигли бы центра точно в перигелий, в момент наибольшего приближения Меркурия к Солнцу, то есть оказались бы в самом раскаленном месте планеты тогда, когда оно более всего раскалено.

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда мы тронулись в путь, огромное, желтое, вдвое больше того, которое видится с Земли. И с каждым днем нам предстояло видеть, как оно становится все огромнее, и двигаться по все более раскаленной поверхности. Но даже добравшись до центра Солнечной, мы сделали бы только полдела — нам ведь оставалось бы еще две тысячи миль до южной Сумеречной зоны. С Сандерсоном мы договорились, что он встретит нас там приблизительно через шестьдесят дней после старта.

Таков был в общих чертах наш план. Нам только нужно было проделывать ежедневно семьдесят миль, как бы жарко ни было, какой бы рельеф поверхности нам ни встретился. А обходы — мы знали отлично, что обходы опасны и потребуют лишних затрат времени, и это само но себе могло стоить нам жизни.

Майор дал нам детальные инструкции за час до старта.

— Питер, ты возьмешь головной вездеход, один из легких, который мы специально разгрузили. Стоун и я, мы пойдем на своих машинах ярдов на сто позади слева и справа от тебя. На тебя, Макиверс, падает задача буксировать волокуши, так что тебе придется особенно осторожно управлять машиной. Дело Питера — выбирать трассу нашего движения. Если возникнет сомнение насчет безопасности дальнейшего маршрута, мы будем разведывать путь пешком, а потом уж пускать машины. Ясно?

Макиверс и Стоун обменялись взглядами.

— Джек и я договорились поменяться. Мы прикинули, что волокуши может взять на себя он, а я зато получу побольше маневренности.

Майор вскинул острый взгляд на Стоуна.

— Ты согласен, Джек?

Стоун пожал плечами.

— Не возражаю. Маку очень хочется…

— Да какая разница? — Макиверс сделал нетерпеливый жест. — Я просто лучше себя чувствую, когда в движении. Не все ли равно, кому буксировать волокуши?

— Пожалуй, и то верно, — сказал майор.

— Тогда, значит, мы с тобой пойдем на флангах у Питера. Так?

— Конечно, конечно, — Макиверс подергал себя за нижнюю губу. — А кто будет вести разведку впереди?

— Похоже, что это поручено мне, — ввернул тут я. — Поэтому головной вездеход мы хотим оставить максимально облегченным.

— Совершенно верно, — подтвердил Микута. — Мы ободрали его так, что только рама да колеса остались.

Макиверс замотал головой.

— Да нет, я говорю про головную разведку. Надо же иметь кого-то впереди, по меньшей мере за четыре-пять миль, чтобы обнаружить дефекты и активные точки поверхности, — тут он уставился на майора. — То есть я имею в виду, что мы не увидим, в какую чертову яму мы лезем, если у нас не будет разведчика впереди…

— Для этого у нас есть фотосхемы, — отрезал майор.

— Ха-ха, схемы! Я говорю о детальной разведке. Основные элементы топографии нам ясны. Погубить нас могут мелкие дефекты, которые на схемах не видно, — он нервно отшвырнул схемы. — Послушайте, разрешите-ка мне на одном из вездеходов оторваться от колонны на пять, ну, может быть, на десять миль и вести разведку. Я, конечно, никуда с твердого грунта не сойду, но обзор у меня будет отличный, и я буду радировать Питеру, где удобно обойти всякие провалы. Тогда…

— Без фокусов, — перебил майор.

— Да почему же? Мы сможем сэкономить столько дней!

— Плевать мне на такую экономию! Будем держаться все вместе. Мне надо, чтобы до середины полушария мы добрались живыми. А для этого нужно ни на одну минуту не терять друг друга из виду. Уж альпинисту-то следовало бы знать, что в группе человеку всегда безопаснее, чем в одиночку, куда бы он ни попал.

Макиверс впился в майора взглядом, щеки его залились краской гнева. Наконец, он сердито мотнул головой.

— Ладно. Раз ты так сказал.

— Да, я так сказал и не тучу. И никаких выдумок не позволю. Мы все вместе придем к центру Солнечной и вместо закончим переход. Ясно?

Макиверс мотнул головой. Микута перевел взгляд на Стоуна, затем на меня, и мы тоже ответили ему кивком.

— Ну, и ладно, — медленно протянул он. — Раз мы все уладили, можно и трогаться в путь.

Нам было жарко. Даже если мне суждено забыть все события этого похода, одного я не забуду никогда — Солнца, огромного желтого Солнца, льющего на нас свой свет, не затухающий ни на мгновение, свет, с каждой милей все более и более жгучий. И, начав свой путь на юго-восток от лаборатории в Сумеречной зоне по длинной узкой расщелине, мы, свежие и отдохнувшие, знали, что эти первые несколько дней будут самыми легкими.

Я тронулся первым. Оглядываясь, я видел вездеходы майора и Макиверса. Они ползли, плавно переваливаясь на своих баллонах-подушках, по изрезанной и неровной поверхности расщелины. За ними тащился трактор Стоуна с волокушами.

Хотя сила тяжести здесь составляла всего одну треть земной, мощному трактору приходилось трудно. Лыжеподобные полозья волокуш врезались в рыхлый вулканический пепел, устилавший дно расщелины. Притом первые двадцать миль мы шли все-таки по проложенной колее…

Я не отрывал глаз от здоровенного поляроидного бинокля, ловя следы, проложенные предыдущими исследовательскими партиями до ближайшего края Солнечной стороны. Но через два часа мы миновали маленькую вышку передового обсервационного поста Сандерсоновской лаборатории, и следы исчезли. Тут еще никогда не ступала нога человека, а Солнце начало жалить все сильное и сильнее.

В эти первые дни мы не столько ощущали зной, сколько видели его. Наши теплоизолирующие костюмы поддерживали внутри довольно приятную температуру порядка 20 градусов по Цельсию, но глаза наши видели палящее Солнце и желтые сплавившиеся скалы по сторонам, и по каким-то нервным каналам шли искаженные сигналы: нас заливал пот, словно мы сидели в жаркой печи.

Восемь часов мы шли, пять спали. Когда наступал период отдыха, мы ставили наши машины вплотную квадратом, раскидывали над ними легкий алюминиевый солнцезащитный навес и располагались под ним на покрытых пылью и пеплом камнях. Навес снижал температуру градусов на тридцать пять сорок, только и всего. Затем мы ели (продовольствие лежало на передней волокуше), тянули из тюбиков белки, углеводы, жиры и витамины.

Майор железной рукой отмерял нам порции воды — иначе мы могли бы излишним потреблением воды за неделю довести себя до нефрита. Жажда мучила нас непрерывно, непрестанно. Спросите у физиологов или у психиатров, почему так бывает, — они приведут вам с десяток очень любопытных причин, но мы тогда знали одно и самое важное для нас — с нами было именно так.

В результате на первых нескольких привалах мы не могли спать. Никакие светофильтры не помогали, глаза жгло, головы раскалывались от страшной боли, но целебный сон не приходил. Мы сидели в кругу и пялились друг на друга. Потом Макиверс изрекал, что вот хорошо бы сейчас бутылочку доброго пива, и тут начиналось… Право же, мы бы тогда родную бабушку зарезали за бутылку пива со льда!

За несколько переходов я уже хорошо освоил машину. Мы углублялись в пустыню, по сравнению с которой Долина смерти на Земле выглядит японским розарием. Дно расщелины пересекали огромные трещины, по сторонам высились черные иззубренные утесы, атмосфера имела желтоватый оттенок от паров серы и сернистого газа.

Да, это была раскаленная, бесплодная пустыня, где человеку не место, по стремление победить ее было таким могучим, что мы ощущали его почти физически. Ни один человек до нас не пересек эту сторону и не вернулся отсюда живым. Те, кто дерзнул, были жестоко наказаны. Но огненная пустыня оставалась непобежденной, и ее надо было пройти. И не легчайшим путем, а самым трудным — по ее поверхности, преодолев все западни, которые могут оказаться на нашем пути, притом в самое трудное и опасное время.

Но мы знали и другое — эту пустыню можно было бы преодолеть и раньше, если бы не Солнце. Мы сразились с абсолютным холодом и победили. Но людям еще никогда не доводилось сражаться с такой адской жарой и победить. Страшнее была только поверхность самого Солнца.

Да, с Солнечной стороной стоило сразиться. Либо мы одолеем ее, либо она нас — таково было условие игры…

Я многое узнал о Меркурии за несколько первых переходов. Через сотню миль расщелина выклинилась, и мы вышли на склон, где цепь иззубренных кратеров тянулась на юго-восток. Эта цепь не проявляла активности уже сорок лет со времени первой высадки на Меркурий, однако за ней высились конусообразные вершины действующих вулканов. Их кратеры непрерывно курились желтыми парами, а склоны были покрыты толстым слоем пепла.

Ветра обнаружить мы не могли, хотя знали, что над поверхностью планеты непрерывно текут раскаленные потоки сернистого газа. Скорость их, однако, была недостаточна, чтобы вызвать эрозию. Над иззубренными расщелинами высились грозные скалистые пики вулканов, усеянные обломками камней. А вокруг лежали бескрайние желтые равнины, над которыми непрестанно дымились газы, с шипением вырывавшиеся из-под коры. И на всем лежала серая пыль силикаты и соли, пемза и вулканический пепел. Они заполняли трещины и впадины и были предательской западней для мягких подушек-баллонов наших вездеходов.

Я научился «читать» местность, распознавать перекрытый наносами провал по провисанию слоя пепла, научился определять проходимые трещины и отличать их от непроходимых разрезов. Раз за разом нам приходилось останавливать машины и идти на разведку дальнейшего маршрута пешком, связавшись друг с другом легким медным тросом, зондируя толщу отложений, передвигаясь вперед и вновь зондируя, пока мы не убеждались, что поверхность выдержит машины. Работа эта была изнурительной, мы в изнеможении сваливались и засыпали. И тем не менее поначалу все шло гладко.

Мне даже казалось — слишком гладко, и другим, видимо, казалось то же.

Непоседливость Макиверса начала действовать нам на нервы. Он слишком много болтал и в походе, и на отдыхе; его шутки, остроты, несмешные анекдоты очень скоро приелись нам. То и дело он отклонялся от заданного курса — не очень далеко, но с каждым разом все дальше.

А Джек Стоун впал в другую крайность: с каждым переходом он все больше уходил в себя, замыкался, им явно все больше овладевали страхи и сомнения. Мне это совсем не нравилось, я только надеялся, что это скоро пройдет. Мне и самому было не очень-то весело, я просто лучше умел скрывать свои опасения.

А Солнце тем временем становилось все белее, все огромнее, все выше стояло оно в небе и жгло, жгло… Не будь у нас светофильтров и экранов для защиты от ультрафиолетового излучения, мы давно бы уже ослепли. И с ними-то боль в глазах у нас не прекращалась, а кожа на лице к концу каждого перехода горела и зудела.

Едва ли не окончательный удар по нашим и без того сдавшим нервам нанесла одна из «прогулок» Макиверса в сторону от маршрута. Он вдруг свернул в одно из ответвлений длинного ущелья, отходившего к западу от нашего маршрута, и почти скрылся из виду в облако поднятого им пепла, когда в наушниках наших шлемов послышался душераздирающий крик.

Задыхаясь от волнения, я круто развернул свою машину и сразу увидел его в бинокль — он стоял на крыше своей машины и неистово махал руками. Мы с майором рванулись к нему с максимальной скоростью, на какую были только способны наши «жуки», рисуя себе самые ужасные картины…

Он стоял неподвижно, словно оцепенев, и показывал рукой вперед, в глубь горловины. На этот раз ему не понадобилось ни одного слова. Там были обломки вездехода старинной полугусеничной модели, вышедшей из употребления много лет назад. Он накрепко заклинился в расселине скалы, наполовину засев в ней; одна из осей была сломана, кузов расколот надвое. Неподалеку лежали два теплоизолирующих скафандра; в стеклопластиковых шлемах виднелись белые черепа.

Здесь закончился поход Уайата и Карпентера через Солнечную сторону…

На пятом переходе характер местности начал меняться. Все вроде бы выглядело таким же, но то здесь, то там появлялось нечто иное, новое. Однажды у меня вдруг забуксовали колеса и оглушительно завыл двигатель. Немного подальше мой «жук» внезапно резко накренился; я поддал оборотов двигателю, и все обошлось благополучно.

Однажды я въехал по ступицы колес в какую-то лужу. Тусклая серая масса пенилась вокруг колес, разлетаясь в стороны тяжелыми дымящимися брызгами. Я понял, куда я попал, только когда колеса увязли и меня выволокли из лужи трактором. То, что выглядело густой сероватой грязью, на деле было скоплением расплавленного свинца, которое коварно прикрывал слой вулканического пепла.

Я стал еще осторожнее выбирать путь. Мы вступили в зону недавней поверхностной активности; здесь поверхность была поистине предательской на каждом шагу. Я поймал себя на мысли, что было бы совсем неплохо, если бы майор одобрил предложение Макиверса о высылке вперед разведчика. Опаснее для пего, но лучше для остальных — ведь мне приходилось вести машину вслепую, и, признаюсь, я вовсе не был в восторге от этого.

Этот восьмичасовой переход сильно измотал нас, и спали мы очень плохо. После отдыха, снова забравшись в машины, мы пошли еще медленнее. Мы выползли на широкое плоскогорье и, обходя сетку зияющих поверхностных трещин, виляли то вправо, то влево, пятились назад, пытаясь не потерять плотный грунт под колесами машин. Желтые пары, вздымавшиеся из трещин, так затрудняли обзор, что я заметил впереди крутой обрыв, когда уже почти подошел к его краю. За ним была трещина, противоположный край которой лежал футов на пять ниже.

Я крикнул остальным, чтобы они остановились, и подполз чуть поближе. Трещина была глубокая и широкая. Я прошел вдоль нее ярдов пятьдесят влево, потом вправо.

Я нашел только одно место, где переход через трещину как будто был возможен — там ее перекрывала, как мостик, полоса какого-то серого вещества. Пока я его разглядывал, поверхностная корка под моей машиной проседала и сотрясалась, и серая полоска над трещиной сместилась на несколько футов в сторону.

— Ну, как там, Питер? — послышался в наушниках голос майора.

— Не пойму. Кора подо мной ползет то вправо, то влево, как на роликах, — откликнулся я.

— А «мостик»?

— Что-то побаиваюсь я его, майор, — ответил я, помедлив. — Давайте лучше отойдем назад и поищем обход.

И тут в моих наушниках послышался пренебрежительный возглас Макиверса. Его «жук» внезапно рванул вперед, покатился вниз, мимо меня, набирая скорость, — я только успел заметить фигуру Макиверса, согнувшегося над штурвалом в типичной позе автогонщика, — и нацелился прямо на серый наплыв, мостиком перекрывавший трещину.

Я не успел даже крикнуть, как услышал грохочущий окрик майора:

— Мак! Остановись! Остановись, идиот!

Но вездеход Макиверса был уже на «мостике» и катил по нему, не снижая скорости. Наплыв дрогнул под колесами, на одно страшное мгновение мне показалось, что он падает, проваливается под машиной, но секундой позже машина уже перевалила на ту сторону, взметнув облако пыли, и в наушниках прозвучал полный издевательского торжества голос Макиверса:

— Вперед, эй вы, разини! Вас тоже выдержит!

В ответ послышалось нечто непечатное, и вездеход майора поравнялся с моим, а затем осторожно и медленно скатился на «мостик» и переполз на другую сторону.

— Давай теперь ты, Питер. Не торопись. Потом подсоби Джеку перетащить волокуши.

Голос его звучал напряженно, словно натянутая струна.

Не прошло и десяти минут, как все машины стояли по ту сторону трещины. Майор проверил их состояние, затем повернулся к Макиверсу и, гневно глядя на пего, сказал:

— Еще один такой трюк, и я привяжу тебя к скале и брошу здесь! Понял? Попробуй еще хоть раз…

Макиверс запротестовал:

— Господи, да если мы оставим впереди Клэни, нам отсюда вовек не выбраться! Любой подслеповатый болван мог бы увидеть, что этот наплыв нас выдержит.

— Я заметил, что он все время движется.

— Ну, ладно, ладно. У тебя уж больно острое зрение. Но зачем столько шума? Мы ведь перебрались, чего еще вы хотите? Я только одно скажу — нам нужно все-таки побольше дерзости; кое-где без нее не обойтись, не то мы из этой треклятой печи никогда не выберемся.

— Нам необходимо и побольше трезвости, — резко сказал майор. — Ладно, поехали дальше. Но если ты думаешь, что я шучу, попробуй еще раз отмочить такую штуку!

Он помолчал с минуту, чтобы Макиверс все прочувствовал, потом развернул своего «жука» и тронулся следом за мной уступом сзади.

На стоянке об этом инциденте никто не сказал ни слова. Но перед тем, как лечь спать, майор отвел меня в сторону и шепнул:

— Питер, я очень беспокоюсь.

— Насчет Макиверса? Не тревожьтесь. Он не так уж безрассуден, как кажется. Просто нетерпеливый человек. Мы ведь на сотню миль отстали от графика, страшно медленно идем. Сегодня, например, прошли всего сорок миль…

Майор покачал головой.

— Нет, я не про Макиверса. Меня тревожит наш юнец.

— Джек? А что с ним?

— Погляди сам.

Стоун лежал на спине поодаль от нас, близ своего трактора, но он не спал. Его трясло, все его тело билось в конвульсиях. Я заметил, как он судорожно цеплялся руками за выступы скалы, чтобы сдержать дрожь.

Я подошел к нему и присел рядом.

— Ты выпил свою пайку воды? — спросил я.

Он не отвечал, его продолжало трясти.

— Эй, парень, — сказал я, — что с тобой такое?

— Жарко, — с трудом выдавил он из себя.

— Конечно, жарковато, но ты не поддавайся, друг. Мы все в отличной форме.

— Нет, нет, — тихо, но резко сказал он. — Мы в никуда не годной форме, если хочешь знать. Мы не пройдем, понимаешь? Этот помешанный, этот дурак всех нас погубит… — И вдруг он захныкал, как ребенок: — Мне страшно… Зачем меня сюда занесло?.. Страшно мне… Что я хотел доказать, когда сунулся сюда, господи? Что я герой? А я просто боюсь, мне страшно, говорю тебе, страшно!

— Послушай-ка, — уговаривал я, — и Микуте страшно, и мне тоже. Что тут особенного? Мы пройдем обязательно, ты только не скисай. А героя из себя никто не корчит.

— Никто, кроме Джека Стоуна, — сказал он с горечью.

Снова содрогнувшись всем телом, он издал короткий сдавленный смешок.

— Хорош герой, а?

— Да ты не волнуйся, мы пройдем.

— Конечно, пройдем, — сказал он наконец. — Прости меня. Я подтянусь.

Я откатился в сторону, но продолжал присматривать за ним, пока он не притих и не уснул. Я тоже попытался уснуть, но спалось мне плохо — все вспоминал про тот наплыв над трещиной. Я ведь еще тогда по внешнему виду понял, что это такое. Это была цинковая пленка, о которой нас предупреждал Сандерсон. Тонкий широкий пласт почти чистого цинка, извергнутого из недр в раскаленном добела состоянии совсем недавно. Для его распада требовалось недолгое воздействие кислорода или паров серы…

Я был достаточно хорошо знаком со свойствами цинка — при таких температурах, как здесь, он становится хрупким, как стекло. Этот пласт мог переломиться под машиной Макиверса, как сухая сосновая дощечка. И не его заслуга, что этого не случилось.

Через пять часов мы снопа были на колесах. Нам почти по удавалось продвигаться вперед. Сильно пересеченная поверхность в сущности была непроходима, Плато было усеяно острыми обломками серой скалистой породы; наплывы проседали, едва колеса моей машины касались их; длинные пологие долины утыкались в свинцовые болота или озера расплавленной серы.

Десятки раз я вылезал из вездехода, пробовал ненадежный с виду участок, ступал на него ногами или проверял длинным стальным зондом. И неизменно Макиверс тоже вылезал, наседал на меня, забегал вперед, как мальчишка на ярмарке, потом вскарабкивался в свою машину, покраснев и тяжело дыша, и мы ползли вперед еще милю-другую.

Сроки нас сильно поджимали, и Макиверс не позволял мне ни на минуту забывать об этом. За шесть переходов мы прошли всего около трехсот миль и отставали от графика миль на сто.

— Мы не выполним своей задачи, — сердито ворчал Макиверс. — Когда мы доберемся до центра, Солнце уже будет подходить к афелию.

— Очень сожалею, но быстрее вести вас просто не могу, — отвечал я ему.

Меня это начинало бесить. Я отлично понимал, чего он добивается, но не отваживался предоставить ему такую возможность. Мне и без того было страшновато переползать на своей «жуке» через все эти наплывы, даже зная, что тут хоть я сам принимаю решение. А если головным поставить его, то мы и восьми часов не протянем, это было ясно. Даже если уцелеют наши машины, у нас сдадут нервы…

Джек Стоун оторвал взгляд от алюминиевых пластин, на которых были нанесены фотосхемы.

— Еще сотня миль, и мы выйдем на хорошую местность, — сказал он. Может быть, там мы дня за два наверстаем упущенное.

Майор согласился с ним, но Макиверс не мог скрыть своего нетерпения. Он все косился на Солнце, будто у него с ним были личные счеты, и тяжело шагал из угла в угол под алюминиевым навесом.

— Да, это было бы здорово, — пробурчал он, — если только, конечно, мы доберемся туда.

Разговор на этом оборвался, но когда мы садились в машины после привала, майор задержал меня на минуту.

— Этот парень просто лопнет от злости, если мы не пойдем побыстрее. Послушай, Питер, я не хочу пускать его головным, что бы там ни случилось. Но он по-своему прав, нам надо наверстывать время. Не теряй головы и все же будь посмелей, ладно?

— Ладно, попробую, — сказал я.

Минута просил о невозможном и сам понимал это. Мы шли по длинному пологому спуску. Поверхность вокруг нас непрерывно колыхалась, то опадая, то вздыбливаясь, как будто под тонкой корой бушевала расплавленная масса. Склон рассекали огромные трещины, кое-где перекрытые наносами пыли и цинковыми пластами. Местность походила на колоссальный ледник из камня и металла. Наружная температура достигла плюс 285 градусов по Цельсию и продолжала расти. Неподходящее место, чтобы пускаться во всю прыть…

Но все же я пытался. Я переваливал через трясущиеся «мостики», медленно сползал на плоские цинковые пласты и перебирался на другую сторону. Поначалу это было как будто даже легко, и мы успешно продвигались вперед. Затем мы вышли на ровную гладкую поверхность и прибавили ходу. Но скоро мне пришлось изо всей силы нажать на тормоза и намертво застопорить свой вездеход, подняв густое облако пыли.

Я зарвался. Мы катили по широкой, ровной, серой площадке, с виду надежной, как вдруг уголком глаза я увидел глубокую трещину, которую она перекрывала. Площадка эта оказалась очередным «мостиком», и, когда я остановил машину, он заходил подо мной ходуном.

Макиверс тут же спросил:

— Что там еще случилось, Клэни?

— Задний ход, — заорал я. — Это «мост», он обрушится под нами!

— Отсюда он выглядит довольно прочным.

— Не время спорить! Он сейчас рухнет, понял? Давай назад!

Я включил задний ход и начал сходить с площадки. Макиверс выругался, и тут я увидел, что его машина пошла не назад, а вперед, на «мост». Правда, на сей раз не быстро, не беспечно, а, наоборот, осторожно и медленно, вздымая невысокое легкое облачко пыли.

Я смотрел на него и чувствовал, как кровь приливает к голове. Мне стало так жарко, что я едва дышал, глядя, как он прокатил мимо меня и пошел все дальше и дальше…

Теперь мне кажется, я ощутил, как начал рушиться «мост», раньше, чем я это увидел. Внезапно моя машина резко накренилась, на серой плоскости возникла и мгновенно начала расширяться длинная черная трещина. Края плоскости поднялись, и вслед за душераздирающим криком в наушниках послышался грохот падающих обломков скалы и скрежет ломающегося металла это машина Макиверса, задрав нос, рухнула в образовавшийся провал.

Наверно, с минуту я не мог даже пошевельнуться, а только смотрел и смотрел. Из оцепенения меня вывели раздавшийся в наушниках стон Джека и взволнованный крик майора:

— Клэни, что там случилось? Мне ничего не видно!

— Макиверс провалился — вот что случилось! — рявкнул я в ответ.

Только тут я включил передачу и подъехал поближе к свежему краю провала. Передо мной зияла трещина. Машины в пей не было видно, все застилала пыль, еще вздымавшаяся внизу.

Мы все трое стояли на краю обрыва и пытались разглядеть, что там внизу. Сквозь щиток шлема я увидел лицо Джека Стоуна. Зрелище было не из приятных.

— Вот какие дела… — глухо сказал майор.

— Да, такие дела, — пробормотал я.

Я попинал, какими глазами смотрит на нас Стоун.

— Постойте, — вдруг сказал он. — Мне что-то послышалось.

Он был прав. И мы услышали крик — очень тихий, но его ни с чем нельзя было спутать.

— Мак! — крикнул майор. — Мак, ты меня слышишь?

— Да, да, слышу, — голос его был очень слабый.

— Ты цел?

— Не знаю. Кажется, сломал ногу. Очень… жарко… — Долгая пауза, потом: — Охладитель отказал, наверно…

Майор искоса взглянул на меня, затем, обернувшись к Стоуну, приказал:

— Достань трос со второй волокуши. Мак изжарится заживо, если мы не вытащим его. Питер, ты спусти меня вниз. Включи лебедку трактора.

Я спустил майора на тросе. Он пробыл там меньше минуты. Когда я вытянул его наверх, лицо его было искажено гримасой.

— Жив еще, — сказал он, тяжело дыша, — но долго не протянет…

Он заколебался, но только на одно мгновение, и продолжал:

— Мы обязаны попытаться.

— Мне не нравится этот свес над провалом, — сказал я, — он уже дважды покачнулся с тех пор, как я отошел. Может, лучше податься назад и оттуда спустить ему трос?

— Не годится. Машина разбита, а он внутри. Нужны фонари. Мне потребуется помощь одного из вас. Питер, давай лучше ты.

— Погодите, — вмешался Стоун. Лицо у него было белое-белое. — Разрешите мне.

— Питер легче.

— Я тоже не очень тяжел. Позвольте мне с вами…

— Ладно, раз уж ты сам просишь, — и майор кинул ему фонарь. — Питер, проверь, крепки ли петли, в спускай нас помедленнее. Если заметишь что-нибудь неладное с этим свесом, — ты понял? — считай себя свободным и давай мигом задний ход отсюда. Он может рухнуть в один момент.

Я мотнул головой.

— Желаю удачи.

Они опустились через край свеса. Я медленно, полегоньку травил трос, пока на глубине двухсот футов он не дал слабину.

— Ну, как там? — крикнул я.

— Плохо, — ответил майор. — Весь этот край трещины вот-вот обрушится. Потрави трос еще немного.

Минута тянулась за минутой, но снизу не доносилось ни звука. Я пытался немного успокоиться, но не мог. И вдруг грунт подо мной заходил, трактор резко накренился набок.

— Питер, все рушится, тащи нас и давай назад! — закричал снизу майор.

Я воткнул передачу заднего хода, трактор попятился и скатился со свеса, таща за собой трос.

И тут трос оборвался. Обрывок его взвился вверх и свернулся спиралью, как лопнувшая часовая пружина. Поверхность подо мной тряслась, содрогалась, плотными серыми облаками вздымался пепел. Потом весь свес покосился, скользнул вбок и, задержавшись в таком положении на какие-то доли секунды, с грохотом обрушился в трещину, увлекая за собой и часть ближайшей ко мне боковой стены. Я остановил трактор. Из глубины трещины взметнулись тучи пыли и языки пламени.

Погибли все трое — Макиверс, и майор, и Джек Стоун, — погибли, погребенные под тысячетонным слоем скальных обломков, цинка и расплавленного свинца. Их костей уж никому никогда не отыскать…

Питер Клэни откинулся на спинку кресла, допил свой бокал и, потирая ладонью изуродованное шрамами лицо, взглянул на Бэрона.

Рука Бэрона, конвульсивно сжимавшая подлокотник кресла, медленно разжалась.

— А вы вернулись, — сказал он.

— А я вернулся. У меня остался трактор с волокушами. Семь дней шел я назад под этим желтым Солнцем. Хватило времени подумать обо всем.

— Вы взяли с собой неподходящего человека, — сказал Бэрон. — В этом была ваша ошибка. Без него вы бы прошли…

— Никогда, — Клэни решительно замотал головой. — В первый день я тоже так думал — все случилось из-за Макиверса, он во всем виноват. Но это неправда. Он был смел, отважен, дерзок…

— А рассудительности не хватало!

— Хватало, да еще как! Мы действительно обязаны были соблюдать график, даже если это грозило нам гибелью, потому что срыв графика, безусловно, погубил бы нас.

— Да, но с таким человеком…

— Такой человек был просто необходим, неужели вы не понимаете? Нас погубило Солнце и еще эта поверхность. Пожалуй, мы обрекли себя на гибель уже в тот день, когда начали этот поход, — Клэни перегнулся через стол, глядя на Бэрона чуть ли не умоляюще. — Мы этого не понимали, но так было, было. Есть места, куда человек не может проникнуть, бывают условия, которых ому не выдержать. Тем суждено было погибнуть, чтобы узнать это. Мне повезло, я вернулся. И я пытаюсь внушить вам то, что я понял там, — ни один человек никогда не пройдет через Солнечную сторону.

— Мы пройдем, — сказал Бэрон. — Это не будет увеселительной прогулкой, но мы пройдем.

— Ну ладно, предположим, пройдете, — неожиданно согласился Клони. Предположим, я ошибаюсь, и вы пройдете. А что дальше?

— А дальше — Солнце, — ответил Барон.

Клэни медленно закивал головой.

— Ну да, конечно, Солнце, что же еще… — Он рассмеялся. — Всего доброго, Бэрон. Приятно поболтали, и все такое. Спасибо за внимание.

Он поднялся, собираясь уйти, но Бэрон схватил его за руку.

— Еще один вопрос, Клэни. Зачем вы пришли ко мне?

— Хотел отговорить вас от самоубийства, — ответил Клэни.

— Лжете, Клэни, — сказал Бэрон.

Клэни долго смотрел на него в упор. Потом снова плюхнулся в кресло. В его бледно-голубых глазах можно было прочесть и поражение и что-то еще, совсем иное.

— Ну?

Питер Клэни беспомощно развел руками.

— Когда вы выступаете, Бэрон? Возьмите меня с собой…