"Каменные клены" - читать интересную книгу автора (Элтанг Лена)

Дневник Луэллина

так пойманная на окне капустница прилипает к вспотевшим пальцам, теряя пыльцу — и ты понимаешь, что она уже не полетит, даже если сдуть ее с ладони

я вообще-то не любитель энтомологических сравнений в духе теннисона, и ладони у меня никогда не потеют, но, протянув руку александре сонли, я сразу подумал про капустницу, ничего не поделаешь

пленница, плоско пришпиленная к листу, вянущая, немая, если она и была ведьмой, то хладнокровной, будто кранахова сибилла, такой не скажешь в лицо, как хлебнувший лишку немецкий крестьянин: фрау, я видел тебя скачущей на заборной жерди с распущенными волосами и поясом, в одежде тролля, между ночью и днем!

в тот вечер, открыв мне ворота, александра не сказала ни слова, просто повернулась и пошла по узкой дорожке через мокрый сад, где не горел ни один фонарь — похоже, я был не первым, кто бросался здесь гравием через забор

не прошло и десяти минут, как стало ясно, что имела в виду миссис маунт-леви, говоря о чужестранном темпераменте: английским в хозяйке пансиона было только безрадостное напряжение, с которым она держалась с незнакомцем, то есть со мной, и угловатое имя аликс

ничто в ней не цепляло взгляда, разве что незаметная, ускользающая улыбка, которую хотелось поймать и слегка придержать пальцами, и еще знакомый, как будто аптечный, запах от волос — мята? фенхель? корень солодки?

такое лицо можно увидеть в лондонской кинохронике времен второй мировой: женщина, проходящая торопливо по слоун-стрит, фетровая шляпка надвинута на выгнутую бровь, подрисованные бежевым гримом чулки, сумочка с противогазом наотлет, лопатки сведены в ожидании воздушного налета, на туфлях черная мягкая пыль или известковый порошок

после завтрака я взял книжку про китайский шелк и направился в сад, чтобы посидеть на замеченной вчера широкой скамье, под платаном — в пансионе не было ни души, а хозяйка, как сказала мне разговорчивая эвертон, собиралась уехать в пембрук за новыми занавесками для гостиной, взамен обгоревших

этак ей часто придется ездить, подумал я, через неделю здесь снова вспыхнет пожар, или новые стекла вылетят от камня, брошенного с дороги, хотел бы я знать, почему никто за нее не вступается?

до первого автобуса на свонси оставалось еще три часа, а я был уверен, что уеду: какое там пари, недаром плотник меня отговаривал — довольно протянуть руку саше сонли, чтобы ощутить ее бескровную злость и бестелесную обиду, эта женщина не способна на крепкое шекспировское действие, она живет в мутном медлительном мире кельтских сказаний, где все умирают семь раз на дню, чтобы воскреснуть в следующей саге, как ни в чем не бывало

когда она обнаружила меня в дальнем конце сада, за стеклянной, полной глянцевых листьев оранжереей, я даже растерялся от неожиданности — как будто меня застали лежащим на ее кровати в грязных ботинках

я стоял там уже минут десять, грызя зеленое яблоко, разглядывая могильный холмик и прислушиваясь к внутреннему голосу, то есть к тайному предчувствию

не пренебрегайте тайным предчувствием, говорил дефо, а ему я верю: он не пустил робинзона на вожделенный корабль, и корабль не достиг берегов, а робинзон достиг!

никого в этой могиле не было, говорило мое предчувствие, слишком близко и густо росли можжевеловые кусты вокруг покрытой дерном земляной горки, к тому же — как, вероятно, любой почитатель сведенборга — я чувствую присутствие мертвого тела, как и присутствие смертельного намерения

с северной стороны на холмик опиралась плоская каменная плита, на ней было написано: покойся с миром, эдна александрина — не выбито, а написано, криво и размашисто, с подтеками коричневой краски, на плите я разглядел парочку муравьев, туживших возле сизой раздавленной ягоды

если сестра мисс сонли и вправду была там зарыта, то разве что головой вверх, как опальный поэт бен джонсон, или — как ирландский король

королей ведь тоже хоронили стоймя, в боевом облачении

не сомневалась, что увижу вас здесь, написала саша, постояв некоторое время у меня за спиной, вырвала листок из своего блокнота и показала мне, держа двумя пальцами, блокнот теперь висел у нее на шее, на кожаном шнурке, будто желудь на шее у венди [47]

я зажал яблочный огрызок в кулаке, обернулся и посмотрел ей в лицо, в первый раз, если не считать вчерашнего обмена взглядами над гостиничной конторкой — лицо было сухим и безмятежным, только розовый простуженный кончик носа придавал ему что-то лисье, беспокойное

я уже знал от финн эвертон, что хозяйка не разговаривает с воскресенья, и досадовал, что не успел услышать ее голоса — остановись я в кленах чуть раньше, знал бы теперь, как он звучит: хрипло? безучастно? сварливо? елейно?

что же она делает, когда нужно заплакать или рассмеяться — пишет в своем блокноте плачет или смеется, в круглых скобках, как помечают в театральных диалогах?

мне хотелось, чтобы она написала героиня уходит и ушла, но саша села рядом и принялась разглядывать меня своими широко расставленными глазами, постукивая указательным пальцем по блокноту

при ярком свете ее глаза, наверное, становились оливковыми, но утро было облачным, и бледная разбавленная охра разливалась по радужке — я собрался было сказать ей об этом, но запнулся, когда саша взялась за карандаш

я ее здесь похоронила, написала она и ткнула пальцем в сторону холмика, если это вас интересует, порвала на мелкие кусочки и зарыла — лучшего она не заслуживала

трепетали тогда в смятении полном, и каждый своих хоронил мертвецов как придется, произнес я, не удержавшись, у меня столько античного мусора в голове, что он то и дело выбивается наружу, будто подземные воды, вернее, будто серные ключи

саша поморщилась, подземный лукреций пришелся ей не по вкусу

минут десять мы сидели в молчании, нерешительно косясь друг на друга, затем она встала и протянула мне руку ладонью вверх, я не сразу сообразил, в чем дело, тоже встал и протянул свою руку, накрыв ее узкую, неожиданно горячую ладонь

дайте же свой огрызок, нетерпеливо написала саша, я его выброшу, а вам пора собираться — до вашего автобуса осталось два часа пятнадцать минут, она вырвала листок с последней фразой, сунула мне в руку, положила карандаш в карман передника и пошла к дому, чуть сгорбившись, глядя в землю, мягко и осторожно ступая

будто старуха каллах бера [48] с камнями в подоле, подумал я и почему-то расстроился

горничная эвертон сказала мне за завтраком, что я единственный гость в пансионе, и соврала! проходя через гостиную, где стекольщик уже вынул лопнувшие стекла, и обгорелые занавески шевелились от сквозняка в оконных проемах, я увидел босую постоялицу с книгой, сидящую в кресле-качалке в позе фрагонаровской читающей девушки

я присел к столу и поздоровался, она подняла глаза от страницы и недовольно посмотрела мимо меня, вернее, поверх моего плеча — на лестницу, ведущую на второй этаж, на финн эвертон, что спускалась по лестнице с ведром, полным грязноватой мыльной пены

на фоне почерневшей от пожара стены от серого плиссированного платья незнакомки рябило в глазах, будто от арабского оникса, давно не видел таких платьев — лет двадцать, не меньше, похоже, фасоны времен three of a perfect pair снова входят в моду

ну вот, финн, вы говорили, что гостиница пустует, а тут встречаются интересные дамы, сказал я весело, надеясь, что женщина встретится со мной взглядом, но нет, куда там, она хмуро отвела глаза от горничной и опустила их в книгу

я видел ее ресницы и брови цвета пережженных абрикосовых косточек, широкие ступни цвета светлого меда, крепко стоявшие на полу, я видел яркие, чистые краски ее тела, видел даже трещинку на губе! и все же она напомнила мне фигуру с платком у рта на кладбищенской плите времен барокко, сам не знаю почему

нет, знаю — в этой женщине было что-то плоское, бесплотное, что-то от святой агаты на алтаре работы тьеполо, где квициановым пыткам невозможно поверить, потому что нельзя же отрезать невзаправдашнюю грудь

интересные — кто? переспросила финн, со стуком поставив ведро у стены, пена выплеснулась на босые ноги женщины, и та быстро и невозмутимо подобрала их под себя, не издав ни звука

мистер элдербери, шли бы вы к себе в комнаты, сердито сказала финн, принимаясь возить тряпкой по полу, сейчас самая уборка, пока хозяйки в доме нет! она взялась за ручку плетеного кресла и, не успел я возразить, легко передвинула его в угол, вместе с уткнувшейся в книгу безучастной постоялицей — та даже глаз не подняла, хотя ножки кресла противно заскрипели

я зачем-то сделал два шага вперед и протянул к ней руку: эта финн такая неловкая, сказал я, почти уже коснувшись полосатого рукава, но тут женщина встала, положила раскрытую книгу на стол, обошла меня и плавно направилась к лестнице на галерею

я подвинул книгу к себе и увидел, что это не книга, а рукописная тетрадь, четвертинка, в такую моя мать записывала расходы по дому

я посмотрел на начало открытой страницы: он улыбался мне, лежа на полу, чтобы я не испугалась, а я улыбалась ему, чтобы не показать, как мне страшно

эй, погодите! я пошел было за женщиной, но она уже стояла наверху, у дверей сашиной спальни, я взбежал по лестнице и с размаху налетел на что-то прохладное и слабое, скользнувшее у меня под руками, как опустевший шелковый кокон, я отшатнулся и ударился плечом о дверной косяк

с таким же успехом иксион, [49] царь фессалийский, мог обнимать юнону, слепленную мужем из перистых облаков