"Войны и кампании Фридриха Великого" - читать интересную книгу автора (Ненахов Юрий Юрьевич)
Пехота
Пехота составляла основную ударную мощь фридриховской армии. Она традиционно отличалась отличными боевыми качествами: еще до восшествия на престол Фридриха II ее слава (в отличие от тогдашней прусской кавалерии) гремела по всей Европе. Изрядное старание к этому проявил еще отец Фридриха, король Фридрих Вильгельм. Как пишет Кони, «он хотел, чтобы дальше его корона поддерживала свое значение в глазах Европы не пустым блеском роскоши (как при его отце, Фридрихе I), но сильным и хорошо обученным войском. Все торжества его царствования состояли из смотров и парадов, которые он почитал существенною необходимостью для полного образования войска.
Неутомимая деятельность его вскоре сказалась результатом: солдаты его отличались от всех лучших тогда армий быстротой, верностью и правильностью воинских движений и порядком фрунта. Он старался даже украсить передовые фрунты полков людьми отборными, крепкими, которые и мужественным видом, и ростом могли бы внушить врагам страх и почтение. На красоту формы он употреблял огромные суммы, что, впрочем, совсем не соответствовало его обычной бережливости, даже, некоторым образом, скупости.
Все государство приняло вид воинственный; испуганное просвещение на время приостановилось; Берлин перестал именоваться Афинами, его прозвали Спартою» (Кони. С. 62).
Все это не обошло стороной воспитание будущего короля Фридриха II. При первой возможности, еще в раннем детстве, он был зачислен на службу и одет в военный мундир. «Для упражнения принца в фрунтовых приемах и военных эволюциуях с 1717 года была учреждена кадетская рота, которая впоследствии увеличилась до батальона. Семнадцатилетний кадет, унтер-офицер Ренцель обучал принца ружью…
Двенадцати лет Фридрих уже мастерски знал службу и отлично командовал. Дед его по матери, король английский, посетив Берлин и из-за болезни не покидая комнаты, из окна любовался на военные эволюции, которыми хотел его порадовать внук.
Король (Фридрих Вильгельм) велел устроить в одной из зал дворца небольшой арсенал; наполнил его пушками, ружьями, тесаками и другим оружием, и принц, шутя, учился их употреблению и легчайшему приложению в военное время. В четырнадцать лет Фридрих был пожалован в капитаны, в пятнадцать — в майоры, в семнадцать — в полковники. Наравне с другими нес он службу, исполняя все обязанности по фрунту.
На больших парадах и смотрах, как в Берлине, так и в его окрестностях, обыкновенно присутствовала вся королевская фамилия. Таким образом, наследный принц, еще раньше своего личного принятия на службу, был приучен к военному делу и глазами своего отца смотрел на важность назначения прусского войска. Позднее король начал брать его с собою на смотры и маневры, делаемые в провинциях, и знакомил с отдельными отрядами войск, занимающих границы или содержащих отдаленные гарнизоны» (Кони. С. 56–57).
Отец Фридриха не остановился на этом: во время заседаний его знаменитой «Табачной коллегии» король иногда заставлял своих сыновей тут же упражняться в разных ружейных приемах под команду кого-нибудь из присутствующих генералов.
После известной размолвки Фридриха с королем, когда принца заключили в крепость, его, разумеется, изгнали с военной службы. Только в конце 1731 года, по коллективной просьбе высших офицеров гвардии и полков столичного гарнизона, к которым присоединился и главнокомандующий князь Дессауский, Фридрих был вновь принят на службу: 30 ноября его пожаловали в шефы пехотного полка, а в феврале 1732 года — назначили командиром одного из полков гвардии, который стоял в Руппине. После того как 12 июня 1733 года Фридрих вступил в брак с принцессой Елизаветой Христиной Брауншвейгской, отец купил ему замок Рейнсберг в окрестностях Руппина, чтобы, как он выражался, «жена не отвлекала его от обязанностей службы». Характерно, что вербовку рослых рекрутов для своего полка кронпринц осуществлял за счет своих личных, весьма скудных средств и поэтому влез в значительные долги, делая займы за границей.
Фридрих Вильгельм питал фанатическое пристрастие к солдатам высокого роста: по его приказу вербовщики рыскали по всей Европе, добровольно, обманом или насильно вербуя рекрутов ростом не ниже 180 сантиметров и вывозя их в Пруссию, не заботились о том, чьим подданным являлся новый гвардеец короля. Из этих людей комплектовали гренадерский лейб-батальон, охранявший Потсдамский дворец и крепость Шпандау. В частности, в эту гвардию был принудительно завербован будущий великий русский ученый М. В. Ломоносов, находившийся на учебе в Марбургском университете и обладавший видными, как известно, ростом и фигурой. Правда, вскоре ему удалось бежать и скрыться от погони — случай, уникальный в истории этого батальона (пойманных дезертиров, как правило, сразу же казнили или отрезали им нос и заключали в крепость).
Даже испанскому послу король как-то заявил следующее: «Господин кавалер! Если король испанский может располагать некоторым числом рослых и статных молодцов, то попросите его, чтобы он прислал их ко мне. Я разумею уроженцев Галиции, потому что в этой стране добываете вы лучших своих солдат. Мне будет нужно для третьей роты несколько человек в семь футов; я решительно не хочу, чтобы в ней был хоть один солдат ниже шести футов с половиной. Итак, господин кавалер, не забудьте моего поручения…»
Фридрих, еще будучи кронпринцем, не слишком жаловал излишнюю плац-парадность отцовского видения армейской службы. Тем не менее он был вынужден потакать слабостям Фридриха Вильгельма I: вернувшись на службу после своей размолвки с отцом и заключения в крепости, он «употреблял все меры, чтобы заслужить милость короля точным исполнением своих воинских и государственных обязанностей. Он заботился 6 том, чтобы его полк на ежегодных смотрах и маневрах был одним из лучших и опытнейших. Такое усердие невольно отстраняло все неудовольствия, которые король все еще по временам обнаруживал к Фридриху за его наклонность к ученым занятиям. Фридрих употреблял также все средства набирать в рекруты людей самого большого роста и красивой наружности и помещал их в полк, шефом которого был сам король» (Кони. С. 78).
Фридрих II же с самого начала своего царствования несколько отошел от отцовских взглядов на внешний вид армии. Молодой монарх отменил всякое излишество и роскошь в военном быту. «Такой именно случай был со знаменитой „гвардией великанов“, которую содержал покойный король в Потсдаме собственно для своего удовольствия. При этом рассказывают, что Фридрих Вильгельм, незадолго до смерти, поставил на вид своему сыну огромные суммы, отпускаемые на содержание этого войска, и что он советовал ему распустить его. Гвардия эта явилась в последний раз 22 июня, при похоронной церемонии своего учредителя; вскоре затем она была раскассирована по полевым полкам. Это дало Фридриху средство умножить свою армию за несколько недель более, нежели десятью тысячами человек» (Кони. С. 96).
Пехотный полк состоял из двух батальонов. В составе каждого числилось шесть рот: одна гренадерская и пять мушкетерских. По штату в гренадерской роте насчитывалось 4 офицера (капитан, 2–3 лейтенанта, фенрих (прапорщик), 9 унтер-офицеров, 5 флейтщиков и барабанщиков, 1 фельдшер, 6 квартирмейстеров и 90 гренадер. Мушкетерские роты были более крупными: кроме 8 офицеров и 20 унтер-офицеров, в них числилось 6 музыкантов, 3–4 фельдшера и 225 мушкетеров (фузилеров в фузилерных полках). В каждом полку (как в гренадерских, так и в мушкетерских ротах) имелось некоторое количество солдат, обученных азам инженерного дела. Их называли «плотниками» (Charpentier), фактически они составили основу саперных подразделений. При полковом обмундировании саперы носили кожаные фартуки, а кроме мушкета, имели при себе также топор на длинном топорище. К 1757 году из солдат этих рот сформировали специальный Пионерный полк, который в полном составе сдался в плен при Кунерсдорфе.
В гренадерские роты традиционно набирали самых рослых и сильных солдат. В атаку они шли впереди. Впоследствии гренадерские роты стали выделять из состава пехотного батальона и сводить в отдельные гренадерские батальоны (так называемые «эскадронированные» — Schwadronierte). Для этих целей существовали и отдельные гренадерские батальоны одинакового с пехотными штата (шесть рот).
С 1723 года в Пруссии формируются фузилерные полки. Вместо мушкетерских рот в них были введены фузилерные с тем же штатом. В фузилеры зачислялись более низкорослые солдаты, которые не подлежали приписке в мушкетерские и тем более в гренадерские роты и батальоны. Считалось, что фузилерные полки обладают меньшей боеспособностью, чем остальная пехота, поэтому в сражениях их обычно ставили во вторую линию или оставляли для прикрытия тыла и обоза. Даже тесаки и ружья у фузилеров были особого, облегченного образца. К моменту восшествия на престол Фридриха Великого эти отличия ушли в прошлое — теперь фузилерные полки ничем не отличались от прочей пехоты, за исключением некоторых особенностей обмундирования (фузилерных шапок).
Так, например, фузилерный полк принца Генриха Прусского (№ 35) был пожалован в шефство упомянутому принцу (младшему брату Фридриха) королем в 1740 году. Полк был развернут на основе части лейб-роты полка № 6 (Grenadier-Garde). В 1756 году полк стоял гарнизоном в Потсдаме, а во время Семилетней войны с отличием сражался под Прагой (только 2-й батальон), Бреслау, Лейтеном, Кунерсдорфом и Торгау. С 1763 года, после окончания военных действий, переведен для несения гарнизонной службы в крепость Шпандау, а затем — в Науэн. Полк ненадолго пережил своего шефа, умершего в 1793 году: в 1806-м, после капитуляции перед французами под Эрфуртом и Магдебургом, его распустили.
 |
Стандартным цветом обмундирования прусской пехоты и драгун был синий. В правление Фридриха Вильгельма I полковые шефы имели полную свободу в выборе расцветки обмундирования, отчего в армии имелись полки в белых, красных и другого цвета мундирах. Фридрих же предельно ужесточил требования к единообразию униформы, благодаря чему полки стали различаться только в деталях — цвете приборного сукна, наличием и формой петлиц, лацканами, цвете и эмблематике гренадерских и фузилерных шапок, эмблемами на патронных сумах.
Прусские гренадеры с начала века носили знаменитые «сахарные головы»: высокие гренадерские шапки в виде суконного колпака с цветной шерстяной кистью наверху. Зубчатый околыш шапки изготовлялся из сукна либо металла, а ее передняя поверхность во всю высоту (до 28 сантиметров) закрывалась медным щитком, на котором размещалась различная эмблематика: королевский вензель «FR» («Fridericus rex» — «Король Фридрих»), изображение короны, прусский орел, эмблемы различных прусских владений, дополненные воинской арматурой, часто очень сложной. Цвет щитка (белый или желтый) соответствовал металлическому прибору, введенному для каждого полка. Солдаты и унтер-офицеры лейб-гренадерского батальона (в котором, как известно, некоторое время довелось послужить Михаилу Ломоносову) на щитке носили изображение вензеля, короны и восьмиконечной звезды ордена Черного орла. Гвардейские гренадеры отличались изображением орла, покрытым черной эмалью.
Учитывая то, что обмундирование всех полков изготовлялось в соответствии со вкусами их шефов, существовала масса вариантов эмблематики на головных уборах. По околышу также шли изображения различной военной символики, как правило, орлов или горящих гренад, иногда вместе со скрещенными знаменами. Расцветка кистей и выпушек на колпаках устанавливалась для каждого полка, цветовая гамма кисти совпадала с таковой же на кистях мушкетерских шляп полка, в который входила гренадерская рота. Это сложное сооружение держалось на голове с помощью пропускавшейся под косу цепочки.
 |
Солдаты и офицеры фузилерных полков и батальонов носили фузилерные шапки — укороченный (23 сантиметра) вариант гренадерки. Ее округлый или заостренный колпак вместо шерстяной кисти венчала металлическая горящая гренада или острие. Зубчатый околыш — суконный. По колпаку шапки шли металлические полосы, сходящиеся у гренады. В случае, если фузилерные части входили в состав гренадерского полка, расцветка колпака и околыша, а также мотив эмблематики на щитке, как правило, повторяли таковые на гренадерках.
 |
Основу прически прусского солдата составляла коса длиной 27–30 сантиметров, завитая вокруг железного прута, оплетенного черной кожей. Над висками завивалось по одному локону. Официально прическу салили и пудрили только перед богослужениями, парадами и смотрами (вопреки распространенному мнению). Кроме всего прочего, коса служила для защиты шеи и спины от сабельных ударов. Под косу пропускался удерживающий шляпу шнур (у гренадерок — цепочка). Основание офицерской косы украшались «цопфкокардой» — бантом из черной шелковой ленты с бантом-розеткой. Все это сооружение носило общее название — «крысиный хвост».
Гренадеры имели нафабренные черной ваксой и лихо закрученные вверх усы (как признак своего элитного статуса), нижние чины мушкетерских рот и все офицеры брились.
 |
Гренадеры, кроме высоких медных касок, обладали еще одним отличием — так называемым «гренадерским» барабанным боем. Этот вид боя, как следует из названия, автоматически присваивался всем гренадерским полкам и батальонам. Мушкетерским же полкам гренадерский бой мог жаловаться королевским указом в качестве коллективного отличия, причем не только в военное время. В прочих европейских армиях, в том числе русской, в то время на полковые награды внимания почти не обращалось.
В лейб-гвардии числилось два полка пехоты, лейб-гренадерский батальон, лейб-драгунский полк и Жандармский (кирасирский) полк № 1. Все эти полки были сформированы еще при Великом курфюрсте Фридрихе Вильгельме и в правление его сына участвовали в знаменитой битве при Мальплаке. За время своего правления Фридрих II сформировал гвардейский кирасирский полк № 13 («Garde du Corps») и причислил к гвардии гусарский полк № 2.
Штаты гарнизонных полков соответствовали таковым у линейных пехотных полков. Инвалидный корпус (войсковая часть, где дослуживали свои сроки пожилые и увечные солдаты), состоял из 12 рот по 150 человек в каждой.
Кроме регулярных частей, в Пруссии к 1757 году были созданы довольно многочисленные отряды ополченцев: «вольные егеря» и «вольные гренадеры». В отличие от таких же кавалерийских частей, эти формирования зарекомендовали себя довольно хорошо, став, таким образом, зародышем будущих егерских частей, сформированных во всех армиях Европы к началу XIX века. Например, осаждавший во время Семилетней войны крепость Кольберг Румянцев был вынужден до четверти своей армии выделить на борьбу с многочисленными «вольными стрелками», постоянно тревожившими русские тылы.
Численность армии при вступлении на престол Фридриха II достигала 90 тысяч человек, призванных под ружье способом добровольной или насильственной вербовки (в основном крестьян). Принудительная вербовка стала настоящим бичом для населения страны: принцип «государство — это армия» проводился здесь в жизнь с истинно германской последовательностью. Рыскавшие по Пруссии отряды вербовщиков могли забирать под королевские знамена первого же встречного представителя «низших сословий» — крестьянина или бюргера, в том случае, если его внешние данные (прежде всего рост) отвечали требованиям строевой службы.
Еще при Фридрихе Вильгельме I было установлено правило, что только рост ниже 168 сантиметров может гарантированно избавить человека от вербовки. Фридрих Великий еще более усовершенствовал это правило, введя специальный закон, по которому крестьянский двор переходил по наследству самому малорослому из сыновей — все прочие должны были быть готовы встать в ряды армии.
Процедура вербовки проходила предельно просто: крестьянина, пришедшего добровольно или изловленного обманом или силой, угощали бесплатной кружкой пива «за счет Его величества» и объявляли ему, что следующую бесплатную выпивку он получит через 20 лет — при увольнении в запас по выслуге. Переодетые прусские вербовщики (их шефом был полковник Колиньон — француз на прусской службе) наводнили всю Германию. Во время Семилетней войны, когда Фридрих столкнулся с проблемой высоких потерь в рядовом составе, пруссаки придумали еще один метод вербовки — простодушным иностранцам предлагали патенты на чины лейтенантов или капитанов в том роде войск, куда только желал попасть будущий рекрут. Молодые люди с «офицерскими» патентами в кармане являлись в Магдебург, где их сразу же, без разбору, записывали в солдаты.
Как уже говорилось выше, прусская армия, как и армия Великобритании, отличалась наивысшим процентом наемников-иностранцев, в том числе представителей враждебных Пруссии государств — до 50 % личного состава. Среди рекрутов-иностранцев процент насильно завербованных также был весьма высоким. Например, при отце Фридриха между Пруссией и Англией едва не началась война, поскольку потерявшие всякое чувство меры прусские вербовщики проникали глубоко на территорию принадлежавшего Британии Ганновера и тайно вывозили оттуда вновь завербованных солдат. В начале Семилетней войны Фридрих насильно зачислил в свои войска всю капитулировавшую перед ним саксонскую армию — случай, уникальный в мировой практике. Фельдмаршал Кейт писал, что в одной из рот, которую он инспектировал, из 120 солдат 90 прежде сражались в рядах других армий. Шведский граф де Гордт, поступивший на службу в прусскую армию в 1758 году, получил полк, практически на 100 % укомплектованный австрийскими военнопленными. Нехватка рекрутов при введенной системе вербовки приводила к «старению» личного состава: в 1759 году возраст почти половины прусских солдат перевалил за 30 лет, а многим было 50 или даже 60.
В армию в качестве наказания зачисляли преступников, в том числе осужденных за политические дела. Моральные качества прусской армии были весьма низкими: вследствие насильственной вербовки и жестокой палочной дисциплины процветало дезертирство. В целях предотвращения последнего специальными приказами запрещались ночные марши и расположение лагерем вблизи леса. При совершении марша через лес пехоту сопровождали специальные конные отряды.
Все эти меры, в особенности придание приоритета вербовке иностранцев, преследовали вполне логичную и верную цель: снижение бремени рекрутской повинности на занятое в экономике немногочисленное население Пруссии. Не стоит забывать, что эта страна в то время была очень небольшой как по размерам, так и по численности населения, безнадежно уступая в этом смысле не только России, но даже Австрии или Франции. Поддержание заведомо завышенной численности армии, способной вывести Пруссию на уровень ведущих европейских держав, могло вырвать из промышленности и сельского хозяйства слишком большое количество мужчин и стать непосильным бременем для государства.
Поэтому Фридрих, как и его отец, рассуждал верно: если прусский крестьянин все равно служит из-под палки, безо всякого патриотизма, без настоящей верности, то не лучше ли оставить его у сохи, а в строй поставить иностранца или изловленного жандармами бродягу? Заставить его служить «усердно и исправно» — всего лишь дело техники, доведенной до уровня точной науки и сохраненной в течение всего правления Фридриха. Хотя во время Семилетней войны огромные потери регулярной армии заставили короля начать рекрутские наборы среди прусских крестьян, Фридрих и его генералы все равно оставались весьма низкого мнения о боевых качествах своих земляков. Поэтому после окончания войны несколько десятков тысяч крестьян были немедленно «демобилизованы».
Эти особенности комплектования и муштры сказывались даже на способе ведения боя. В частности, чисто прусским изобретением, перенятым затем Императором Всероссийским Павлом Петровичем и его сыновьями, стало введение строевой категории флигельманов и флигель-рот.
В каждом пехотном полку были сформированы две роты, получившие наименование «флигель-рот» (от немецкого Flugel — крыло). Они не входили в состав батальонов и становились на флангах полка, как бы окаймляя его. Во всех ротах батальонов фланговые получили статус «флигельманов». Керсновский совершенно справедливо комментировал это изобретение следующим образом: «В прусской армии все это имело свое основание. Пополняясь всяким сбродом, не имея никакого иного стимула, кроме капральской палки… прусская пехота нуждалась в отборных флигельманах, „сдавливавших“ справа и слева свою роту, нуждалась и в флигель-ротах, своего рода тактических фухтелях[9], заставлявших полк автоматически держаться указанного капральскими палками направления».
Большим недостатком Фридриха как полководца стала его боязнь преследования разбитого противника после нанесения ему решительного поражения, хотя полководец прекрасно понимал значение этого приема. Просто король справедливо боялся, что его армия растает, так как дезертирует, только он бросится в погоню за противником и железный кордон флигельманов потеряет монолитность.
В принципе, эта ситуация не выглядит чем-то из ряда вон выходящим с точки зрения общего положения в европейских вооруженных силах того периода. Сходной была эта проблема и в России: так, в одном из лучших армейских полков петровской армии — Бутырском — с 1712 по 1721 год дезертировал 361 человек, т. е. за десять лет свыше четверти штатного состава. По словам Керсновского, «часто беглые „сносили“ амуницию и оружие — фузеи, шпаги, иногда даже алебарды. Все это отнюдь не служило спокойствию на больших дорогах».
Офицерский же корпус состоял исключительно из дворян. Прусские генералы отличались дисциплиной и тренированностью, офицеры — отличной военной подготовкой. В начале правления Фридриха прусская армия располагала одним кадетским корпусом (в Берлине). После завершения Семилетней войны это военно-учебное заведение было расширено, а в дополнение к нему основано еще два: один в Штольпе (Померания), второй в Кульме (Восточная Пруссия). Кроме того, в Берлине открылась первая в стране военная академия для офицеров; король выписал для нее отличных преподавателей из Франции.
Все полки регулярной прусской армии именовались по фамилиям своих полковых шефов (не командиров!), как правило — генералов и представителей высшей аристократии. Хотя полкам присваивалась сплошная нумерация по старшинству их формирования (№ 1, 2, 3 и т. д.), она применялась только для учета в штабах. Поэтому очень любопытно читать кое-где проскакивающие у наших писателей пассажи, вроде: «Клейста король считал одним из лучших своих командиров и даже сформировал особый полк его имени».
С точки зрения тактики действий пехоты король Пруссии обогатил военное искусство только одной, но зато весьма важной новацией — знаменитым косым боевым порядком. Разрабатывая свой вариант господствовавшей тогда линейной тактики, Фридрих четко видел ее недостатки — громоздкость построений на поле боя и трудность, а зачастую невозможность управлять войсками в бою: длиннющие линии, движущиеся на врага медленным (чтобы, Боже упаси, не сломать строй и не разорвать фронт) «гусиным» шагом, не могли быстро перестраиваться, оперативно реагируя на изменения обстановки в сражении. Не собираясь отказываться от линейной тактики (да в первой половине XVIII столетия в этом еще и не было необходимости: суворовские и наполеоновские колонны и сопровождавшие эти принципиально новые построения тактические приемы появились без малого через полвека), прусский король поставил перед собой задачу добиться максимума в возможности управления войсками в бою через качественное повышение индивидуальной и коллективной выучки своих солдат.
До Фридриха II прусская армия также строилась двумя равномерными линиями и вела фронтальный огневой бой при минимуме маневра (в том числе и атакующего). Король Пруссии усложнил линейный боевой порядок путем усиления одного из своих крыльев дополнительной, третьей, линией и стал применять так называемую «косую атаку», изобретенную еще Эпаминондом. Он выбирал для первой атаки один из флангов неприятеля и направлял против него один из его флангов, охватывая боевое построение противника и держа в то же время остальную часть своих войск сзади. Таким образом, он не только получал преимущество, вытекающее из охвата фланга противника, но и мог разгромить превосходными силами неприятельские войска, подвергшиеся атаке.
Массированное наступление на один из флангов противника проводилось несколькими эшелонами, причем батальоны, входившие в них, вступали в бой не одновременно, а последовательно, уступами — один за другим. Так, в знаменитой битве при Лейтене каждый гренадерский батальон шел в тридцати пяти метрах левее и сзади впереди идущего. Один из флангов усиливался дополнительной линией, а выдвижение войск и атака производились под углом к боевому порядку противника. Косой боевой порядок стал заметным шагом вперед в развитии линейной тактики: даже Ф. Энгельс в своем фундаментальном труде «Армия» писал: «Это был действительно единственно мыслимый метод, при помощи которого возможно было, сохраняя линейную систему, создать решающий перевес в силах на любом участке вражеской боевой линии».
Итак, прусский король практиковал построение войск в форме, при которой батальоны располагались уступами один за другим. Этот вариант линейного построения позволял наносить противнику серию последовательных все возрастающих по мощи ударов, так как в бой батальоны вступали не одновременно. Один фланг отодвигался от противника, а другой дополнительно усиливался и, напротив, выдвигался вперед с расчетом на охват фланга неприятеля.
Фронт прусской армии сознательно делался длиннее вражеского. Наполеоновский метод прорыва фронта врага в узком месте колоннами в свое время, разумеется, разом покончил с этой тактикой, но… до эпохи Наполеона оставалось еще полвека. Косой боевой порядок утратил свое значение только в конце XVIII века, когда войска революционной Франции приняли глубокие построения — сочетания колонн с рассыпным строем стрелков. Применение косого порядка прусской армией в Йена-Ауэрштедтском сражении 1806 года против французов, действовавших в глубоком боевом порядке, привело ее к беспримерно тяжелому поражению.
Усиленное отборными войсками (кирасирами в кавалерии и гренадерами в пехоте) и артиллерией крыло превращалось в атакующее. Двигаясь на противника «косой атакой», пруссаки стремились охватить его с фланга. При атаке сильным крылом более слабого фланга неприятеля последний не мог оказать атакованному участку помощи, поскольку его основные силы были прикованы к своему месту линейным построением. Кроме того, такой боевой порядок обеспечивал безопасность слабого фланга и не давал возможности противнику в свою очередь, охватить его: вражеским войскам потребовалось бы слишком много времени, чтобы придвинуться к слабейшему участку прусского построения и зайти ему во фланг и тыл, в то время как их самих уже крошила пехота и конница Фридриха. При этом король, в отличие от своих современников, не считал обязательной или даже желательной непрерывность линии своих боевых порядков. Были случаи, когда он разделял войска на две действующие независимо друг от друга части, одной из которых охватывал фланг противника. «С армией в 30 000 человек, — писал Фридрих, — можно победить, 100 000, если взять их во фланг».
Сам Фридрих так описал этот метод в своих «Инструкциях на случай боя» от 1742 и 1744 годов:
«1. Когда атакуют неприятеля, то атаку исполнять одним из флангов армии. Для осуществления этого нужно наступать несколько косвенно, что означает, что находящийся на фланге полк атакует несколько ранее, нежели полк, стоящий с ним рядом, и также остальные, последовательно один за другим; однако это должно делаться почти незаметно, чтобы полки быстро атаковали один вслед за другим».
Но сам по себе удар по флангу неприятеля косым боевым порядком мог и не дать эффекта, если полководец не сумел подготовить атаку и внезапно для неприятеля перебросить войска с другого фланга. Именно в искусстве нанесения мощного удара превосходящими на данном направлении силами с последующим охватом атакуемого фланга неприятеля и состоял секрет косого боевого порядка.
Фридриху не раз с успехом удавалось применить на поле боя это тактическое оружие, используя высокую маневренность и тактическую выучку своих войск. Но, например, в Кунерсдорфском сражении его постигла неудача, в основном связанная с особенностями рельефа местности — и это стало, пожалуй, единственным крупным поражением короля, вытекавшим из его неверной оценки характеристик поля сражения.
Фридрих II вообще придавал огромное значение выгодам своей позиции и оценке возможных недостатков в расположении противника. Например, при Цорндорфе и Кунерсдорфе он молниеносно обходил русские войска, зарывшиеся в шанцах, на любом направлении, делал глубокие обходы с флангов и тыла, заставляя противника оборачивать фронт кругом и превращая тем самым выгоды неприятельской позиции в чрезвычайно опасные для русских войск факторы. То же было при Росбахе, Лейтене и других битвах. Король писал, что «Coup d'oeil (в переводе с французского — глазомер. —
Интересно, что еще до начала Семилетней войны король испробовал все свои разработки на ежегодных больших маневрах близ Потсдама. Особенно знаменитыми стали маневры в окрестностях Шпандау (в 1753 году), куда съехались многие коронованные особы и были созваны все прусские генералы и штаб-офицеры. На маневрах Фридрих в оригинале продемонстрировал своим приближенным придуманные им стратегические и тактические новшества. Однако с целью сохранения тайны, он строжайше запретил доступ на маневры всем посторонним, включая упомянутых коронованных особ.
По этому поводу Кони пишет: «Это еще более увеличило число любопытных и возбудило даже беспокойство при некоторых дворах, которые полагали, что под видом маневров Фридрих приготовляется к каким-то враждебным действиям. Чтобы успокоить умы и удовлетворить любопытных, Фридрих издал описание своих маневров и умышленно наполнил его всеми возможными несообразностями и нелепостями. Немногие поняли остроумную шутку короля; а большая часть тактиков стали ломать голову над этой галиматьей, как над результатом глубокомысленных соображений и военной опытности».
Невзирая на подобные исторические анекдоты, на деле эффективность всех этих нововведений оказалась такой, какой не видели со времен. Александра Македонского: прусские соединения, большие и малые, могли менять направление движения или разворачивать фронт мгновенно, они быстро передвигались и атаковали на любой местности и в любых условиях.
Вот в этом-то и заключалась главная причина побед Фридриха: линейная тактика в исполнении прусской армии была поднята на такую высоту, какой никогда не сумели достичь его основные противники — австрийцы и французы. В этом же заключалась причина необходимости вновь и вновь совершенствовать строевую выучку солдат, особенно в пехоте.
Прусская пехота была идеально тщательна в своих маневрах, к чему следует добавить еще и скорость, и маневренность на поле боя — качества, совершенно неизвестные инфантерии других стран Западной Европы. Это достигалось дорогой ценой — система воспитания и обучения прусской армии основывалась на принципе выработки у солдата механических действий. К великолепным ударным качествам пруссаков нужно добавить и их железную стойкость в обороне. Зажатые с обеих сторон отборными флигель-ротами, прусские солдаты дрались до последнего: раненым запрещалось покидать строй до конца сражения, офицеры несли персональную ответственность за удержание позиции (в случае ее оставления без приказа командир батальона отдавался в руки военного суда с практически неизбежным приговором — расстрел перед строем).
Механическое исполнение всевозможных военных приемов достигалось при помощи строжайшей палочной дисциплины. Унтер-офицеры (как в пехоте, так и в кавалерии) были вооружены палкой и избивали солдат за малейшие ошибки. Фридрих II добивался, чтобы солдат боялся больше капральской палки, чем пули врага, и частенько лично присутствовал при исполнении телесных наказаний в армии. Прусская военная система основывалась на категорическом требовании «Не рассуждать!». «От офицера до последнего рядового, — приказывал король, — никто не должен рассуждать, но лишь исполнять то, что приказано» (это требование не распространялось в полной мере только на старших генералов). Справедливости ради необходимо отметить, что подобное было характерно для любой армии этого периода, однако пруссаки зашли наиболее далеко в его насаждении, действительно создав из своих солдат настоящие автоматы в современном понимании этого слова — не думающие, не рассуждающие, не реагирующие ни на что кроме хриплой ругани капралов. По уставу в прусской армии палку имели все, кроме солдат.
Система муштры и мелочной регламентации начиналась уже в ходе обучения рекрута строевой подготовке. При строевой стойке солдат должен был как можно более сжимать колени, вбирать в себя живот, выпячивать грудь и подавать всю тяжесть тела на носки. На парадах прусская пехота ходила ставшим впоследствии знаменитым «журавлиным шагом», отрабатывавшимся в несколько «темпов». Все движения при строевом шаге были плавны и медленны (75 шагов в минуту).
Во всем этом (и только в этом), собственно, и заключалась главная и единственная причина на первый взгляд необъяснимой любви прусских командиров к широко известной «шагистике» и строевым занятиям. Страстно ругая пресловутый «потсдамский Drill», ни один из наших историков до сих пор не дал себе труда задуматься — а зачем, собственно, пруссакам было необходимо превращать свои полки и батальоны в идеально марширующие и маневрирующие автоматы? Только из любви к шагистике? Как видим, отнюдь нет.
Французы, австрийцы, да, в общем-то, и русские отнюдь не превосходили пруссаков в тактическом отношении: основная причина немногочисленных, хотя и громких побед елизаветинской армии в Семилетнюю войну основывалась на превосходных моральных качествах солдат и офицеров, способных выдержать первые мощные удары противника. Все крупные сражения между русскими и прусскими войсками, по сути, развивались по одной схеме: первые атаки Фридриха II встречали упорное, но пассивное сопротивление наших войск, за редким исключением намертво, практически не маневрируя, стоявших на одной и той же позиции. Пруссаки (всегда существенно уступавшие в численности), перестраиваясь, заходя с флангов и постоянно нащупывая слабое место в обороне русских, постепенно выдыхались, после чего последние переходили в общее фронтальное контрнаступление. Тактическое же качество действий русских войск на поле боя отнюдь не превосходило таковое у противника и было вполне в духе столь презираемой нашими историками линейной тактики, причем весьма примитивного образца.
 |
Несмотря на агрессивный и ярко выраженный наступательный характер ведения боя, Фридрих все же не смог в полной мере отказаться от приоритета залповой стрельбы перед рукопашным боем (по крайней мере, в пехоте). Уставы требовали от войск вступления в непосредственный контакт с противником по возможности только после того, как его боевые порядки будут серьезно расстроены ружейно-артиллерийским огнем.
На протяжении первой половины столетия в Пруссии постоянно технически совершенствовалось огнестрельное оружие пехоты — дульнозарядный кремневый мушкет. В начальный период правления Фридриха в армии еще использовались старые мушкеты обр. 1701–1713 гг. Более совершенные ружья обр. 1750 г. имели калибр 17,67 мм, длину 114 см, весили 5,24 кг. Более поздний мушкет, принятый на вооружение в последние годы жизни Фридриха (1780–1782 гг.), калибром 17,71 мм, имел длину 1,45 м (со штыком — 1,85 м) и весил 5 кг (5,36 кг со штыком). Оба варианта мушкета имели гладкие, без нарезов каналы ствола, заряжались с дула с помощью шомпола 11 граммами черного пороха и стреляли 31-граммовой пулей на дистанцию 220–300 метров.
 |
Ложа мушкета изготовлялась из ореха, оковка на ложе и втулки под шомпол — латунные, оковка затыльника приклада — железная.
В 1718 году пруссаки впервые применили в конструкции мушкета металлический шомпол, более удобный и прочный, чем деревянный. Это, казалось бы, небольшое нововведение стало поистине революционным: применявшимся до того деревянным шомполом еще можно было забить в ствол заряд, но «во время фехтования ружьем, особенно против холодного оружия, деревянное ложе вместе с шомполом мгновенно приходило в негодность. Солдаты старались подставлять под удар ствол, но это резко ограничивало возможность действия штыком.
Первым применил металлический шомпол Леопольд Дессауский[10]. и он сразу был введен в прусской армии Фридрихом Вильгельмом I. Ружья с таким шомполом пруссаки использовали в бою с австрийцами при Мольвице». Чтобы железо не царапало канал ствола, шомпол получил медные законцовки с обеих сторон.
Затем пруссаки изменили систему воспламенения заряда, изготовив отверстие для запала воронкообразным. Это позволило сделать мушкет значительно более удобным в обращении и тем самым существенно повысить скорострельность оружия. Суть нововведения заключалась в том, что после заряжания надорванного бумажного патрона в ствол и его досылки шомполом часть пороха сама высыпалась на зарядную полку через воронкообразное отверстие. Солдат просто закрывал полку крышкой и взводил курок, после чего мог открывать огонь. Ружья других армий требовали заранее отсыпать часть пороха из патрона на полку, затем закрыть ее и только потом положить патрон в дуло, что значительно замедляло процесс заряжания и, следовательно, скорострельность оружия. На практике, правда, отверстие для «автоматического» высыпания пороха на полку могло забиваться нагаром. При этом солдату приходилось прочищать запальный канал, что занимало много времени. Несмотря на это, нововведение оказалось столь удобным, что прусские ружья вплоть до начала XIX века заслуженно считались лучшими в Европе[11].
Наконец, сам Фридрих Великий лично разработал усовершенствованный тип патронного мушкетного заряда, что в комплексе позволило прусской пехоте вести огонь в два раза интенсивнее, чем армиям ее противников. Эти технические усовершенствования дополнялись еще одной неприятной неожиданностью для врага — залповый огонь взводов был заменен «перекидным» навесным огнем более крупных частей (через головы солдат передней линии). Особенное внимание обращалось на быстроту заряжания и отчетливость приемов при этом. Если солдат ронял патрон, то его тут же перед строем нещадно били палкой или фухтелем.
В большинстве отечественных источников все это ставится в крупный упрек пруссакам — Фридрих II, доведший «автоматическую выучку своих войск до крайней степени совершенства и превративший свои батальоны в машины для стрельбы», а также изобретший применительно к своим войскам термин «производство огня», представляется исследователям чем-то достойным критики.
Особенно это любят вспоминать, говоря о «пруссачине», перенятой в русской армии при Петре III и Павле I. Опуская действительные отрицательные стороны «пропрусских» нововведений этих императоров (подробнее я скажу об этом ниже, здесь замечу лишь, что сами пруссаки едва ли ответственны за это), возражу лишь по одному из направлений подобной критики. Многие, если не все наши историки, как одну из главных отрицательных черт «пруссачины» выделяют «чрезмерное усложнение обучения рекрутов, стрельбы, маневров и т. д.» в комплексе с излишне суровыми наказаниями солдат за допущенные ошибки.
Так, у Керсновского (пишет о «скопированном у пруссаков» Уставе 1755 года) это звучит следующим образом: «Команды были лихие, „с замиранием сердца“», но многочисленные и часто походили на монологи. Для заряжания, приклада и выстрела требовалась, например, подача тридцати особых команд — «темпов» («пли!», например, лишь на двадцать восьмом темпе, а на тридцатом ружье бралось «на погребение»). Поскольку Устав 1755 года наречен «пропрусским», следовательно, читателю предлагают сделать вывод, что в Пруссии ситуация была такой же. Однако на самом деле все обстояло совершенно по-иному.
Действительно, со стороны обучение солдат в Пруссии кажется чрезвычайно усложненным. При их обучении заряжанию и производству выстрела команды подавались в «тридцать темпов». Об этом, как я уже говорил, пишут все наши историки. Однако никто из них почему-то не упоминает, что эти «монологи» произносились только при обучении вновь поступивших в полки «от сохи» рекрутов, впервые увидевших мушкет. Уже после определенного «рекрутского стажа» количество команд сокращалось до одиннадцати: «Оружие вверх!»; «Взведи курок!»; «Целься!», «Огонь!»; «Курок на свое место!»; «Достань патрон!»; «Открой (скуси) патрон!»; «Патрон в ствол!»; «Достань шомпол!»; «Досылай патрон!»; «Шомпол на свое место!».
На практике же при тренировках с уже обученными солдатами и особенно в бою командиры подавали всего три команды «Взвод, готовьсь! Целься! Пли!». Кроме того, в бою, в грохоте стрельбы и эти приказы сокращались до возгласов «Zug-An-Ziel-Feuer!» Упоминания об этом вы не найдете ни в одном русскоязычном источнике. Да и подумайте сами — совместимы ли подачи команд в 30 или хотя бы 11 «темпов» с фридриховским требованием «каждому солдату выпускать шесть пуль в минуту с седьмой в стволе»?
Правда, и это наши историки умудрились поставить пруссакам в укор. Тот же Керсновский красочно описывает, как «быстро, бешено, отчаянно и… безрезультатно палила оробевшая прусская пехота в тот навеки славный момент, когда на нее по трупам зейдлицких кирасир пошли в штыки кареи Салтыкова». Предполагается, что быстрая стрельба — это стрельба всегда неточная. Однако Фридрих требовал не только быстрого, но и прицельного огня, выразив это в лаконичной формуле: «Стрелять, только когда станут видны белки глаз противника».
Впрочем, так ли уж «безрезультатно» стреляли пруссаки? После Кунерсдорфа русские недосчитались половины армии. Уже через месяц после этого, как живописует официальная отечественная историография, «полного разгрома» пруссаков Салтыков всячески уклоняется от новой встречи с Фридрихом при равных с ним силах (Керсновский: «…рисковать и этими войсками за 500 верст от своей базы он считал нецелесообразным»).
Откровенно говоря, в батальон, стоящий в сомкнутом строю на дистанции 100–200 метров от тебя, промахнуться трудно, разве что стреляешь прямо вверх. На сближении же, когда «видны белки глаз», прицеливаться вроде бы и вовсе незачем. Напротив, темп огня на этом этапе боя приобретает единственно важное значение. При этом пруссаки широко применяли рассыпную цепь застрельщиков (конных и пеших), которые вели прицельную стрельбу из нарезных карабинов по офицерам, канонирам и т. д., не заботясь о темпе — вполне в духе Суворова и Румянцева.
 |
Кроме того, в Пруссии впервые возник совершенно новый вид пехоты — егеря. Впервые наименование «егерь» появилось здесь еще во время Тридцатилетней войны 1618–1648 годов. С 1674 года в армии Бранденбургского курфюршества егерями в каждой роте назывались отличные стрелки. В середине XVIII века в прусской армии были созданы специальные команды стрелков-егерей из бывших лесничих. Как легкая пехота егеря получили распространение во время Семилетней войны в прусской, а затем австрийской и французской армиях.
Егеря вооружались нарезными штуцерами, прицельно бившими на 300–400 метров, «охотничьими» кортиками с плоским длинным лезвием, выполнявшими также роль штыка, и ножами. Действовали они рассыпным строем, вели прицельный огонь; использовались для поддержки кавалерии, охвата и обхода противника, а также прикрытия своих флангов. Особый характер действий егерей подчеркивало и их обмундирование — единственные во всей армии они носили светло-зеленые мундиры с минимумом блестящих деталей и черненые ремни амуниции, что позволяло достаточно хорошо маскироваться в лесах и кустарнике. Впоследствии, через несколько лет после Семилетней войны, такую цветовую гамму приняли егеря России, Речи Посполитой, множества германских государств и английские «шарпшутеры».
В Семилетнюю войну хорошо себя зарекомендовали и стрелки иррегулярных ландверных формирований. Вообще прусский ландвер попортил врагу много крови (особенно русским). Здесь стоит упомянуть о том, что до начала войны большинство союзных командующих не верили в возможность организации пруссаками широкомасштабной партизанской войны. Это связывалось прежде всего с тем, что Пруссия как государство сформировалось недавно и его население не было связано с властями идеей патриотизма. В ряде случаев этот расчет оправдался: в Восточной Пруссии население и городские чиновники активно сотрудничали с обласкавшими их русскими. В Силезии местные католики также в целом лояльно относились к австрийцам.
Однако в Померании, залитой кровью по приказу русского главкома Фермора, все население, как один человек, поднялось на вооруженную борьбу. Где не хватало казенных мушкетов, бюргеры и крестьяне брались за охотничьи ружья, вилы и топоры, объединялись в мелкие группы и крупные отряды, нападая на русские кавалерийские разъезды, фуражиров и просто мародеров. В итоге во время осады Кольберга в 1761 году Румянцев был вынужден использовать для усмирения ожесточенной партизанской войны в своем тылу до трети легкой кавалерии — под ногами у русских буквально горела земля. Опыт действий ландвера в 1757–1761 годах впоследствии очень пригодился пруссакам во время войны за освобождение от Наполеона в 1813–1814 годах: тогда из добровольцев-ландверманов состояло больше половины всех наличных сил армии.
В русской же армии первый батальон егерского типа был сформирован П. А. Румянцевым[12] в 1761 году при осаде крепости Кольберг. Анализ действий прусских егерей привел к тому, что уже к русско-турецкой войне 1768–1774 годов все пехотные полки российской армии имели команды егерей. Румянцев перенял идею создания егерских частей именно у пруссаков, особенно сильно претерпев от прицельного огня нерегулярных «вольных егерей» в кампании 1761 года (тоже ведь «пруссачина», не так ли?).
Вообще Румянцев, как это ни странно и как ни малоизвестно сейчас в России, был большим поклонником Фридриха. Начнем с того, что он вполне разделял мнение Фридриха по части физических наказаний (как пишет Керсновский, «Румянцев признавал, правда в исключительных случаях, воспитательное значение телесных наказаний, но и не был таким их энтузиастом, как Фридрих в Пруссии, Сен-Жермен во Франции и пресловутые „патентованные умы“ XVIII века»). Кроме того, граф Задунайский был ярым сторонником формы прусского покроя: когда в 80-е годы в русской армии проводилась «потемкинская» реформа обмундирования, совершенно изменившая внешний вид войск в сторону удешевления и упрощения формы, Южной армии Румянцева это совершенно не коснулось. Напротив, пользуясь своим правом командующего, он еще более привел свои части в соответствие прусским стандартам. Румянцев был и сторонником Петра III. Не удивительно, что после свержения императора Екатерина II заменила Румянцева на посту командира корпуса в Померании графом Паниным и отозвала его в Россию. Закономерно также, что в последние годы жизни Фридриха Румянцев лично сопровождал с визитом в Пруссию наследника Павла Петровича. При этом «весь прусский генеральный штаб явился к Румянцеву со шляпами в руках и старый король лично командовал для него на потсдамском поле маневрами, представлявшими кагульскую баталию».
«Производство огня» прусской пехотой реально имело только одну отрицательную черту: 25–30 патронов в солдатских лядунках при ведении даже короткого огневого боя быстро заканчивались. После этого пехотинцам приходилось полагаться только на штыки.
Однако, в отличие от пехоты прочих западноевропейских армий, огневой бон признавался Фридрихом только как мера, предваряющая решительную штыковую атаку врага. Как я уже говорил, король прусский предписывал открывать огонь только на самой короткой дистанции («пока не станут видны белки глаз»). Кинжальный зал и в упор с немедленным переходом к рукопашному бою — вот был стиль наступательного боя пруссаков, в общем-то вполне «суворовский» по своему духу. В обороне же (в некоторых случаях и в наступлении) они старались, оставаясь на месте, развить огонь предельной интенсивности — развернутым строем, с максимальной скорострельностью с целью «расшатать» боевые порядки неприятеля.
Пруссаки всегда и во всех случаях принимали штыковой бой или хотя бы стремились навязать его. В одном из своих наставлений король прямо требовал «решительно атаковать штыками врага, чей боевой порядок расшатан огневым боем». Ни одна армия Европы на протяжении Семилетней войны, кроме русской, не могла выдержать косой штыковой атаки прусских гренадер и, как правило, «показывала спину». А если фридриховские подражатели из Петербурга не заметили не только преимуществ своей собственной армии, но даже неверно оценили наследие самого Фридриха, сведя всю его многогранную школу к «шагистике» и «производству огня», то за это «Старый Фриц» уж никак не может нести ответственность.
Кроме введения уже упоминавшихся стальных шомполов, пруссаки придумали еще ряд усовершенствований для ведения штыкового боя. Прусские штыки, трех-или четырехгранные, длиной от 40 (в начале века) до 70 (во фридриховскую эпоху) сантиметров, имели пружинную защелку на трубке, которая насаживалась на ствол. Это обеспечивало отличную фиксацию оружия и в то время не имело аналогов ни в одной армии Европы.
Поскольку об огнестрельном оружии пехоты я уже сказал выше, сейчас хотелось бы остановиться на описании холодного оружия, тем более, что в прусской арии оно отличалось большим разнообразием.
Пехотный тесак с изогнутым лезвием имел простой латунный эфес с гардой. Ножны нечерненой кожи, медным устьем и крючком (такие же использовались для штыка). К рукояти тесака крепился белый шерстяной кожаный темляк с кистью. Часто в его отделке (гайки, кисть) присутствовали полковые цвета.
Офицерскую шпагу носили в деревянных ножнах, обтянутых коричневой кожей, с позолоченным медным устьем и прочими элементами отделки. Рукоять позолоченная. Темляк — из серебристой или золотистой (по прибору) нити.
 |
Все холодное оружие (тесаки и шпаги) подвешивалось к лопастям (большая — для тесака или офицерской шпаги, малая — для ножен штыка у солдат) поясного ремня с помощью продевавшегося в специальное отверстие крючка. Темляк подвязывался под головку эфеса, затем спускался к чашке, обвивая дужку.
 |
Офицеры пехоты носили эспонтоны — древковое оружие с широким лезвием, нечто среднее между копьем и алебардой. Унтер-офицеры (кроме гренадерских) на вооружении имели алебарды, фельдфебели — протазаны, сходные по внешнему виду с офицерскими эспонтонами, но более простые в исполнении. В рукопашном бою весь этот средневековый антураж не имел существенного боевого значения, но такова была общеевропейская традиция, а кроме того, солдаты в ходе сражения всегда видели, где находятся командиры.
Лезвие эснонтона украшалось выбитым коронованным вензелем в лавровом венке или прусским гербом. Лезвие унтер-офицерской алебарды имело такой же мотив, но более простой по рисунку. Древко эспонтона — черное, алебарды — некрашеного дерева.
Амуниция пехотинца состояла из поясного ремня с широкой медной пряжкой (носился под мундиром поверх камзола), патронной сумы на широком ремне (через левое плечо). К поясному ремню подвешивались тесак и ножны штыка. Через правое плечо надевалась солдатская походная сумка (шилась из коричневой овчины мехом наружу и застегивалась на две шлейки). На отдельном ремешке, также через правое плечо, носили луженую жестяную флягу. Вся кожаная амуниция — лосиной кожи, беленая мелом под лак.
Следует отметить, что с вооружения прусских гренадер к моменту восшествия на престол Фридриха II были сняты гранаты, обычные для всех европейских армий, — король считал метание гранат пустой тратой времени. Отныне гренадерские роты и батальоны использовались только для нанесения решительного штыкового удара. Таким образом, с ружейных перевязей гренадер исчезли и дырчатые жестяные футляры с огнивом для разжигания гранатного фитиля.
 |
Погонный ремень ружья, огнивный чехол и чехол на ружейный замок делались из юфти и в гвардии лакировались красной краской.
Патронная сума — черной кожи. На ее крышке в разных полках носили различную эмблематику — королевский вензель с короной, прусский герб или эмблему полка. Отделка сумы изготовлялась из белого или желтого металла по полковому прибору. В гренадерских и фузилерных полках в углах сумы часто размещались изображения горящих гренад. Впрочем, иногда эмблемы не было вовсе.
Амуниция офицера включала в себя только поясной ремень с подвеской для шпаги. Поверх ремня повязывался серебряно-черный офицерский шарф с пышными кистями, выпускавшимися влево или вперед. Офицеры носили на шее на синей шелковой ленте знаки подковообразной формы. В центре такого знака в окружении позолоченной воинской арматуры на белом эмалевом щитке изображался вензель «FR» или черный прусский коронованный орел. Щиток венчала королевская корона. Отделка деталей знака означала категорию офицерского чина: обер-офицеры до лейтенанта включительно носили серебряные знаки, капитаны — серебряные с позолоченным ободком. У штаб-офицеров вызолоченным было все поле знака.
 |
Знамена в прусской армии делились на батальонные и ротные. Батальонное (так называемое лейб-знамя) было белым; четыре ротных — цветной крест (по полковому прибору) и белые углы. В центре каждого знамени располагался круг: синий на лейб-знамени, белый или голубой — на ротных. В нем помещалось изображение парящего над морем черного орла с золотыми клювом, лапами и короной. Орел тянулся клювом к изображенному в правом верхнем секторе круга золотому солнцу. Эта странная эмблематика пошла еще от Фридриха I, при котором изображение дополнялось девизом по-французски: «Он не боится солнца» (намек на французского «короля-солнце» Людовика XIV, с агрессивными устремлениями которого пруссаки боролись в войну за Испанское наследство). При Фридрихе Вильгельме девиз заменили на латинскую надпись: «Pro Gloria et Patria» («За славу и Родину») — она писалась золотом на синей ленте, вившейся выше и левее орла.
 |
Круг окаймлялся золотой вышивкой в виде лаврового венка; иногда шитье имело красную шелковую окантовку каждой детали. Наверху размещалось вышитое изображение золотой королевской короны с цветной шелковой отделкой (алая подкладка, синие «камни»). В ряде полков углов на полотнище не было.
На четырех лопастях креста размещались золотистые изображения горящих гренад, пламенем обращенных к центру. В углах внутри увенчанных коронами небольших лавровых венков находился королевский вензель — все это вышивалось золотом и цветным шелком.
Навершие представляло собой ажурное позолоченное копьецо с вензелем внутри; к основанию навершия подвязывались орденские ленты. Полотнище прибивалось к черному древку золочеными гвоздиками.
До Фридриха II батальонные знамена шились из тафты, являлись обычным амуничным имуществом и подлежали замене через 5 лет. Однако, упрощая покрой униформы, Фридрих большое внимание уделял украшению полковых знамен. Именно при нем окончательно оформился статус знамени как символа полка; знамена стали храниться бессрочно. Утрата знамени становилась позором; полк или батальон, лишившийся знамен, подлежал раскассированию. В бою все знамена под охраной специальной команды размещались одной группой в центре построения батальона.
С 1745 года знамена стали шить из шелка. В белом центральном круге после 1740 года поместили несколько измененное изображение коронованного черного орла со скипетром и перунами (молниями) в лапах. Девиз «За славу и Родину» стал стандартным.
Такой стиль боевых знамен был характерен для прусской, а затем германской армий, а со времен Павла Петровича — и российской армии до 1917–1918 годов.
Наконец, Фридрих II стал основателем системы военного обеспечения и снабжения. Прусские пехотинцы носили в своих ранцах сухой паек из расчета на три дня, восьмидневный запас хлеба в полковых повозках. Месячный запас продовольствия находился в армейских обозах. Кроме всего, отлично организованная транспортная система Пруссии позволяла армии в случае необходимости быстро перейти ее границы и даже вовсе покинуть страну.
По личным расчетам короля, на армию в 50 тысяч человек полагалось 1800 возов с довольствием, что обеспечивало запас провианта на 18 дней. В ездовых экипажах при этом обозе числилось 8000 лошадей; еще 4000 использовались для перевозки раненых и артиллерии. Это правило соблюдалось неукоснительно; ни один офицер или генерал не имел права держать при себе лишние экипажи и отвлекать ездовых лошадей от нужд армии. Даже после тяжелейших поражений 1759 года пруссакам удалось содержать при главной армии (именно 50 тысяч человек) около 15 тысяч лошадей, что более чем удовлетворяло ее потребности (при более чем скудных ресурсах страны).
Провиантская система всегда находилась под особым контролем Фридриха. Он говорил: «Когда хочешь построить армию, начинай прежде всего с желудка; в войне целые нации переходят с места на место; с каждым днем рождаются у них новые потребности, которые ежедневно нужно удовлетворять, и гораздо труднее защитить армию от голода, чем от неприятеля. Поэтому в выборе провиантских и коммерсантских чиновников надо быть очень осмотрительным: если они воры и мошенники, государство много теряет».
Размышляя в своих трудах о роли монарха-полководца в армии, король прусский и здесь не обошел вопросы снабжения: «Этого требуют его польза, его долг и слава! — писал он. — Как в мирное время глава правосудия, так в военное он должен быть защитником и хранителем своего народа; а это столь важная обязанность, что он никому не может ее доверить, кроме самого себя. Когда он сам при войске, распоряжения и исполнения идут рука об руку с величайшей быстротой. Между военачальниками не может быть несогласий, а они имеют часто самое пагубное влияние на войска, кроме того, личный его присмотр водворяет порядок при устройстве магазинов, в системах продовольствия и амуниции; без которых и сам Цезарь, во главе 100 тысяч солдат, ничего бы не сделал. Присутствие государя оживляет дух войска и внушает солдатам доверие и смелость».
Особенно провиантская система развилась после Семилетней войны: практически каждый город Пруссии имел по нескольку десятков магазинов, доверху забитых хлебом. Хотя многие считали эту меру ненужной и обременительной для страны, королевские магазины сослужили хорошую службу не только армии: в 1771–1772 годах они спасли страну от последствий страшного неурожая, в то время как остальные государства Европы поразил сильнейший голод. При этом пруссаки, обеспечив продовольствием себя, еще и изрядно «нагрели руки» на торговле зерном со своими соседями, оказавшимися не столь предусмотрительными.
Анализируя стратегию и тактику Фридриха II, знаменитый военный теоретик XIX века Карл фон Клаузевиц писал: «Бросим теперь взгляд на историю, остановимся на кампании Фридриха Великого 1760 г., прославленной блестящими маршами и маневрами, подлинном произведении искусства стратегического мастерства… Раньше всего… мы должны удивляться мудрости короля, который… располагая только ограниченными средствами, никогда не брался за дела, не отвечающие этим средствам, но предпринимал ровно столько, сколько было нужно для достижения его цели. Эта мудрость полководца была им проявлена не только в этой кампании, но и в течение всех трех войн, которые вел великий король».
Пылкий почитатель нашего героя, известный военный историк Ганс Дельбрюк отмечал «титанический склад характера Фридриха, всегда стремившегося к великим решениям». Действительно, объем и разнообразие военных, политических, государственных и множества иных задач, которые (притом успешно) решал король, поистине поражают воображение и сравнимы, пожалуй, только с деятельностью Петра Великого и Наполеона.
Дельбрюк также признавал, что победы «короля-полководца» чередовались с поражениями. Казалось бы, что полководец, проигравший ряд крупнейших и принципиально важных для него сражений, вряд ли может претендовать на лавры «военного гения». Однако и в этом факте, как ни странно, коренится одно из проявлений военного таланта прусского короля — феноменальное упорство в отстаивании, казалось бы, безнадежных позиций против всего света.
Клаузевиц в связи с этим заметил: «Необходимо, чтобы какое-нибудь чувство одушевляло великие силы полководца, будь то честолюбие Цезаря, ненависть к врагу Ганнибала, гордая решимость Фридриха Великого погибнуть со славою». Эту точку зрения разделяла и императрица Екатерина: в книге аббата Денина о Фридрихе, напротив абзаца о том, что «его гений и мужество не только совсем не ослабевали, но почерпнули себе его новую жизнь в своих неудачах…», она написала на полях: «Именно в его неудачах проявлялся его гений».
Таким образом, как ни странно, если многих других полководцев прославляли их победы, то Фридриху II громкую известность принесли его громкие поражения, готовность «погибнуть со славою» и поразительная способность воскресать и набирать силу в совершенно, казалось бы, безвыходных условиях. Такой способности, например, не обнаружил Наполеон, тоже сражавшийся со всей Европой и обладавший несравненно лучшими ресурсами. Вообще можно смело сказать, что подобная стойкость, имеющая целью изматывание сил даже самого многочисленного противника, оказалась не по плечу никому после Фридриха.
В свое время Клаузевиц объявил Фридриха II «предвозвестником Бонапарта», тем самым положив начало долгой дискуссии о различных формах стратегии, которая растянулась на десятилетия. Действительно, при всей кажущейся примитивности тактических и стратегических приемов Фридриха (неспособность по известным причинам отказаться от линейной тактики, стратегия «заслонов», недоведенность до конца результатов побед) результаты их применения оказались вполне удовлетворительными для Пруссии. Дельбрюк, разработавший именно на основе анализа деятельности короля и боевой работы его армии понятие «стратегии измора», пришел к выводу, что «войны Фридриха не выходят за пределы стратегии измора» и что сам Фридрих — приверженец упомянутой стратегии, «полководец, связанный в своих действиях ее принципами». Заключая свой подробный анализ стратегии измора, в основе которой лежало не уничтожение живой силы противника в решительном сражении, а искусный маневр с целью захвата и удержания территории, Дельбрюк отметил: «Лишь тот в полной мере может познать все величие Фридриха, кто в нем видит представителя стратегии измора».
Основные противники Фридриха — русские и австрийцы — имели армию, сформированную примерно по одному образцу. Русская пехота справедливо гордилась петровскими боевыми традициями и сумела не растерять их и спустя четверть века. Учитывая плачевное состояние тогдашней российской конницы, это — не такое уж и малое достижение.
В 1741 году, еще в правление Анны Леопольдовны, в полках были восстановлены гренадерские роты, упраздненные за 10 лет до этого. По предложению фельдмаршала Ласси в 1747 году все пехотные полки были развернуты из двухбатальонного состава в трехбатальонный с одной полковой гренадерской ротой, а в 1753 году дополнительно к этому гренадерские роты сформированы в каждом батальоне (кроме четырех фузилерных рот). Перед началом Семилетней войны, в 1756 году, третьи гренадерские роты нескольких пехотных полков были сведены в четыре номерных гренадерских полка (с 1-го по 4-й). Таким образом, в полках осталось по 2 гренадерские и 12 фузилерных рот. Формирование новых гренадерских полков поручили Румянцеву, но к началу войны укомплектовать их не успели, поэтому в первом крупном сражении 1757 года — при Гросс-Егерсдорфе — участвовал только первый полк, получивший название Сводного гренадерского.
Гренадеры были любимым родом войск Елизаветы. Поскольку переворот 1741 года она сумела осуществить только благодаря помощи гренадерской роты Преображенского полка, в ее правление чины этого подразделения были буквально осыпаны почестями и привилегиями. Рота была переименована в лейб-кампанию, весь личный состав получил огромные денежные выплаты, пожалования крепостными крестьянами и прочие милости. Все офицеры произведены в генеральские чины, сержанты и капралы — в штаб-офицерские и капитанские, все рядовые недворяне возведены в дворянское достоинство.
Отличия не только от армии, но и от прочей гвардии были видны даже по обмундированию: через богатую золотую расшивку мундиров лейб-кампанцев только кое-где проглядывало зеленое сукно мундира. Керсновский пишет, что после воцарения Елизаветы «петербургскому населению много приходилось терпеть от самоуправства гвардейских солдат, особенно лейб-кампанцев, не терпевших над собою никакой власти. Весною 1742 года гвардия отправлена в поход в Финляндию, где не без труда удалось взять ее в руки». Боевые качества этого опереточного воинства вполне понятны: даже в Семилетнюю войну когда-то грозную петровскую гвардию не рискнули отправить в Пруссию.
Комплектование русской армии производилось посредством рекрутских наборов. П. И. Шувалов[13] упорядочил эту систему, хотя до него наборы проводились нерегулярно. В 1757 году страна была разделена на 5 полос; ежегодно производился набор в одной из них, так что в каждой полосе набор бывал раз в 5 лет. Среди офицеров значительный процент по-прежнему составляли иностранцы, хотя их численность по сравнению со временами правления в России Брауншвейгской династии уменьшилась.
Серьезной проблемой, начиная с петровских времен, было комплектование пехоты офицерским составом. Поскольку кавалерия еще со средневековья считалась единственным достойным дворянина родом войск, молодые отпрыски дворянских семей предпочитали идти служить рядовыми в конницу, а не офицерами в пехоту. Эта тенденция сохранилась до елизаветинских времен, поэтому большинство обер-офицерских должностей в пехотных и гренадерских полках укомплектовывалось наемниками из числа иностранцев.
Главным бичом русской армии было отвратительное состояние тыловой и хозяйственной части. Австрийский капитан Парадиз, находившийся в 1738 году при русской армии и участвовавший в миниховском походе в Крым, писал: «Русские пренебрегают порядочным походом и затрудняют себя огромным и лишним обозом: майоры имеют до 30 телег, кроме заводных лошадей… есть такие сержанты в гвардии, у которых было 16 возов. Неслыханно большой обоз эту знатную армию сделал неподвижною… Русская армия употребляет более 30 часов на такой переход, на который всякая другая армия употребляет 4 часа…»
 |
Австрийская пехота комплектовалась по разной системе в немецких и венгерских землях Габсбургов, поэтому полки имели единый национальный состав. Существовали также некоторые различия в униформе этих частей. Кроме рекрутского набора, практиковалась вербовка наемников, в том числе из-за границы. Основу пехоты составляли гренадерские и мушкетерские полки.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |