"Девочка и сигарета" - читать интересную книгу автора (Дютёртр Бенуа)

IV

В детстве нам хотелось поскорее вырасти. Мы подчинялись тягостным правилам и долгие годы жили как узники в ожидании освобождения. Каникулы приносили непрочное ощущение независимости. Перед нами открывалась огромная вселенная, но осенью она вновь сжималась до размеров узкого школьного двора. Когда я был маленьким, мне надо было молчать, слушаться учителей и родителей, работать, учиться, а главное, терпеливо ждать, пока меня не примут в мир взрослых. В отрочестве, когда казалось, что до совершеннолетия рукой подать, каждый день ожидания становился все более мучительным. Шаг за шагом приближались мы к вратам настоящей жизни: первый заработок, первое свидание, первый поцелуй… Как и все мальчишки, я всматривался в тот рай, где будут сняты все запреты, где станет возможным действовать и выбирать, не спрашивая разрешения (по крайней мере, до женитьбы). Некоторые малозначительные поступки казались нам признаками зрелости: сесть за руль, пойти в ночной бар, купить «Playboy». Но первое из отвоеванных прав было, бесспорно, право курить… О раке мы вовсе не думали; напротив, кино и реклама приучили нас воспринимать сизого змия как символ свободы. Мы зажигали сигарету, вертели ее в пальцах, вдыхали дым и думали, что курение не только позволяет нам выглядеть загадочно, элегантно и современно, но и отличает человека от животного, не просто украшает нашу жизнь, но и помогает скорее стать взрослыми.

Мог ли я предполагать, что спустя многие годы самым опасным, захватывающим приключением моей жизни снова станет поиск потайного местечка для курения — помещения, закрывающегося на ключ и хорошо проветриваемого? Мог ли я вообразить, что придется сдать завоеванные позиции под жестким напором здравоохранительных мер? Мог ли я подумать, что через несколько лет относительной независимости моя социальная жизнь вернется в период бесправного детства, тогда как дети будут пользоваться безграничными привилегиями?

Однажды по неизвестным причинам взрослые захотели вернуться в детство. Им вдруг показалось, что самое главное — опекать малышей, слушать их рассказы, держать их за руку, — словом, строить идеальный детский мир и пробуждать ребенка в самих себе. Поколения поменялись идеалами — теперь взрослые стали завидовать детям и жалеть об утраченной непосредственности, чистоте, свежести, бодрости. Участники первых реалити-шоу уже старались вести себя не как зрелые, ответственные люди. Они охотно учились петь, танцевать, спать в общих спальнях, всенародно ссориться по пустякам и целоваться в знак примирения. Избавившись от взрослого страха показаться смешными, они кичились своей простотой перед аудиторией, тоже по большей части состоящей из малолеток, властителей рекламного рынка. Когда-то мечта о зрелости облегчала наше детство, а современное общество утешается мечтой о совершенстве, воплощением которого стал ребенок.

Об этом я думаю сегодня в туалете на третьем этаже мэрии, где я закрылся, чтобы выкурить «Мальборо» (смола: 0,5 мг; никотин: 0,04 мг; моноксид карбона: 0,5 мг). Я спускаю брюки, с наслаждением зажигаю сигарету, втягиваю в бронхи теплый дым, затем выдыхаю его. На прошлой неделе мне наконец при помощи отвертки удалось открыть заколоченное окно. Эта работа заняла у меня несколько месяцев, учитывая, что работал я по десять минут в день: надо было вынуть каждый винт, потом сантиметр за сантиметром отскребать клей, пока рама не поддалась. Подпольный курильщик должен выбирать хорошо проветриваемое помещение. Хотя крошечные туалеты и не снабжены детекторами, стоит дыму просочиться за дверь, и в коридоре завоет сирена. Поэтому, прежде чем покинуть туалет, я всегда проветриваю кабинку и тщательно закрываю окно.

До прошлого года на территории Административного центра еще существовали курилки. «Сокращающие свою жизнь» индивидуумы направлялись туда, как изгои, под презрительными взглядами коллег. Но с тех пор как детский сад распространился по всей мэрии, с тех пор как сопляки захватили здесь власть, нельзя было допустить ни малейшего риска интоксикации их драгоценных организмов. Взрослым позволено портить друг другу здоровье, ведь мы всего лишь жалкое сборище филологов, юристов, отцов семейств, работящих служащих… Но чтобы хоть на секунду подвергнуть молокососов воздействию табачного дыма! Не может быть и речи! Категорически запрещено! Бесполезно спорить! Пусть лучше курильщики воспользуются этой возможностью, чтобы избавиться от пагубного пристрастия.

Понятно, что драконовские меры не смягчили моих чувств по отношению к детям. Зато они позволили мне вновь вкусить подростковых удовольствий. От вредной привычки я и не собираюсь избавляться. Пусть дети заполонили весь Административный центр, они не помешают мне жить, как я хочу. Я курю с тайным мальчишеским наслаждением в кабинке площадью два квадратных метра, мстительно перечитывая надпись «Курение во время беременности вредит здоровью вашего ребенка». Плевать я хотел на правила внутреннего распорядка. Мне, как шкодливому пацану, нравится играть с огнем и глумиться над мелочной точностью нового устава, который грозит «судебными преследованиями» всем «нарушителям». Раньше тем, кто курил в зоне для некурящих, просто выносили предупреждение, сегодня их сурово наказывают. Но табачный дым ласкает мои бронхи утешительным теплом, и я злорадствую, представляя себе физиономию мэра во время оглашения санитарных требований. Он возглавляет список друзей детишек, мамаш и бабушек и считает, что преобразовал Центр в экологически безопасную зону. Ну пусть хоть лопнет от гордости, меня-то ему не достать, я все равно буду дымить прямо у него за спиной под вопли играющих в коридорах мэрии детей.

Сегодня утром мы встретились с мэром на ежемесячном совещании по вопросам качества жизни. Он во всеуслышание похвалил мой доклад: вдумчивое исследование, призванное выявить вред, наносимый природоохранными мерами. Никто дотоле не рассматривал это странное явление: ограничение числа дорожных полос в городе привело к увеличению пробок и загрязнению воздуха, от чего страдают в первую очередь горожане, то есть те, кого мы хотели защитить. Комплиментарная по отношению к мэру пресса в течение нескольких месяцев кричала, что дорожное движение стало свободнее, воздух чище, а жизнь лучше. Статистические данные не противоречат теоретическому выводу. Мэрия надеялась воздействовать на автомобилистов стимулирующими мерами, но они не сдались. Напротив, оборудование «коридоров для частного транспорта» спровоцировало резкий подъем содержания в воздухе серы и оксида карбона. Даже лето, сезон здоровья и спокойствия, превратилось в кошмар, когда в самом центре города обустроили пешеходную зону — теперь все соседние кварталы забиты пробками. Бессмысленно повторять, что все хорошо, если всем плохо. Политик не может одновременно покровительствовать и экологам, и автомобилистам.

Похвалив мое исследование и выразив сожаление, что политика добрососедства автомобилистов и пешеходов может привести к прямо противоположным результатам, мэр пожелал не предавать мой доклад гласности. Затем он напустился на «некоторые газеты», которые только и ждут, как бы оболгать муниципалитет. Мой доклад его явно раздражил тем, что прогнозировал перемену во мнениях, возможность негативной точки зрения на его политику и угрозу дискредитации всей его деятельности. И все это после рукоплесканий и хвалебных речей в адрес «неподкупного радетеля об общественном благе». Догадывается ли благообразный придурок, тайно отравляющий своих сограждан, что один из них честно травит себя сам?

Когда мы вышли в коридор, штук двадцать ребятишек водили хоровод перед залом заседаний. Каждый день после занятий они болтаются в Административном центре, пока за ними не придут родители. Швейцар попросил нас подождать окончания пляски. Воспитательница напевала крестьянскую песенку, аккомпанируя себе на тамбурине. Малыши пяти-шести лет мило держались за руки, крутились, выделывали па шассе, и большинство соратников мэра (который сам улизнул через заднюю дверь) очарованно созерцали воплощенную невинность и чистоту. Все эти служащие — сорокалетние, пятидесятилетние, в очках, лысые — умилялись так, словно хотели убедить себя, что мир меняется к лучшему и настала пора, отринув статус взрослых, учиться у детей смыслу жизни.

— Какие умные глазки у этой малышки!

— А этот корейчик такой забавный!

И тут прозвучал мой зловещий голос:

— Старые педофилы!

Под испепеляющим взглядом воспитательницы я прошел по коридору, расталкивая маленьких плясунов. Потом обернулся и холодно присовокупил:

— Уберите отсюда детей и дайте нам спокойно работать!

Мои коллеги потрясенно смотрели на меня. Самые снисходительные подумали, что у меня плохое настроение, быть может из-за семейных неурядиц. Самые проницательные сочли, что я расстроен решением мэра похоронить мой доклад. А детям было вообще на меня наплевать. Они отплясывали все быстрее, и наконец танец закончился веселой кучей-малой. Чуть позже я услышал, как они разбежались по зданию, и пошел в туалет, чтобы отомстить окружающим за невыносимые условия работы. Я закрыл за собой дверь. Задвинул задвижку и спустил брюки (на тот случай, если кто-нибудь ждет за дверью, лучше пошуршать одеждой, чтобы создать иллюзию использования туалета по прямому назначению). С помощью отвертки я вынул единственный придерживающий раму винт и открыл окно, выходящее на замерший в гигантской пробке бульвар Победы. Потом достал пачку сигарет, вытащил ядовитый стебелек, сжал губами фильтр, щелкнул зажигалкой и закурил.

Моя нервозность объяснялась и другими обстоятельствами: выходные мы провели за городом, у брата Латифы. Мы опрометчиво приняли любезное приглашение, пожертвовав эгоистически эпикурейским стилем жизни ради укрепления семейных уз. В пользу поездки говорило и наше давнее желание побывать в тех местах, полюбоваться холмами и старым каналом, прогуляться по виноградникам и лугам. Мы решили пренебречь фактором риска — присутствием племянников Латифы, троих гаденышей, помыкающих родителями со дня своего появления на свет. Однако мой шурин и его супруга припасли другой способ испортить нам пасторальную экспедицию.

Все началось в субботу утром. Мы приехали накануне поздно вечером и провели восхитительную ночь в благоухающей еловыми досками комнате. Щебетание птиц разбудило Латифу в девять утра, и она спустилась выпить кофе. Потом она устроилась покурить у камина. Как только щелкнула зажигалка, ее невестка вышла из кухни и спокойно объявила:

— Извини, у нас не курят…

То есть даже и гости не курят. Она изрекла эту сентенцию тоном смущенным, но не допускающим возражений. Зная, что запрещение будет Латифе неприятно, она тотчас добавила:

— Попробуй обойтись пару дней без сигарет, тебе только лучше будет.

Похоже, она искренне желала нам добра. Увидев, что Латифа недовольна, сочла нужным пояснить:

— Я беспокоюсь о здоровье малышей, и потом, это для них плохой пример.

Ссориться с родными Латифа не хотела, а потому сдержала раздражение и докурила сигарету в саду под навесом, в холоде и одиночестве. А я повел ироническую атаку против шурина.

— Вы такие же лицемеры, как коммунисты былых времен. Чем больше выкурили сигарет, тем нетерпимее к курильщикам.

— Вовсе нет! Представь, я действительно не выношу табачного дыма. Мне очень неловко, но неужели так сложно выполнить наше единственное требование?

Это единственное требование создало в доме невыносимую атмосферу. Конечно, нужно было признать правоту хозяев и благотворность воздержания, к тому же необременительного, так как курю я мало. Вместо этого я с нездоровым любопытством стал наблюдать за гигиеноманией наших родственников. Оказалось, что табакокурение пугало их больше, чем я мог вообразить. После обеда мы с Латифой поднялись в нашу комнату и занялись сексом под аккомпанемент радио. После занятий любовью мне, как всегда, захотелось покурить (ведь так поступали все настоящие мужчины в детективах, которых я в отрочестве посмотрел немало), и я устроился с сигаретой на подоконнике. Я все предусмотрел: заранее принес блюдце, чтобы воспользоваться им как пепельницей, и открыл окно. В это время наш племянник проходил по саду. Он поднял голову и долго смотрел, как я пускаю кольца дыма. Я дружески помахал ему рукой, но он тут же побежал в гостиную ябедничать матери. Через пять минут она стала нервно покашливать в кухне (находящейся как раз под нашей комнатой), будто бы от дыма. Однако по законам физики дым не мог спуститься на этаж ниже; это был предупредительный сигнал — нас застукали. Мы испуганно замерли. Через минуту невестка поднялась по лестнице и стала прохаживаться перед нашей дверью, покашливая громче. Через полчаса, когда мы присоединились ко всему семейству на прогулке, она сердито заявила:

— Я очень прошу вас не курить в доме.

И для большей убедительности сунула нам под нос улику — блюдце с двумя черными, тщательно раздавленными окурками. Воскликнув: «Какая мерзость!» — она выбросила вещдок в мусорное ведро. Дети строго посмотрели на нас и назидательно сказали:

— Курение — гадость!

— От курения бывает рак!

Похоже, эта семейка вздумала нас перевоспитывать! Я был так унижен, что предпочел бы тотчас уехать, но Латифа сжала мою руку, призывая сохранять спокойствие и подождать со скандалом до дома.

Выходные еще можно было спасти увлекательными застольными беседами. Но, к сожалению, во взрослые разговоры постоянно вмешивались дети, которые сидели между нами и не давали обменяться ни словом. Едва лишь возникала интересная тема, они тут же встревали со своими рассказами — старший хвастался успехами в конной школе и жаловался, что у его друга игровая приставка круче; средняя трещала о некой Дженнифер, а младший отпрыск орал, уткнувшись носом в кашу. Восторженные родители поощряли их красноречие наводящими вопросами. В этом шуме глава семьи пытался время от времени как ни в чем не бывало завязать разговор… Иногда дети уходили в свою комнату, но и тогда нам не удавалось поговорить, потому что они тут же начинали ссориться и истошно вопить. Невестка Латифы бросалась их разнимать, а мы умолкали на полуслове и в полной растерянности наблюдали, как отец кормит младшего сына с ложечки. Веселая компания не смыкала глаз до полуночи.

В воскресенье вечером мы все, смертельно усталые, сели в поезд. Во время долгой поездки трое неутомимых чудовищ носились по вагону, толкая пассажиров. Старшие изображали индейцев и с воинственными воплями гонялись друг за другом, а младший ковылял за ними, тряся подгузниками. И так из конца в конец вагона. Мне было стыдно за свое бездействие, и я смущенно поглядывал на других пассажиров. Родители же уткнулись в книгу и делали вид, что единственные ничего не замечают, так как, видимо, считали бесполезным урезонивать детей (и были совершенно правы, с учетом их манеры воспитания). Наконец они осознали, что их отпрыски всех раздражают, и решили действовать, причем сначала долго перекидывали друг другу право первенства. Придав голосу всю возможную нежность, отец и мать просили детей успокоиться, сесть и играть тихо. Чада позволяли схватить себя, но потом начинали извиваться, злобно визжать, вырывались и опять принимались носиться друг за дружкой — сестра за братом, а следом малыш в подгузниках. Я завороженно следил за их беготней, словно в этом зрелище заключалось некое зловещее послание.

Итак, я наслаждаюсь сигаретой и одиночеством в туалете на третьем этаже Административного комплекса. Дым улетучивается в открытое окно. На самом деле все не так уж и плохо. Сегодня утром я пришел на работу в приподнятом настроении. Выходные позади, и теперь я долго не увижу родственников Латифы. Их семейная жизнь мне не по душе. Лучше уж я буду жить в зловонном городе, но в прекрасном доме и с любимой женщиной. Изобретательный человек обойдет любые запреты. Никто не лишит меня права курить. Борьба неравна, но я умею бороться: только что на пути к лифту я обогнал троих мальчишек. Створки сомкнулись у них перед носом. Кабина уже уехала, а они все колотили в дверь от злости, что придется подождать пять минут.

Короче, я взрослый человек и живу как хочу. Достаточно сохранять спокойствие и добросовестно выполнять свои обязанности — даже если это спровоцирует стычки с начальством, как только что по поводу дорожного движения. Если мэр умен, он оценит мою инициативу; власти предержащие должны быть информированы. Я наслаждаюсь вкусом дыма, и все больше восхищаюсь своим умом, умением полемизировать, тогда как мои коллеги способны лишь раболепствовать. Спущенные брюки с расстегнутым ремнем лежат на полу. Я восседаю на унитазе в трусах и с сигаретой. С каждой новой затяжкой я проникаюсь осознанием своей блистательности и неповторимости, хотя, конечно, тому, кто не осознает масштабов моего влияния на жизнь большого города, я могу показаться смешным. Я делаю еще одну затяжку и выдыхаю дым в окно.

В этот момент дверная ручка тихонько поворачивается. Непрошеному гостю придется подождать, пока я соблаговолю спуститься с заоблачных высот. Я вызывающе делаю очередную затяжку… но в следующую же секунду дверь медленно приоткрывается. Неужели я неплотно задвинул задвижку? В щелку просовывается крошечная ручонка, а потом появляется удивленное личико. Девочка лет пяти. Она смотрит на меня сквозь облако дыма. Я уличен, пойман с поличным, но это всего лишь ребенок, мне нечего бояться. Я рявкаю:

— Выйди сейчас же! Не видишь, тут занято?

Но девочка явно заинтригована происходящим. Она не спускает с меня глаз, а потом задает единственный вопрос, на который способен ее жалкий мозг:

— А почему ты брюки снял, а трусы нет?

— Пожалуйста, уйди отсюда!

Она пищит:

— Здесь нельзя курить. Надо беречь здоровье детей.

Подумать только! Ведь совсем малявка, а уже понимает, что находится под защитой правил внутреннего распорядка мэрии и так самоуверенно цитирует их наизусть! Хочется влепить ей пару затрещин, но тогда наказания точно не избежать. Вдруг я с ужасом понимаю, что теперь дым через приоткрытую дверь просачивается в коридор. Я вскакиваю и выкидываю непотушенную сигарету в окно. Затем, путаясь в волочащихся по полу брюках, бросаюсь на девчонку:

— Убирайся отсюда, паршивка!

Сработало! Кикимора заливается краской и пятится. Я яростно захлопываю дверь и запираюсь, чтобы спокойно привести помещение в порядок. Несколько раз резко открываю и закрываю окно для лучшей циркуляции воздуха; вкручиваю в раму тайный винт; пшикаю освежителем «Морской бриз», натягиваю брюки, застегиваю ремень и спускаю воду, словно использовал туалет по назначению. Наконец как ни в чем не бывало выхожу из кабинки… Девчонка напугана и никому ничего не скажет. Я вижу ее в глубине коридора. Она хнычет, уткнувшись в стену. Похоже, моя ругань ее действительно расстроила. Проходя мимо, я для усиления психологического воздействия повторяю тихо, но грозно:

— Идиотка.

Теперь-то она точно не проболтается.

Вечером я рассказываю эту историю Латифе, которая только улыбается в ответ. Я возбужденно расписываю, как подвергался безумному риску и избежал большой опасности. Мое волнение свидетельствует об атмосфере тревоги и подозрительности, царящей в Административном комплексе, и Латифа понимает наконец, что это незначительное происшествие кажется мне нешуточной угрозой. Желая успокоить меня, она восклицает:

— Ну не будешь же ты трястись от страха, оттого что пятилетняя соплячка увидела, как ты куришь в туалете!

Она права. Я разражаюсь смехом, и мы садимся за стол. Сегодня у нас на ужин салат с морскими гребешками. Тревога вновь охватывает меня с наступлением ночи, когда Латифа в полусне шепчет мне на ухо:

— Милый, ты удивишься, но… я считаю, что пора завести ребенка.

— Завести что?

— Ребенка. Нам с тобой.

— Тебе не кажется, дорогая, что вокруг и так достаточно детей?

— Но пойми, я ведь женщина.

— Но мы же договорились!

Повсюду чудовища! Они проникают сквозь двери, даже в мысли Латифы, которая теперь спокойно спит! А я так взвинчен, что заснуть и не пытаюсь. Зажигаю лампу и хватаю «Либеральный телеграф». На первой странице — сенсация недели: Верховный суд постановил разрешить Дезире Джонсону выкурить сигарету перед казнью. Прекрасная новость; луч надежды рассеивает страхи подпольного курильщика.