"История Билли Морган" - читать интересную книгу автора (Денби Джулз)

Глава пятнадцатая

Я думаю, мне следует сделать заголовки к этой истории, ну знаете, дату там поставить и «Дорогой дневник…» По-видимому, ведение дневников в наши дни стало повальным увлечением, особенно в Америке. Они это называют «вести журнал». Записывать, что за платье на тебе было в «Пром», и что Бобби-Джо сказал в «Дайри Куин», и прочую чепуху, которую через много лет будешь перечитывать, ностальгически улыбаясь, и с легким вздохом удивляться тому, как быстро пронеслось время.

Ну, я не собираюсь здесь вываливать все то безумие, через которое мне пришлось пройти за годы между тем вечером у Терри и нынешним днем. Сейчас – это сейчас. Я лишь хочу, чтобы переход от «тогда» к «сейчас» был столь же безболезнен, как написанная фраза. Что я могу вам рассказать? Должна ли я представить краткий отчет о том, насколько можно съехать с катушек, не покончив с собой, не принимая кучи наркотиков и не напиваясь до бесчувствия? Люди считают, что нужно получить действительно серьезный удар, чтобы стремиться к саморазрушению, но это совсем неправда. Я не находила утешения даже в химическом забвении. Я помнила о том, что натворила в те дни, когда смотрела утром на грубую физиономию какого-нибудь случайного парня, которого затащила в квартиру над магазином, чтобы перепихнуться, или лечила синяки после драки в каком-нибудь сомнительном клубе.

Так что мне хотелось бы сказать: «Эти годы покрыты мраком, дорогой читатель». Но я не могу, потому что это не так. В общем, давайте просто продолжим, а? У меня такое чувство – ха-ха – что время от меня ускользает.

Как бы то ни было, все наладилось, мы все повзрослели, верно? Все эти драмы и прочая чушь чертовски утомляют в конце концов. И вот однажды вечером просто остаешься дома и смотришь телик, и какая-то часть тебя уходит – ах, какое облегчение, вот так-то. Так что на какое-то время дела наладились, моя жизнь вошла в рутинную колею. Ничего особо волнующего, но, честно говоря, я была рада возможности немного расслабиться, подумать о будущем; накопить деньжат, обустроить Натти и Джас, уйти на пенсию, может быть, поселиться где-нибудь за границей, в Испании, например. Может, мне даже удастся убедить Джонджо приехать ко мне, он всегда жаловался на здешние зимы. Я помню, что чувствовала себя очень обычной, очень нормальной. Меня это очень успокаивало. Лето выдалось необычайно теплым: совершенно безоблачное голубое небо, лишь изредка слегка подернутое смогом; солнце, немигающий золотой глаз, зависший над городом, а мы тащимся, как муравьи, что поджариваются под увеличительным стеклом. В тот понедельник я с трудом ввалилась в магазин, радуясь прохладе и свежести, чувствуя, как высыхает пот на лбу, спасибо Лекки, это она настояла на установке двух больших вентиляторов.

Сперва я посмеялась над этой идеей, к чему вентиляторы в Брэдфорде, но она убеждала меня, что свежий воздух привлечет покупателей, им захочется задержаться в прохладе и они накупят всего побольше. Как всегда, Лекки оказалась права, но напрасно она надеялась, что я разрешу ей устроить «Уголок Мудаков Нью-Эйджа» – с кристаллами и занудными записями шума леса и йодлей дельфинов, как ей хотелось. «Исконные индейские ловушки для снов», колоды Таро и эти дерьмовые руны. Магический бисер. Книжки о любовных заклинаниях, написанные тупыми кобылами, которые называют себя ведьмами, и руководства «найди-свои-чакры». Пособия по медитации в подарочных коробках в истинном тибетском стиле. Календари с изречениями. Господи Иисусе! Нет, вообще-то Иисус тут ни при чем, он не из Новой Эры. Я уверена, он бы офигел от всего этого, но мода – штука переменчивая.

В воздухе пахло цветами и полиролью, несколько клиентов рассматривали витрины и стойки с открытками, радуясь возможности укрыться от одуряющей городской жары. Лекки, свежая, как маргаритка, и, как всегда, спокойная, помахала рукой в знак приветствия, я улыбнулась. На ней была тесная розовая майка со сверкающей золотой надписью «Башковитая крошка» на пышной груди. Я стояла с пакетом из «Старбакса» в руках и размышляла уже в который раз, где она берет такие штуки и главное – зачем их носит. Вчера на ней была аквамариновая футболка с серебристой надписью «Грешница» и маленьким чертенком, показывающим задницу.

Она взвизгнула так, что задумчивый покупатель испуганно высунулся из-за стенда с открытками.

– О, «Старбакс»! Ты мне купила мое любимое?

– Лекки, эта майка, где…

– Хмм? О, в Лидсе, естественно, хочешь такую? – Она вырвала у меня пакет и принялась алчно рыться в поисках шоколадного крема. – Боже, Билли, хватит уже черного! В самом деле, ты похожа на вдову мафиози! Прошлой ночью я смотрела по телевизору «Крестный отец-2», и, когда появилась мама Майкла, после того как Марлон Брандо умер, я подумала – Билли! Подкрась, Билли, подкрась свою жизнь, понимаешь? Попробуй – о, попробуй сиреневый! В конце концов, ты же художник, я хочу сказать, твои картины полны цвета, но одежда? Может, золотистый шарфик? Он подойдет к твоему цвету лица, это будет начало и…

Я улыбнулась ей, допивая двойной эспрессо без молока и сахара. Я носила черное и только черное уже много лет. Носить цветное, – хотя в общем-то я люблю цвета и умиляюсь оттенкам розового, когда речь идет о розах или новой коробке карандашей, – ну, мне казалось неправильным. Как там говорит Лекки? Ах да, неуместно. Неуместно таким, как я, носить яркую одежду, как Лекки, и это связано с разницей в возрасте, но главным образом – с другими вещами. Но я не могла сказать об этом Лекки.

– Ага, хорошо, шарфик. Я подумаю. Ага, обещаю. Обязательно. Что новенького?

Тем утром я опоздала потому, что возила Чингиза к ветеринару с очередными боевыми ранениями. Ветеринар уже не первый год предлагал мне его кастрировать, и на сей раз, хоть я и чувствовала себя ужасно виноватой, я согласилась. Это лучше, чем если он погибнет в очередной драке – теперь он успокоится и бросит скандалить. Коты помоложе вторгались на его территорию. Для старого гангстера настало время повесить на стену свои пистолеты. Или, в его случае, свои яйца. Как; бы то ни было, Лекки благополучно открыла магазин, поскольку, к счастью, в этот день у нее не было занятий в университете.

– Подожди.

Улыбаясь, она проскользнула за прилавок и обслужила парня, подпрыгнувшего от ее визга. Он купил пару открыток. Он завороженно смотрел на ее грудь и крепкие белые зубы, которыми она сверкала на него; перед ней он – впрочем, как и все клиенты, – чувствовал, что он самый важный, самый интересный и ценный человек на земле, по крайней мере на целых десять секунд. И так оно и было. Такова уж Лекки: милая, добрая, деловитая. С довольно странным вкусом в одежде. Ну, я говорю «странным», но, как она утверждает, скоро она обрядится в костюмы и туфли-лодочки на каблуках на всю оставшуюся жизнь. И никто, добавляла она, искоса глядя своими бархатными карими глазами, никто не узнает, что на ней надето под… Честно говоря, я даже вообразить себе не могла, что же.

Ошеломленный парень убрел прочь, и Лекки облокотилась о прилавок. Над ее лоурайдерскими укороченными джинсами из «грязного денима» в бразильском стиле (меня подробно проинструктировали по вопросам моды) мерцала сверкающая, как бриллиант, сережка в пупке; ремень цвета фуксии дополнял ансамбль. Лекки щелкала своими усыпанными блестками шлепанцами и отбрасывала назад густые волосы; загибая узкие пальчики, она перечисляла события. Может, ей и за тридцать, но степенной и уравновешенной она никогда не была. Как она говорит, всё путём, детка.

– Звонил человек от Хоукинса, сказал, что появились ожерелья из лунного камня, хочешь? Ни с бирюзой, ни с ляписом не повезло, говорит, что, пока будут продолжаться эти афганские дела, нам остается только стенать, никаких колечек из розового кварца или тигрового глаза; если хочешь, он может достать эти грубые каменные бусы, которые тебе так нравятся. Еще он сказал, что они запустили новую линию неполированных камней с курительными палочками и подставками для медитаций, все тематические, например «Очищающий кварц», «Чувственный аметист»… Ах, ну перестань, пожалуйста… Опять ты хочешь все испортить. В любом случае я сказала, что ты ему сегодня перезвонишь. Что еще? Ах да, я нашла то письмо из Управления налоговых сборов, которое вы припрятали, мисс Нечистая Сила, да и твой малыш заходил, сказал, что заскочит позже.

При этом она округлила глаза, надула щеки и демонстративно выпустила воздух, точно изображала вентилятор.

– Натти? Он сказал, чего хотел?

– Ну, в общем, нет, но ты бы видела – ну, ты увидишь, – чего он не носит… Чтоб мне провалиться, я понимаю, сегодня тепло, но… На нем были рабочие штаны. Вылинявшие мешковатые рабочие штаны и кроссовки «Найки». И всё. Фу! Будь я на десять лет моложе, нет, ну на пять…

– Лекки!

– Ну честное слово. В него можно влюбиться, в этого нехорошего мальчишку. Не смотри на меня так. Я знаю, что он твой малыш, но вообще-то он уже вырос, гм-м.

На самом деле я не была шокирована. Ну, не слишком. Толстенький малыш, которого родила Джасмин, вырос и превратился в высокого, широкоплечего, узкобедрого с золотистой кожей «красавчика», как говорит Лекки, с довольно вытянутым лицом, полными губами, изящным веснушчатым носом, высокими скулами, нимбом коротких, выгоревших на солнце дредов и крепкими мускулами; откуда они у него – загадка; питается он в основном жареными на сале чипсами и всегда спит до полудня. Самым замечательным в его внешности были глаза, изумительные – продолговатые, глубоко посаженные, слегка раскосые, темно-медового цвета с искоркой зеленого огня, таящейся в глубине. Его ресницы сводили Лекки с ума от зависти. Поневоле задумаешься, почему это парням всегда достаются самые красивые ресницы.

Вся жесткость и сила, что была в архаическом личике Джасмин, передалась Нату, но смягчилась, сгладилась за счет генов Терри. Натти унаследовал рост Терри и отчаянную красоту матери. Только крепкие, но довольно кривые зубы (спереди слева один был наполовину сколот) портили внешность, но мне так и не удалось убедить Джасмин всерьез заняться его зубами. Если бы это был мой ребенок, я заставила бы его носить пластинки, чтобы выпрямить зубы, никаких проблем, если бы это был мой сын…

Но он не был моим. Я была просто Тетушкой Билли. Его Ангелом-Хранителем, как сентиментально говорила Джас. Его Крестной Феей. И его красота, которой я так гордилась, которую я снова и снова запечатлевала, заполняя альбомы для набросков его портретами с младенчества до настоящего времени, принадлежала Джас, не мне. Его хаотичный природный ум, его могучая энергия не принадлежали мне. Ничто из этого не было моим. Я никак не могла повлиять на его воспитание, разве что намеками; я не могла заставить Джас как следует кормить его или сделать ему прививки, я лишь умоляла ее об этом не забывать. Я просто была рядом, чтобы защитить его, насколько смогу, от ее бестолковой прилипчивой беспечности и от него самого: его собственного непостоянства, жестокости и всепоглощающей ярости.

Я вздохнула.

– Он опять будет нудить, что хочет поставить на сломанный зуб золотую коронку. Ну, я думаю, раз хочет, но…

– Всем мальчишкам такое нравится, Билл. Косят под гангста. Но ты же не собираешься за это платить, а? В самом деле, Билли, не пойми меня неправильно, милая, я знаю, что ты с этой бедной семьей как святая, и я, ты знаешь, я думаю, что любой бы это одобрил, но деньги! Ты ведь не миллионерша, ты без толку тратишь…

– Лекки, проехали. Это не пустая трата, он мой крестник, почти как сын. Почему бы не дать ему денег? Он хороший парень в сущности.

– Ну да, в сущности. У него скверная репутация, ты ведь знаешь, Билли. Рано или поздно он влипнет в настоящие неприятности, если не научится сдерживаться… Прости. Я знаю, он просто немного сумасбродный. Я уверена, когда-нибудь он это перерастет. Ох, ты ведь понимаешь, о чем я говорю, я считаю, он замечательный, я его люблю, правда, но – ты беспокоишься, Билли, боже, я беспокоюсь, это, его… Ох, ну ты понимаешь. Наверное, он просто Натти. Ах да, между прочим, этот гном тоже с ним приходил: я, как ястреб, зорко за ним наблюдала.

– Мартышка? Значит, его выпустили?

– Как видишь. Но отсидка не вылечила его от воровства. Вот ведь дрянцо. Засунул в карман перламутровую ручку, но я заставила положить ее на место. От Натти никакой помощи, он только посмеялся. У таких типов нет ни малейшего уважения к чужой собственности.

От нахлынувшего раздражения у меня все внутри скрутило, но я быстро успокоилась. Она не была жестокой, просто болтала. Она ненавидела публичные «сцены», и это помешало ей выбранить Мартышку. Хотя она и говорила пакости о Натти, она не была высокомерна. Натти посмеялся и не помог ей, я должна с ним об этом поговорить. Ему следует присматривать за Мартышкой, раз они вместе приходят в магазин, так-то. И он должен уважать Лекки. В нормальном состоянии он вел себя прилично, но если обкурен… О, черт побери, Натти. Тем не менее придется с ним поговорить. Больное место Лекки – чувство собственного достоинства; она не выносила, если ее не воспринимали всерьез, когда она говорила что-то важное; это выводило ее из себя. Она затаила злобу на Мартышку за то, что тот ее унизил. И ей хотелось бы думать, что Натти ее любит. Возможно, он и в самом деле ее любил, на свой ленивый манер, но его «сговор» с Мартышкой ранил ее женскую гордость.

Ах, люди, люди! Приходится вечно балансировать, чтобы сохранить мир. Мои мысли вновь вернулись к Карлу, и я вздохнула. Только теперь, когда мне уже за сорок, я по-настоящему поняла и оценила его талант лидера, но он умер, разбился под Малхэмом много лет назад. Похороны были потрясающими, сотни байкеров со всей Европы приехали отдать дань уважения. Карл. Мне захотелось, уже не в первый раз, чтобы он снова был с нами, и я могла спросить у него совета: по поводу Натти, бедной Джас, по поводу – ну, всего. Он знал, как лучше поступить, он бы все уладил одним лаконичным замечанием на протяжном кокни, который ничуть не смягчили годы, прожитые на севере.

Я вовсе не хочу критиковать Лекки. Поймите правильно, я люблю Лекки, мы поладили сразу же, когда впервые встретились на свадьбе у друзей. Ну, я сказала «друзья», по если точнее, счастливая пара была моими покупателями. Она хотела «какое-нибудь особенное» кольцо, и я нашла для них чудесный, необычный розовой бриллиант и свела их с Роном Хадсоном, знакомым ювелиром, который ремонтировал кое-что для меня и делал вещицы по моим эскизам. В результате обручальные и венчальные кольца получились очень изысканными. Невеста и жених были в экстазе, и я получила приглашение на торжество. На расходы не поскупились, и свадьба праздновалась в отеле «Феллройд Холл» на выезде из Бингли. Я пошла исключительно из любопытства.

Мой приятель dujour,[43] Рикки, очень хотел пойти, решив, как оказалось, что, посмотрев на такую «сказочную» свадьбу (подружки невесты были в костюмах Бо Пип,[44] бедные коровы), я благосклонно отнесусь к его предложению. В конце концов, я уже давным-давно развелась, недолговечное супружество с Маленьким Буддой все мои знакомые считали типичным примером неудачного раннего брака. Боже, как же я смеялась в душе, когда они рассуждали о том, что мы «были слишком молоды» и «поторопились» и «хорошо, что ты из этого выпуталась, слава богу, что у вас не было детей»… Ничего подобного, я любила Микки, и наш разрыв разбил мне сердце.

От него не было никаких известий. Ни телефонных звонков, ни открыток ко дню рождения, ничего. Точно он умер для меня, милый мальчик, с которым мы жили в ледяной квартирке, смеялись, целовались и думали о нашем будущем. Как и папа, он ушел навсегда. Кошмар стал реальностью. Теперь мой брак – лишь призрачное видение в моей голове, оно постепенно растворяется в прошлом, детали уже размыты. Я с трудом вспоминаю, чем пахли волосы Микки, приходится напоминать себе: мыло «Фэйри» и жженый мед. А цвет его глаз? Походили они на ирисы или на васильки? Кажется, все это было не со мной, словно какой-то странный фильм, который я когда-то смотрела. Не со мной. Неужели это и впрямь было со мной?

Но никто не знает то, что знаю я. Они продолжали наседать: почему я не выхожу замуж? Я все еще молода, все еще «сносно выгляжу». Рикки был очень настойчив, все ныл и ныл об этом, как это делают некоторые парни, отчаянно страждущие обрести комфорт и безопасность, как в доме своей мамочки. Так что свадьба стала для него настоящим подарком богов. К тому же выяснилось, что его кузен – старый приятель жениха по команде регби, так что мероприятие будет почти семейным.

Лекки оказалась спутницей регбиста. Когда нас познакомили, думаю, у нас обеих прозвонил маленький звоночек – «Кажется, она то, что надо» – и, несмотря на разницу в воспитании и возрасте, мы обнаружили, что у нас сходное чувство юмора. Пока Рикки и Тим напивались по мере того, как дневной прием перерастал в ночную дискотеку, мы обнаружили, что у нас есть еще кое-что общее. На самом деле нам не нравились Тим и Рикки-бой.

Звучит жестоко? Что ж, может быть. Печальное дело, все эти игры в свидания. Тебе в общем-то нравится человек – как будто неплох; но затем начинаешь понимать, что манера речи, тик, проблемы с личной гигиеной, политические взгляды – одно-другое, пятое-десятое – и всё, с тебя хватит. Моя приятельница рассталась со своим дружком лишь потому, что, хотя он был хорош собой, состоятельный и воспитанный, она больше не могла смотреть на его обкусанные до мяса ногти. Я понимаю, бедный парень, не его вина и т. п. Но и наоборот тоже случается. Один мой друг порвал с девушкой, от которой, как он сказал, «пахло мылом». Вот так-то.

И вот что случилось. Когда Рикки, нажравшийся как свинья, подстрекаемый красномордым, потным Тимом заставил диджея поставить «нашу песню» и, покачиваясь, плюхнулся на колени посреди танцплощадки, бормоча «Билли, ты вввыйдешь за меня… Бля, Тим, Тим, чё я должен сказать, братан, чё…», побледнел, позеленел, затем блеванул, как фонтан, Тим буйно заржал, а мы с Лекки взяли такси на двоих и уехали домой.

Мы по-тихому расстались с нашими парнями.

Глядя, как она спокойно, по-дружески, но решительно разбирается с этой проблемой, я училась быть терпимее к парням, потому что поняла, это работает. Раньше, порывая с ними, я захлопывала ставни и проделывала штуку, которая была в ходу в «Свите Дьявола», бедные ублюдки пугались до смерти. Ничего личного. Совсем ничего, в самом деле. Просто, как дубина. Если уходишь, значит, так тому и быть. Ты такой же «овощ», как все прочие обыватели. Может, ты заслуживаешь порцию ледяной вежливости, а может и нет. Лекки говорит, она сразу понимает, когда мне кто-то не нравится, потому что я становлюсь очень, очень вежливой. Не то чтобы я так уж часто расставалась с парнями, вовсе нет. Рикки стал последним, в известном смысле. После него был только Джонджо, если это можно считать настоящими отношениями. Лекки говорит, что нет, но она смирилась. Не знаю, меня это устраивает.

Я восхищаюсь Лекки, понимаете. Как личностью. Когда мы познакомились, у нее была хорошая работа в местной администрации с достойной зарплатой, перспективами и так далее. Не то, что у меня – борьба за магазин, бесконечные поиски денег, чтобы привести в порядок коттедж. Подчас я впадала в отчаяние от всех этих проблем, с которыми сталкиваются работающие на себя. Она была золотой девочкой, на пути, вершинам. Полагаю, нас объединяло одно – желание преуспеть. У нас были – у нас есть – амбиции, пусть и понимаем мы это по-разному. Мы обе хотели преуспеть, добиться ощущения безопасности, заработать, доказать людям, которые подавляли нас (да-да, нашим семьям), что мы способны победить. Но она была логичной, приземленной, а я – нет. Она спокойно планировала свой путь к успеху, а я разбрасывалась, пока во что-нибудь не влипала. Говорят, противоположности сходятся.

Так что у Лекки все было хорошо – поначалу. А затем, когда все казалось бесконечно замечательным, она встретила Тони. Классика, избитая ситуация, до смешного, хотя это вовсе не было смешно. Тони был (и до сих пор остается) Офисным Ромео. Высокий, привлекательный и женатый. Нет, разумеется, многие люди женаты, расходятся, разводятся и все что угодно, в наше время никто и не рассчитывает, что кто-то будет вести себя как гребаный святой. Я хочу сказать, Джонджо до сих пор женат, законным браком, но я знаю Лин, знаю ее еще по старым временам, и она знает обо мне, но ей наплевать. Все в открытую. Она делает, что хочет, и Джонджо тоже. Всё по-честному, даже если не соответствует чьим-то представлениям о морали. Но Тони не знает, что значит быть честным. Его жена, естественно, его не понимает, ха-ха. Они на грани развода. Остаются вместе только из-за бедных детишек. Они уже много лет не спят друг с другом…

Знакомо? Такое происходит сплошь и рядом, пока вы это читаете; может быть, даже с вами. Так вот, если такое случилось с вами, прочтите и намотайте на ус: поймете, к чему все идет.

Тони положил глаз на Лекки, возможно потому, что у нее была репутация общительной, но недоступной девушки, этакой Снежной Королевы. Не из тех, кто уходит в отрыв на рождественских вечеринках и фотографирует свои прелести. Проблема в том, что сперва парней привлекала ее красота, а затем отпугивали ее мозги. Так что она оказалась более чем восприимчива к мужчине, который, казалось, совершенно к ней безразличен. Так что вскоре, по-видимому, бесстрашный Тони приучил ее есть с рук. Легкий офисный флирт превратился в бурный роман. Обжимания в офисном гардеробе. Свидания в машине на Бейлдон-Мур. Уикенды на «конференциях». Записки, заставлявшие ее краснеть. Тайные электронные послания. Я умоляла ее соблюдать осторожность, но она не слушала. Это было так захватывающе, так безумно. У нее все время был возбужденный, лихорадочный вид, и говорить она могла только о Тони, Тони, Тони. О том, что скоро он станет свободным, они поженятся и их ждет блестящая карьера; страсти кипели.

Полгода спустя она забеременела, а его повысили по службе, и он укатил, – вместе с благоверной и тремя детьми, младший из которых только что родился, – в Эдинбург. А у Лекс к тому же обнаружился хламидиоз, маленький прощальный подарок. Ах да, и те «тайные электронные послания» вовсе не были тайными, Тони зачитывал их своим коллегам-собутыльникам. Весело, правда?

Лекки пришлось делать аборт, я ездила с ней в клинику в Лидс. Мы обе плакали. Я бы не хотела через такое пройти, и рада, что мне не пришлось. Она очень храбро, стойко перенесла всю эту грязь. Она высоко держала голову, но если кто-то считал ее холодной или бессердечной, то очень сильно ошибался. Эта история неуловимо изменила ее. Она – ну, она немного повзрослела. Появилась легкая тень в глазах, смех перестал быть девическим, в него вплелись нотки меланхолии. Не знаю, что-то такое.

Работу она тоже потеряла, точнее – уволилась. Ей пришлось это сделать; невыносимо было работать среди людей, видевших глупые записки, которые она писала Тони, среди людей, которые знали о падении золотой девочки и радовались ему; они хихикали за ее спиной, ухмылялись и отпускали замечания, прикалывали грубые анонимные записки на доску объявлений и рассылали ее коллегам порнографические картинки, к которым приделывали ее голову. Обычное дело, месть слабаков.

У нее была степень бакалавра по бизнесу, поэтому она решила сдать на магистерскую степень, а затем и на докторскую в Центре маркетинга и менеджмента университета Райдингс. Прекрасное, прославленное учебное заведение, там учились студенты со всей страны. Так Лекки решила ответить этим ублюдкам, пытавшимся ее унизить; они думали, что уничтожили ее, – что ж, пошли они подальше. Она намеревалась заняться настоящим делом, ее не устраивал безопасный маленький мирок, она стремилась в большой мир. Она мыслила глобально. Америка, Саудовская Аравия, Австралия, все что угодно. Марс, если потребуется.

Но, вынашивая планы покорения мира, она работала на меня – практиковалась, если хотите. Управление магазином, полная реконструкция. Университет ей нужно было посещать пару раз в неделю днем, и еще по вечерам. Так что отныне было покончено с моими бестолковыми блужданиями, заталкиванием счетов в хозяйственную сумку и художественным беспорядком. Вопрос решен, никаких споров.

Я помню, как она стояла, скрестив руки, свирепо скорчив хорошенькое личико. Никто, никто не сокрушит Карвиндер Джессику Каур Смит, никто не сломит дух Лекки. Она всем еще покажет.

Ах, да, Карвиндер – настоящее имя Лекки. По происхождению она наполовину сикх. Вот почему ее называют «Лекки». Глупое школьное прозвище, но прижилось. Она не возражает; на самом деле, думаю, «электрическое» прозвище ей даже нравится. «Электрик Карвиндер» – электрическая лебедка – понятно? Нет? Ну, не важно. Очень по-брэдфордски. Она – э-лек-трическая, Лекки. И вправду, электрическая молния, спрятанная в бутылке. По крайней мере в тот день в сиреневом кашемировом кардигане она была просто ослепительна.

– Ладно, – сказала я, – будем считать, что договорились.

Так и вышло. Жаль, что у меня не было фотоаппарата, чтобы запечатлеть ее лицо, смесь детской радости и разочарования, что я с ней не спорю и ее подготовленные доводы не нужны.

Магазин действительно превратился в нечто особенное; это выше моего понимания. Спасибо Лекки. Так что вы понимаете, насколько я ее уважаю. Просто у меня срабатывает коленный рефлекс, когда она говорит такие вещи о Мартышке, Натти или Джас… Это не ее вина, она просто не врубается, как люди могут так жить. Это за гранью ее понимания, у нее не было такого опыта. Она не знает, каково это – родиться бедным, деклассированным, быть бродягой, бесполезным отбросом общества, которое с презрением плюет на человеческое отчаяние и смирение. Я знаю, Лекки не хотела быть жесткой, но… Наверное, это инстинкт. Я так реагирую.

То есть я знаю, что у Мартышки случаются приступы клептомании, но если бы у вас была такая жизнь, как у него, вы бы тоже этого не избежали. Многие не понимают, почему высокий, красивый Натти Севейдж, парень с серьезной репутацией и вереницей подружек отсюда до Манчестера и обратно, позволяет жалкому, хромому, тупому Ли Монке таскаться за ним «прямо, блин, как Игорь из «Франкенштейна»[45]», как кто-то выразился.

Ох, Мартышка, бедный маленький ублюдок. Когда он был совсем еще малышом, отчим избил его так сильно, что его нос свернулся на сторону, точно сделанный из пластилина, ноздри смотрели прямо на тебя, как у обезьяны. Череп у него слегка деформирован, да еще нос – этого хватило, чтобы заработать такое прозвище. В детстве Мартышку вечно пьяная мамаша на недели запирала в шкаф под раковиной, чтобы не возиться с ним, поэтому позвоночнику него слегка искривлен и он немного хромает. Возможно, у него детская травма головного мозга, он почти умственно отсталый, явно совсем безграмотный, не умеет считать и совершенно не способен функционировать в официальном мире, который его не принимает, презирает и требует от него ответов на вопросы, которые он не в силах понять.

Делать Мартышка способен немногое, но то, что может, у него получается великолепно – он любит Натти. Так было и будет, это смысл его существования, вся его жизнь. Он полюбил моего мальчика с того самого дня, когда они познакомились, сбежав с уроков, каждой клеточкой своего изуродованного жалкого тела, всем своим большим сердцем, всем своим расстроенным рассудком. Он полюбил Натти беспричинно и без надежды на вознаграждение. Он любил его так сильно, что свет любви струился из его прекрасных кротких карих глаз, как золото неугасимого солнца, когда Натти ухмылялся ему и гладил его круглую голову «на счастье»; любовь озаряла его, делала его здоровым, полноценным. Такая любовь – дар небес, она благословение, она чиста. И непреодолима.

Нет, он не вожделел Натти, то был не секс – то было поклонение. Натти был тем, чем Мартышка хотел быть, мечтал стать, когда плакал от одиночества и страха в мрачных камерах полицейских участков и в колониях для несовершеннолетних, когда он трясся, терялся и паниковал в комнатах ожидания и холодных больничных коридорах. Натти был для Мартышки живым Богом. Воплощенным Чудом. Вечным и совершенным Божеством. А вера, как мы все знаем, приносит утешение. И никто, никто в мире не нуждался в утешении больше, чем бедный маленький чокнутый Мартышка.

А что же думал Натти? Как он относился к этой страстной привязанности? О, мой мальчик принимал любовь Мартышки как должное, как естественную дань. Я повторяла ему снова и снова, когда он был маленьким, что сильный должен защищать слабого, что он должен заботиться о людях, которым повезло меньше, чем ему. Я понимаю, что большинству людей это кажется естественным, но там, где рос мой Натти, реальность была совсем иной, и я не хотела, чтобы он стал еще одним жестоким крутым громилой. Я хотела, чтобы он был порядочным, великодушным, стойким. Хотела, чтобы он заботился о людях, о Джас, а не просто требовал у нее все, что можно, и плевал ей в лицо, как многие из тех, кого я знала, поступали со своими родителями. Я должна была научить его правилам, поскольку Джас с ее беспредельной ненавистью к себе, с ее вечными причитаниями, жалобами и самооправданиями, сопровождавшими каждый миг ее бодрствования, ничему не могла его научить.

Преуспела ли я? Ну, отчасти. Кое-что я сумела ему привить. Он всегда очень внимательно относился к матери, это уж точно. Когда он подрос и понял, какая она, и горечь его стихла, он стал относиться к ней, как к хрупкой исчезающей красоте, как к нежному падшему созданию, которое он должен защищать. И настаивал, что все должны относиться к ней так же. Никто не имел права даже заикнуться о том, какая Джас на самом деле. Наркоманка, шлюха, отдающаяся за наркотики. Мы выдумали Джас, бедную женщину, чья жизнь разрушена обстоятельствами. Не вполне правда, но для Натти это была техниколоровская иллюзия, которую он защищал со слепой преданностью рыцаря в сверкающих доспехах.

И, как у Гавейна или Персеваля в прежние времена, у него был свой оруженосец. Смотреть на жалкую мордочку Мартышки и видеть его обожание и преданность, оживлявшие его, словно луч солнца темноту морской волны, – в этом была жизнь Натти, потому что сила его заключалась в способности вызывать и принимать любовь. Всю любовь. Какую угодно любовь.

Так что Мартышка ходил за ним хвостом, постоянно бегал по поручениям Натти, превратившись в его попахивающую, непрерывно курящую, помятую собственность, набивавшую свои охотничьи карманы всем, что приставало к его липким пальчикам. Нет, Мартышка не был настоящим вором, скорее он был запасливым, припрятывал все на всякий случай, потому что никогда не знаешь, когда настанет черный день; понимаете, о чем я толкую?

Хотя на хрена ему перламутровая ручка, если он даже не мог написать собственное имя, несмотря на то, что я пыталась его научить, я не знаю. Может, хотел загнать ее за гроши и купить сигарет или травы.

К своему смущению, я вдруг поняла, что Лекки продолжает мне что-то говорить, в то время как мое сознание дрейфует где-то по касательной. Я энергично помахала на себя рукой и оттянула майку на груди, чтобы немного остыть.

– А, что? Прости, милая, я задумалась. Эта жара, совершенно неестественно, как это называется – бабье лето?

Лекки изучающе сузила глаза.

– Нет, это когда осенью жарко, а сейчас, ну знаешь, может быть, это менопауза? Потому что…

– Нет, не поэтому. Господи, Лекки, да мне всего сорок шесть, перестань, пожалуйста…

Глядя на нее, я сообразила, что ей не понять этого «всего лишь». Быть сорокашестилетней означало выйти в тираж. Я могла бы уже стать бабушкой. Носить твидовые костюмы и ортопедические ботинки, выгуливать Лабрадора, вязать. Мне не хотелось ей говорить, что в глубине души я обычно чувствую себя на восемнадцать. А то и на двенадцать. Или на тысячу и так до бесконечности.

Она резко покачала головой.

– Ну, ты на столько не выглядишь, это правда. Кожа у тебя прекрасная, морщин нет. Наверное, потому что здоровый образ жизни. Не куришь, не пьешь и все время занимаешься в спортзале. Мне становится стыдно за себя. – И тут она все испортила: – Может, когда я доживу до твоих лет, я тоже займусь…

Ощутив себя Мафусаилом, я, пошатываясь, поползла в офис и позвонила Хокинсу. Мне удалось заполучить пару прекрасных радужных лунных камней и зеленый янтарь, очень модный. И еще они уступили мне по сходной цене «Набор для медитаций». «Хрустальные мечты». «Сверкающий цитрин». «Древний оникс». «Кельтский сердолик».

Все эти вонючие амулеты.

Всё, что надо для спокойной жизни.