"История Билли Морган" - читать интересную книгу автора (Денби Джулз)

Глава девятая

Все началось с Дасти Миллера. В колледже он учился на чертежника, у нас были какие-то общие приятели, так что, когда он предложил подбросить меня домой на своем «бонневиле», я сказала: почему нет? Мне было семнадцать, я училась в художественной школе, меня влекло все новое.

Он мне не нравился, ничего такого, головастый нечесаный парень с милой улыбкой, в старой авиаторской куртке из овечьей кожи, – мне всегда такую хотелось. Он был моим приятелем. У меня всегда было много приятелей-мужчин, я хорошо ладила с парнями на таком уровне. Гораздо лучше, чем с девушками, с которыми мне и сейчас нелегко; разумеется, мне хотелось иметь замечательную лучшую подругу, с которой я могла бы делиться мыслями, хихикать, на которую всегда можно положиться (в ранней юности я зачитывалась комиксами «Банти»,[19] это на меня и повлияло), но действительность в виде сбивающихся в группки, злобных, вечно соперничающих девчонок, скрывающих свою жестокость под пушистыми джемперами и слоями туши для ресниц, казалась гладкой стеной, выстроенной для того, чтобы отталкивать таких аутсайдеров, как я. Должно быть, я от природы неспособна делать жеманные глупости, которые, по-видимому, нравятся большинству мужчин. Про себя я называла таких девушек «барракудами» – снаружи стройные, чистые, привлекательные, с большими круглыми глазами, а внутри – хищницы. Большие зубы. Щелкающие челюсти. Язвительные подколки в столовой. Вы много пропустили, если не видели, как они плавно покачивались у стойки и крутили задницей перед каким-нибудь пускающим слюну чуваком, который заплатит за их чай и булочку…

Как бы то ни было, к счастью (или к несчастью – если бы я носила юбку, теперь я бы могла быть милой хаус-фрау с кучей детишек, жила бы в чистеньком домике в Бингли), в тот судьбоносный день на мне были джинсы, и тогда еще можно было ездить на мотоцикле без шлема. Я никогда до этого не сидела на байке, хотя как-то раз чей-то дядюшка прокатил меня по кварталу на заднем сиденье своего мопеда, – я тогда была совсем маленькой, мне ужасно понравилось, и я так умоляла покатать меня еще, что меня с позором отправили спать. Не та ли обыденная поездка на мопеде посеяла семена моего окончательного падения? Матери, читающие это, возьмите на заметку: позволяя своим деткам быстрые моторы на пятьдесят кубических сантиметров, вы подталкиваете их прямиком к Греху и Разложению; я – живое тому подтверждение.

Дасти изображал настоящего бунтовщика: запуская двигатель, старательно подражал Марлону Брандо в «Дикаре»;[20] я перемахнула ногой через седло и уселась позади, здоровенными каблуками неловко нащупав скобу на задней подставке для ног, которую он для меня опустил.

Этот был момент абсолютного счастья. Запах его куртки из овчины смешивался с ароматом бензина и засаленного денима. Освобождающая радость поездки верхом на мотоцикле, который нес меня, точно восьминогий конь Одина сквозь шумную круговерть, под неодобрительные взгляды обывателей, была за гранью моих самых дерзких мечтаний. Я сразу это поняла: мне уготована судьба стать Байкером.

– Эй, держи голову на одном уровне со мной и не ерзай, мать твою, ясно? – проорал Дасти.

– Яс…

Я не договорила, потому что мы тронулись с места, я едва не свалилась с сиденья, а Дасти чуть не въехал в директора колледжа, который вышел из дверей в тот момент, когда мы подняли облако летней пыли.

Это была любовь с первой поездки, клянусь богом. Это острое блаженство по сей день меня не отпускает. Как это было прекрасно, какой настоящей я себя чувствовала, когда мы с шумом неслись через город к моему дому. Я прижималась к плюшевой спине Дасти и вытирала глаза, слезящиеся от ветра, когда мы резко сворачивали за угол и обгоняли машины, – их водители таращились на нас.

В конце нашей улицы – я не осмелилась показаться на глаза маме на байке с таким, как Дасти, чье многочисленное семейство, состоявшее из мускулистых белокурых братьев, было притчей во языцех среди соседей – я неуклюже слезла, неистово прыгая на одной ноге и отчаянно борясь с желанием снова перебросить ее через седло.

Колени дрожали, щеки покалывало от ветра и песчаной пыли Брэдфорда. Как замечательно. Я была живая, возбужденная, каждая клеточка тела трепетала. Я словно обрела свободу.

– Ты же вроде раньше на байке не каталась? – Дасти стянул защитные очки, его лицо было невероятно грязным по контрасту с обводами вокруг глаз. Не выключая «бонни», он ухмыльнулся; я стояла совершенно ошеломленная.

– Неа, не каталась.

– Ну, ты напарник что надо. Хочешь, подброшу тебя завтра?

– Да, очень хочу. Может, дать тебе денег на бензин, я… Он рассмеялся:

– Ты подсела, верно? Прямо настоящая фанатка – увидимся здесь, в восемь тридцать, идет?

Вот как это началось. С того момента я стала байкером – в мыслях, по крайней мере. Избавилась от хипповских прикидов. Им на смену пришли обтягивающие джинсы, трещавшие по швам всякий раз, когда я забиралась на «бонни», ковбойские ботинки с металлическими набойками, узкие облегающие майки и, наконец, клянча и умоляя, на день рождения выпросила деньги на черную косую куртку от «Льюис Лейзерс» с шестидюймовой бахромой на спине и рукавах. Она мне так нравилась, что я неделю спала, не снимая ее. Она сохранилась у меня до сих пор, и, прошу вас, кремируйте меня в ней, пожалуйста. Я никогда не восторгалась ни одним предметом одежды так, как этой курткой, никогда, один только запах, мускусный фимиам старой кожи, смешанный с едва уловимым острым запахом моторного масла, моментально переносит меня в те дни, в мою юность.

Мама и Джен, разумеется, были очень мной недовольны. В их представлении байки были грязны и опасны (а что, если ты упадешь, и лицо останется обезображенным на всю жизнь, как у той девушки из «Журнала для женщин», о которой они читали, из-за этого ей пришлось уйти в монахини, какой кошмар!) и, самое ужасное, байки были символом бедности. У состоятельного парня должна быть машина, только бедные мальчики ездят на мотороллерах и мотоциклах. Парни из рабочего класса, которые учатся в механическом институте и – самый страшный грех – работают руками. Тогда я не понимала глубоко укоренившегося, чуть ли не на клеточном уровне, стремления маминого поколения «стать лучше». В моих глазах она просто была снобом, с ее постоянным надоедливым жужжанием по поводу совершенств Джен и беловоротничковых кавалеров. Я не понимала, как пугает ее перспектива лишиться своей драгоценной, с трудом завоеванной утонченности и «остаться за бортом». Мотоциклы и все Дасти этого мира были прямым вызовом ее упорной многолетней борьбе, и вот я бросаю ей этот вызов прямо в лицо… Ох, мама, мне очень жаль, но теперь уже ничего не исправить, верно?

По мнению мамы и Джен, невозможно ходить на свидания с парнем, у которого мотоцикл: твои волосы, твой макияж, что ты наденешь? Ты не сможешь хорошо выглядеть с грязными разводами на лице и завивкой, растрепанной ветром, даже если прикроешь ее хорошеньким шарфиком, как Одри Хепберн в спортивной машине. Их бросало в дрожь. Это немыслимо. Как и девушка на собственном мотоцикле, моя мечта; они считали это противоестественным. Мама призналась, что когда-то была знакома с девушкой, ездившей на мотоцикле, но то была довольно странная особа, мужеподобная, одна из «этих», ну, ты понимаешь. Туфли без каблуков, курила самокрутки. Лесби.

Но они позволили мне делать то, что я хочу; а что они могли поделать? Запереть меня в комнате? Они лишь продолжали отпускать ядовитые замечания, по большей части сквозь зубы. Их сильнее занимало другое, Джен недавно обручилась с Эриком, своим старым возлюбленным. Она носила кольцо с бриллиантовой крошкой так, словно это был «Кох-и-нор», Лиз была в экстазе, больше всего на свете она любила свадьбы, и не важно, что до свадьбы еще далеко. При мысли о покупках, платье, цветах, приглашениях, громадном торте она превращалась в совершенно обезумевший джаггернаут, сокрушающий все на своем разукрашенном органзой пути.

Мама восторгалась меньше. Она вдруг стала упрямой и слезливой. Привычная безмятежная близость между ними была нарушена мыслью о том, что Джен покидает дом, хотя оба, Джен и Эрик (он – слишком уж охотно, казалось мне) уверяли ее, что они за долгую помолвку – мол, хотят скопить деньги для успешного начала совместной жизни и не намерены торопить события. Но когда однажды в воскресенье за ланчем этот кретин заговорил о том, что они собираются эмигрировать в Канаду, когда поженятся, мама с рыданиями выскочила из-за стола, и ее пришлось долго успокаивать.

В те времена я ничего не знала о менопаузе. Я не понимала, что маме приходится бороться со своим телом, которое одолевали гормоны и приливы жара. Или что она боится остаться одна (меня в расчет не принимали) в старости, без Джен, или что она может ревновать, ведь ее брак распался, ее молодость и красота, как она считала – не видя красоты в зрелости – потускнели.

Я просто бродила сама по себе в грязных джинсах и коже, которые оскорбляли ее взор, заплетала волосы в косу – как проклятая индейская скво, по выражению мамы, – чтобы их можно было спрятать под куртку, и размышляла, придется ли мне быть подружкой невесты. Я содрогалась при мысли о лимонном, нежно-розовом или бледно-голубом кошмарном одеянии, дополненном парой крашеных атласных туфель, пышным букетом и накрученным шиньоном.

Но так получилось, что я вышла замуж раньше Джен. Никаких подружек невесты, никаких оборочек. Нет, я не была беременна.

Я познакомилась с Микки Кендаллом в РКМС: Районном Клубе Мотоциклистов Сайкбека. Обычная байкерская тусовка, собиравшаяся в Мужском Рабочем Клубе за городом. Под обычными байкерами я подразумеваю байкеров, которые не состояли в банде, не были, как мы выражались, отморозками. Этим просто нравились байки, пиво, рок-музыка и жирная еда. Полагаю, для обывателей они были неотличимы от настоящих байкерских банд, но для всякого, причастного к миру байкеров, разница была огромной и непреодолимой. Если использовать аналогию, понятную маме и Джен, все равно, что разница между Дайаной Дорс[21] и Мэрилин Монро. И РКМС определенно был Дайаной, да благословит Господь ее грубоватый британский шарм.

Я начала посещать клубные вечера вместе с Дасти и его подружкой Трейси, плюс всяким, кому удавалось втиснуться в ее машину. Да, разрешалось ездить на машине, если поклянешься здоровьем (это касалось только парней, заметьте), что твой байк просто временно сошел с дистанции для ремонта. Если вспомнить, не то чтобы кто-то в самом деле этим заморачивался, если ты выглядел как положено и время от времени появлялся на двух колесах. Вообще-то я знала парней, которые ни разу не выезжали на байках за все время, что я там пробыла, и никто даже слова не сказал.

Но это был славный клуб, хотя спустя некоторое время мне там отчего-то стало неспокойно. Не могу в точности сказать, почему: просто легкая скука и однообразие. Эти байкеры были слишком уж правильными на мой вкус; обычные парни с обычными мыслями, зашли настолько далеко, насколько осмеливались или хотели. Нельзя сказать, что мне там не нравилось, – мне очень нравилось, я чувствовала себя как дома, с хиппи никогда такого не было. Эти ребята были честнее, они были ровно тем, чем казались: неряшливыми пивными бочонками, которые любили байки, любили на них ездить, бесконечно их чинить, проводить вечера со своими терпеливыми и жизнерадостными подружками в маленьком темном баре, наполненном их специфическим хриплым смехом. Где их никто не осуждал. Где они могли расслабиться. Может, они и не были интеллектуалами, но, по крайней мере, не были нудными лицемерами, как хиппари с их «миром да любовью», что бездумно провозглашались между затяжками.

Как вы понимаете, с хиппи я сразу же завязала.

Обычно мы ходили в клуб по пятницам, на дискотеки, хотя музыки «диско» как таковой в меню не присутствовало. Я познакомилась с Микки в момент моего, так сказать, величайшего общественного триумфа. Я выиграла ежегодный конкурс «мисс РКМС». Да, да, я настоящая королева красоты, хотя, может быть, и не того типа, который был в почете в моей семье. Тем не менее я своего добилась. Я все еще храню кубок с гравировкой и ленту. Они лежат в нижнем ящике комода, завернутые в заношенную футболку «Огри», вместе с моей любимой кожаной курткой.

Я не собиралась принимать участие в конкурсе, я и не подавала заявку; Трейси выдвинула мою кандидатуру шутки ради. Она решила, что это будет весело, поскольку сама рассчитывала на победу. Предполагалось, что я послужу хорошим фоном для нее, моя тяжеловесная мрачность – отличный контраст с ее матовой красотой. Снова повторялась история с Джен, у меня горели щеки, а кулаки непроизвольно сжимались. Я знала, что по каким-то неведомым мне причинам Трейси меня недолюбливает, но эта неприязнь пряталась за лицемерными комплиментами, от которых я теряла дар речи. Знаете, вроде того, как женщина заявляет вам: у тебя такие красивые глаза – может, стоило бы их нормально подкрасить, чтоб они лучше смотрелись? Или – ну и что, что ты высокая, некоторым парням ведь нравятся высокие девушки, верно? Такой была Трейси. Мне никогда не приходило в голову, что она может ревновать к нашей с Дасти дружбе или думать, будто мы чем-то занимаемся за ее спиной. Дасти был моим приятелем, мы говорили о мотоциклах, он учил меня механике, мы много смеялись.

Может, в этом-то и было дело, в смехе. У Трейси было плохо с чувством юмора, хотя, выдвинув меня на конкурс, она явно мнила себя непревзойденной на комедийном фронте.

Я была в ярости, когда узнала об этом, за пять минут до начала выступления, во время которого мы, дрожащие девы, должны были семенить по танцплощадке под веселое гиканье и свист накачавшейся пивом толпы байкеров, которые азартно делали ставки и подбадривали своих фавориток с энтузиазмом, достойным болельщиков Большого Национального.

Я могла отказаться, но не отказалась. Во мне взыграла гордость, я расплела волосы, которые, к счастью, были свежевымытыми, и пробежалась по ним позаимствованной у кого-то расческой, пощипала щеки, покусала губы, как Джен советовала делать «в крайних ситуациях».

До сих пор не знаю, почему я выиграла. Там было множество симпатичных девчонок, одетых, как подобает, в байкерском стиле – узкие обтягивающие джинсы, ботинки на высоких каблуках, открытые футболки или свитера пастельных тонов, в макияже преобладали бледно-розовая помада и перламутровые голубые тени. На мне были старые джинсы с заплатками, заправленные в ботинки пожарного с белыми носками, отвернутыми наверх, старый тяжелый кожаный ремень, все мои любимые многочисленные серебряные украшения и черный жилет. Плюс обкусанные ногти. Très chic.[22]

Позже Микки сказал, что влюбился в меня с первого взгляда; он подумал, что я очень суровая и гордая, настоящая байкерская принцесса. Ну, я ничего об этом не могу сказать, помню только, как дрожали руки, и водоворот лиц, они подскакивали, как воздушные шары, в плотном голубом табачном чаду. Если я и выглядела суровой, то лишь потому, что слишком нервничала и не могла улыбаться. Подойдя к столику жюри, я исхитрилась выдавить ухмылку и помахать – от облегчения, что все кончилось; это вызвало приступ веселья и грохота. Я подумала, что их, наверное, восхитила моя храбрость – отвага дерзкой дурнушки.

В дамской комнате, пока мы ждали результатов – или, точнее, девочки ждали, я-то знала, что не выиграю, – я снова заплела волосы. Трейси сказала, что и не подозревала, какие они длинные. А я и не подозревала, что столь простая фраза может прозвучать так гадко. Жалко Дасти; он считал, Трейси настоящая леди, слишком хороша для такого, как он.

Нас позвали:

– Выходите, вы все; поглядим, что у нас вышло.

Президент клуба призвал к тишине, и шум в зале стих. Я помахала Дасти, он показал мне большой палец. Я скорее почувствовала, чем услышала, как Трейси зашипела.

– И на третьем месте… Ничего тут зазорного, ну-ка заткнитесь! На третьем месте мисс Элейн Бартл!

Бурное веселье и объятья в дальнем углу. Я захлопала, когда маленькая блондиночка на пятидюймовых каблуках заковыляла, чтобы получить звонкий поцелуй и коробку шоколадок от президента и его жены.

– А теперь наш новый участник, на втором месте – мисс Салли-Энн Прескотт!

Я снова зааплодировала, когда гибкая рыжеволосая девушка подскочила за своим призом, округлив большие, густо накрашенные глаза; она состроила приятелям гримаску – «да ну, чепуха, в самом деле». Я приготовилась поздравлять Трейси – та стояла рядом, приглаживала волосы и вообще била копытом.

– И в этом году мисс РКМС становится… Спокойнее, парни, я, между прочим, знаю, что она сейчас без пары, – е-дино-гласным решением нашего жюри… Заткнитесь! Мисс Билли Морган!

Зал забурлил. Люди веселились, опрокидывали столы, затем все принялись обнимать меня и хлопать по спине. Я оцепенела. Это, должно быть, ошибка, начала я, это наверняка… Меня поставили на стол и звонко расцеловали: сперва президент, затем его пухлая жена. Мне повязали ленту, которую она расшила собственноручно; я получила кубок, цветы и большую коробку конфет.

Я посмотрела на Трейси. Она походила на Медузу Горгону. Волосы дыбом, яростный взгляд обращал меня в камень. Но у меня не было времени на размышления: меня потащили пить в бар, диджей поставил «Мад», «Шаги тигра»,[23] и все затанцевали и затряслись под тяжелый рок.

Я бы солгала, если бы сказала, что надо мной не подшучивали. Я – королева красоты, вот уж смех, я была ошеломлена. Я так усердно улыбалась, что заболели лицевые мышцы, это было чудесно. Только во время медленного танца, когда здоровенный парень, с которым я танцевала, перестал таскать меня по танцплощадке, точно фарфоровую вазу, я сообразила: что-то не так.

Трейси и Дасти нигде не было видно. Я извинилась, меня холодом окатило дурное предчувствие. Машина уехала. Трейси отомстила; я застряла в Сайкбеке, далеко за полночь, в милях от дома, а автобусы ночью не ходят.

– Ублюдки, блядь, мудаки, блядь… – Слезы катились из глаз, а мое прекрасное настроение рассыпалось холодным пеплом в камине.

– Слышь, с тобой все хорошо?

Тот здоровенный парень, с которым я танцевала.

– Черт, извини, черт, моя машина, эти мудаки, они, они съебались без меня, ох ты черт, я… – Я расплакалась. Моя радость быстро улетучивалась, растворяясь в холодном, туманном ночном воздухе.

– Слышь, у меня тут грузовик, может я… можно я отвезу тебя домой? Я… слышь, я не хочу, понимаешь, я не буду, со мной ты в безопасности… я бы хотел… не дело, чтоб мисс РКМС шла домой пешком, верно? Что скажет комитет?

Он улыбался, как человек, приблизившийся к дикому животному, растопырив большие руки; широкое лицо нарочито спокойно. Я впервые внимательно посмотрела на него.

Ах, Микки, Микки, мой бедный мальчик. У него было открытое детское лицо, глаза цвета увядших васильков, длинные каштановые волосы собраны в блестящий конский хвост и перехвачены ужасной потрепанной резинкой. Старый шрам пересекал левую бровь: Микки его заработал, играя в футбол, еще мальчишкой; он рассказал мне об этом позже, когда я провела по шраму пальцем.

Шесть футов два дюйма чистоты, невинная мечтательная душа ребенка в теле регбиста, мускулы бугрились на руках, точно дыни; длинные сильные ноги способны за день без единой жалобы одолеть Три Вершины.[24]

Был ли он красив? Если судить по моим словам, может показаться, что да, но нет, вовсе нет; нос крошечный, глаза слишком глубоко посажены, подбородок чуточку слишком как у Капитана Америки.[25] Но определенно симпатичный, и мой несомненный герой и спаситель на этой ужасной автостоянке. Мне хотелось поцеловать его, так я была ему благодарна; позже, той же ночью я сделала куда больше в кузове его старого грузовика.

Мы начали встречаться. Даже маме, Джен и Лиз он понравился; перед ним невозможно было устоять, ведь Микки был такой – такой славный. Любил животных, прекрасно ладил с детьми, все в доме чинил и всегда был вежлив. Не могу сказать, что влюбилась в него до безумия, как в кино – глаза сияют, колени подгибаются, – но со временем я полюбила его, как и всякий, кто его знал. Я называла его Маленьким Буддой, потому что он был таким большим и спокойным, а он всегда называл меня Принцессой. Любой другой выглядел бы при этом старомодным, но только не он, потому что он говорил это всерьез. Я была его принцессой, он так со мной и обращался, как в лайковых перчатках, как с хрустальной; для меня – все самое лучшее, точно он не до конца меня понимал.

Он и не понимал меня до конца, но в то время я сама себя не понимала, я неслась по жизни как на американских горках, без тормозов.

Но таков был мой Микки – он мало походил на Злобного Насильника, Пожирающего Младенцев Грязного Отщепенца из легенд мира обывателей, но думайте, что хотите. Я знаю, людям зачастую хочется подогнать все под стереотипы, потому что это удобно, считать, что все байкеры – исчадия ада или, скажем, все гольфисты – очаровательные загорелые парни в экстравагантных свитерах, но всякий, кто близко знаком с теми и другими, знает, что на деле все далеко не так.

Мой Микки был во всех отношениях хорошим парнем. Возможно, будь он немного потверже, посильнее, наши жизни не были бы разрушены. Но он был слишком мягким, слабым, и это дорого нам обошлось. Я не виню его, поймите: я сделала это, и я заставила его разбираться с последствиями моего поступка.

Это по моей вине умер Терри Скиннер. Я убила его, не Микки. Я его не виню. Терри убила я, а не Микки. Я.