"Новый Мир ( № 6 2005)" - читать интересную книгу автора (Новый Мир Новый Мир Журнал)Над строчкой друга На холмах с нездешним светом На холмах с нездешним светом колосится воздух-рожь. Обжигающий при этом ветер соткан из рогож. Самолётик малокровный, уподобясь миражу, оставляет в ярко-тёмной тверди рыхлую межу. Так лети, лети, служивый, санным следом сумрак рань, в жадных поисках наживы всё пространство прикармань: драгоценную пушнину зимних гаснущих небес, ночи звёздчатую льдину, вставшую наперерез и усыпанную сажей тех галактик, чей распыл по сравненью с кровной нашей скоротечен слишком был. Но, сорвавшись с выси страшной, ты, серебряный комар, не разбей земной пустяшный ёлочный стеклянный шар. 1977, 2005.
Эльзасский диптих
I Волны холмов Эльзаса после того, как схлынул каникулярный бум. Улочки там пустынны, полузакрыты лавки, рислингу выпить, кофе не сразу отыщешь где. Ты с допетровской кровью, с нынешней рефлексией лучшее в моём позднем сумеречном труде. II Тёмные волны склонов, припорошённых снегом густо или едва. Кто там живёт — не видно. Кто там поёт — не слышно. Кто-то идёт навстречу, поравнялся — и нет. Зыбкую тень итога тайного, нутряного вижу во дни старенья, белые на просвет. Январь 2005. Париж, который всегда с тобой Над Сеной ива клонила гриву. Дождь начинался раз сто на дню. Народ стоял на ретроспективу Дега: бега, балерины, ню, оттенки от голубого к пиву и дальше — к рыжему и огню. По-катапультовски раскрывался мой зонт раскидистый, в меру стар, и плащ двубортный пообтрепался. А за углом — сохранился бар, где к Эренбургу завербовался в товарищи Элюар. 2005.
Вариация С намётанным глазом под небесным пологом хорошо быть разом и птицей, и орнитологом, наблюдавшим в сумерки утром ранним средь мансардных гнёзд на соседней крыше диву в алом в окне одинокой спальни из другого окна повыше в начинённом лирикою Париже. Из кафе на воздух выносят столики круглый год, конечно, не для символики: с круассаном чашечка по карману ведь любому здешнему мопассану. ...Нам, как первым скворкам, пора в полёт. Ну а он в щадящую холодрыгу нас проводит взглядом и занесёт в Красную книгу. Февраль 2005.
* * * …Если даже выпадают фишки мне по жизни, хоть пиши меморий, всё равно, как Плюшкин у кубышки, нюхом чую грозные подвижки, новую нарезку территорий. Перекрой пространства впрок, а коли повезёт, и времени. Но тише. Главное, не поддаваться боли, если лихо сделается лише. Я живу с простым и твёрдым чувством приближения к границе жизни. Только вот не я к ней приближаюсь, а она проходит возле дома. Так долой ухватки феодала, круговую самооборону! Не шуми, когда берёт фортуна вдруг за горло в нужный ей момент. Лишь берёз серебряные руна неподвижны вдоль шоссейных лент. 2005.
* * * Когда слышишь скребущую наст лопату, не может не вызывать уважения даже слабое сопротивление дворника снегопаду, голубиная кротость его служения. И поди особое отношение к снежным дюнам, впадинам и барашкам. Скоро тут угрюмое население заспешит к железкам своим, бумажкам. Вот и я, водицей согнав дремоту, на холодном тёмном ещё рассвете принимаюсь за малооплачиваемую работу, уподобясь дворнику дяде Пете. И судьба моя станет однажды книжкой, потрёпанной вследствие бурь жестоких, с небольшой фонетическою одышкой, соглашусь заранее — 31.1.2005.
* * * Я думал, жизни, её лишений с лихвою хватит, была бы жертвенна. А её цена в череде крушений напоминает про мюзикл Гершвина. Я думал, что-что, а Арктика уцелеет, а она пошла вся трещинами, взрыхлилась, там медведи сгрудились в стадо, блеют. Глубина вселенская расступилась. Я думал, Родина… Каждый атом её я чувствовал сердцем, порами. А она сравнима с протекторатом, расхищаемым мародёрами. А ещё я думал, что время лечит, сам подчас лучшел от его лечения. А оно позорному не перечит направлению своего течения. 2005.
Над строчкой друга
1 Когда-то оглядкой я брезговал, жил налегке и тёмной лошадкой был в том вороном табунке. Как путнику пламень в намоленном на вышине гнезде далай-ламы, так с улицы виделась мне на кухне конфорки с фиалковым отсветом дрожь, где нынче задворки срезает бульдозерный нож. Всех матриц подкорки с собой на погост не возьмёшь. 2 В убогой глубинке нас на лето стригли под ноль ручною машинкой, всегда причинявшею боль. В седые морозы, каких не бывает теперь, мы вместо глюкозы хлебали кисельную серь. А в оттепель щепки неслись по косицам-ручьям. Ворсистые кепки нам снились тогда по ночам. И полые слепки небес доставались грачам. 3 За рык “пидарасы!” зарвавшегося Хруща ища поквитаться, мы жили на ощупь, ища и видя мерцанье забрезжившей было строки — всё на расстоянье лишь вытянутой руки. Но нет — не даётся. И ненаречённое впрок впредь не наречётся. Лишь нежности тяжкий оброк в груди остаётся от так и не найденных строк. 4 Мы ждали побудки, как будто вокруг лагеря. Мы брали попутки за жабры в разгар декабря. Когда ж в рукопашной с божественным словом везло, любой карандашный огрызок — был наше стило. Когда ж, может статься, наступит нежданная вмиг пора расставаться и с рюмкой, и с полкою книг, хочу попытаться успеть заглянуть в черновик. 5 Как долго мы плыли по жизни, в волнах хоронясь. Как крепко любили, с подругой губами сходясь. То лето пылило, то рощи багрянились, но на этот раз было серебряным наше руно. Совки, аргонавты, мы свой завершаем поход укором “не прав ты” уставшему смахивать пот. И были сипаты бореи чухонских широт. 6 Накинув на плечи сырой всё ещё дождевик, я впитывал птичий с наплывами шума язык. И хоть в черепушке банк данных, который там был, как в нищенской кружке, пошёл почему-то в распыл, ты тёплую руку на голову мне положи, худую докуку, как порчу, снимая с души. Ведь нашу поруку никто не разымет, скажи. |
|
|