Царское время

Ермакова Ирина Александровна родилась под Керчью. Закончила Московский институт инженеров транспорта, 12 лет работала по профессии. Автор нескольких лирических сборников. Живет в Москве.

Август

Тяжелеет яблоко прогибает ветку

Черенок напрягается похрустывает в листве

Занимаются травы пламя бежит по ветру

И гудит гудит в зеленой твоей голове

В поределых кронах кричат незримые птицы

Перезрелые звезды с погон твоих осыпаются

Разбегаются тени стволов перед закатом

Твой медовый воздух отрывным напоен ядом

Угорелое лето взвивается дымом с плаца

В расписных подпалинах пни маршируют следом

На пунцовом солнце полки облаков толпятся

Полыхай государь гори командуй парадом

Высоко гори — охряно багряно властно

Ясно-ясно гори август чтоб не погасло

Это царское время — отрыва паденья раската

На плацу под яблоней — диковинные гранаты

На плацу парадном в ясно горящих травах

В груде веток павших между корней двуглавых

Так — катается так — пшикает величаво

Так волчком крутится обугленная держава

Словно в лето красное чает опять вернуться

Наливным яблочком по золотому блюдцу

Праздник

Как темно на белом свете темно

А на набережной праздник огни

Порассыпались подружки-дружки

А на набережной красный салют

Улетел в Канаду легкий Витек

А на набережной му-зыч-ка

Толик Иволгин исчез в никуда

А на набережной песни поют

Юлька скурвилась Аленка спилась

Стас — в бандиты Свистопляс — на иглу

А на набережной пушки палят

А над набережной в небе дыра

А Иван под Грозным голову сложил

Кругло стриженную голову

А на набережной крики ура

Веселится и гуляет весь народ

Веселится и гуляет весь народ

Хочешь вой Царевна хочешь — пляши

Ни души на свете нет ни души

Дождь

Памяти Чедо Якимовского.

Дождь снова идет долговязой походкою цапли

Вдоль сна с черно-белою сетью — проснешься во сне —

Над морем капелла — стеклянные полые капли

Клекочущей стаей слетают на веки ко мне

Бредут рыбари и дрожащее облако пены

По сонному берегу тянут в соленых сетях

Чернеют ручьи от дождя набухая как вены

И белая пальма качает твой сон на руках

Проснешься — над морем двуцветное небо а снизу

Промокшее солнце попалось в блестящую сеть

На тонких ногах дождь идет в тишине по карнизу

Как старый художник с холодной оглядкой на смерть

Проснуться заснуть и проснуться — а в комнате осень

Размытые звезды в окне сквозь решетку дождя

И женщина медленно волны волос перебросит

За влажную спину в предутренний сон твой входя

*    *

 *

Ангелина Филипповна

самая культурна жилица

нашего подъезда

отслужила ровно 52 года в Большом

билетершей

Теперь у нее коллекция арий

и коллекция кошек

Пластиночные дивы

постоянно поют

Собрание кошек

постоянно растет

Все бывшие беспризорные

кошачьи души микрорайона

обретают себя здесь — в ее безразмерной

однокомнатной

Все они именованы

Имена их ангельские:

Аглая Аделаида Агафон…

Когда Ангелина Филипповна заводит

какую-нибудь арию — например Мефистофеля: ха-ха блоха

кажется что поет одна из кошек

и жестокий кошачий дух

лестничной клетки — сгущается

перекрывая оперную мощь

и это — самое общее место

нашего подъезда

Молчаливое общее место

По безмолвному уговору

никто из соседей никогда

не пеняет кошколюбице

на эту вонь ибо

Ангелина Филипповна

всегда в белом

и подопечных своих экс-билетерша

обряжает в белые одежды

И когда она выводит их

на демонстрацию

натянутые поводки звенят

накрахмаленные крылышки трепещут

лавочный хор приподъездных гурий

уважительно шелестит:

Ангелина и ее ангелята

Кофейная церемония

Если сила есть — все остается в силе

Остается все именно там где было

Можно забыть как я тебя любила

Или забыть как я тебя забыла

Или распить на двоих чашечку кофе

До растворимой гущи — как бы гадаешь

Или еще проще еще пуще

Как бы толкуешь — мы же с тобою профи —

Страсть выпадает в осадок внутри текста

Жжет кофеин в жилах кипят чернила

В узком земном кругу душно тесно

Я же японским тебе языком говорила

Все остается и ничего не даром

И ничего не зря кофейный мастер

Свет за кругом чернильной червонной масти

Миф накрывается черным сухим паром

В полную силу

В реберных кущах обугленная прореха

Миф или блеф — ты в просторечье чудо

Тень слинявшая чудовищное мое эхо

Бедный бедный — слышишь меня оттуда?

Памяти памяти

— …пил как сапожник, сгорел, как звезда.

Вот ведь мужик был… в прошлом столетии:

Гром среди ночи, огонь и вода!

Помнишь? — когда погорел дядя Петя.

— Да уж — пожарников, гари — звезда —

выпимши был и курил перед сном.

— Это когда? В девяносто каком?

— …?

— Не остается от нас ни черта.

— Ладно. Не чокаясь.

— Стопку, и хватит.

— Помнишь — потом сиганула с моста

Машка Хролова в свадебном платье?

— Только весной и достали со дна.

— Значит — за Марью-царевну?

— До дна.

— Там теперь “новые”, в этой двухклетке

с евроремонтом, волчая сыть.

— Ну! А напротив — твой бывший, соседка.

— Тоже помянем, соседка, — подлить?

— Думаешь… бывшему, мертвому — лучше?

— Думаю — жальче, а так — все одно.

— Поздно… пойду. Сотню дашь до получки?

Темная ночь, но почти не темно.

Светится лифт — позвоночник подъезда,

ползает, старый скрыпач, и фонит.

Взвод фонарей вдоль Москва-реки вместо

светится звезд. Телевизор горит.

Светятся окна — как в прошлом столетии,

в синей конфорке светится газ,

и, как еще не рожденные дети,

мертвые, бывшие, — светятся в нас.